Текст книги "Джихад. Экспансия и закат исламизма"

Автор книги: Жиль Кепель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 33 страниц)

Глава 3
Убийство Анвара Садата и сила примера египетских исламистов

В то время как после 1973 года Саудовская Аравия устанавливала свою гегемонию над уммой, исламистские движения начали заявлять о себе в большинстве мусульманских стран. В суннитском мире три самые мощные из них возникли в Египте, Малайзии и Пакистане, где их успех, однако, был неодинаков. Наиболее впечатляющим он был в долине Нила, так как Садат погиб именно от рук исламистов. Однако им не удалось захватить власть и создать исламское государство.

Летом 1973 года, накануне октябрьской войны, в студенческой среде появились «гамаат исламийя»(«исламские ассоциации»), организовавшие для своих членов первый летний лагерь. Здесь их сторонники и активисты приобщались к «истинно исламской жизни»: регулярно совершали ежедневные молитвы, проходили идеологическую подготовку, обучались искусству проповеди и тактике прозелитизма, привыкали к жизни в группе и т. д. Здесь будут подготовлены кадры, которые превратят «гамаат»в господствующее движение в студенческих городках. В 1977 году они получат большинство голосов на выборах в Союз египетских студентов, процедура которых в 1974 году была демократизирована Садатом, убедившимся, что левая угроза окончательно миновала.

Своим успехом они были обязаны в первую очередь умелой пропаганде «исламского решения» того социального кризиса, который переживали в то время египетские университеты. За десять лет количество студентов увеличилось более чем вдвое, достигнув 500 тыс.; развитие инфраструктуры отставало от этого роста. В результате происходило ухудшение общих условий получения знаний, возник разрыв между культурными запросами этого поколения молодых людей – как правило, первых в семье, поступивших в университет, – и доступом на рынок труда. Современные и светские ценности преподавания были поставлены под вопрос: «гамаат»обличали их как ложные, не отражавшие социальной действительности. Взамен они предлагали свое видение ислама как «целостной и всеобъемлющей системы», призванной объяснить мир, а главное – изменить его.

В том, что касается непосредственно студенческой жизни, «гамаат»умело сочетали предоставление бытовых услуг с внушением моральных норм, подчиняя социальный проект культурным требованиям «исламского порядка». Так, они пытались помочь тем студенткам, кому претило смешение полов в транспорте или на переполненных ярусах аудиторий, и тем из них, кому скромный бюджет не позволял одеваться по моде. На средства, выделявшиеся щедрыми спонсорами, исламистские ассоциации Каира компенсировали нехватку общественного транспорта мини-автобусами, предназначенными для студенток. Спрос на эту услугу быстро превысил предложение, и миниавтобусы начали перевозить уже только тех девушек, которые носили головной платок – хиджаб.Таким образом, приватизация транспортных средств выступила как способ «по-исламски» решить социальную проблему. В аудиториях «гамаат»навязывали разделение полов. Поначалу это устраивало молодых девушек, но потом превратилось в репрессивную норму поведения, символ морального контроля «гамаат»над студенческими городками. То же касалось и одежды: «исламское облачение» (платок, длинный и широкий плащ, перчатки) предлагались студенткам по очень низкой цене благодаря субсидиям, источник которых до сих пор остается неясным. Такого рода жесты преподносились как решение другой социальной проблемы – дороговизны модной одежды. Это не было борьбой за превращение общества в более эгалитарное, но служило, с одной стороны, целям демонстрации внешнего эгалитаризма через введение единообразной одежды и, с другой, – свидетельством исламистского культурного доминирования в студенческих городках. В статье, опубликованной в 1980 году, молодой врач Исам аль-Арьян, один из идеологов «гамаат»,писал: «Когда студенток, носящих платок, много, то это знак сопротивления западной цивилизации и начала ильтизама(строгого соблюдения. – Ж. К.)по отношению к исламу». Молодые женщины с закрытыми лицами, бородатые студенты в белых джеллабах, массовые моления в дни двух мусульманских праздников: окончания поста (Ид аль-Фитр) и жертвоприношения (Ид аль-Адха) – первый признак наличия мощного исламистского движения. Для исламских ассоциаций, «гамаат»,всё это являлось способом демонстрации силы и доказательства наличия у них тысяч приверженцев во всех крупных городах Египта.

