Текст книги "Новеллы"

Автор книги: Жозе Мария Эса де Кейрош

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

Но к чему думать об этом! Печалиться и ревновать он станет после! А эта ночь, восхитительнейшая ночь, будет принадлежать ему, и весь мир исчезнет, останется лишь эта комната в Кабриле, едва освещенная, где, распустив волосы, его ждет дона Леонор! Дрожа от нетерпения, он сбежал с лестницы и вскочил на лошадь. Но затем, подчинившись благоразумию, неторопливо пересек верхом двор, низко надвинув на лоб поля шляпы, как если бы он отправлялся на обычную прогулку с намерением насладиться ночной прохладой за городскими стенами. До самых ворот Святого Маврикия никто ему не встретился. Нищий, сидевший в темной арке ворот, извлекал унылые звуки из своей шарманки; завидев всадника, он жалобно воззвал к пречистой деве и ко всем святым, моля их ниспослать сему славному кавалеру свою сладостную и святую милость. Дон Руй остановился, чтобы бросить нищему подаяние, и тут вдруг вспомнил, что не был нынче в церкви у вечерни и забыл помолиться и попросить благословения у своей святой покровительницы. Он соскочил с лошади: ему было известно, что здесь, у древних ворот, всегда горит лампада, освещая статую пресвятой девы. Статуя изображала ее пронзенной семью кинжалами. Дон Руй, положив шляпу на землю, преклонил колена, простерев к статуе руки, с жаром прочел «Славься, владычица!». Светлым сиянием озарилось лицо богоматери, которая, словно не чувствуя боли от семи кинжалов или испытывая от нее невыразимое наслаждение, улыбалась алыми устами. Пока дон Руй молился, рядом в монастыре святого Доминика послышался колокольчик, возвещавший о чьей-то близкой смерти… Шарманка умолкла в черной темноте арки, и нищий пробормотал: «Какой-то монах умирает!» Дон Руй поспешил прочитать «Аве Мария» по отходящему монаху. Богоматерь с семью кинжалами по-прежнему сладостно улыбалась: колокольчик, возвещавший о чьей-то близкой смерти, не был дурным предзнаменованием! Дон Руй, повеселев, сел на лошадь и двинулся в путь.

За воротами Святого Маврикия он миновал хижины гончаров, а дальше дорога, узкая и темная, шла среди высоких агав. Из-за холмов, озаряя мрачную долину желтым унылым светом, вышла, прежде невидимая, полная луна. Дон Руй ехал шагом, опасаясь появиться в Кабриле слишком рано, раньше, чем служанки и слуги, помолившись на ночь, улягутся спать. Отчего в своем послании, столь ясном и обдуманном, дона Леонор не назначила часа их встречи? Его воображение летело вперед, врываясь в сад Кабриля и стремглав взбираясь по обещанной лестнице, – и он припускался вслед за ним нетерпеливым галопом, так что камни градом взметывались из-под конских копыт на плохо укатанной дороге. Потом он сдерживал взмыленного коня. Рано, еще рано! И он, изнывая от промедления, принуждал себя ехать шагом, чувствуя, как сердце его колотится в груди, словно птица в клетке.

Так доехал он до распятия, где дорога разветвлялась, словно зубья вил, на две идущие рядом, а затем обе они упирались в сосновую рощу. Обнажив голову перед распятием, дон Руй на мгновение встревожился: он не мог припомнить, какая из этих дорог вела к Холму Повешенных. Он уже направился по той, что была почти совсем скрыта деревьями, как вдруг среди безмолвных сосен заплясал в темноте огонек. И дон Руй увидел перед собой старуху в лохмотьях, с распущенными длинными космами; сгорбленная, она опиралась на палку и держала в руке фонарь.

– Куда ведет эта дорога? – крикнул ей дон Руй. Старуха высоко подняла фонарь, силясь разглядеть всадника.

– К Хараме.

