Текст книги "Василь Быков: Книги и судьба"

Автор книги: Зина Гимпелевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 30 страниц)

Оба они оказались в партизанах после службы и боевого крещения в регулярной армии. Несмотря на большую разницу в звании (Рыбак – старший сержант, а Сотников – командир батальона, то есть по меньшей мере – капитан), видно, что один из них, Рыбак, был рожден для блестящей военной карьеры, а другой, Сотников, – стал военным исключительно по воле случая. Рыбак доказал свою боевую годность еще в финскую войну, а у Сотникова перед войной не было никакого опыта – он просто работал учителем. Тяжким гнетом на нем висела также его основная беда – Сотников потерял свой батальон в первом же бою. Конечно же, это произошло не по его вине: страшные атаки фашистов в первые дни войны сметали с лица земли целые советские армии, по сравнению с которыми его батальон был песчинкой. Неумолимая совесть Сотникова, однако, не снимала с него его личной ответственности, и он постоянно думал о судьбе своего батальона, о том злосчастном дне, когда он потерял своих людей.

Интересно, что поставленная перед обоими партизанами задача не имела прямого отношения ни к политической, ни к военной акции. Задание казалось довольно простым: добыть пропитание для той голодной, ослабевшей от болезней и лесной жизни группы партизан, к которой они принадлежали. Земной и практичный Рыбак, конечно, лучше подходил для выполнения этой задачи, чем интеллигентный Сотников, который, вдобавок к своей непрактичности, был тяжело болен чем-то, по симптомам напоминавшим воспаление легких. Однако он был человеком долга; и когда Рыбак впоследствии спрашивал напарника, почему тот все-таки пошел на это задание, он так и не понял ответа Сотникова, сказавшего, что отказ всех других и побудил его вызваться добровольцем. Несмотря на то что говорят они на одном языке и Рыбака не назовешь глупцом, он довольно часто не может понять Сотникова. Вот пример одного их разговора:

– Что же ты даже шапки себе какой-нибудь не достал? Разве греет эта тряпка? – с упреком сказал Рыбак.

– Шапки ведь в лесу не растут.

– Зато в деревне у каждого мужика есть.

Сотников ответил не сразу:

– Что же, сдирать с мужика?

– Обязательно сдирать? Можно ведь еще как-нибудь…

– Ладно, пошли! – оборвал разговор Сотников[119]119
  Быкаў Васіль. Т. 2. С. 11.


[Закрыть].

Эти небольшие, но, безусловно, говорящие детали привлекают внимание к довольно сумрачной на первый взгляд фигуре Сотникова, обнаруживая в нем черты порядочного человека, думающего в первую очередь о других и уже одним этим вызывающего некоторую, пусть пока осторожную, но симпатию. Вскоре читатель узнает, что, несмотря на дикий голод и слабость, Сотников не принимает еды и питья из рук старостихи. Его мотив не объяснен, так как достаточно прозрачен: Сотников думает, что Рыбак убьет старосту, и поэтому не может взять ничего для себя из дома «коллаборанта». Для развития сюжета имеет значение и то обстоятельство, что именно Сотников выражает философское отношение автора к проблеме жизни и смерти.

Все, что Сотников пережил на войне, еще, и в который уже раз, показывало неопровержимость довольно известной аксиомы, утверждавшей, что у человека есть только одна реальная ценность на свете – его жизнь. Когда-нибудь в гуманном обществе она станет категорией-абсолютом, мерою и ценою всего. Каждая отдельная жизнь, будучи главным смыслом человеческого существования, сделается не меньшей ценностью и для общества в целом, сила и гармония которого будут определяться счастьем каждого его члена. А смерть что? – смерти не миновать никому. Важно только избавиться от нелепой смерти, дать человеку возможность разумно и по-доброму использовать и так небольшое время, данное ему в этом мире. При всей своей невероятной власти над природой, человек, наверно, все равно еще долго останется все таким же ограниченным в своих физических возможностях, раз маленького кусочка металла достаточно, чтобы навсегда у него отобрать такую единственную и такую дорогую для каждого жизнь[120]120
  Там же. С. 57.


