Текст книги "Доктор Акомуто Херовато к вашим услугам! Том 1 (СИ)"

Автор книги: Женя Батуридзе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

Медсестра молча подала ампулу и шприц. Я быстро набрал раствор и вколол его подкожно под мечевидным отростком, затем чуть глубже – в проекцию предполагаемой пункции.

Старик чуть вздрогнул и непроизвольно пошевелился.

– Держите его, – сказал я спокойно, не отрывая взгляда от прокола.

Старшая медсестра, не задавая вопросов, аккуратно зафиксировала его плечо и грудную клетку. Старик слабо застонал, но больше не двигался.

– Потерпите, это ненадолго, – бросил я ему. Он не ответил, лишь тяжело выдохнул.

Я отбросил пустой шприц, взял другую, уже длинную и толстую иглу, быстро присоединил к ней шприц. Под контролем УЗИ я медленно ввел иглу. Сантиметрик за сантиметриком. И вот я почувствовал характерный провал – игла вошла в полость перикарда. Я подсоединил шприц и потянул поршень на себя. В шприц полилась соломенно-желтая жидкость с примесью крови. Таким образом выкачал я где-двадцать миллилитров. Потом еще. И еще. И с каждым откачанным миллилитром я видел, как на мониторе выравнивается давление и успокаивается пульс. Старик перестал задыхаться, синева на губах тут же начала спадать.

Откачав около сто пятидесяти миллилитров, я аккуратно извлек иглу.

– Состояние стабилизировалось. Готовьте его к переводу в кардиореанимацию. Дальше им займутся специалисты.

Я снял перчатки и бросил их в лоток. В приемном отделении стояла гробовая тишина. Все молча смотрели то на меня, то на спасенного старика. А я смотрел на этого сварливого деда, который каких-то несколько часов назад называл меня недотепой. И в голове пронеслась лишь одна мысль: «Ну что, старый ворчун. Похоже, этот "сопляк" только что спас твою жизнь. Не суди книгу по обложке».

Тишину, нарушаемую лишь мерным писком кардиомонитора, разорвал громкий вздох облегчения. Интерн, которого я довольно резко отстранил, смотрел на меня так, словно я только что на его глазах превратил воду в сакэ. А старшая медсестра, женщина с боевым опытом, прошедшая огонь, воду и, судя по выражению ее лица, не одно поколение бестолковых и бесстрашных ординаторов, медленно покачала головой. Именно она не растерялась и подала мне все необходимые инструменты. Я с благодарностью и почтением ей поклонился, она чуть склонила голову в ответ.

Старик на каталке просто дышал, не глядя ни на кого. А потом его глаза прояснились, и взгляд нашёл меня. Я ожидал чего угодно: ругани, вопросов, может, даже запоздалого возмущения. Но он молчал и просто смотрел на меня, и в глубине его морщинистого лица боролись упрямство, стыд и, кажется, толика искреннего изумления. Наконец, он с трудом приподнял руку – не ту, что сжимала грудь, а другую – и неуверенно показал мне большой палец. А затем его губы шевельнулись, и до меня донесся едва слышный хрип:

– А мандарины оказались… дрянь.

Я усмехнулся.

– Значит, не зря вернули вас с того света. Будет повод купить другие.

Прежде чем он успел ответить, его уже увозили в сторону лифтов, ведущих в реанимацию. Я проводил его взглядом и только потом осознал, что за моей спиной материализовалась фигура, чье присутствие ощущалось физически, как падение атмосферного давления перед бурей. Профессор Тайга.

Он стоял, сложив руки на груди, в своем как всегда идеально чистом халате, и его лицо было абсолютно непроницаемым. Тайга окинул взглядом опустевшую каталку, брошенные перчатки, шприц с откачанной жидкостью и, наконец, остановил свой взгляд на мне. Затем покачал головой.

– Херовато, ко мне в кабинет. Сейчас же.

И он развернулся и пошел, не дожидаясь ответа. Я обреченно вздохнул. Опять. Этот «ковер» в кабинете начальника становился для меня уже почти таким же рутинным ритуалом, как утренний кофе. Тайга молча сел за свой стол и жестом указал мне на стул напротив. Я сел. Он взял со стола историю болезни, которую ему уже успели принести, и начал читать.

– Перикардиоцентез в условиях приемного покоя, – наконец произнес он, не поднимая глаз от бумаг. – Без старшего хирурга.

Я молчал. Профессор, ну что вы опять? Мне кажется, я уже успел доказать, что совсем не дурак. Сами же каждый день меня гоняете по теории, так думаете, что в практике я полный дурак? Однако ничего из своих мыслей я не сказал и лишь продолжил молчать.