И тут же старуха с фонарем исчезла, растворившись во тьме, как будто она возникла лишь для того, чтобы предупредить его, что он ошибся дорогой… Дон Руй поспешил повернуть назад, обогнул распятие и поскакал по другой, более широкой дороге; и вскоре на фоне освещенного луной неба он разглядел черный столбы и черные перекладины на Холме Повешенных. И тут же придержал лошадь, приподнявшись в стременах. На высоком, иссохшем, лишенном травы и вереска холме, соединенные низкой щербатой стеной, высились черные, громадные в желтом свете луны четыре одинаковых гранитных столба, напоминавшие остов разрушенного дома. К каждому из столбов была приделана толстая перекладина, и на всех четырех перекладинах висели тела повешенных, черные и окоченелые, с неподвижными, немыми лицами. И все кругом казалось таким же мертвым, как они.

Разжиревшие стервятники спали, примостившись на столбах. Вдали мертвенно-бледно светилась стоячая вода Бабьего болота. А на небе все больше наливалась желтизной огромная луна.

Дон Руй пробормотал «Отче наш»: долг христианина – помолиться за эти грешные души. Затем, тронув поводья, двинулся было дальше, как вдруг в бескрайней тишине и полнейшем безлюдье раздался, зазвенев, голос, голос, который взывал к нему, умоляющий и протяжный:

– Кабальеро, остановитесь, приблизьтесь сюда!

Дон Руй резко натянул поводья и, привстав на стременах, окинул испуганным взором зловещее безлюдье. Но перед глазами у него был лишь иссохший холм, мерцающая, неподвижная вода, столбы и мертвецы. Он подумал, что ему что-то померещилось в ночной мгле или чей-нибудь неприкаянный дух шутит с ним свои шутки. И он тронулся с места, не тревожа и не торопя коня, как если бы они с ним находились на одной из улиц Сеговьи. Но сзади вновь раздался тот же голос, неотступно взывавший к нему, тревожный и горестный:

– Кабальеро, подождите, не спешите, вернитесь, приблизьтесь сюда!

И вновь дон Руй резко остановил лошадь и, повернувшись в седле, отважно устремил свой взор на четверых мертвецов, висевших на перекладинах. Голос слышался оттуда, и голос этот, будучи человеческим, должен был исходить из того, что имело человеческий облик! Какой-то из этих повешенных звал его, звал нетерпеливо и отчаянно.

Быть может, по чудесной милости господней, в ком-то из них остались дыхание и жизнь? А быть может, благодаря еще большему чуду, один из этих полусгнивших скелетов остановил его, чтобы передать предостережение небес?.. Но как бы то ни было, исходил ли этот голос из живой груди или из груди мертвой, непростительной трусостью было бы уехать, поддавшись страху, не вняв его просьбе и не выслушав его.

И дон Руй направил испуганного коня прямо к виселицам; там, остановившись, он выпрямился в седле и спокойно, уперевшись рукой в бок, оглядел одного за другим всех четырех мертвецов и крикнул:

– Кто из вас, повешенных, осмелился звать дона Руя де Карденаса?

И тогда тот, кто висел спиной к лунному свету, ответил с высоты державшей его веревки голосом невозмутимым и естественным, как если бы какой-то человек разговаривал из окна с кем-то на улице:

– Сеньор, это я.

Дон Руй заставил лошадь приблизиться к мертвецу. Лица повешенного он не мог разглядеть: голова его была низко опущена на грудь, и оно было скрыто свисавшими длинными и черными космами волос. Дон Руй видел лишь, как болтаются у покойника несвязанные руки и ноги, уже высохшие и почерневшие, словно обугленные.

– Что тебе надобно от меня?

Повешенный, вздохнув, прошептал:

– Сеньор, окажите мне великую милость: обрежьте веревку, на которой я вишу.

Дон Руй вытащил меч и одним взмахом перерезал наполовину сгнившую веревку. Зловеще гремя костями, скелет рухнул на землю и мгновенье лежал на ней распростертый. Но тут же он поднялся на ноги, которые у него подгибались, словно затекли, и обратил к дону Рую свое мертвое лицо – череп, обтянутый кожей, желтевшей ярче, чем освещавшая их луна. Глаза покойника были неподвижны и лишены блеска, а губы растянулись в застывшей улыбке. Между зубами, очень белыми, виднелся кончик почерневшего языка.