[Закрыть].

Это страстное «быть или не быть» Быкова, изложенное в монологе его персонажа и основанное на тяжком опыте XX столетия, озаряет читателя со всей силой, слабостью и красотой надежды на лучшее будущее человечества. В то же время эти слова открывают нам мысли и чувства больного и раненого партизана таким способом, что не только не затушевываются показанные ранее шероховатости его характера и явная неуклюжесть, но, наоборот, именно они и помогают понять цельность характера этого человека. Теперь его неспособность добыть себе теплый головной убор, принять пищу из нечистых рук, отказаться от партизанской миссии, на которую не нашлось других добровольцев, – все это сфокусировалось и вдруг ярко показало, что Сотников – человек из плоти и крови, а не бесхребетное существо, как нам показалось ранее. Однако не только мужество, долг и сочувствие выделяют Сотникова из толпы, а еще и его редкая во все времена способность к благодарности. Рыбак тоже обладает мужеством, сознанием долга и природной добротой, но, сравнивая его с Сотниковым, видишь, что у него не развиты ни чувство благодарности, ни раскаяния. Так, Рыбак без тени благодарности оставляет свою любовницу Зоську и ее семью, вырвавших его из немецкого плена и вернувших его, тяжело раненного, к жизни своей заботой. У него нет чувства благодарности и сочувствия по отношению к Демчихе, матери троих детей, укрывшей обоих партизан и попавшей за это в заключение. Чувства Сотникова же, наоборот, полны благодарности и раскаяния по отношению к этой женщине, рискнувшей ради них не только своей головой, но и благополучием детей. Он лжет полицаям, выгораживая Демчиху, утверждая, что он и Рыбак заставили ее принять их насильно. Сотников также полон раскаяния по отношению к старосте деревни, Петру, которого повесят за связь с партизанами. Когда выяснилось, что он принял должность от немцев по их настоянию, Сотников не переставая упрекает себя за недальновидность и свое прежнее отношение к старосте; Рыбак же совершенно равнодушен к новости о невиновности Петра.

Последняя ночь перед повешением показывает с полным откровением пятерых осужденных на смерть: Демчиху, Петра, Сотникова, Рыбака и девочку Басю – единственную уцелевшую после резни евреев в деревне. Басю недавно поймали, измучили пыткой и изнасиловали полицаи. Все, за исключением Рыбака, парализованного собственным страхом, глубоко поражены ее страшным рассказом, соглашаясь с мыслью Демчихи и Петра: «Это так, – согласился Петр. – С евреев начали, а, смотри, нами закончат»[121]121
  Быкаў Васіль. Т. 2. С. 113.


[Закрыть]. Утром, однако, из пяти приговоренных к повешению один оказался помилованным: им был Рыбак.

В философском мире Быкова способность к благодарности является своеобразной мерой человечности, такой же, как чувство страха. Благодарность – чувство тонкое, но такое же влиятельное, как другие, и в быковском арсенале психологических средств литературного выражения благодарность служит основным разграничителем между порядочностью и подлостью, героизмом и трусостью. Это качество в сочетании с терпимостью может послужить ответом на вопрос Лазарева, которого интересует, где находится граница или последняя точка человеческой выносливости, после которой, как в случае с Рыбаком, человек ломается и сдается, принимая нравственную позицию вчерашнего противника. Такого же плана дилемма мучает и Петра, старосту деревни: «Я вот все думаю, – зашевелился староста. – Вот эти наши, которые с ними. Их-то как понять? Жил он себе, в глаза людям смотрел, а теперь заполучил винтовку и метит застрелить. И стреляют! Сколько перебили…»[122]122
  Быкаў Васіль. Т. 2. С. 113.


[Закрыть].

