Текст книги "Вокруг Солнца"

Автор книги: Жорж Ле Фор

Соавторы: Анри де Графиньи
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

Глава XV
НОВЫЕ СБОРЫ

Ответ владыки венузийцев словно громом поразил всех.

– Этот презренный злодей не остановился перед гибелью беззащитной девушки, – воскликнул старый ученый, заливаясь слезами.

– Господи! Когда же попадет мне в руки этот негодяй? – заскрипел зубами Фаренгейт, услышав о новом преступлении своего врага.

Что касается Гонтрана, то он не находил даже слов для выражения своего горя: «Все кончено, напрасны труды, лишения, опасности, прощайте, мечты о счастье…» – в отчаянии думал молодой человек.

Один только Вячеслав Сломка сохранил здравый смысл.

– Ну, полноте, – начал он, – к чему такие мысли? Каким бы злодеем ни был Шарп, я все-таки не думаю, чтобы он был способен выбросить Елену в пространство. Ведь он человек умный и хорошо знает, что за убийство ему придется жестоко поплатиться.

Михаил Васильевич печально усмехнулся:

– Поплатиться? Разве мы на Земле?

– Нет, но повторяю, я уверен, что Шарп пальцем не дотронулся до вашей дочери, – возразил инженер.

– Так ты думаешь… – начал Гонтран с надеждой.

– Я думаю, – перебил приятеля Сломка, – что Шарп просто спрятал твою невесту внутри вагона, и оттого, понятно, венузианцы не увидели ее.

– Гм… а ведь это очень вероятно, – отозвался Фаренгейт, тронутый печалью отца.

– Понятно! – поддержал его инженер.

– Ну, полно плакать, Гонтран, – дружески ударил он по плечу своего приятеля. – Подумаем лучше, как бы нам нагнать беглеца.

– Нагнать? – недоверчиво проговорил Гонтран. – Но как же мы можем думать об этом, не зная даже, какой дорогой и куда он отправился?

– Для него мыслима лишь одна дорога – к Солнцу, что обусловливается способом передвижения его вагона. А между Солнцем и Венерой только и есть одна промежуточная станция: Меркурий.

– Я совершенно согласен с вами, – проговорил Михаил Васильевич, в душе которого также зародилась слабая надежда. – Шарп, наверное, отправился на Меркурий, тем более что эта планета скоро будет в своем афелии, [8]8
  Афелий – наиболее удаленная от Солнца точка орбиты обращающегося вокруг него небесного тела. Например, расстояние Земли в афелии от Солнца равно 152 миллионам километров.


[Закрыть]стало быть, в ближайшем расстоянии от Венеры, равняющемся десяти миллионам миль. Чтобы пролететь это пространство, Шарпу нужно двадцать семь дней.

– Эх, какая нам нужда в скорости, с которой этот негодяй удирает от нас? – перебил старого ученого американец. – Ведь все равно мы не имеем средств преследовать его.

– Как не имеем? – воскликнул Сломка. – Но ведь наш аппарат здесь, и мы можем им воспользоваться, разумеется, если позволят венузианцы. Кроме того, у них должна быть и такая же обсерватория, как Вандунг селенитов.

Инженер не закончил своих слов, так как старик, кинувшись ему на шею, едва не задушил его в своих объятиях.

– Постойте радоваться, – остановил порыв старого ученого Гонтран. – Действительно ли наш аппарат отыскали венузианцы, а если это так, годен ли он для дальнейшего путешествия?

Владыка венузианцев продолжал хранить прежнее величавое спокойствие. Можно было бы счесть его за античную статую, если бы не блестящие глаза, пристально устремленные на чужестранцев.

Брахмес словно застыл в своей почтительной позе. Профессор просил венузианца, если возможно, показать ему найденный предмет. Брахмес перевел эту просьбу вождю и, получив в ответ утвердительный знак, отдернул занавес, повешенный в одном месте зала между колоннами.

Взглянув туда, путешественники не могли удержаться от радостного восклицания: это действительно был их аппарат. Беглого обзора всех составных частей его было для Сломки достаточно, чтобы убедиться в полной целости и исправности машины.

