Текст книги "Доктор Акомуто Херовато к вашим услугам! Том 1 (СИ)"

Автор книги: Женя Батуридзе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

– Херовато-кун! Ты просто… просто чудо! Я не верил своим глазам! Ты действовал так уверенно!

– Просто сделал свою работу, Танака, – сказал я, пытаясь сохранить невозмутимый вид, хотя внутри меня что-то ликовало. Это было как выкурить хорошую сигарету после долгого воздержания.

В этот момент дверь ординаторской распахнулась с таким грохотом, будто в неё врезался поезд. На пороге появился профессор Тайга. С маленьким чемоданом в руке, в дорожном костюме, немного помятый, но со взглядом, готовым прожечь дыру в бетоне.

Танака застыл с открытым ртом, его энтузиазм моментально испарился, оставив на лице лишь смертельную бледность. Профессор Тайга окинул нас взглядом и остановился на мне.

– Слышал, тут у вас было весело, – медленно, с расстановкой произнёс он, и его голос был тише обычного, что было даже страшнее, чем его крик. – И, кажется, без меня. Да, Херовато-кун.

___________________________________________________

Не бойтесь, такие "медицинские" главы не будут частой практикой) Понимаю, что тяжело такое читать, но что уж поделать. Кое-где прямо в тексте пометки, но все же, чтобы слишком вам не захломлять мозг, смещаю тут. Кому надо – прочтет, кому не надо, пройдет мимо)

Справка:

Эзофагоскопия – осмотр внутренней поверхности пищевода при помощи эзофагоскопа или бронхоэзофагоскопа.

КТ грудной клетки с контрастом – медицинское исследование, позволяющее оценить состояние внутренних органов и сосудов, артерий при помощи рентгеновского излучения и специального раствора, введенного человеку внутривенно, орально или через прямую кишку.

Лигирование кровоточащего сосуда – это метод остановки кровотечения путём перевязки сосуда лигатурой, обычно используемой при хирургических операциях или эндоскопических процедурах.

Глава 7

Профессор Тайга медленно окинул нас взглядом и остановился, конечно же, на мне. Вот уж везение – хоть бы раз за все это время он остановился на Танаке или, на худой конец, на аппарате с кофе, который явно нуждался в профилактическом осмотре.

– Херовато, Танака, – по слогам произнёс профессор, смотря на нас, как на двух мышей, устроивших вечеринку в сырной лавке. Так еще и на таких мышей, которые не только наелись вдоволь сыра, но и успели перегрызть все провода.

Танака, еще секунду назад возбужденный до предела, сейчас за секунды менял все возможные оттенки лица: от красного до серого. Его рот открывался и закрывался, как у рыбы, выброшенной на берег.

– Профессор… – начал было тот, и в его голосе слышалось такое отчаяние, что я почти почувствовал, как мир вокруг него, кажется, начинает рушиться, а под ногами проваливается пол. Так что решив не дать бедняге довести самого себя до инфаркта, я остановил того жестом руки. Все-таки, это я главный зачинщик этого «беспредела».

– Я провёл экстренную операцию, – спокойно, насколько это было возможно, сказал я. – Осмотрев пациента, я поставил диагноз: разрыв пищевода. Состояние было критическим, свободных хирургов не было, а пациент не мог ждать.

Отчитался я и замолчал, ожидая криков, воплей и увольнения. Где это видано, чтобы только закончивший интернатуру врач, еще совсем зеленый ординатор, собственноручно проводил операцию, так еще и без присутствия опытного хирурга? Я сам как профессор мог понять, к чему такое геройство может привезти. Насмотревшись сериалов легко думать, что хирургия – это скальпелем кожу порезать и что-то там иголочкой позашивать, а ведь на самом деле это невероятно кропотливый труд и опыт, накопленный годами, если не десятилетиями практики и выученной теории. А неопытный хирург, схватив скальпель, может просто-напросто убить человека. Так что я был готов к немедленному увольнению и выговору.