Анализируя роман Быкова «Сотников», Лазарев особо отмечает отношение писателя к вопросу плена, о котором мы тоже говорили ранее, выражая догадку, что ситуация плена у Быкова – такой же индикатор человеческой нравственности, как, скажем, преодоление страха. Так, не случайно Лазарев приводит следующие воспоминания Быкова об одной встрече будущего писателя, произошедшей с ним в 1944 году в румынской деревне, когда он случайно проходил мимо лагеря с военнопленными.

И вдруг загорелое, небритое лицо одного из тех, что безучастно сидели в канаве у самой изгороди, показалось мне знакомым. Пленный тоже задержал на мне свой отрешенный взгляд, и в следующее мгновение я узнал в нем когдатошнего моего сослуживца, который с осени сорок третьего считался погибшим. Более того, за стойкость, проявленную в тяжелом бою на Днепровском плацдарме, за умелое командование окруженным батальоном, в котором он был начальником штаба, этот человек «посмертно» был удостоен высокой награды. О нем рассказывали новому пополнению, о его подвиге проводили беседы, на его опыте учились воевать. А он вот сидел теперь передо мной в пропотевшем немецком кителе с трехцветным шевроном на рукаве, на котором красноречиво поблескивали три знакомые буквы «РОА»…

Он попросил закурить и кратко поведал печальную и одновременно страшную в своей уничтожающей простоте историю. Оказывается, в том памятном бою на плацдарме он не был убит, а был только ранен и попал в плен. В лагере, где он оказался, сотнями умирали от голода, а он хотел жить и, вознамерившись обхитрить немцев, записался во власовскую армию с надеждой улучить момент и перебежать к своим. Но, как назло, удобного момента все не было, фронт находился в жесткой обороне, а за власовцами строго следили гитлеровцы. С начала нашего наступления ему пришлось принять участие в боях против своих, хотя, разумеется, он стрелял вверх: разве он враг, утешал он себя. И вот в конце концов оказался в плену, конечно же, сдался сам, иначе бы тут не сидел…

Я слушал его и верил ему: он не врал, он говорил правду. Безусловно, он не был из числа тех, которые жаждали служить врагу, его личная храбрость и воинское мастерство были засвидетельствованы высокой наградой. Просто, оказавшись в плену, он превыше всего поставил свою жизнь и решил обхитрить фашистов. И вот плачевный результат этой хитрости…[123]123
  Быков В. Как создавалась повесть «Сотников» // Литературное обозрение. 1973. № 7. С. 101. Приводится по книге Лазарева (с. 119–120).


[Закрыть]

Порой невозможно сразу определить грань между жизнью и смертью даже в физическом теле, однако еще труднее найти одну причину или один критический момент для внешне гораздо менее заметной нравственной смерти. Несмотря на некоторую привлекательность идеи Лазарева о том, что Быков часто поверяет нравственность своих героев безысходностью, то есть отсутствием выбора, следует ему возразить, вернее, пояснить нашу точку зрения. Быков всегда оставляет право выбора героям, пока жива их плоть: правда, этот выбор, часто нелегкий, является выбором Сотникова и Рыбака. В выборе между пленом и смертью сам Быков, для которого плен очевидно символизирует нравственную смерть или, в лучшем случае, летаргию, выбирает смерть. Об этом его личном отношении к проблеме плена мы знаем из интервью 2001 года. Однако как же связать идеи писателя из приведенного эпизода (подтвержденные в интервью с ним и полностью совпадающие с советскими стандартами поведения) с заявлением Сотникова о том, что «у человека есть только одна реальная ценность на свете – его жизнь»? Лукьянов, Иван Терешко, товарищ Быкова, сами Рыбак и Сотников, а также длинный ряд других героев Быкова, представляющих миллионы прошедших через фашистские застенки или попавших в окружение (что советскими властями часто трактовалось как понятие, близкое к плену), – в их глазах дикой и непатриотичной выглядела бы инструкция для солдат современных демократических государств: делать все для сохранения жизни. Это «все», конечно, включает и добровольную сдачу в плен. Для очередного контраста добавим сон Ивана Терешки из «Альпийской баллады», который, без сомнения, проливает добавочный свет на авторское отношение к проблеме плена как проверки нравственной стойкости героя. Приводимый ниже отрывок – это часть ночного кошмара, постоянно преследующего Ивана. Будто бы на самом деле он погиб в том жестоком последнем бою, а вовсе и не попал в фашистский плен. Но сон на этом не заканчивается:

Он уже оказывается в деревне, в своих Терешках, на стародавней земле кривичей, и словно это все происходит до войны, даже до его призыва на службу. Поколотой овечьими копытами пыльной улицею он несется за околицу до колхозного амбара, куда, он это знает, пригнали со связанными руками Голодая и с ним еще несколько знакомых гефтлингов (заключенных (нем.). – ЗГ). У Ивана сердце разрывается от обиды и от бега, кажется, что он опаздывает и не сумеет доказать людям, что нельзя срывать злость на пленных, что плен – не их вина, а беда, что они не сами сдались в плен, а их взяли силой…[124]124
  Быкаў Васіль. Т. 1. С. 250–251.


[Закрыть]

Приведенный отрывок не содержит ни тени авторского осуждения пленных, а, наоборот, взывает к сочувствию к несчастным. Даже Рыбака в «Сотникове» писатель не клеймит, просто очень по-человечески жалеет. Скорее всего, плен для него – психологический сгусток, комплексный ряд отношения к вопросу выбора. Экзистенциалисты ставили проблему выбора во главу угла своей философии; о них мы поговорим в следующих главах, где пойдет речь о позднем Быкове и экзистенциализме. Однако и здесь следует отметить, что Алесь Адамович (1927–1994), писатель, критик и ближайший друг, а в художественном отношении – сподвижник Быкова, заметил интерес Быкова к жанру притчи (ведущему жанру экзистенциалистов) еще в 1972 году. Так, Адамович утверждал, что Быков обновил этот старейший из жанров, дав ему новое дыхание в контексте реализма XX века; думается, что не только «Сотников», но и более ранние работы Быкова несут в себе элементы экзистенциализма (Быков, например, постоянно использует в качестве литературного средства – сон, излюбленный прием экзистенциалистов). Лазарев, однако, страстно сопротивляется подобной трактовке творчества Быкова, противореча не только А. Адамовичу, А. Бочарову, но и Л. Шепитько:

Слабость талантливой экранизации «Сотникова», осуществленной Л. Шепитько, заключается, на мой взгляд, в том, что зрителям в качестве ключа к истории Рыбака и Сотникова предлагается притча об Иуде и Христе. А этот притчевый ключ ничего в данном случае не открывает. Привнесенный в экранизацию евангельский мотив не проясняет, а затемняет смысл того, что хотел сказать Быков. В Рыбаке нет вероломства, и лишь нечеловеческие испытания войны именно с этим чудовищным врагом (природу которого пытается растолковать ему Сотников: «Это же машина! Или ты будешь служить ей, или она сотрет тебя в порошок!») приводят героя повести к предательству; в иных условиях этого, вероятно, не произошло бы[125]125
  Лазарев. С. 139.


[Закрыть].

Ну что ж, каждый читатель, как и исполнитель музыкального произведения, имеет право на свою интерпретацию. Задача писателя, по А. Чехову (одному из любимых авторов Быкова), – это задать, поставить вопрос; ответы и интерпретации – прерогатива читателя. Однако тот факт, что с конца 1980-х – начала 1990-х Василь Быков сфокусировался на жанре притчи, а к концу жизни уже совсем редко выходил за его рамки, подтверждает правоту Адамовича, Бочарова и Шепитько.

Наша же интерпретация романа Быкова «Сотников» заключается в том, что, обращаясь к сложнейшей проблеме выбора, автор этого произведения поднимает острый, но довольно запутанный до него вопрос, на который у него нашелся достаточно понятный ответ. По Быкову, в вечном выборе между добром и злом только тот, кто обладает сложным синтезом, из которого состоит человечность: высокоразвитой нравственностью (основанной на индивидуальной доброте), способностью к сопереживанию, к раскаянию, благодарности, сочувствию, самопожертвованию, а также к самостоятельному мышлению, – способен сделать правильный выбор.