Дон Руй не выказал перед ним ни ужаса, ни отвращения. И, вложив меч в ножны, невозмутимо спросил:

– Ты мертвый или живой?

Скелет пожал плечами:

– Я не знаю, сеньор… Да и кто знает, что такое жизнь? И кто знает, что такое смерть?

– Но что ты от меня хочешь?

Повешенный длинными костлявыми пальцами ослабил петлю, которая все еще стягивала его шею, и объявил серьезно и торжественно:

– Сеньор, я должен сопровождать вас в Кабриль, куда вы направляетесь.

Дон Руй от великого изумления чуть не упал с коня и так натянул поводья, что конь его встал на дыбы, тоже как бы изумившись.

– Со мной, в Кабриль?..

Повешенный согнулся в поклоне так, что сквозь длинную прореху его рубашки, сшитой из мешковины, обнажились все позвонки, по виду более острые, чем зубья самой острой пилы.

– Сеньор, – взмолился он, – не отказывайте мне. Великое вознаграждение ждет меня, ежели я окажу вам эту услугу!

Тут дону Рую вдруг пришло на ум, что все это не что иное, как ужасные козни дьявола. И тогда он, вперив сверкающий взор в мертвое лицо, поднятое к нему в тревожном ожидании согласия, медленно и размашисто осенил его крестным знамением.

Повешенный опустился перед ним на колени с пугливым благоговением:

– Сеньор, зачем вы меня испытываете крестным знамением? Один господь может даровать нам прощение, и лишь на его милость я уповаю.

Тогда дон Руй смекнул, что ежели этот покойник не посланец дьявола, то не иначе как послан ему божьей волей! И покорным жестом, свидетельствующим, что он во всем полагается на небеса, дон Руй согласился взять в попутчики страшного просителя.

– Ну что ж, отправимся в Кабриль вместе, раз такова божья воля! Но я ни о чем тебя не спрашиваю, и ты ни о чем не допытывайся.

Он выехал на освещенную луной дорогу. Повешенный следовал за ним, не отставая ни на шаг, и даже когда Руй посылал лошадь в галоп, его спутник держался возле стремени, словно влекомый неслышным ветром.

Порой, чтобы вздохнуть посвободнее, он оттягивал петлю, обвивавшую его шею. И когда они проезжали мимо огороженных пастбищ и оттуда доносился аромат луговых цветов и трав, спутник дона Руя шептал с бесконечным облегчением и восторгом:

– Ах, как хорошо!

Дон Руй меж тем продолжал пребывать в изумлении и терялся в мучительных догадках. Он уже понял, что мертвец этот воскрешен богом, чтоб оказать ему, дону Рую, необычную и тайную услугу. Но для чего богу понадобилось выбрать ему столь ужасного спутника? Чтоб защитить его? Или чтоб воспрепятствовать доне Леонор, которую небеса возлюбили за ее набожность, впасть в смертный грех? Но разве господу, чтоб явить свою великую милость, недостало ангелов небесных, что он выбрал для своего божественного поручения висельника?.. Ах! С какой радостью повернул бы дон Руй обратно в Сеговью, когда б не рыцарская верность даме сердца, дворянская гордость, не допускавшая отступления, и покорность божьей воле, сопровождавшей его неотступно…

С высокого подъема внезапно открылся Кабриль, башни францисканского монастыря, облитые лунным светом, спящие среди садов дома. Совсем неслышно, так что ни одна собака не залаяла за воротами или у стен, они спустились к древнему римскому мосту. Перед распятием повешенный, упав на колени и воздев кверху бледные кости рук, долго молился на каменных плитах моста, время от времени издавая громкие вздохи. Вступив на тропу, он долго и с наслаждением пил из ручейка, с журчанием бежавшего под ветвями ивы. Поскольку тропа была узкой, спутник дона Руя шел теперь впереди, сгорбившись и плотно скрестив на груди руки; шаги его не производили ни малейшего шума.

Высоко в небе сияла луна. Дон Руй с печалью взирал на лунный диск, округлый и сверкающий, который изливал столь обильный свет и был столь непочтителен к его тайне. Ах! Как сильно была уже омрачена для него ночь, обещавшая быть столь чудесной! Огромная луна вышла из-за гор, чтобы осветить все кругом. Повешенный покинул виселицу, чтобы сделаться согласно божьей воле его спутником и быть во все посвященным. Но сколь печально приблизиться к двери, таившей за собой столь сладостную награду, с таким провожатым и под небом, освещенным, словно днем!