Однако профессор Тайга молчал, а глаза его внимательно изучали меня. А потом он прошёл мимо… Мимо меня, мимо Танаки и подошёл к окну, вглядываясь куда-то вдаль. Мы с Танакой проследили за ним взглядом, а профессор, не оборачиваясь, бросил:

– Каково состояние пациента?

В голове сразу всплыл ехидный ответ: «Профессор, пациент жив и здоров, передает вам привет и просит автограф!». Но я, конечно же, прикусил язык. Сарказм – оружие тонкое, и в руках ординатора-недоразумения перед лицом профессора, похожего на разгневанного сёгуна, оно мог легко превратиться в ритуальный нож для сеппуку. Причем моего. Так что место этого я выдавил из себя самое нейтральное, самое пресное, что только смог найти в закоулках своего нового японского лексикона:

– Пациент стабилен. Переведен в реанимацию. Все жизненные показатели в норме.

Профессор Тайга медленно кивнул. Его взгляд, холодный и проницательный, изучал меня, и казалось, он видит меня насквозь, до самых костей, до самых потаённых мыслей и переживаний.

– Я слышал, что на КТ времени не хватило, а эндоскопист толком-то ничего и не увидел, – все еще глядя в окно, проговорил профессор, а затем тихо добавил: – Ты настолько уверен в своем диагнозе?

– Да, – ответил я, даже не колеблясь. Возможно, это было бы безрассудно, если бы я был обычным ординатором, но я им не был. Однако профессор Тайга этого не знал.

– А если бы ты ошибся?

– Но я не ошибся.

Профессор хмыкнул. Он развернулся, впиваясь в меня взглядом, и подошёл ближе. Тайга был совсем невысокий, но в тот момент казалось, что он нависает надо мной, как грозовая туча перед ливнем, готовая разразиться бурей. Танака, кажется, даже дышать перестал. И в этой гробовой тишине можно было расслышать, как где-то в коридоре кашлянула медсестра да заскрипела тележка с лекарствами.

– Ты знаешь, Херовато, – начал профессор, и голос его звучал почти задумчиво. – Есть два типа врачей. Первые – осторожные, как черепахи. Они десять раз подумают, прежде чем что-то сделать, и в итоге пациент умирает, потому что они так и не решились. Вторые – самоуверенные идиоты, которые лезут, куда не следует, и убивают пациента своими же руками.

Я молчал. А что тут скажешь? Одно неверное движение – и ты уже не врач, а преступник.

– Но иногда, – тут он сделал паузу, – очень редко, встречается третий тип. Это те, кто знает, когда нужно действовать. И действуют.

Где-то вдалеке громко чихнул пациент, словно говоря: «Да профессор правду говорит».

– Ты, Херовато, – продолжил Тайга, – либо гений, либо полный кретин. Пока я склоняюсь ко второму. Но если окажется, что ты всё же… – он не договорил, но в его взгляде промелькнуло что-то такое, что я не смог разобрать. – Танака, – вдруг произнес профессор, не оборачиваясь.

Мой приятель подпрыгнул, словно его ударили дефибриллятором.

– Х-хай, профессор! – пискнул он.

– Ты ассистировал?

– Хай! – еще более жалобно пролепетал Танака.

– Мда, слишком много потрясений для одного дня… – пробормотал себе под нос Тайга. – Ну идем.

– Куда, профессор? – осмелился спросить я.

– Смотреть на твое «невероятное» творчество, Херовато-кун. И если там хоть что-то пойдет не так, я лично прослежу, чтобы твоя последующая ординатура проходила в ветеринарной клинике. Будешь кастрировать хомячков.

Мы поплелись за ним. Я молчал, как партизан на допросе, несмотря на заинтересованные взгляды и шепот медперсонала и других ординаторов. Танака же шел, шаркая ногами и издавая такие всхлипы, как будто его уже ведут на эшафот. Каждый встречный: медсестра, другой врач, даже пациент с капельницей – провожал нашу процессию взглядами, полными одновременно и сочувствия и любопытства. Казалось, что новости в этой больнице распространяются быстрее любой инфекции.