– Ты осознавал риск? – продолжил Тайга. – Одно неверное движение – и ты бы проткнул ему правый желудочек. Внутреннее кровотечение, экстренная операция, которую было бы уже некому проводить. И в итоге – труп в приемном покое и скандал на всю префектуру. Твоя карьера закончилась бы, не успев начаться.

– Я осознавал другой риск, профессор, – все-таки не выдержал я, встречая его серьезный взгляд. – Риск бездействия. У него была тампонада. Без пункции он бы умер в течение пяти, может, десяти минут. Вероятность летального исхода при бездействии – сто процентов. Вероятность при моих действиях была... вполне приемлемой.

Профессор Тайга откинулся на спинку кресла. Он долго смотрел на меня, и я не мог понять, что творится у него в голове.

– Приемлемой, говоришь? – он хмыкнул. – Ты играл в рулетку с чужой жизнью, Херовато. И с репутацией этой больницы.

– Профессор, вы и так уже поняли, что я никогда не играю с жизнями, – серьезно ответил я. – Иначе не проверяли бы меня на каждом обходе. Вы и так знаете, что это в моих силах, но все равно отчитываете меня, как нашкодившего котенка.

– Ты наглец, Херовато, – после долгой паузы все-таки сказал он. – Невероятный, самоуверенный наглец и дурак. Но… – он снова взял в руки историю болезни, – но я все равно не могу понять, как из неуча ты вдруг стал высококлассным хирургом. Ты не можешь судить меня за сомнения.

И он был прав. В такое тяжело было поверить. Я даже не знал, как бы я поступил, если бы вдруг в моем отделении вдруг появился какой-нибудь Вася Пупкин с еле законченной вышкой, а потом показал навыки мастерства. Тут бы я либо засомневался в ВУЗе, либо в своем рассудке. Либо и в том, и в том.

– Танака и остальные продолжат заниматься бумажной работой и изучать теорию, – вдруг сказал Тайга, отодвигая от себя карту пациента. – Кажется, у них это получается лучше, чем стоять столбом в критической ситуации. А вот у тебя, Херовато, с завтрашнего дня новое расписание.

Я напрягся.

– Ты будешь моим первым ассистентом. На всех операциях. Без исключений. Теперь я буду следить за тобой круглосуточно, Акомуто-кун.

Я ошарашенно кивнул.

– А теперь иди, – махнул он рукой. – Твоя смена уже закончилась. И постарайся никуда не вляпаться.

___________________________________________________

Справка:

Анамнез в медицине – это совокупность сведений о пациенте, полученных при медицинском обследовании, обычно путем опроса самого пациента или его близких, а также из медицинской документации.

Фонендоскоп – это своего рода усовершенствованный вариант стетоскопа. Его активно используют для прослушивания легких, бронхов и сосудов. Хоть и присутствует небольшой шум, устройство все равно эффективнее, чем стетоскоп.

Острый перикардит – это воспаление перикарда, внешней оболочки сердца, которое начинается внезапно и может сопровождаться болью в груди, одышкой и другими симптомами.

Глава 11

Похоже, в этой больнице существовало негласное правило: если ординатор Акомуто Херовато провел день без того, чтобы оказаться на ковре у профессора Тайги, этот день считался прожитым зря. А если он вдобавок не стал героем новой, еще более бредовой сплетни, то можно было смело вычеркивать его из календаря и требовать возврата денег за подписку на жизнь. Что сказать, моя репутация в этом заведении была настолько же устойчива, как холодец на солнцепеке, поэтому с каждым днем моя скромная персона становилась все более обсуждаема, и чаще всего не с хорошей стороны.

Я сделал большой глоток остывшего кофе, который на вкус напоминал грязь с нотками жженого пластика. Иногда мне казалось, что какая-то из уборщиц решила, что кофеварка – это отличный способ утилизировать вчерашние окурки, оставленный особо недобросовестными пациентами.

Я стоял, прислонившись к стене, и вполуха слушал какую-то особо захватывающую историю Танаки. Прошло еще несколько дней с того самого нашего разговора с профессором Тайгой, и теперь моя жизнь в больнице стала чуточку краше. Теперь я иногда имел честь присутствовать на операция, но, к сожалению, чаще всего в роли обычного зрителя. Профессор, несмотря на те его слова, пока еще не доверял мне проводить вместе с ним операции. В первые несколько дней так вообще приказал лишь смотреть, а потом на оставшуюся часть смены отправлял в ординаторскую тренироваться шить на мандаринах, так любезно подаренных мне семью того самого деда. Я закатывал глаза, бухтел и внутренне возмущался, но слушался. Так что еще через время он позволил мне заканчивать за ним работу, делать незначительные швы и тому подобная дребудень.