Вдруг повешенный, резко остановившись, поднял руку в рукаве, давно превратившемся в лохмотья. Тропа в этом месте кончалась и переходила в широкую, хорошо утрамбованную дорогу, и прямо перед ними белела длинная стена, с увитыми плющом каменными бельведером и галереями, окружавшая владения сеньора де Лара.

– Сеньор, – прошептал повешенный, почтительно придерживая за стремя коня дона Руя, – в нескольких шагах от этого бельведера и есть та дверь, через которую вы должны проникнуть в сад. Лучше оставить лошадь здесь, привязав ее к дереву, ежели она у вас смирная и надежная. А в таком деле и от наших собственных шагов шума будет больше, чем надо!..

Дон Руй осторожно спешился и привязал лошадь, смирную и надежную, к стволу засохшего тополя.

И, послушный спутнику, навязанному ему свыше, дон Руй безропотно последовал за ним, держась возле стены, залитой лунным светом.

С неторопливой осмотрительностью повешенный на цыпочках продвигался вперед, наблюдая за стеной и зорко вглядываясь в темную зелень, то и дело останавливаясь, чтобы прислушаться к шорохам, которые улавливал лишь он один: дону Рую казалось, что он не припомнит ночи более безмолвной и сонной.

И столь явный страх его спутника, который должен был бы быть равнодушен к человеческим опасностям, мало-помалу передался и отважному дону Рую, так что он вытащил свой кинжал из ножен, намотал плащ на руку и шел теперь настороже, напрягая взор, как если бы на дороге его ждала засада и схватка с врагами. Так достигли они низкой двери, которую повешенный толкнул, и она отворилась, не заскрипев ни одной дверной петлей. Они вступили в аллею, обсаженную большими тисами, и пошли по ней, пока она не уперлась в глубокий пруд, где на поверхности воды плавали водяные лилии, а вокруг пруда стояли грубые каменные скамьи со свисавшими над ними ветвями цветущего кустарника.

– Вон туда, – прошептал повешенный, указывая вперед костлявой рукой.

За прудом тянулась другая аллея, совсем темная под сводом, образованным ветвями старых, разросшихся деревьев. Они шли, растворившись в ее темноте, словно тени: повешенный шел впереди, дон Руй, страшась задеть за ветку и неслышно касаясь подошвами песка, следовал за ним. Тонкий ручеек журчал где-то в траве. Вьющиеся розы поднимались по стволам, издавая сладкий аромат. И сердце дона Руя вновь забилось любовной надеждой. – Тсс, – прошептал повешенный.

Дон Руй едва не споткнулся о своего зловещего спутника, который неожиданно замер, раскинув руки, похожие на прутья решетки. Прямо перед ними четыре каменных ступеньки вели на террасу, всю залитую лунным светом. Пригнувшись, они поднялись по ступенькам и очутились в висячем саду, где не было деревьев, но повсюду красовались затейливые цветочные клумбы, огороженные невысоким кустарником. Сад примыкал к стене дома, явственно видимой под луной. Посреди стены, между окнами, огороженными перилами, выдавался каменный балкон с растущим по углам базиликом, его стеклянные двери были широко распахнуты. В комнате, выходящей на балкон, свет не горел, и она казалась темной ямой на фоне купавшегося в лунных лучах фасада. К балкону была прислонена лестница с веревочными перекладинами.

Внезапно повешенный, резко столкнув дона Руя со ступенек террасы вниз, увлек юношу в темноту аллеи. И, не отпуская его, торопливо зашептал:

– Сеньор! Скорее дайте мне вашу шляпу и плащ! И укройтесь здесь, в тени деревьев. Я заберусь по лестнице наверх и посмотрю, что там: ежели там все, как вы ожидаете, я спущусь обратно, а вы ступайте с богом и будьте счастливы!

Дон Руй в ужасе отпрянул: этакое страшилище полезет в окно к доне Леонор!