В отделении реанимации царила стерильная тишина, нарушаемая лишь мерным писком аппаратуры. У нужной койки нас встретил дежурный реаниматолог – пожилой японец с невероятно большими очками. Он кивнул профессору Тайге с огромным уважением.

– Профессор. Не ожидали вас так скоро.

– Докладывайте, – отрезал Тайга, его взгляд уже был прикован к мониторам над пациентом.

– Состояние стабильно тяжелое, но с положительной динамикой, – начал реаниматолог. – Давление 120 на 80, пульс 75, сатурация 98%. Дренажи работают. Анализы показывают снижение маркеров воспаления. Честно говоря, профессор, мы готовились к худшему. Когда ординатор Херовато, – в тот момент он бросил быстрый взгляд на меня, – взял его на стол, я думал, это жест крайнего идиотизма. Но…

Тайга жестом остановил его и взял в руки планшет с историей болезни. Он листал страницы с такой скоростью, что, казалось, он не читает их, а сканирует. Затем профессор осмотрел пациента, несколько раз задумчиво хмыкнул и снова уставился в медкарту.

– Значит так, – наконец произнес он, поворачиваясь к нам с Танакой. – Пациент выживет. И это, – Тайга сделал паузу, – единственная причина, по которой вы оба все еще работаете в этой больнице.

Танака облегченно выдохнул.

– Но, – продолжил профессор, – за самовольное проведение сложнейшей операции без старшего хирурга, за нарушение всех мыслимых и немыслимых протоколов вы будете наказаны.

Он повернулся и пошел к выходу из реанимации. Мы, не сговариваясь, снова поплелись за ним.

– Танака, – бросил он через плечо, – будешь заниматься бумажной работой. Всей. За все наше отделение. И если я увижу хоть одну ошибку в выписке, хоть одну пропущенную запятую в истории болезни, ты лично будешь мыть все утки в больнице. Зубной щеткой. Своей.

Танака побледнел, но в глазах его светилось счастье. Казалось, что бумажки и утки были раем по сравнению с тем, чего он успел наожидать.

– А ты, Херовато… – профессор остановился и развернулся ко мне. – С тобой все гораздо интереснее. Пошли со мной.

– Да, профессор, – смиренно ответил я, уже даже не представляя, что же меня ждет. Танака жалобно смотрел мне вслед, и я чуть улыбнулся ему. И все же, хороший он парень, так волнуется за своего друга.

В кабинете профессора царил идеальный порядок. Тайга молча прошел к своему массивному столу из темного дерева и, сев в кресло, выдвинул нижний ящик. Секунду спустя на столешницу легла идеально ровная стопка белоснежной бумаги. Он пододвинул ее ко мне через стол. Я с недоумением посмотрел сначала на бумагу, потом на профессора, но листы все же взял.

– Ты напишешь полный и подробный план проведенной операции, – ответил профессор на мой немой вопрос. – И будешь переписывать его до тех пор, пока я не сочту его идеальным. А я, – он сделал едва заметную паузу, – очень придирчив. Будь уверен, Херовато-кун, я найду, к чему придраться.

Я покорно кивнул. Что ж, писать планы операций мне не привыкать. Помнится, в кабинете у меня вместо одеяла была гора документов и отчетов, так что этим меня было не напугать. Другой вопрос, что одно дело – строчить их для галочки впопыхах между операциями и дозой кофеина, и совсем другое – делать это под пристальным, изучающим взглядом профессора, когда сам я лишь ординатор.

– Ручка. Бумага. Стол в ординаторской свободен. Чтобы через час был у меня на столе.

Я молча взял стопку бумаги, поклонился и вышел из кабинета, чувствуя, как его взгляд сверлит мне спину. Взглянул на часы: моя смена заканчивается через 20 минут. Танака смотрел на меня с сочувствием, другие ординаторы в комнате – как на идиота. Устроившись за пустым столом, я взял ручку.

Первые несколько минут я просто сидел, глядя на чистый лист. Не потому, что не знал, что писать. Наоборот. В голове уже выстроился идеальный план, отточенный сотнями подобных случаев. Предоперационный эпикриз, обоснование диагноза, подробное описание доступа – левосторонняя торакотомия в седьмом межреберье. Техника мобилизации пищевода, ревизия средостения, описание самого разрыва. Методика ушивания – двухрядный непрерывный шов атравматической нитью, с обязательной перитонизацией лоскутом диафрагмы для надежности.