Вплоть до 1977 года, то есть до визита Садата в Иерусалим, египетские власти и «гамаат исламийя»переживали настоящий медовый месяц. Пресса, находившаяся под контролем режима, не скупилась на похвалы. «Правоверный президент», желавший установить царство «науки и веры», видел в студенческой исламистской интеллигенции средство, позволявшее удерживать под контролем молодежь: вместо уступок ее требованиям ей предлагался культурный и моральный дискурс, к которому широко прибегало и само правительство. Кроме того, Садат разрешил вернуться на родину изгнанным Насером «Братьям-мусульманам», сколотившим состояние в Саудовской Аравии. «Братья» получили дивиденды от экономической либерализации (инфитах),проводившейся с 1975 года с целью передачи инициативы частному сектору и разрушения огосударствленной экономики – плода советских рецептов 60-х годов. «Братья» станут образцом удачливости для многих эмигрантов, перебравшихся после 1973 года в страны Залива. Капиталы и связи, нажитые в нефтяных монархиях, сделали эту набожную буржуазию желанным партнером для режима. Она причисляла себя к «умеренному» крылу «Братьев-мусульман», которое лишь изредка ссылалось на слишком «радикального» Сайида Кутба. Лидером «умеренных» являлся Омар Тильмисани, сидевший в тюрьме при Насере и выпущенный на свободу Садатом в 1971 году. С 1976 года Тильмисани свободно издавал ежемесячный журнал «Ад-Даава» («Призыв») – и это в то время, когда свобода печати оставалась в стране сильно ограниченной.

Тактика Садата – по стопам которого в последующие годы пойдут многие лидеры мусульманского мира – состояла в том, чтобы помочь становлению исламистского движения, которое он рассматривал как социально консервативное и на политическую поддержку которого рассчитывал в обмен на широкую культурную и идеологическую автономию для исламистской интеллигенции и предоставление религиозной буржуазии свободного доступа в некоторые секторы приватизированной экономики. Этим прирученным исламистам была доверена важная задача: помешать появлению радикальных группировок, стремившихся подорвать сложившийся общественный строй.

В 1977 году это «джентльменское соглашение» [94]94
  В оригинальном тексте – «gentleman's agreement». (Примеч. ред.)


[Закрыть]перестало действовать. В тот год по стране прокатилась волна возмущения и протеста против политики экономической либерализации, социальные последствия которой страшили население. Одна из исламистских радикальных группировок, «Общество мусульман» (получившая в полиции название «Ат-Такфир ва ль-хиджра» («Отлучение и хиджра»), открыто выступила против власти: она захватила одного из улемов в заложники, а затем, после отказа властей выполнить их требования, казнила его. В октябре, спустя месяц после судебного процесса над этой группой, Садат отправился в Иерусалим для заключения мирного договора с Израилем, что привело к разрыву отношений его режима с исламистской интеллигенцией и религиозной буржуазией.

Прорыв на политическую сцену «Ат-Такфир ва ль-хиджра» свидетельствовал о том, что исламистское движение состояло не только из «умеренных», обласканных тогда режимом, и что последние не сумели привлечь на свою сторону радикальную прослойку, которая в последующие годы будет численно расти, скатываясь к терроризму. Экстремистские действия этой группировки шокировали мусульман не только Египта, но и всего мира, а эпитет такфири(«тот, кто отлучает от ислама других мусульман») вошел в обиходный арабский язык как термин, обозначающий самые сектантские элементы исламистского движения. Это течение зародилось в конце 60-х годов в насеровских лагерях среди студентов, арестованных во время массовых облав 1965 года. Его лидером стал молодой агроном Шукри Мустафа, развивший идеи Кутба, казненного в 1966 году.

По Шукри, если современный мир есть не что иное, как Ъжахилийя,то есть неисламское общество, это значит, что в нем нет истинных мусульман, кроме его последователей. Интерпретируя священные тексты на свой лад, в качестве просветленного, Шукри выносил такфир:он объявлял кяфиром(«неверным», «не-мусульманином») всякого, кто не являлся его сторонником. А согласно исламскому вероучению, кяфираможиоприговаривать к смерти. Затем, перетолковывая идеи Кутба, проповедовавшего «отделение» от джахилийи(без уточнения, идет ли речь о простой умственной абстракции или полном разрыве), Шукри изолировал своих приверженцев от безбожного мира. Он расселял их в пещерах Верхнего Египта или в коммунальных квартирах. Таким образом, Шукри стремился буквально копировать Пророка, который совершил свою хиджру – основополагающий для истории ислама радикальный поступок, – бежав в поисках пристанища из языческой Мекки, где он рисковал жизнью, в Медину. Из этих мест внутренней ссылки Шукри рассчитывал однажды, когда его группа достаточно окрепнет, отправиться на завоевание Египта, уничтожить джахилийюи установить господство истинного ислама– подобно тому, как в свое время Пророк завоевал Мекку, вернувшись туда победителем через восемь лет после бегства из города.