Тут вдруг из-за угла просунулась голова медсестры Аяки. Той самой основоположницы самой первой теории обо мне. Она принесла какие-то карты, бросила те на стол, но взгляд ее был все время прикован исключительно ко мне. В нем плескался такой интерес и трепет, будто она узрела не помятого ординатора с кругами под глазами, а как минимум золотую статую Будды, сошедшую с небес. Я выдержал ее взгляд, чуть приподнял бровь и одними губами произнес "Привет". Аяка, к моему удивлению, тут же вспыхнула, пискнула что-то нечленораздельное и вмиг испарилась.

– Ты напугал бедняжку, – грустно проговорил Танака.

– Я? – ошарашенно воскликнул я.

– Конечно, ты же для нее уже, как бессмертный мастер.

Да уж. Я покачал головой. В прошлой жизни у нас в отделении, конечно, тоже ходили слухи. Но они были проще, приземленнее что ли. Кто с кем спит, кто сколько пьет, кто у главврача коньяк из сейфа утащил. А здесь что? Бессмертные, культиваторы, монахи-отшельники... У японцев с фантазией дела обстоят куда лучше, чем с логикой.

Отпив кофе, я вдруг встретился взглядом с Кенджи. Это был тот ординатор, который постоянно смотрел на меня так, будто я лично украл у него почку и продал на черном рынке. Он же, заметив, что я смотрю в его сторону, повернулся к коллегам и нарочито громко проговорил:

– Неужто нам повезло находиться в одной комнате с такой известной на всю больницу личностью. Но, как говорится, дуракам везет, – на этих словах его дружки захихикали. – Но удача – дама капризная. Может и передумать.

Честно, мне даже захотелось засмеяться, но смеяться над больными людьми грешно. Кенджи был вечно насупленный, так еще и с таким лицом, будто он только что съел лимон, а потом узнал, что это был к тому же просроченный лимон. Он был из тех людей, кто искренне считал, что если у кого-то что-то получается, то это исключительно благодаря нечестности и связям или, на худой конец, удачи с толикой черной магии.

– О, Кенджи, зависть тебе так к лицу. Подчеркивает твою харизму, – все-таки не удержался я, хоть и понимал, что поступаю по-детски. – Если хочешь, могу дать тебе пару уроков, как захамутать Удачу-саму. Первый, так уж и быть, бесплатный: перестань хмуриться, а то заработаешь морщины раньше, чем первую самостоятельную операцию. Ну и заканчивай корчить лицо, как у шарпея, у которого украли косточку.

И в этот момент я, кажется, увидел, как уши Кенджи начали краснеть. Побагровев, как перезрелый помидор, он был готов вот-вот взорваться, но ничего остроумного ответить не успел, так как по всему отделению раздался искаженный громкоговорителем голос:

– Торакальную бригаду срочно в приемное! ДТП, молодой мужчина, множественные травмы грудной клетки!

Все разом вскочили. Я на ходу поправил халат и рванул к выходу, краем глаза заметив, как Танака семенит сзади. В приемном покое, как всегда, царил организованный хаос. Бригада скорой вкатывала каталку, на которой лежал парень лет двадцати. Студент, судя по модной толстовке, теперь разрезанной и пропитанной кровью и бледным лицом.

– Харуто Ямада, 19 лет, – быстро докладывала фельдшер, пока медсестры уже подключали мониторы. Казалось, что эту девушку-медика я видел даже чаще, чем профессора. И, буду честным, даже проникался к ней симпатией, ведь иметь такую тягу и любовь к профессии, особенно настолько трудной, как фельдшер скорой, это достойно уважения. – Скутер, столкновение с автомобилем. Удар пришелся в левую часть грудной клетки. Давление девяносто на пятьдесят и падает, сатурация восемьдесят восемь.

– Докладывай, – прорезал воздух голос профессора, и я уже даже не удивился тому, как незаметно он здесь оказался.

– Левая половина грудной клетки не участвует в дыхании. Дыхание парадоксальное, – начал я, уже прослушивающий легкие фонендоскопом. Звуки слева практически отсутствовали. – Похоже на флотирующий перелом ребер. Тоны сердца глухие. Шейные вены набухшие.

Тайга кивнул, его пальцы уже ощупывали грудную клетку парня.

– FAST-сканирование. Немедленно.