И он, топнув ногой, приглушенно воскликнул:

– Нет, ради бога!

Но рука повешенного, белевшая во тьме, грубо сорвала у него с головы шляпу и стащила с плеча плащ. Покойник тут же надел шляпу себе на голову и завернулся в плащ, приговаривая умоляющим шепотом:

– Не отказывайте мне, сеньор, потому что, ежели я окажу вам великую услугу, я заслужу великую милость!

И он быстро поднялся по ступенькам на широкую, освещенную луной террасу.

Дон Руй, изумленный, приподнявшись, наблюдал за ним из темноты. И – о чудо! – он увидел на террасе самого себя: это он – дон Руй, и обликом и манерами был тот человек, который среди клумб, огороженных невысоким кустарником, легко и ловко двигался вперед, с торжественно развевающимся алым пером на шляпе, держа руку у пояса и обратясь сияющим лицом к окну.

Человек шел вперед в ослепительном свете луны. В открытых настежь темных покоях его ждала любовь. И дон Руй следил за ним сверкающим взором, дрожа от изумления и гнева. Человек приблизился к лестнице, приставленной к балкону, откинул плащ, поставил ногу на веревочную перекладину! «О! Он поднимается туда, проклятый!» – взревел дон Руй. Повешенный полез наверх. Вот уже высокий силуэт двойника дона Руя достиг середины лестницы; весь в черном, он резко выделялся на фоне белой стены. Остановился!.. Нет! Не остановился: поднимается дальше – вот он уже осторожно перекидывает ногу через парапет балкона! Дон Руй в отчаянии замер, прикованный взглядом, душой, всем своим существом к своему двойнику… И вдруг из темноты спальни неожиданно возникла темная фигура и разъяренный голос прорычал: «Нечестивец, нечестивец!» Лезвие кинжала, сверкнув, опустилось и еще раз поднялось и, вновь сверкнув, упало, и еще, еще, сверкая, впивалось в свою жертву!.. Словно мешок, тяжело рухнул повешенный с высоты лестницы на мягкую землю. Стеклянные двери балкона захлопнулись с громким стуком. И вновь воцарилось безмолвие и безмятежный покой, и круглая луна сияла высоко в летнем небе.

В один миг дон Руй понял, в какую ловушку его заманили, и выхватил кинжал, отступая в глубь темной аллеи, как вдруг – о, чудо! – он увидел бежавшего к нему через террасу повешенного; тот схватил его за рукав и закричал:

– Скорей на коня, сеньор, поспешим, здесь вас ждет смерть, а не любовь!

Они оба, проворно добежав до конца аллеи, под прикрытием цветущего кустарника обогнули пруд, затем по аллее, обсаженной тисами, вышли к двери в стене и остановились на миг перевести дух, очутившись на дороге, где луна, ставшая еще ярче и огромней, превращала ночь в белый день.

И тогда, лишь тогда дон Руй обнаружил, что в грудь повешенного по рукоятку вонзился кинжал, так что его конец, блестящий и не запятнанный кровью, торчит у несчастного из спины!.. Но ужасный спутник, подталкивая дона Руя, торопил его:

– Скорей на коня, сеньор, поспешим, опасность еще не миновала!

Потрясенный всем случившимся и желая поскорей покончить с этим столь страшным и полным чудес приключением, дон Руй рванул поводья и пустил лошадь вскачь. И тотчас, в великой спешке, повешенный вскочил за ним на круп его верного коня. Отважный юноша не мог сдержать дрожи, ощутив спиной прикосновения этого мертвого тела, недавно качавшегося на виселице и только что пронзенного кинжалом. В отчаянии и тоске скакал дон Руй по бесконечной дороге. А повешенный словно бы и не мчался в бешеной скачке: окоченелый сидел он недвижно на лошадином крупе подобно бронзовой конной статуе. И с каждым мгновеньем дон Руй все сильнее чувствовал холод, леденивший ему плечи, как будто на них взвалили мешок со льдом. Поравнявшись с придорожным распятием, он прошептал: «Спаси меня, господи!» А когда распятие осталось позади, дон Руй содрогнулся, объятый сверхъестественным ужасом при мысли о том, что его спутник останется с ним навсегда и он отныне обречен скакать по свету в вечной ночи с мертвецом за спиной… И, не вытерпев, он обернулся и крикнул навстречу подгонявшему их ветру:

– Куда тебя отвезти?