Секта Шукри вербовала сторонников среди малоимущих египтян, ничего не выигравших от экономической либерализации садатовской эпохи. Она предлагала своим адептам общинный образ жизни, означавший разрыв всех связей с египетским обществом джахилийи,вплоть до отказа от семейных уз. Шукри переустраивал брачные союзы по своему усмотрению. Это вызывало протесты семей, дочери, сестры или жены которых были «совращены». Однако государство не вмешивалось в происходившее и оставляло в покое это маргинальное движение, которое пока не таило в себе политической угрозы. Члены секты, которым Шукри запрещал сотрудничать с безбожным государством, жили за счет доходов от мелкой торговли; некоторые были отправлены работать в страны Залива, откуда они высылали денежные переводы. Всё в социальной практике секты говорило о примитивном импровизаторстве «маленького человека», предлагавшего свой рецепт решения проблем, стоявших перед членами секты в посленасеровском Египте эпохи экономического либерализма.

Религиозные власти отвергли идеи Шукри, которые один из улемов Аль-Азхара, шейх Захаби, приравнял к хариджизму – течению в раннем исламе, объявлявшему такфирвсякому мусульманину, обвиненному в грехе. Позднее конфликты между «Обществом мусульман» и одной из радикальных группировок, в которую перешли несколько бывших сторонников Шукри, вылились в вооруженное столкновение. Шукри считал, что любой диссидент, порывавший с сектой, ipso factoпорывал с исламом и как вероотступник заслуживал смерти. Тогда полиция арестовала некоторых из его адептов за нарушение общественного порядка, и Шукри, дабы добиться их освобождения, захватил в заложники шейха Захаби. Отказ властей вести переговоры об освобождении пленника привел к его убийству, а затем – к аресту, суду и казни Шукри.

В отношениях между режимом Садата и исламистским движением процесс над группировкой «Ат-Такфир ва ль-хиджра» ознаменовал собой крах попыток власти привлечь на свою сторону студенческую интеллигенцию из «гамаат исламийя»и религиозную буржуазию из числа «Братьев-мусульман», чтобы сообща противостоять эксцессам со стороны бедной городской молодежи. На судебном процессе военный прокурор предъявил обвинение не только Шукри, но и всем исламистам и даже религиозному истеблишменту в лице шейхов исламского университета Аль-Азхар, несмотря на то, что они сами потеряли в этом инциденте одного из своих коллег. Аль-Азхар был обвинен в неспособности приобщить молодежь к ценностям «истинного ислама», из-за чего она и подпала под влияние такого «шарлатана», как Шукри. Это нашумевшее дело не могло не стать прелюдией к разрыву между движением и режимом из-за поездки Садата в Иерусалим, которая состоялось через месяц после процесса. Президент не мог допустить, чтобы под вопрос была поставлена его политика, квалифицированная исламистами как «постыдный мир с евреями». Союз студентов был распущен, имущество «гамаат исламийя»конфисковано, летние лагеря закрыты полицией. В качестве предупреждения ежемесячник «Братьев-мусульман» подвергся жесточайшей цензуре.

Однако, несмотря на рост напряженности между властью и исламистами, последние еще пока не выступали единым фронтом. О. Тильмисани и его сторонники выставляли себя респектабельной оппозицией. Страницы их ежемесячника изобиловали рекламой фирм, принадлежавших «Братьям», которые обогатились за годы пребывания в странах Залива. Здесь же печатались и многочисленные рекламные объявления государственных кампаний. Соглашательство между состоятельной набожной буржуазией и властью, их взаимодополняемость не ставились под вопрос, несмотря на превратности политической жизни. Буржуазия вовсе не собиралась вставать на путь революционной смены режима. Однако из-за своей неспособности к компромиссам она утратила влияние на самых радикальных деятелей, выходцев из студенческой среды и бедной городской молодежи, которые взяли на себя инициативу выступлений против Садата.