«Предательство» («Здрада», 1960)

Погибших товарищей имена

Доселе не сходят с губ.

Э. Багрицкий

Измена является центральной темой «Предательства», показанной с использованием биографического материала, внутреннего монолога и довольно убедительного личного признания другу детства, – на основании чего раскрывается характер злодея и изменника Блищинского; признание или исповедь убедительны потому, что Блищинский не думает, что правда ему повредит, так как считает, что двое других протагонистов находятся полностью в его власти: он может легко донести на них за то, что они оставили свою поврежденную батарею без приказа начальства.

Арнольд Макмиллин

Оба эти эпиграфа (первый предпослан тексту «Предательства» самим Быковым) приведены для того, чтобы подчеркнуть, что наряду с темами, предложенными автором (долг погибшим) и критиком (измена), уже в этой ранней повести, написанной за десятилетие до «Сотникова», поднимается вопрос выбора. Поэтому соседство этих двух произведений во втором томе шеститомника более чем оправданно. Повествование от третьего лица, перемежённое ретроспективными вспышками памяти – внутренних монологов героев, раскрывает не только характер изменника Блищинского, но и всех других персонажей этого достаточно многонаселенного произведения, перед большинством из которых по-своему встает все та же проблема выбора.

Действие повести происходит зимой 1944-го, когда окруженные немецкие войска стараются пробиться сквозь советские позиции. Сюжет довольно прост и хорошо нам знаком и по «Журавлиному крику» (1959), и по «Третьей ракете» (1961). И если по времени написания «Предательство» стоит ровно посередине между этими двумя повестями, то и сюжет находится в том же линейном ряду. Правда, вследствие гибели к началу действия троих солдат, вместо заветной шестерки перед читателем предстают только трое военнослужащих артиллерийского наряда: Володя Тимошкин, его друг и командир Иван Щербак и малопригодный к службе пожилой ездовой Здабудько, потерявший в бою лошадей. Из-за потерянных лошадей они не смогли переместить батарею в тыл. Вдобавок из-за того, что снаряды кончились, солдаты наряда не могут выполнить положенного в таких случаях предписания – взорвать батарею. В тот момент, когда автор представляет читателю измученных серией неустанных атак противника, раненых и падающих от усталости героев своего сочинения, мы узнаем и имена двоих погибших: командира этой уже бездействующей батареи сержанта Скварышова и ефрейтора Кеклидзе. Щербак, как старший по званию, приказывает спрятать батарею и, вынув из нее часть механизма, пробираться к своим. На пути к советским позициям к этой группе присоединяется Гришка Блищинский, земляк Тимошкина и его антагонист. Они оба не только белорусы, но еще родились и выросли в одной деревне. Блищинский, хвастун и обманщик, рассказывает правдоподобную историю, которой Тимошкин и Щербак поначалу верят: он говорит, что заботился о раненом майоре Андрееве, их командире, который умер практически у него на руках. В доказательство он показывает планшетку майора, отводя от себя подозрения Тимошкина, который привык не доверять ушлому и известному в деревне своим подлым поведением земляку. Подлинная натура Блищинского открывается им, когда Щербак пошел искать Здабудько, пропавшего после последней атаки преследовавших их немцев. Вместо ездового он принес на руках еще живого, но тяжело раненного и с отмороженными конечностями майора Андреева.

Однако вероломство Блищинского очевидно не только в случае с майором; он ловко манипулирует своими товарищами, подставляя их под всевозможные опасности во время попытки прорваться к своим и прячась за их спины. В конце концов он дезертирует в самую опасную минуту (Тимошкин подозревает, что его земляк перебегает к немцам), при их последней схватке с немецкой группой, во время которой Щербака тяжело ранят. Для того чтобы не быть обузой своему, тоже раненому, другу Тимошкину, дать ему возможность спастись и им обоим не попасть в плен, Щербак решает застрелиться и осуществляет свое решение.