Персонал тот же подкатил портативный УЗИ-аппарат. Я взял датчик и на экране увидел то, что подтвердило худшие опасения: вокруг сердца – темная полоса жидкости. Перикард. А выше, над диафрагмой, виднелась тень, которой там быть не должно. Тень, подозрительно похожая на желудок.

– Разрыв диафрагмы с ущемлением желудка в плевральной полости, – констатировал я, глядя на профессора. – И гемоперикард. Сердце сдавлено кровью.

– У него тампонада. Еще минута, и мы его потеряем, – закончил за меня Тайга. – Херовато, со мной, в операционную. Остальные, готовьте все для экстренной торакотомии. Живо!

Мы даже не бежали, скорее летели по коридору рядом с каталкой. Танака что-то кричал в телефон, организуя операционную, а медсестры на ходу ставили катетеры.

– Держись, парень. Мы тебя вытащим, – тихо сказал я пациенту, хотя тот и не слышал меня.

В операционной уже все было готово.

– Херовато, поздравляю, сегодня ты наконец будешь полезен, – сказал Тайга, пока мы обрабатывали руки. – И усеки одно: я говорю, ты делаешь. Без самовольств.

– Так точно, профессор, – кивнул я.

Анестезиолог дал отмашку, и мы встали по обе стороны стола.

– Скальпель, – спокойно сказал Тайга.

Медсестра быстро вложила инструмент в его ладонь. Тайга точно сделал первый разрез, двигаясь по пятому межреберью, проводя левостороннюю переднебоковую торакотомию. Разрез был поистине филигранный, так что отсосу даже не пришлось прилагать особых усилий.

– Расширитель, – уже коротко бросил я, подстраиваясь под темп операции, чем заслужил одобряющий взгляд профессора.

Вторая медсестра подала инструмент. Я аккуратно ввёл его, разводя рёбра. И тут перед нами открылось поле боя: левое лёгкое было поджато и почти исчезло из виду. Его место занимал раздутый, синюшный желудок, выдавленный в грудную клетку через зияющий разрыв диафрагмы. Сердце же было сжато в кровавом мешке перикарда, и билось, словно испуганная птица в клетке.

– Желудок ущемлён. Черт, уже начинается некроз, – пробормотал Тайга, оценивая ситуацию. – Сначала ревизия. Потом перикард, – и указал на диафрагму. На самом деле, профессор даже не понимал, что отдает такие приказы, будто бы рядом с ним стоит опытный кардиохирург, а не еще зеленый ординатор. По факту, ему бы стоило сказать что-то вроде: «Сначала посмотрим, что и где зажато. Разберёмся с желудком. А уже потом будем спасать сердце». Но он ограничился лишь четырьмя словами, отчего то совершенно уверенный, что я точно пойму, что же он имеет ввиду.

И это его уверенность так меня развеселила внутри, что я не сдержался и чуть улыбнулся. Профессор странно на меня глянул, приподняв бровь, а затем бросил:

– Меньше лыбься, Херовато, и больше ассистируй. Я зайду под желудок, ты подтяни его с краю. Только осторожно.

Я кивнул, все еще улыбаясь. Что удивительно, работали мы очень даже слаженно, особенно для полноценного первого раза. Я мягко придерживал край, в то время как Тайга ловко, почти наощупь, высвобождал орган. Ткани были отечные, напряжённые, и малейшее неверное движение могло стоить пациенту жизни. Но Тайга был точен и дейстовал без резких движений, но с абсолютной уверенностью. И наконец, желудок с хлюпающим звуком вернулся на своё место.

– Вдох, – велел он анестезиологу, и тот подал воздух в лёгкое под давлением. То начало медленно расправляться.

– Теперь перикард, – сказал Тайга. – Иглу.

Медсестра подала длинную иглу. Профессор ввел ее, и в шприц начала поступать венозная кровь: 50 мл... 100... 150. Монитор тут же отреагировал: давление выровнялось, пульс стабилизировался.

– Тампонада снята, – подтвердил анестезиолог.

– Теперь самое интересное. Диафрагма, – сказал Тайга. – Синтетическая нерассасывающаяся нить. Будем накладывать узловые швы.

Я кивнул, согласный с выбором профессора. Сплошной шов на диафрагме – это как пытаться сшить мокрую резину обычной ниткой. Один рывок, и всё пойдёт по шву. Так что каждый стежок должен быть независимым, как боец на посту: выдержит даже если сосед порвётся.

Медсестра же уже держала иглодержатель. Тайга начал ушивать разрыв, я же следил за натяжением ткани, подсвечивал, отсасывал, когда нужно. Шов за швом ложились на место. Всё шло, можно сказать, без сучка и задоринки, пока не сработал монитор.