Радикализация исламистской оппозиции после 1977 года выразилась прежде всего в пересмотре организационных основ «гамаат исламийя»:на смену проповедям в студенческих городках пришла подпольная деятельность в беднейших поясах египетских мегаполисов (Каире, Александрии, крупных городах Верхнего Египта – Асьюте и Минье). Уроженцы этих мест станут основными обвиняемыми в процессе по делу об убийстве Садата и организации мятежа в Асьюте в октябре 1981 года. Наиболее политизированные деятели объединялись в группировки, входившие в организацию «Джихад». Ее теоретиком стал молодой инженер-электрик Абдессалам Фарадж. Теоретические взгляды Фараджа были изложены в небольшой работе, опубликованной под заголовком «Аль-Фарида аль-гаиба» («Сокровенный долг» или «Неисполненная обязанность»). В ней говорилось, что в обязанности улемов входит объявление джихада любому правителю, не придерживающемуся норм ислама (даже если сам он считает себя мусульманином). Из работы следовало, что духовенство совершило измену. И это давало ему, Фараджу, инженеру-электрику по специальности, воспитанному на трудах Ибн Таймийи, коего он цитировал по изданию, распространявшемуся большими тиражами Саудовской Аравией, самому объявить джихад Садату – «отступнику ислама, кормящемуся подачками со стола империализма и сионизма». Написанный накануне убийства президента, этот текст, отвечавший духу Кутба, свидетельствовал о внутреннем расколе в среде исламистской интеллигенции, который станет неодолимым препятствием для развития всего египетского исламистского движения. Помимо осуждения «безбожной» власти, призыва к ее насильственному свержению и осуждения предательства улемов, Фарадж развернул беспощадную критику «умеренного» крыла движения.

Согласно Фараджу, «Братья-мусульмане», культивируя легальную оппозицию системе, недооценили ее глубоко безбожного характера и своим участием в ней только способствовали ее укреплению. Движимые стремлением основать исламское государство, Фарадж и его сообщники пошли на силовую акцию – 6 октября 1981 года они убили Садата во время военного парада по случаю годовщины форсирования Суэцкого канала. По замыслу заговорщиков, это должно было перерасти в «массовые» выступления – прелюдию к «народной революции». Во время допросов, последовавших за арестами, обвиняемые пересыпали свою речь такого рода выражениями, ссылаясь на Иран, где революция только что победила. Однако иранские исламисты у себя в стране сумели сплотить воедино под знаменем аятоллы Хомейни бедную городскую молодежь, торговцев базара и даже светские средние классы. Напротив, Фарадж и его сообщники оттолкнули от себя египетскую набожную буржуазию и прокляли духовенство, которое «Неисполненная обязанность» избрала своей главной мишенью. Они оказались не способными превратить убийство главы государства во всеобщее восстание под знаменами ислама, сплотить оппозиционные силы в борьбе против «безбожной» власти. И это в тот действительно благоприятный момент, когда непопулярность раиса,переполнившего тюрьмы представителями всех, даже самых умеренных политических течений, достигла высшей точки. Вокруг Садата образовался полнейший вакуум, приведший его на грань паранойи. В то время как вице-президент Мубарак принимал на себя обязанности президента, а в Асьюте десантники подавляли вооруженное восстание, поднятое организацией «Джихад», в народных кварталах шли облавы на радикальных активистов. Впоследствии руководство Аль-Азхара потратило немало усилий, чтобы доказать, что идеи Фараджа и его сторонников были «ошибочными», а их ссылки на Ибн Таймийю – безосновательными. В ответ на обвинения активистов исламских движений улемы отвечали, что только они вправе толковать великие тексты исламской традиции, понимание которых не дано «невеждам», будь они хоть дипломированными инженерами-электриками. Однако саудовская политика массового распространения этих сочинений, одобряемых ваххабитским духовенством, сделала их доступными радикальной образованной молодежи. Последней предстояло понять эти тексты в таком же морально-консервативном духе, но сделать из них выводы, гораздо более опасные для существующего порядка.