Повешенный, тесно прижавшись к дону Рую, так что тот ощущал спиной рукоятку кинжала, прошептал:

– Сеньор, отвезите меня на Холм Повешенных и там оставьте!

Бесконечное и сладостное облегчение наполнило душу дона Руя: холм был совсем близко – в бледных рассветных лучах уже вырисовывались черные столбы и перекладины… И вскоре дон Руй остановил коня, тот дрожал и был весь в пене.

Повешенный неслышно соскользнул с лошадиного крупа, придержав, как добрый слуга, стремя дону Рую. И, обратив к нему свой череп с торчавшим между белыми зубами языком, прошептал с почтительной мольбой:

– Сеньор, окажите мне теперь великую милость и повесьте меня обратно на мою перекладину.

Дон Руй содрогнулся от ужаса:

– Боже мой! Мне тебя повесить?..

Покойник вздохнул, разведя костлявыми руками:

– Сеньор, такова воля божья, и такова воля той, кто всех дороже господу!

Безропотно подчиняясь велениям свыше, дон Руй спешился и последовал за своим спутником, который в задумчивости поднимался на Холм Повешенных, согнув спину, откуда торчал блестящий и острый конец кинжала. Оба остановились у пустой перекладины. Рядом, на других перекладинах, висели другие скелеты. Здесь царило безмолвие, столь глубокое и столь печальное, как нигде на всем свете. Болотная вода чернела вдали. Заходила, тускнея, луна.

Дон Руй оглядел перекладину, откуда свешивался короткий кусок веревки, которую он перерезал своим мечом.

– Как же я тебя повешу? – воскликнул он. – Рукой до этого обрывка не дотянуться, а поднять тебя так высоко мне одному не под силу.

– Сеньор, – ответил покойник, – здесь где-то лежит большой моток веревки. Привяжите один его конец к петле на моей шее, а другой перекиньте через перекладину и тяните изо всей силы – так вы меня и повесите.

Оба, нагнувшись, принялись обшаривать Холм в поисках веревки. Нашел ее сам повешенный и сам размотал… Дон Руй снял перчатки и, наученный покойником (а тот, видимо, смотрел со вниманием, как делал это палач), привязал один конец веревки к петле на шее своего бывшего спутника, а другой подбросил как можно выше, и веревка, взвившись в воздухе, перекинулась через перекладину и свесилась с нее чуть не до земли. Затем дон Руй, упершись потверже ногами, обхватил руками свесившийся конец веревки и со всей силой стал тянуть за него, отрывая своего спутника от земли и подтягивая его все выше и выше, пока тот, чернея в воздухе, не повис, как все остальные повешенные на Холме.

– Ну, как ты там? – окликнул его дон Руй.

Сверху донесся слабый и приглушенный голос мертвеца:

– Так, как мне положено.

Тогда дон Руй закрепил веревку, обмотав ее несколько раз вокруг столба. Потом, сняв шляпу, отер тыльной стороной руки заливавший его пот и взглянул на своего зловещего и чудотворного спутника. Тот висел, как прежде, окоченелый, с лицом, скрытым под упавшими космами волос, весь обглоданный, источенный, словно древний скелет. В груди у него торчал кинжал. На перекладине, недвижные, дремали вороны.

– Что я могу еще сделать для тебя? – спросил дон Руй, натягивая перчатки.

Еле слышно, с высоты, повешенный прошептал:

– Сеньор, прошу вас, как воротитесь в Сеговью, откройте все как есть пресвятой Деве Марии де Пилар, вашей покровительнице, и скажите, что душа моя ждет от нее великой милости за ту службу, что сослужило вам, по ее повелению, мое тело!

Лишь тогда дон Руй де Карденас понял все до конца и, благоговейно преклонив колена на Холме, где царила печаль и смерть, долго молился о спасении души повешенного.