Убедившись в этом, старый ученый обратился к вождю с речью.

– Покидая родную планету, которую вы называете Вурх, а мы – Земля, – говорил Михаил Васильевич, – мы хотели у вас повстречаться с тем путешественником, который прибыл к вам несколько времени тому назад. К сожалению, мы уже не застали его здесь, и потому нам необходимо продолжать свое путешествие. От тебя, вождь, зависит, сбудется ли наше намерение: для осуществления последнего необходим, во-первых, этот найденный вами предмет, а во-вторых, твоя милостивая помощь.

Владыка венузианцев благосклонно выслушал просьбу ученого, но велел объявить, что исполнение ее придется отложить на два месяца, так как на следующий день назначено переселение жителей Тагорти и всей окрестной страны.

– Как переселение? Какое переселение? – воскликнул Михаил Васильевич.

– Народы нашего мира, – объяснил Брахмес, – вынуждены постоянно перекочевывать из полушария в полушарие, чтобы избежать то палящего зноя, то полярных морозов. И вот завтра – как раз такой день, когда мы должны начать переселение в южное полушарие. Ты и твои спутники не смогут перенести тот леденящий холод, который скоро наступит здесь; если вы останетесь в Тагорти, то обречете себя на верную смерть.

– Верю, – отозвался профессор с печальным видом. – Но что же нам делать? Мы не можем ждать двух месяцев, потому что в таком случае потеряем всякую надежду догнать беглеца!

Венузианец перевел слова ученого вождю, который несколько мгновений обдумывал их. Затем, сбросив с себя обычную важность, он с живостью начал что-то объяснять Брахмесу. Последний внимательно слушал, потом обратился к Михаилу Васильевичу:

– Чужестранец, вот что предлагает тебе наш вождь: следуй со своими спутниками завтра за нами в страны юга, а тем временем люди Боос, которых ты видал в Веллине и которые не боятся холода, придут сюда, разберут на части твою машину и повезут ее к нам вместе с зеркалами из обсерватории Тагорти. В той стране, куда мы отправляемся, как раз лежит высочайшая гора нашей планеты. Люди Боос привезут на ее вершину твой прибор вместе с зеркалами, и ты отправишься оттуда, куда захочешь. Отвечай же, хочешь ли ты, чтобы все было сделано так.

Старый ученый с радостью согласился на предложение и просил Брахмеса передать владыке благодарность как его самого, так и его спутников.

На следующий день весь город с раннего утра пришел в движение. Перед каждым жилищем стояла повозка, на которую венузианцы поспешно нагружали свое имущество. Затем дом запирался, а нагруженная повозка отправлялась на морской берег, где назначен был пункт отправления.

Ровно в полдень подъехали повозки вождя и, заняв первое место, тронулись в путь. За ними, скрипя смазанными колесами, потянулся громадный караван прочих повозок, извиваясь по дороге подобно гигантской змее.

Путешествие продолжалось ровно восемь дней, по истечении которых голова каравана очутилась в местности, как две капли воды напоминавшей местность вокруг Тагорти: то же голубое море, такой же покатый холм и на нем такой же город с грибообразными зданиями. Только на горизонте виднелась цепь высоких гор с вершинами до самых облаков.

– Эге, – проговорил Михаил Васильевич, оглядываясь в ту сторону. – Вот и они, эти горы!

– Можно подумать, – усмехнулся стоявший рядом с Осиповым Фаренгейт, – что эта местность вам знакома.

– Конечно, – не смущаясь, отвечал профессор. – Раз видел ее, в телескоп. Вот тот пик, что вы видите справа, был даже измерен мною, а раньше меня это сделал Шретер, в 1789 году, и Беер с Медлером в 1833 и 1836 годах. Высота этой горы оказалась весьма почтенная: около сорока километров. По всей вероятности, отсюда нам и придется отправляться в путешествие на Меркурий.

– И что же, мы должны будем взбираться туда пешком? – ужаснулся американец.