Как мы уже не раз отмечали, герои Быкова белорусского происхождения, находящиеся в действующей армии, практически почти никогда не обладают резко отрицательными характеристиками. Исключение представляет только негодяй Блищинский. Ситуация в корне меняется, когда сюжет перемещается на территорию Беларуси, где, как в «Сотникове», «Двоюродных» и в «партизанской» прозе, к которой мы обратимся в следующем томе, принадлежность к белорусскому народу не предохраняет человека от безнравственности, злобы, предательства, душевной и духовной апатии. Блищинский же интересен не только своей необычной фигурой законченного, внешне чуть ли не оперного подлеца, но исключительной, пусть и порой преувеличенной завершенностью этого образа. Так, у него, пожалуй единственного из всех героев произведения, есть достаточно полная биография, в которой немаловажную роль играет период коллективизации. Автор дает нам сжатую, но в то же время прозрачно ясную картину вероломного поведения этого персонажа в тот тяжелейший для крестьян период. Быков, конечно, прекрасно понимал, какой удар нанесла коллективизация по крестьянству всей страны, но знал и чувствовал это лучше всего на примере своей родины. Коррумпированность негодяя Блищинского выявилась именно в этот период. Макмиллин, например, утверждает следующее:

Дважды награжденный медалями, секретарь комсомольской организации и кандидат в члены коммунистической партии, Блищинский ясно иллюстрирует убеждения Быкова в фальшивости политического карьеризма, громких лозунгов функционеров, которые в условиях сталинизма нашли атмосферу лжи естественной средой размножения и использовали свою власть для безжалостного издевательства. Здесь, как и во всех других его произведениях, когда он описывает «правду о войне», на самом деле он пишет правду о произволе, подозрительности режима, страхе, цинизме, невежестве, неумении и подлости, – которые в огромной степени увеличили трудности советских людей, защищавших свою родину[126]126
  Макмиллин. С. 209–210.


[Закрыть].

Читатель видит процессы формирования личности Гришки Блищинского благодаря блестящей эмоциональной памяти его земляка, Володи Тимошкина. В свое время этот Гришка, всего на три года старше Володи, был единственным близким по возрасту мальчиком в деревне, в которой оба росли, – обстоятельство, сблизившее их в детстве. Блищинский, подлец с малолетства, рано научился обводить всех вокруг пальца. Однажды, вспоминает Володя, нашли они вместе кошелек с деньгами и паспортом. Деньги Гришка мгновенно прикарманил, а паспорт вернул владельцу только под давлением Володи. Счастливый обладатель паспорта, которому, не найди он его, грозили бы большие неприятности, вознаграждает Гришку дополнительными деньгами. Вдобавок Блищинского прославляют по всей школе в газете за его «благородный» поступок. Он терроризирует Володю, считает его простаком, глупцом и идиотом. Володя же, обиженный поступком Гришки до глубины души, порывает со своим бывшим другом. Он даже хочет рассказать об этой истории, но не может заставить себя пойти на донос. Вскоре, однако, семья Гришки уехала из деревни в районный городок, и ребята не виделись долго, до самой войны. В начале ее Володя случайно встретил Гришку сначала в деревне, куда тот вернулся, а потом в партизанах. В партизанах Блищинский показывает себя во всей своей красе: доносит на товарищей, ищет и находит местечко потеплее, кусок послаще, задание полегче и, как всегда, упрочивает позиции блестящими советскими лозунгами. В регулярной армии Блищинский нашел себе довольно безопасное место писаря при штабе и, видимо, прекрасно бы там досидел до окончания войны, если бы не неожиданные атаки немцев. Интересно, как «наивный» Тимошкин предвидит послевоенное будущее своего земляка:

Вот так, за нашими спинами он дорвется теперь до спасения, выживет, дождется светлого дня и клещом вопьется в новую, послевоенную жизнь – вопьется в ее самое сладкое и мягкое место. На его груди будут болтаться боевые медали, в карманах будут лежать бумажки, которые дадут необходимые ему права и возможности, и будет он прекрасно проповедовать то, во что сам не верит, но получать будет солидную выгоду за свои проповеди[127]127
  Быкаў Васіль. Т. 2. С. 208.