Потом вскочил на коня и поскакал в Сеговью. Занималось утро, когда он въехал в город через ворота Святого Маврикия. В чистом воздухе звучали колокола, призывая к утренней мессе. Войдя в церковь Девы Марии де Пилар, еще не оправившийся от ужасов пережитого им приключения, дон Руй, простершись пред алтарем, поведал своей святой покровительнице о том нечестивом соблазне, который завлек его в Кабриль, и о том, как он был спасен небесным провидением, и с горячими слезами раскаяния и благодарности он поклялся ей, что никогда впредь не поддастся греховным желаниям и не впустит в свое сердце нечестивых и злокозненных помыслов.

IV

А в этот час в Кабриле дон Алонсо де Лара с круглыми от изумления и ужаса глазами обыскивал все дорожки, закоулки и глухие места в своем саду.

Когда на рассвете, прислушавшись, все ли тихо в покоях, где этой ночью была заперта дона Леонор, сеньор де Лара поспешно спустился в сад и не обнаружил под балконом, у лестницы, как он со сладострастием предвкушал, тела дона Руя де Карденаса, он заподозрил, что сей ненавистный ему нечестивец, рухнув, пронзенный кинжалом, с балкона, еще сохранял какие-то слабые признаки жизни и пытался, истекая кровью и стеная, доползти до своей лошади и покинуть Кабриль… Но после того, как неумолимый кинжал трижды пронзил ему грудь и так и остался там, нечестивец мог проползти едва ли несколько метров и должен был лежать в каком-нибудь закоулке, хладный и недвижимый. Дон Алонсо обыскал весь сад: каждую дорожку, каждый закоулок, каждый куст. Но – необъяснимое чудо! – не нашел ни тела, ни каких-либо следов, ни примятой земли, ни даже пятен крови! Но ведь он сам, вот этой самой рукой, твердой и алчущей мщения, трижды вонзил кинжал ему в грудь, и кинжал остался у него в груди!

И убил он не кого иного, как именно дона Руя де Карденаса, – он прекрасно видел его из темной комнаты, где поджидал его, видел, как тот, освещенный луной, шел через террасу, уверенный и стремительный, с торжественно развевавшимся пером на шляпе, держа руку у пояса и обратясь сияющим лицом к открытому окну! Но как могло случиться такое – чтобы смертное существо не погибло от кинжала, трижды пронзившего его сердце и так и застрявшего в его груди? И еще диковинней, что даже на земле, под балконом, где вдоль стены была разбита клумба, на которой цвели левкои и лилии, сильное тело, рухнувшее с такой высоты замертво, словно тяжелый тюк, не оставило никаких следов! Ни один цветок не примят – все цветы, как и раньше, буйно цветут, свежие, покрытые мелкими каплями росы! Застыв от изумления и ужаса, дон Алонсо де Лара оглядывал балкон, измеряя взглядом высоту лестницы, пристально осматривал стройные, свежие левкои, у которых ни один стебель, ни один лепесток не был ни сломан, ни поврежден. Потом вновь принялся бегать как одержимый по террасе, дороге, ведущей к ней, тисовой аллее, – в тщетной надежде отыскать хоть какой-нибудь след, сломанную ветку или пятно крови на песке.

Ничего! В саду царил ничем не нарушенный порядок, все было свежим и нетронутым, как если бы здесь никогда не бывало ни ветра, осыпающего цветы и листву, ни солнца, которое заставляет их увядать.

К вечеру, измученный неразрешимостью ужасной тайны, дон Алонсо сел на коня и один, без оруженосца или слуги, поскакал в Сеговью. Боковыми улицами, скрытно, словно его преследовали, проник он через сад к себе во дворец и первым делом бросился в сводчатую галерею, распахнул оконные ставни и устремился взором к дому дона Руя де Карденаса. Все жалюзи на окнах старого жилища архидьякона были подняты, чтобы дать доступ ночной прохладе; у дверей на каменной скамье конюх лениво настраивал свою бандуру.