Проблема была в другом. Как это изложить на бумаге? Если я напишу все так, как привык – сухо, четко и с использованием специфических терминов, которые ординатор-разгильдяй знать не может, – это вызовет еще больше вопросов. А если попытаюсь изобразить из себя дурака, Тайга это тоже сразу раскусит. Ведь как то же я провел эту операцию?

«Эх, была не была», – решил я. Буду писать так, как считаю нужным. В конце концов, я спас жизнь.

И я начал писать. Рука, что удивительно, прям летала по бумаге. Иероглифы, которые еще неделю назад показались бы мне наскальными рисунками, теперь ложились в ровные, аккуратные строчки, наполненные смыслом. Я забыл обо всем: о том, что я в чужом теле, в чужой стране, что это все, возможно, лишь коматозный бред. Был только я, пациент и операция.

Я закончил минут за сорок. Перечитал: ни единой помарки. План был безупречен. Я с какой-то злой иронией подумал, что если бы мои ординаторы в России писали хотя бы вполовину так же толково, я бы, возможно, реже ночевал в больнице.

С легким воодушевлением, я постучал и вошел в кабинет профессора. Он оторвался от каких-то бумаг и молча протянул руку. Я вложил в нее исписанные листы.

Наступила тишина. Тайга читал. Он не просто пробегал глазами – он вчитывался в каждую букву, в каждый термин. Его брови медленно поползли вверх. Профессор откинулся на спинку кресла, положив листы на стол, и скрестил руки на груди, не сводя с меня глаз. Особенно он вглядывался в последнюю страницу, и я вспомнил, что все же один недочет в плане был. Я, конечно же, машинально подписал его так, как привык это делать, выводя инициалы «Шпаков А. Н.», а потом, опомнившись, торопливо замалевал их под неуклюжие иероглифы «Акомуто Херовато».

– Руки, – вдруг скомандовал он.

– Что, простите?

– Руки свои покажи, оболтус.

Я, ничего не понимая, протянул руки. Он схватил мою левую кисть, ту самую, которой я держал скальпель.Его пальцы, сухие и сильные, ощупали мои, перевернули ладонью вверх.

– Ты сегодня стал левшой? В честь моего приезда?

Я молчал.

– Или ты всегда был амбидекстром, но скромно скрывал это, чтобы не смущать нас, простых смертных, своим гением?

Я все также молчал. Ну а что сказать? Что внезапно проснулся талант такой: невероятно оперировать, но только левой рукой?

– Ладно, молчи, – тихо проговорил себе под нос профессор, а затем уже громче продолжил: – Неплохой отчет. Особенно для того, кто, по слухам, еле окончил ординатуру.

Однако тут профессор взял красную ручку, и я вмиг напрягся.

– Но, – Тайга обвел первый же абзац. – «Учитывая остроту клинической картины и данные рентгенографии, выставлен предварительный диагноз...». Формулировка дилетанта. Где степень ургентности? Это ж самое важное в твоем случае. Переписать.

Он перевернул страницу.

– «Двухрядный шов по Альберти...» Классика. И надежно. Но почему ты ни слова не написал про альтернативу? Про возможность использования механического сшивающего аппарата? Ты должен обосновать свой выбор, а не просто констатировать факт. Переписать.

Кажется, я уже начал засыпать от постоянных прикапываний профессора, но вот он дошел до последнего листа.

– Послеоперационное ведение, посмотрим. «Антибактериальная терапия широкого спектра действия». Что за детские прописи? Какие именно группы антибиотиков? Почему именно они? Какова стратегия деэскалации? Ты предлагаешь стрелять из пушки по воробьям? Это не план, Херовато. Это сочинение на вольную тему.

Профессор Тайга отодвинул листы в мою сторону.