Египетский пример конца 70-х годов – яркая иллюстрация политического провала исламистского движения, все три компоненты которого оказались разрозненны. Он также показывает, в какой тупик может зайти правящий режим, который, надеясь сохранить неизменным социальный порядок, идет на союз с набожной буржуазией и использует «умеренную» исламистскую интеллигенцию в своих целях, отдавая ей на откуп мораль и культуру и открывая ей доступ к приватизированной экономике. В результате визита Садата в Иерусалим, а затем заключения мира с Израилем ориентация египетского государства вошла в противоречие с базовыми ценностями исламистского движения, даже его самого умеренного крыла: враждебностью к евреям в целом и к еврейскому государству в особенности. Таким образом, правящий режим попал в ловушку, устроенную им же самим: дискурс исламистской интеллигенции, приветствовавшийся, когда он был направлен против левых, превратился в фактор нестабильности, когда он стал способствовать сплочению и радикализации оппозиции. Буржуазная компонента движения, даже если она и не вступила на путь прямой конфронтации с властями, оказалась подмята группами бедной городской молодежи и студентов – сторонников джихада.

Несмотря на поражение, египетские исламисты стали предвестниками грядущих потрясений. Благодаря престижу страны, в которой была создана организация «Братьев-мусульман» и жил Сайид Кутб, деятельность египетских исламистов и уроки их поражения станут предметом изучения «последователями даже в странах Черной Африки и Центральной Азии.

Глава 4
Исламизм, бизнес и этническая напряженность в Малайзии

В начале 70-х годов в исламское пространство внезапно вторглась Малайзия. Путешественники и туристы, посещавшие эту страну, которая, казалось бы, находилась на периферии мусульманского мира, приходили в изумление при виде большого количества женщин, облаченных вместо традиционного для стран Юго-Восточной Азии цветного саронга в «исламский костюм», введенный в моду в египетских кампусах студентами из «гамаат исламийя». [518]518
  О возрождении исламизма в Малайзии в 70-х годах см.: Nagata J. The Reflowering of Malaysian Islam: Modern Religious Radicals and Their Roots. Vancouver: University of British Columbia Press, 1984; Muzaffar Ch. Islamic Resurgence in Malaysia. Petaling Jaya: Penerbit Fajar, 1987; Funston N.J. The Politics of Islamic Reassertion: The Case of Malaysia / Sous la dir. de A. Ibrahim, S. Siddique, Y. Hussain // Readings on Islam in Southeast Asia. Singapore: Institute of Southeast Asian Studies, 1985; Nash M. Op. cit.


[Закрыть]На улицах Куала-Лумпура из мечетей, оснащенных мощными динамиками, слышались монотонные наставления пятничных проповедников: цитируя Маудуди, они призывали правоверных стать «лучшими мусульманами». В стране зародилось массовое исламистское движение. Известное под названием «даква»(от араб, даава—«призыв к исламу» и «проповедь»), оно получило широкое распространение после народных волнений 13 мая 1969 года. Как и в Египте, где в конце 60-х на фундаменте дряхлеющего арабского национализма зарождался исламистский протест, так и в Малайзии социальные потрясения 1969 года свидетельствовали о хрупкости местного национализма и о политических амбициях ислама. Кроме того, всё это накладывалось на этнические конфликты и неравноправное распределение богатств между «коренными» малайцами и потомками китайских иммигрантов.

Бывшая английская колония, обретшая независимость лишь в 1957 году, занимала важное стратегическое положение в проливах, разделяющих Индийский и Тихий океаны. Во времена колонизации англичане в массовом порядке переселяли сюда индийцев и особенно китайцев: индийцы трудились на плантациях гевеи, а китайцы занимались коммерческой деятельностью, связанной в основном с мореплаванием (достаточно назвать Сингапур, принадлежавший ранее Малайзии). К моменту провозглашения независимости в руках китайцев, составлявших более трети населения и не являвшихся мусульманами, оказался контроль практически надо всем достоянием государства. Коренные жители, или бумипутра(все – мусульмане), еще в XIV веке высадившиеся на островах Малайзии с бортов оманских и индийских торговых шхун, оставались в стороне от процессов модернизации. Малайцы, составлявшие более половины населения нового государства, проживали в основном в сельской местности, или кампунгах. Выходцы из Индии, часть которых придерживалась исламского вероисповедания, составляли 15 % населения.