– Нет, нас понесут на носилках. А то еще лучше – вас понесет кто-нибудь из людей Боос, – насмешливо заметил инженер.

Американец свирепо посмотрел на него.

– Что же, – проворчал он, – мои ноги и без того утомлены восьмидневным путешествием, а тут еще взбираться на высоту сорока километров!

– Все это не беда, – вмешался в разговор Михаил Васильевич, – беда в том, сколько времени потребует от нас восхождение на вершину этой чудовищной горы, перед которой Монблан – небольшой холмик.

– И не подвергнемся ли мы на такой высоте припадкам горной болезни? – заметил Фламмарион.

– Ну, этого-то бояться нечего: атмосфера здесь вдвое плотнее и выше, чем на Земле. Наконец, в крайнем случае, у нас есть с собою скафандры.

Посвятив остаток этого дня отдыху, на следующий день путешественники уже с раннего утра были на ногах и вместе с Брахмесом направились к склону пика.

– Могу вас утешить, сэр Джонатан, – сказал профессор американцу. – Оказывается, на горе венузианцами построен санаторий для лечения горным воздухом, и к нему устроен весьма удобный подъем.

Через час быстрой ходьбы путники подошли наконец к склону грозного пика. Здесь уже их поджидала целая армия человекоподобных существ Боос. Здесь же стояла больших размеров бронзовая повозка, в которой лежали части летательного аппарата и зеркала. Толстая бронзовая цепь шла от нее вверх на гору, извиваясь подобно змее и теряясь из виду.

– Ого, да это нечто вроде железной дороги на Везувий! – заметил Фаренгейт, с видимым удовольствием усаживаясь в бронзовую колымагу.

Прочие путешественники последовали примеру американца, после чего Брахмес подал сигнал, цепь заскрипела, и повозка медленно тронулась в гору, сопровождаемая толпою людей Боос, шедших пешком.

По дороге Брахмес объяснил старому ученому, что другие Боос, там наверху, накручивают цепь на огромнейший ворот.

Через двадцать четыре часа подъема повозка очутилась наконец у венузианского санатория, расположенного на высоте тридцати километров. Остальные десять путешественникам предстояло пройти пешком.

Неутомимые Боос, разгрузив фургон и взяв по отдельной части разобранного аппарата, смело двинулись вперед. Путь нельзя было назвать приятным: густой туман не позволял ничего разглядеть дальше десяти шагов, а между тем пропасти и ущелья попадались весьма часто. Немудрено, что только после шестидесяти часов нечеловеческих усилий путешественники добрались наконец до площадки, венчавшей вершину пика. Теперь они были на сорок два километра выше уровня венузианского океана!

Несмотря на всю привычку к подобным переходам, даже Боос были утомлены. Но время не ждало, и Брахмес, едва дав им часовой отдых, заставил их снова приняться за работу.

К вечеру аппарат был собран и поставлен как следует. На следующее утро с первыми лучами солнца профессор решил покинуть Венеру и отправиться на Меркурий.

Глава XVI
ПУТЕШЕСТВИЕ НА МЕРКУРИЙ

Михаил Васильевич, стоя у окна каюты, созерцал межпланетное пространство. Сломка, с неизменной записной книжкой в руках, покрывал ее листки колонками цифр, Джонатан Фаренгейт ходил вдоль и поперек каюты, заложив руки за спину, и о чем-то думал. Наконец, Гонтран, сидя на диване рядом со своим другом, вздыхал о своей невесте.

– Да будет тебе! – вышел наконец из терпения Сломка, услышав вздохи Фламмариона. – О чем ты хнычешь?

Гонтран печально покачал головой:

– Ах, Вячеслав, уже восемнадцать месяцев прошло с тех пор, как я просил Елену стать моей женой.

– И это тебя так огорчает? – с насмешкой проговорил инженер. – Чудак, ты не понимаешь своего счастья.

– Вячеслав, – укоризненно остановил приятеля Гонтран, – оставишь ли ты эти вечные насмешки? Я уже теряю всякое терпение. Ведь ты знаешь, как я люблю Елену.