– У тебя еще есть сколько? – он будто бы спрашивал меня, но, быстро посмотрев на часы, сам ответил: – Целых 7 часов до начала твоей следующей смены есть. И до нее я хочу видеть перед собой не поэму, а четкий план операции. Иди.

Я молча забрал листы и вышел. В коридоре я прислонился к стене и выдохнул. Однако, что удивительно, я не был зол. Был усталый, голодный, немного смущенный, но больше всего заинтересованный. Хотелось узнать, кто же из нас: профессор или я победит в этой битве упрямости?

А ведь профессор не нашел ни одной хирургической ошибки. Он придирался к формулировкам, к академической полноте изложения. Тайга лишь играл со мной. И в то же время он был прав: я действительно не написал обоснование выбора ручного шва. Просто потому, что для меня это было очевидно, как дважды два. Но по протоколу он был абсолютно прав.

Я снова вернулся за стол. За окном уже потемнело, так что лишь редкий фонарный свет освещал ночную улицу. Я покачал головой. Этот старый лис… Он был великолепен. Он был не просто хорошим хирургом, он был Учителем с большой буквы. И я, Александр Николаевич Шпаков, известный на всю Россию профессор, сейчас сидел и, как нашкодивший студент, переписывал работу, чтобы угодить этому японскому гению. Сразу вспомнился мой наставник из университета. Кто знает, может мой сон взял его характер за основу и «вписал» в японскую тушку?

___________________________________________________

Справка:

Степень ургентности (или неотложности) означает насколько срочно нужно предпринять определенные действия или вмешательство, чтобы избежать серьезных последствий.

Двухрядный шов по Альберти представляет собой способ соединения тканей, в котором используются два ряда швов, обеспечивающие более надежную и герметичную заделку.

Стратегия деэскалации в хирургии – это процесс поэтапного снижения интенсивности или сложности вмешательства, чтобы избежать или уменьшить риски осложнений и добиться наилучшего результата для пациента.

Глава 8

Ординаторская была пуста, когда я начал вторую ходку в этот бюрократический ад. И если в первый раз я писал как хирург, то теперь я писал опять-таки как хирург, но которого собирается судить самый дотошный прокурор в мире.

«Где степень ургентности?» – Ах, так! Ну получите! Я расписал классификацию неотложных состояний в торакальной хирургии, даже сославшись на последнюю редакцию британского медицинского журнала, и четко обосновал, почему данный случай относится к наивысшей категории, требующей немедленного вмешательства в течение «золотого часа».

«Почему не написал про альтернативу?» – Извольте, профессор! Я посвятил целый абзац сравнительному анализу ручного шва и использования механических сшивающих аппаратов при травматическом разрыве пищевода. Не забывал и упомянуть и о риске дополнительной травматизации тканей аппаратом в условиях выраженного воспаления, и о большей надежности ручного контроля натяжения нити, и даже привел статистику послеоперационных осложнений из немецкого исследования трехлетней давности.

«Какие именно группы антибиотиков?» – Хо-хо! Я расписал трехступенчатую схему антибактериальной терапии: стартовую, с использованием комбинации цефалоспоринов третьего поколения и метронидазола для покрытия всего возможного спектра бактерий; затем – тактику деэскалации на основе полученных данных бакпосева и, наконец, критерии для перехода на другие формы.

Так прошел час. Потом еще один. И еще. Спина затекла и, кажется, превратилась в каменный столб. Даже глаза начали слезиться от постоянного напряжения, а желудок издавал такие жалобные звуки, что, казалось, вот-вот объявит забастовку и выйдет на пикет с плакатом «Требую борщ!».

Наконец, я закончил, встал, разминая затекшие мышцы, и побрел к кабинету профессора. Дверь была приоткрыта. Он сидел за столом и читал какую-то книгу. Тайга даже не поднял головы, когда я вошел, просто молча протянул руку, куда я и вложил свои труды.

На этот раз он читал еще медленнее. Иногда он останавливался, хмыкал, тер подбородок. Я стоял напротив и чувствовал, как по капле утекают остатки моих сил, а глаза вот-вот грозятся закрыться.