Первый вызов, с которым пришлось столкнуться независимому государству, состоял в необходимости соблюдения хрупкого этнического равновесия. Составляя большинство населения, бумипутра требовали нового передела собственности и природных богатств страны. Правящий режим, объединявший представителей элит всех трех общин на основе соотношения сил, сложившегося к концу колониальной эпохи, испытывал давление состороны коренной малайской молодежи. Молодые люди, отправлявшиеся из деревни в город, сразу попадали из традиционного и неграмотного сельского мира с характерной для него экономикой выживания в китайский город, ориентированный на внешний мир, богатый связями с заморскими соотечественниками и письменной культурой. Именно в этой ситуации вспыхнули волнения1969 года. Они переросли в антикитайские погромы и грабежи и поставили под сомнение способность малайзийского правящего режима управлять полиэтническим обществом.

Молодые бумипутра, обучавшиеся в городах, испытывали культурный дискомфорт от засилья английского языка. [519]519
  Это напоминает социальные и возрастные конфликты поколений той же эпохи по поводу использования французского или классического арабского языка представителями правивших классов в странах Северной Африки.


[Закрыть]Их главным требованием стало широкое использование малайского языка (на котором не говорило большинство китайцев). После майских волнений 1969 года власть пошла на эту уступку, взяв на вооружение политику «положительной дискриминации»: бумипутра получали перед китайцами преимущество при поступлении в государственный университет, трудоустройстве в госсекторе и занятии административных должностей. При новом балансе сил, установившемся в 70-х годах, часть китайских богатств и капиталов перетекла в руки бумипутра. Их немногочисленная элита стала контролировать выдачу лицензий и разрешений, деятельность административных советов и т. д. По сути, китайцам предлагалось наращивать капиталы, чтобы потом лучше их переделить.

И всё же в 70-х годах подавляющее большинство малайской молодежи так и не получило доступа к этой политической ренте. Столкнувшись с быстро менявшейся драматической реальностью, характеризовавшейся оттоком населения из сельской местности, демографическим взрывом, быстрой ликвидацией неграмотности, молодежь стремилась обрести собственную самобытность, дабы заявить о себе перед лицом китайцев и оправдать притязания на управление страной. Но фольклор кампунгабыл малопригоден для противостояния развитой культуре китайского города. Эту функцию предстояло реализовать исламу в его воинственной форме. Как в Египте, так и в других странах ислам всегда находил ответ на структурные потрясения, характерные для этого десятилетия. Он выработал язык, дававший мусульманам надежду на то, что, захватив власть, они смогут взять под контроль ситуацию, а не только пассивно переживать экономические пертурбации. В малайзийском варианте к этому добавилась еще и этническая специфика страны: приступ тяги к исламской культурной идентичности выталкивал молодых крестьян-бумипутра в городской мир, ставил их в равные условия с другими этносами, поселившимися в городах раньше их. Для своих последователей малайский исламизм оказался также превосходным маркером культурных отличий. Этим объясняется его гораздо более ранний и более массовый успех в сравнении со странами Ближнего Востока.

Самое известное движение, АБИМ (Лига малайской мусульманской молодежи), вело отсчет своей деятельности с 1971 года. Оно ставило перед собой задачу обратить молодежь в «истинныхмусульман», призывало ее «очистить» сельский ислам от синкретического влияния индуизма, еще раньше укоренившегося на Малайзийском полуострове. Тем самым Лига как бы «цивилизовала» молодежь. Исламисты-интеллектуалы из АБИМ, представители студенческой среды, предлагали новичкам городскую религию, основанную на письменных текстах (в частности, на трудах Маудуди, переведенных на малайский). Они говорили о культурном разрыве, превращая идеальное исламское общество в размытый концепт, пригодный для различных социальных групп. Последователей АБИМ можно было использовать в различных политических целях, направленных как на разрушение общественного строя, так и на его укрепление.

В 70-х годах недовольство только росло: малайский сельский мир не выдерживал гонки, а самые малообразованные из его представителей еле сводили концы с концами, вкалывая на новых заводах по переработке японских, тайваньских и корейских продуктов. Эти заводы принадлежали китайцам малайского происхождения, которые извлекали огромные прибыли из дешевизны местной рабочей силы. В 1974 году в Балинге, городе, расположенном на севере страны, вспыхнули мощнейшие волнения пролетаризированной сельской молодежи. Студенты выступили на стороне скваттеров, протестовавших против тяжелых условий жизни в городских окраинах. Их поддержал АБИМ, а его лидер, 27-летний Анвар Ибрахим, выпускник университета, получил за это два года тюрьмы. Здесь власть провела черту, за которую исламистские интеллектуалы – выходцы из студенческого движения – не должны были переступать. Они могли проповедовать, открывать школы, создавать благотворительные ассоциации при мечетях, чтобы сопровождать и направлять переход малоимущей сельской молодежи в городской мир. Но они ни при каких обстоятельствах не имели права помогать ей нарушать установленный порядок, придавая ее недовольству религиозную окраску.