Дон Алонсо де Лара спустился в свои покои, бледнея при мысли, что в доме, где окна распахнуты навстречу ночной прохладе, а у дверей веселятся слуги, едва ли могло случиться несчастье. Разгневанный, он хлопнул в ладоши и приказал подать ужин. Усевшись в конце стола на свое высокое кожаное сиденье, он велел позвать управителя и, когда тот явился, предложил ему с непривычной приветливостью стакан старого вина. Пока управитель стоя почтительно смаковал вино, дон Алонсо, запустив пальцы в бороду и изобразив на своем сумрачном лице подобие улыбки, расспрашивал его о сеговийских новостях и слухах. Что, в то время, как он, дон Алонсо, был в Кабриле, не случилось ли какого происшествия, которое вызвало в городе потрясение и толки? Управитель вытер губы и отвечал, что в Сеговье ничего такого не произошло, что могло вызвать какие-либо толки, если не считать того, что дочка сеньора дона Гутьерреса, совсем молоденькая и богатая наследница, приняла монашеский чин в монастыре босоногих кармелиток. Но дон Алонсо все расспрашивал управителя, впившись в него жадным взглядом. Разве не случилось тут нападения и не был по дороге в Кабриль ранен благородный юноша, известный в Сеговье?.. Управитель лишь пожал плечами: ни о чем таком он не слыхивал, ни о каких стычках и раненых юношах в городе не говорили. Недовольным жестом дон Алонсо отпустил управителя.

Еле притронувшись к ужину, дон Алонсо вернулся в галерею и вновь приковался взором к окнам дона Руя. Теперь они были закрыты и в последнем, угловом, мерцал огонек. Всю ночь бодрствовал дон Алонсо, без конца терзаемый все той же неразрешимой загадкой. Как мог избежать смерти человек, чье сердце было пронзено кинжалом? Как могло такое случиться? Едва забрезжил рассветный луч, дон Алонсо надел плащ, широкополую шляпу, вышел из дворца в церковный двор и, плотно окутанный плащом, надвинув низко на лоб шляпу, стал прохаживаться перед домом дона Руя. Колокола зазвонили к заутрене. Торговцы в небрежно застегнутых кожаных куртках открывали лавки, раскладывали товар. Зеленщики, погоняя ослов, нагруженных корзинами, расхваливали свежие овощи и зелень, босоногие монахи с котомкой за плечами просили милостыню и раздавали благословения.

Набожные прихожанки с закрытыми покрывалом лицами, в ожерельях крупных черных четок торопливо входили в церковь. Городской глашатай, остановившись в углу двора, протрубил в рог и зычным голосом принялся читать объявление.

Сеньор де Лара замер у фонтана, словно вслушиваясь в пение водяных струй. Ему пришло на ум, что объявление, читаемое городским глашатаем, верно, касается дона Руя, его исчезновения… Он бросился к тому месту, где стоял глашатай, но тот уже, свернув пергамент, торжественно удалялся, стуча о каменные плиты своим блестящим жезлом. Дон Алонсо вернулся на прежнее место, чтобы снова наблюдать за домом дона Руя, как вдруг его изумленный взор натолкнулся на него самого, на дона Руя, которого он убил и который направлялся теперь в церковь Девы Марии, юный и благородный, сияя лицом, обращенным навстречу утренней свежести, в светлом камзоле, в шляпе с белыми перьями, держа одну руку у пояса, а другой рассеянно играя тростью с золотыми кистями.

Тогда дон Алонсо старческой походкой, волоча ноги, побрел к себе во дворец. Поднимаясь по лестнице, он встретил старого капеллана, который пришел засвидетельствовать ему свое почтение и который, пройдя с ним в приемную и учтиво осведомившись о доне Леонор, рассказал дону Алонсо об удивительном происшествии, вызвавшем в городе великое потрясение и толки. Накануне вечером коррехидор, обходя виселицы на Холме Повешенных, поскольку приближался праздник святых апостолов, с изумлением и негодованием обнаружил, что у одного из повешенных грудь пронзена кинжалом! Была ли это проделка злого шутника? Или месть, не удовлетворенная даже смертью?.. И еще диковинней, что тело явно было кем-то снято с виселицы и его волочили не то по саду, не то по огороду (на старых лохмотьях покойника виднелись прилипшие свежие листья), а потом оно снова было повешено, на новой веревке!.. Ах, каковы времена, ежели даже мертвые подвергаются поруганию!