– Хм, – произнес он, дочитав. – Уже лучше. Прогресс налицо. Так еще и использовал зарубежные исследования. Похвально.

Победа! Неужто я победил? Теперь то профессор точно не найдет, к чему прикопаться.

– Но, – ледяным тоном продолжил Тайга, и моя робка надежда тут же скончалась, не успев и родиться. Он снова взял свою красную ручку. – Твой почерк. К концу документа он становится менее четким. Это признак усталости. Медицинский документ должен быть безупречен от первой до последней буквы. Что, если медсестра неправильно прочтет дозировку?

– Профессор, там нет дозировок, это план операции… – начал было я.

– Тише, Херовато, – прервал он меня, не повышая голоса. – Это вопрос дисциплины. А дисциплина, как известно, мать порядка. И еще, – он обвел один-единственный иероглиф. – Вот здесь. Ты использовал упрощенное начертание. Оно допустимо в бытовой переписке с остолопом по типу Танаки, но в официальном документе мы используем полный академический вариант. Это говорит о небрежности. Переписать.

И он снова отодвинул листы ко мне.

В тот момент я ничего не сказал. Я просто взял бумаги, поклонился и вышел. Но внутри меня бушевала буря. Это был уже не профессиональный спор. Это была чистая, незамутненная дедовщина! Тайга издевался надо мной, найдя единственные две вещи, не имеющие никакого отношения к медицине, и сделал их причиной для отказа.

Я вернулся в ординаторскую и буквально рухнул на стул. Ярость сменилась апатией. Сил не было даже на то, чтобы злиться. Хотелось просто лечь на пол и не двигаться до следующего утра. Хотя, судя по стрелкам часов, утро уже наступило.

– Херовато-кун? – раздался тихий голос Танаки. Он подошел ко мне с двумя стаканчиками кофе из автомата и упаковкой каких-то рисовых крекеров. Я даже не заметил, когда он успел прийти. – Ты что, всю ночь пробыл тут?

Я молча кивнул.

– И что профессор заставил тебя делать?

– План операции писать, – устало бросил я, прикрыв на секунду глаза. Надеюсь, что не засну.

– Может, бросить это дело? – неуверенно проговорил Танака. – Скажи, что ты устал. Он же не зверь все-таки, поймет.

Я посмотрел на него, потом на стопку испорченной бумаги. Бросить? Сдаться? После всего? Чтобы этот старый лис решил, что сломал меня? Чтобы Я спасовал перед какой-то бумажкой?

Нет. Ни за что.

Это был уже не просто план операции. Это была война. И я не собирался в ней проигрывать.

– Спасибо, Танака, – сказал я, открывая кофе. Сначала в нос ударил терпкий запах, а потом горячий, чуть горький напиток обжег горло и немного привел в чувства. – Я справлюсь.

Он покачал головой, но спорить не стал.

– Ну, как знаешь. Если что, у меня есть еще онигири с тунцом. Мама сегодня приготовила.

Я благодарно кивнул. Этот парень, при всей его суетливости, был на удивление чутким.

Третий заход я начал с чистого листа, во всех смыслах. Я отложил в сторону все свои знания и опыт. Я забыл, что я профессор. Сейчас я был каллиграфом. Что было немного сложно, ведь еще совсем недавно я в глаза даже не видел иероглифы. Однако внутри будто что-то вспыхивало, и рука, теперь уже правая (неужто я и впрямь амбидекстр, ха-ха!), как будто сама выводила каждую черточку, каждый изгиб. Я даже разделил текст на идеальные по размеру абзацы.

На часах было почти семь утра. Моя смена начиналась в восемь. Тело ломило, в глазах плавали цветные круги, а кофеин уже не бодрил, а просто заставлял сердце биться чаще. Я был выжат, как лимон после встречи с текилой, но на столе передо мной лежал шедевр. Собрав последние силы, я поднялся и в третий раз понес свое творение на суд инквизиции.

Дверь в кабинет профессора была приоткрыта. Я заглянул внутрь. И замер.

Профессор Тайга спал.