– И люби, – хладнокровным тоном прервал его Сломка, – кто же тебе мешает?

– Мне надоело ждать, скитаясь подобно Вечному жиду.

– Путешествия полезны юношам, – ехидно возразил инженер. – К тому же, благодаря им все более и более отдаляется минута, когда тебе придется надеть на шею рабское ярмо.

Сломка обернулся и к своему ужасу увидел, что старый ученый, которого он считал всецело погруженным в астрономические наблюдения, внимательно слушает их разговор.

– Надеть ярмо? – грозно повторил профессор. – Я считаю это выражение непристойным и оскорбительным.

– Напрасно, – возразил инженер, к которому возвратилось все его самообладание, – ведь не мешаю же я вам иметь свое мнение об астрономии, не мешайте и вы мне иметь свое мнение о женитьбе.

Михаил Васильевич нахмурил брови и проговорил Гонтрану:

– Я крайне удивлен, дорогой Гонтран, тем, что вы позволяете этому господину отзываться подобным образом о своей невесте.

– Напрасно вы говорите это Гонтрану, – заметил инженер. – Бедняга сейчас сам жаловался мне, что ему приходится слишком долго ждать.

– Это правда? – спросил ученый.

– Ах, – смущенно отозвался тот. – Я… видите ли, профессор… я… мое положение, согласитесь сами, очень странное: полтора года тому назад, в Петрограде, я сделал предложение вашей дочери… а теперь мы находимся…

– В полутора миллионах миль от планеты Венеры… – проговорил Сломка, заглядывая в свою книжку.

– …в полутора миллионах миль от планеты Венеры, – повторил Фламмарион, – и я начинаю верить, что нахожусь гораздо ближе к Петрограду, чем к тому желанному дню, когда я назову Елену своей.

Михаил Васильевич с укоризненным видом скрестил руки на груди.

– И ты, Брут? [9]9
  «И ты, Брут?» (лат. Et tu, Brute?) – по легенде, последние слова Юлия Цезаря, обращенные к его убийце – Марку Юнию Бруту.


[Закрыть]– воскликнул он классической фразой. – А кто говорил мне в Пулковской обсерватории, что миллионы, биллионы и триллионы верст ничего не значат для его любви? Вы говорили о триллионах, а между тем мы едва пролетели несколько миллионов, и вы готовы уже отказаться от своих слов.

– Я? Отказаться? – пылко воскликнул Гонтран, задетый за живое. – Вы придаете шутливому замечанию Вячеслава такое значение, какого он сам, без сомнения, не приписывает ему. Я не отпираюсь: да, я выражал своему другу недовольство этими бесконечными странствованиями, но знайте, что я говорил это только руководимый чувством любви к вашей дочери!

Старик крепко пожал руку своего будущего зятя.

– Имейте терпение, дорогой мой, – произнес он, – и Елена будет вам наградой.

– А когда, в самом деле, это будет? – спросил Фаренгейт, прислушавшись к беседе своих спутников. – Я со своей стороны надеюсь, что как только мы поймаем негодяя Шарпа и выручим Елену, вы, профессор, постараетесь найти средство дли возвращения на Землю.

Лицо Михаила Васильевича мгновенно приняло недовольное выражение.

– Да, если это будет возможно, – сухо произнес он.

– Если возможно? – воскликнул американец. – Это должно быть возможно. Я не обязывался посетить все небесные тела. Я даже не астроном, а просто торговец свиньями. Поэтому я хочу… слышите ли, хочу!.. возвратиться на Землю, лишь только расправлюсь с Шарпом. И с вашей стороны, мистер Осипов…

Но мистер Осипов не обращал никакого внимания на заявления мистера Фаренгейта. Повернувшись к нему спиной, он разговаривал с Гонтраном, сообщая ему астрономические сведения о планете Меркурий.