Помимо АБИМ, в стране был представлен весь спектр исламистского движения – от местного эквивалента «Братьев-мусульман» до вооруженных экстремистских группировок и сект. Малайская исламская партия (ПАС) имела свою фракцию в парламенте страны и иногда входила в правительственные коалиции. Ее оплотом являлся сельскохозяйственный штат Келантан, где председатель партии часто избирался chief minister.ПАС являлась неотъемлемой частью системы, в которой она играла роль легальной оппозиции. Это старая партия, основанная в 1951 году и неустанно добивавшаяся исламизации страны, а потому власти, чтобы избежать обвинения в безбожии, не оставалось ничего иного, как потакать ей. Подобное забегание вперед превратилось в малайский политический ритуал, известный под названием «кяфир-менгафир»(«взаимно обзывать себя кяфиром,богоотступником»). Оно выражалось в выделении на исламизацию всё больших и больших средств из бюджета, издании новых декретов, регламентирующих рабочий день чиновников-мусульман в зависимости от часов молитвы или Рамадана, легализации ношения мусульманками платка, вменении в обязанность предприятиям общественного питания подавать посетителям халяльныепродукты и т. д. Однако в 70-е годы ПАС была слабо представлена в среде городской молодежи, в которой пользовались успехом студенческие движения «призыва к исламу» («даква»).

В эти годы на другом полюсе исламистского движения появилась секта, имевшая двойственный характер. Основанная в 1968 году вдохновенным проповедником Асхари Мохаммедом и получившая название «Дарул Аркам», [520]520
  Название организации («Жилище Аркама») происходит от имени родственника Пророка, оказавшего ему гостеприимство.


[Закрыть]она создала нечто вроде чисто исламской Фиванской пустыни. Сектанты одевались в длинные белые или зеленые джеллабы в арабском стиле и носили на голове широкие черные тюрбаны. Столы, стулья и телевизоры были запрещены. «Дарул Аркам» основал в Малайзии и странах региона около 40 таких «исламских» общин, открыл более 200 школ, а также благотворительные ассоциации и диспансеры, специализировавшиеся, в частности, на «исламской» реабилитации молодых токсикоманов. Секта также открывала предприятия по производству и продаже халяльныхпродуктов питания. Эта группировка, не достигшая радикализма египетской «Ат-Такфир ва ль-хиджра», проповедовала изоляцию в повседневной жизни от «нечестивого» окружения. Она призывала своих сторонников жить в закрытых от внешнего мира коммунах, популяризировавшихся как прототип истинного исламского государства. Под влиянием иранской революции и событий на Ближнем Востоке, а также вернувшихся из-за границы активистов получила новый живительный импульс деятельность радикально настроенной части исламистов. Они призывали к джихаду, восхваляли самопожертвование во имя ислама, одновременно «тренируясь» на индусских храмах – символах безбожия. Самая заметная фигура среди них – «неуправляемый» молодой активист ПАС, одно время обучавшийся в Ливии (откуда его прозвище – Ибрахим Либия) и в конечном счете убитый полицией в 1985 году.

В следующее после событий 1969 года десятилетие режим в лице коалиции трех этнических партий во главе с «чисто малайской» УМНО (United Malay National Organization) проводил политику исламизации. Власть стремилась символически поощрять религиозную гордость мусульман, не ущемляя при этом другие общины, составлявшие около 40 % населения, в том числе китайских предпринимателей – этих кур, несших для существующей системы золотые яйца. Властям приходилось следить, чтобы «призыв к исламу» не слишком задевал их интересы. Исходя из этого, государство регулярно подтверждало свой светский характер: «исламские законы» не навязывались гражданам-немусульманам, защищенным от инициатив чересчур ретивых проповедников. Контроль со стороны такого «светского» государства за исламизацией общества стал одним из важнейших – и парадоксальных – аспектов малайзийской ситуации.