[Закрыть].

Тимошкин, его земляк, в отличие от Блищинского, напоминает нам всех других героев-белорусов Быкова, воюющих в действующей армии: он добр, справедлив, силен, правдив, способен на искреннюю дружбу и благодарность, а главное – честен, порядочен, правда, немного наивен, но читатель прощает ему и это за цельность и искренность натуры. Все эти качества героя выражены в монологе Тимошкина, когда они оставили батарею и только-только встретили Блищинского, который тут же «присасывается» к Ивану Щербаку, а Володя Тимошкин по-детски его ревнует. За время службы Иван стал Володе «роднее родного», он присматривает за Володей, помогает ему освоить военные премудрости – одним словом, благодаря Щербаку Володя узнал настоящую мужскую дружбу: «Бывает же так в жизни, особенно, видимо, случается это на войне, что чужой, незнакомый человек становится тебе роднее родного, а свой и знакомый теряет всю привлекательность. Тимошкин очень хорошо это понял за годы своего знакомства с Блищинским и полугодовую фронтовую службу с Иваном»[128]128
  Быкаў Васіль. Т. 2. С. 157.


[Закрыть]. Когда Блищинский становится непосредственной причиной смерти Ивана, Володя клянется себе, что если выживет, то найдет Блищинского и положит конец подлостям этого мерзавца. Этой клятвой он совершает свой нравственный выбор, в противоположность своему земляку, олицетворяющему тоже проблему выбора, но с иным знаком.

«Его батальон», 1975

Видели ли вы братские кладбища, густо разбросанные на бывших полях сражений от Сталинграда до Эльбы, вчитывались ли когда-либо в бесконечные столбцы имен павших, в огромном большинстве – юношей 1920–1925 годов рождения? Это – пехота. Она густо устлала своими телами все наши пути к победе, сама оставаясь самой малозаметной и малоэффективной силой, во всяком разе ни в какое сравнение не идущей с таранной мощью танковых соединений, с огненной силой бога войны – артиллерии, с блеском и красотой авиации. И написано о ней меньше всего. Почему? Да все потому же, что тех, кто прошел в ней от Москвы до Берлина, осталось очень немного, продолжительность жизни пехотинца в стрелковом полку исчислялась несколькими месяцами. Я не знаю ни одного солдата или младшего офицера-пехотинца, который мог бы сказать ныне, что он прошел в пехоте весь ее боевой путь. Для бойца стрелкового батальона это было немыслимо.

Вот почему мне думается, что самые большие возможности военной темы до сих пор молчаливо хранит в своем прошлом пехота. Время показывает, что уже вряд ли придет оттуда в нашу литературу ее гениальный апостол, зато нам, живущим и, может быть, еще что-то могущим, надо искать там. Пехота прошлой войны – это народ во всей его многотрудной судьбе, там надобно искать его.

Василь Быков

Василь Быков давно уже нашел свое слово о пехоте. Однако ему, этому слову, не хватало эпической полноты. Нужен был роман, и Быков роман написал – «Его батальон». Л. Лазарев отметил, что этот роман не стал сенсацией для критики, которая к тому времени уже достаточно бурно реагировала на выход практически каждой новой вещи Василя Бькова. Действительна даже на сегодняшний день по этому роману немного литературоведческой литературы; наиболее интересный анализ романа представлен, пожалуй, в монографиях Дедкова и Лазарева. Оба литературных критика единодушны как в своей положительнейшей оценке этого произведения, так и в причинах замалчивания его большинством своих коллег. Это молчание объясняется огромным количеством сюрпризов, которые роман предоставляет читателю: почти все в нем кажется необычным для автора, литературные привычки и репутация которого казались прочно устоявшимися к середине 1970-х.