– Меркурий, – говорил он, – несомненно, должен представлять некоторые особенности от тех миров, которые мы видели раньше. Это ведь самая маленькая из планет солнечной системы; ее диаметр – не более 1200 миль, а объем равен всего тридцати восьми сотым объема Земли. Меркурий мог бы целиком поместиться в Атлантическом океане, втиснутый между Европой и Северной Америкой. С другой стороны, это планета, наиболее приближенная к Солнцу, от которого ее отделяют всего 57250000 километров или 14300000 французских миль. Прибавьте к этому, что орбита Меркурия весьма эксцентрична, что при величине ее диаметра в 28 миллионов миль разница между афелием и перигелием ее равна шести миллионам, и что, наконец, год на Меркурии равняется всего восьмидесяти восьми земным дням. Эти данные вполне определяют условия жизни в этом мире. Надо, впрочем, оговориться, что влияние солнечных лучей, которых Меркурий получает на единицу поверхности, вдесятеро больше, чем Земля, в значительной мере парализуется густым слоем облаков, одевающих эту планету. Оттого, несмотря на близость последней к Солнцу, условия жизни на ней подходят к тем, какие существуют на Венере…

Гонтран внимательно слушал лекцию Михаила Васильевича.

Вячеслав Сломка уже опять погрузился в свои бесконечные вычисления. Выводя одну колонку цифр за другой, он лишь изредка отрывал глаза от листков записной книжки, чтобы взглянуть на «рапидиметр» – так назывался изобретенный инженером прибор для определения скорости летательного аппарата.

– Сорок восемь часов! – воскликнул наконец он, подводя последний итог. – Через сорок восемь часов мы будем в сфере притяжения Мер курия! Слышите?

Звучный храп был ответом Сломке: оказалось, что Фаренгейт, предоставив своим спутникам ломать голову над научными вопросами, сам предался своему любимому занятию во время путешествия – сну. Его пример не замедлил оказать магическое действие и на Гонтрана, который, закрыв лицо творением своего знаменитого однофамильца, на самом деле исправнейшим образом спал. Бодрствовал один профессор, но он был слишком занят своими наблюдениями, чтобы беседовать с инженером. Сломка не нашел ничего лучшего, как последовать увлекательному примеру своего друга и американца и тоже завалился спать.

* * *

Назначенные инженером сорок восемь часов еще далеко не истекли, как вдруг пассажиры летательного аппарата были испуганы криком Фаренгейта:

– Остановились!

Старый ученый, Сломка и Фламмарион вскочили со своих мест и поспешно подбежали к американцу, который стоял, неподвижно уставившись на циферблат рапидиметра.

– Как остановились? – в один голос спроси ли они.

Фаренгейт молча показал рукой на стрелку прибора, стоявшую на нуле.

Несколько секунд все были охвачены словно столбняком и не могли проговорить ни слова.

– Нет ли ошибки в показаниях твоего рапидиметра? – проговорил, наконец, Гонтран, обращаясь приятелю.

– Навряд ли. Впрочем, это очень легко проверить, – отвечал тот.

С этими словами инженер поспешно надел на себя скафандр и, подняв опускную дверь, которая вела внутрь аппарата, спустился по лестнице. Первое, что он увидел – была полная неподвижность центральной оси аппарата.

Сомнений больше не было: летательная машина, очевидно, не действовала.

Сломка хотел уже возвратиться с этим известием в каюту, но желание узнать причину загадочной остановки заставило его спуститься ниже, к самому нижнему отверстию шара. Добравшись до него, инженер осторожно заглянул в черневшую бездну межпланетного пространства и едва устоял на ногах от неожиданности. Венеры, живительные лучи с которой приводили в движение аппарат, не было видно. Планета куда-то исчезла.

Сломка опрометью бросился назад и, поспешно сняв скафандр, сообщил результаты своих наблюдений.

Он был встречен тяжелым молчанием. Каждый из путешественников думал, какая участь ждет его, быть может, через несколько десятков часов.

– Очевидно, случилось то, что я и раньше предвидел и чего более всего боялся, – прервал молчание Михаил Васильевич. – Поверхность Венеры закрыли облака, и они не дают лучам света доходить до нашего аппарата.