– Кровотечение! Давление падает! – крикнул анестезиолог.

– Чёрт, – выдохнул Тайга. – Селезёнка. Задели при репозиции. Зажим.

Я вслепую ввёл инструмент в рану.

– Ниже. Ещё. Стоп. Есть! Держи.

Я держал зажим, а сам корил себя за невнимательность. Расслабился раньше времени.

– Спленэктомия? – спросил я, хотя все же не желал удалять селезенку. Ведь на столе у нас лежал еще совершенно юный парнишка.

– Нет, – отрезал Тайга, и я выдохнул. – Парень молодой. Ушьём. Нить тонкую, атравматическую. Свети.

Я подсвечивал, а в душе радовался, что профессор думает так же, как и я. Я тоже всегда стараюсь сохранить орган, если это возможно, однако в моей практике часто встречались хирурги, которые шли по пути меньшего сопротивления. И вот профессор накладывал шов, кровотечение начало утихать.

– Готово, – выдохнул он. – Стабилизируем диафрагму, затем рёбра.

Ушивание, наконец таки, завершилось. Оставался последний этап: фиксация ребер титановой пластиной. Остаток операции прошел гладко, и вот – последний шов на кожу.

– Состояние стабильное. Давление держится, сатурация хорошая, – донеслось от анестезиолога.

Мы молча вышли в предоперационную. Я стянул маску и перчатки, и усталость тут же накрыла с головой. Операция шла почти 5 часов.

– Неплохо справился, – сказал Тайга, не глядя.

– Стараюсь, профессор, – улыбнулся я. Улыбнулся, кстати, искренне.

Он хмыкнул.

– Иди, Херовато. Отдохни.

Я поклонился, затем направился подышать на улицу, во внутренний дворик больницы, и рухнул на первую попавшуюся скамейку. Ночной воздух был прохладным и влажным. Пахло озоном и ночными фиалками. Я откинул голову и закрыл глаза.

– Тяжелый был денек, внучок?

Я вздрогнул и открыл глаза. Рядом со мной на скамейке сидела она. Та самая старушка с загадочной улыбкой и глазами, которые, казалось, видели меня насквозь.

– Вы..? – только и смог выговорить я.

– Ты хорошо потрудился, – кивнула она мне. – Твои руки вспомнили то, что душа и не забывала.

– Кто вы? – спросил я, пытаясь побороть туман в голове.

– Я лишь та, кто иногда указывает направление, – ее улыбка стала шире. – Слушай внимательно, внучок. Скоро ты встретишь ее. Ту, что станет твоим штормом и твоим штилем. Твоим главным вопросом и единственным ответом. Она уже близко. Не пропусти.

Она поднялась, поправила свою старенькую шаль и, не оборачиваясь, медленно пошла прочь, растворяясь в сгущающихся сумерках. Я смотрел ей вслед, почему то совершенно не в силах пошевелиться.

Что за бред? Шторм? Штиль? Какая еще «она»?

Я моргнул, потер глаза. На улице не было ни души. Мне показалось? Я уснул на секунду? Голова гудела от усталости, а странные слова старухи назойливо крутились в голове, как заевшая пластинка. Я тяжело вздохнул, поднимаясь на ноги. Пора было возвращаться домой.

___________________________________________________

Справка:

Если вдруг кто-то не понял, что значит «сама» в словах Херовато «Удача-сама», то:

Суффикс "-сама" (様) в японском языке – это вежливая форма обращения, которая выражает очень высокое уважение и почтение к собеседнику. Его можно сравнить с обращениями "господин", "достопочтенный" или "ваша честь" в русском языке. Обычно используется в официальных ситуациях, при обращении к божествам, членам императорской семьи, или в деловой переписке.

Флоти́рующие (око́нчатые, ство́рчатые) перело́мы рёбер – группа переломов рёбер, при которых образуется фрагмент рёбер, не связанный костно с позвоночником.

FAST-сканирование, или Focused Assessment with Sonography for Trauma, это метод ультразвукового исследования, используемый для быстрой оценки наличия свободной жидкости (обычно крови) в брюшной полости, грудной клетке и перикарде у пациентов после травмы. Этот метод направлен на выявление критических состояний, таких как внутреннее кровотечение, в кратчайшие сроки для принятия неотложных мер.

Левосторонняя переднебоковая торакотомия – это хирургический доступ к левой половине грудной клетки, при котором разрез делается сбоку и спереди, обычно по ходу межреберья.