Во-первых, как мы уже отметили, Быков впервые для себя написал эпический роман: у него не было и уже не будет впредь ни одного прозаического произведения, которое настолько густо заселено многими разнообразными персонажами. Широкие ряды военнослужащих разного ранга (в основном солдаты-пехотинцы) проходят по страницам романа, и каждый из них, от солдата до двух генералов, включая носителей промежуточных званий, вносит свой вклад в общий план эпического действия. Во-вторых, Быков, трезвый реалист, очень скупо, но уместно, а главное – искусно вкладывает романтический элемент в повествование. В-третьих, главный герой романа, капитан Волошин, несмотря на белорусское происхождение, очень мало похож на молодых и наивных солдат и младших офицеров, в одночасье раскрывающих, а порой и открывающих «для самих себя» величие и слабость своей человечности. Волошин неоднократно и справедливо сравнивается и Дедковым, и Лазаревым с капитаном Тушиным из «Войны и мира» Льва Толстого. Действительно, он – едва ли не единственный положительный герой советской литературы этого периода, который не вызывает у читателя сомнений в своем существовании; Волошин, несмотря на обычные человеческие слабости, является носителем и выразителем как близких и многим понятных чувств, так и эмоционального накала момента. Интересно отметить, что И. Дедков, книга которого о Быкове выявляет стойкого последователя Бахтина (само по себе необычное и мужественное явление в литературоведении того периода), был достаточно далек от советских профессиональных трафаретов. Но даже он не может скрыть знакомого, идеального пафоса в своем восприятии образа Волошина:

Все, что делает Волошин, серьезно, осмысленно, здраво и все более самоотреченно. Ничего показного, тщеславного, корыстного. Много терпимости и сострадания. Этот человек острейшим образом чувствует Свое родство и единство с батальоном, со своими солдатами и офицерами (их всего 76!)[129]129
  Думается, что 76 – только названные герои романа; в каждой роте батальона должно быть от 60 до 130 человек. Так, Волошин собирается доложить командиру полка ситуацию, когда после отхода батальона в нем осталось меньше половины личного состава – 48 человек, то есть меньше, чем в роте.


[Закрыть], и основано оно на испытанном взаимном доверии, на уважении к солдатской жизни и судьбе, на сознании общности этой судьбы.

Мир Волошина представлен писателем как мир наивозможной на земле справедливости, чести и благородства. Через тридцать лет после войны В. Быков создал этот мир как напоминание о людях, чей военный профессионализм был соединен с человечностью и сообразован с нею. Ответственность этих людей не желала быть ответственностью нерассуждающих исполнителей и не уступала никакой другой, более масштабной ответственности по своему внутреннему нравственному смыслу. Она была практической, а не теоретически-отвлеченной, словесной ответственностью; бремя войны, тяжкое и необходимое, ложилось бременем глубокой, личной ответственности за жизнь, за реальные солдатские жизни, за человека, который очень хотел выстоять, победить и жить дальше[130]130
  Дедков. С. 223.


[Закрыть].

В-четвертых, конечно, – все та же проблема выбора, поставленная перед героями «Его батальона» не менее остро, чем перед героями прежних сочинений писателя.

Главного героя романа, капитана Волошина, читатель встречает сразу, в траншеях, где он появляется с неожиданным компаньоном – собакой Джимом. Вскоре читатель знакомится и с ближайшим окружением капитана – его ординарцем Гутманом, заместителем Маркиным, командирами рот Кизевичем, Муратовым и Самохиным. За ними вслед появляются командир взвода Ярощук, старший сержант Грак, сержант Нагорный, медсестра Веретенникова, телефонист Чернорученко, комсомольский вожак Круглов, пара майоров, безымянный генерал, солдаты: Авдюшенко, Гайнадулин, Гамзюк, Дрозд, Кабаков, Тарасиков, Циток, Яршок и многие другие. Индивидуальная и коллективная судьба всех этих людей прямо касается судьбы Волошина, фигуры противоречивой, но как бы символа пехоты и художественного выражения ее «молчаливой» славы.