– Что же будет далее? – боязливо спросил Гонтран.

– Конечно, мы станем падать.

– Куда? На поверхность Меркурия?

– К сожалению, нет. Мы еще не достигли границ его притяжения, и потому должны упасть обратно на Венеру, – проговорил профессор. – Вероятно, мы даже начали уже падать, в чем убедиться очень легко. Сломка, измерьте, пожалуйста, видимый диаметр Солнца.

Инженер взял подзорную трубу Михаила Васильевича, вставил внутрь ее прибор для измерения видимого диаметра светил, состоявший из рамки с двумя подвижными нитями, и, приставив глаз к окуляру, принялся вращать микрометрический винт.

– Ну? – нетерпеливо спросил его старик.

– Шестьдесят пять минут, – отвечал Сломка.

– Хорошо, теперь оставьте трубу, а через четверть часа вновь произведите измерение.

Эти пятнадцать минут показались им пятнадцатью годами. Наконец они прошли, и Сломка снова взял подзорную трубу.

– Поторопитесь, пожалуйста, – понукал его профессор. – Ну, что? Насколько уменьшился диаметр?

Не говоря в ответ ни слова, инженер молча отступил от трубы с видом величайшего удивления.

– Да говорите же! – закричал старик, хватая его за руку.

– Диаметр.

– Ну?

– …не уменьшается, а напротив, увеличивается.

– Не может быть, вздор!

– Взгляните сами!

Старый астроном, весь дрожа от волнения, приставил глаз к окуляру и через минуту в свою очередь, отступил, в изумлении восклицая:

– Чудесно! Сверхъестественно! Непонятно! Диск Солнца действительно увеличился на двадцать восемь секунд.

– Значит… – начал Гонтран.

– Значит, мы не удаляемся от Солнца, а приближаемся к нему.

– И, стало быть, мы падаем не на Венеру, а на Меркурий?

Михаил Васильевич с ужасом схватился руками за голову и опустился на диван.

– Что такое? Что с вами? – воскликнули обеспокоенные спутники ученого.

– Ах, это ужасно, ужасно! – глухо прошептал вместо ответа профессор. – Мы падаем не на Меркурий, а на Солнце, и погибнем в его раскаленных безднах.

Фаренгейт с яростным проклятием вскочил со своего места и, словно раненый тигр, стал метаться по каюте. Гонтран, почти лишившись сознания, упал в кресло, невнятно шепча имя своей невесты. Что касается Сломки, то он и тут не изменил своему характеру: вытащив из бокового кармана свою неразлучную спутницу, записную книжку, он лихорадочно принялся испещрять цифрами и алгебраическими знаками ее страницы.

Так прошло около двух часов. В мрачном молчании пассажиры летательного аппарата рисовали себе ужасную смерть в раскаленной фотосфере солнца. Конец был, по-видимому, уже близок, так как ослепительный блеск солнечных лучей, проникавших через окна каюты, и жара с каждой минутой все усиливалась.

Вдруг громкое «ура!» раздалось в каюте. В то же мгновение Вячеслав Сломка, сорвавшись со своего места, высоко подбросил к потолку записную книгу.

– Что с ним? Бедняга спятил! Вячеслав, опомнись! – в один голос раздались три восклицания.

Не беспокойтесь, товарищи, и перемените ваши плаксивые мины на более веселые, – комически раскланиваясь, возразил инженер. – Я нашел, что мы опишем около Солнца кривую и затем упадем как раз на Меркурий, что случится не позже суток, считая с настоящей минуты.

С этими словами Сломка вручил Михаилу Васильевичу свою записную книжку. Профессор схватил ее дрожащими от волнения руками и принялся торопливо проверять вычисления инженера.

А тот подошел к Гонтрану, дружески хлопнул его по плечу и прошептал на ухо:

– Решительно, Гонтран, ты родился под несчастной звездой. Я начинаю верить, – прибавил он, заметив вопросительный взгляд Фламмариона, – что брак твой с Еленой, несмотря на все препятствия, все-таки состоится.