Он сидел в своем кресле, уронив голову на скрещенные на столе руки. Профессор не ушел домой, а все это время ждал, пока я закончу. Этот тиран, этот деспот не спал вместе со мной, хотя мог без зазрения совести уже дрыхнуть у себя в кровати.

И вся моя злость мгновенно улетучилась. Осталась только звенящая, всепоглощающая усталость и… странное чувство уважения.

Я тихо, стараясь не скрипнуть, вошел в кабинет. Что делать? Разбудить его или оставить бумаги и уйти? Я выбрал второе и аккуратно настолько, насколько это возможно, положил стопку листов на самый краешек стола. И уже было развернулся, чтобы так же бесшумно уйти, как раздался сонный, хриплый голос:

– Херовато.

Я вздрогнул и обернулся. Профессор не поднял головы, но я знал, что он уже не спит.

– Положи на середину стола.

Я выполнил приказ.

– Свободен.

Я уже дошел до двери, когда он добавил, все так же не поднимая головы:

– Зачет, оболтус. А теперь иди, поспи малек. Через час обход. И не опаздывай.

Я поклонился, а затем вышел из кабинета и прикрыл за собой дверь. Из окна в коридоре уже вовсю светило солнце, окрашивая стерильные белые стены в теплые желтые тона. Новая смена медленно стягивалась в больницу. А я стоял, прислонившись к стене, и чувствовал такое опустошение и одновременно такое удовлетворение, какого не испытывал уже очень давно. И на секунду, на долю мгновения мне вдруг очень захотелось, чтобы все это было реальность.

Эх, мечтать-то не вредно, вредно – не мечтать… А еще вреднее – не спать. Определенно. Надо срочно найти Танаку. Кажется, он что-то там говорил про какие-то гири. Я нашел того в ординаторской.

– Херовато-кун! Ну что?

– Принял, наконец, – ответил я и плюхнулся на кровать.

Танака сразу радостно загомонил, поздравляя меня и восхищаясь, а затем подскочил и протянул мне завернутый в бамбуковый лист треугольник риса.

– Вот! Держи подкрепись. Ты заслужил! Самый красивый отдаю.

Я с благодарностью принял угощение. Вкус соленого тунца, риса и хрустящей водоросли нори показался мне реально пищей богов. Я съел его в три укуса, запив остатками остывшего кофе. Прикрыв глаза, я бросил Танаке, чтобы он разбудил меня за 5 минут до обхода. Однако, кажется, не успел я и досчитать до 10, как уже в ординаторскую потихоньку начали стягиваться другие врачи. Пришлось вставать.

Ровно в восемь утра профессор Тайга вышел из своего кабинета. Что удивительно, выглядел он так, будто спал восемь часов на ортопедическом матрасе, а не дремал пару часов в кресле. Свежий, в идеально отглаженном халате и с привычным каменным лицом.

– Начинаем, – проговорил он, и наша небольшая группа двинулась по коридору.

Все шло как обычно, до первой же палаты. Профессор выслушал доклад дежурного врача, осмотрел пациента, а затем, вместо того чтобы задать вопрос старшему ординатору, повернулся ко мне, стоящему где-то на задворках.

– Херовато. У пациента послеоперационная аритмия. Твои мысли?

Все вмиг обернулись и уставились на меня. Казалось, даже медсестры отвлеклись от своих дел, чтобы заинтересованно взглянуть на меня. Вопрос-то был базовым, но точно не предназначенный для дурака Херовато. Сначала я помедлил, но потом, столкнувшись с прожигающим взглядом профессора, все же ответил:

– Электролитный дисбаланс. Скорее всего, гипокалиемия на фоне диуретической терапии.

– Каковы дальнейшие действия? – все еще глядя мне в глаза, спросил Тайга, ни подтвердив, ни опровергнув мой диагноз.

– Необходимо взять биохимию крови и скорректировать уровень электролитов в организме. Также не помешает ЭКГ в динамике, чтобы исключить ишемические изменения, – уверенно проговорил я, а потом осознал, что прозвучало это уж слишком нагло, поэтому добавил: – Наверное.

Профессор Тайга лишь хмыкнул, а затем бросил дежурному врачу:

– Выполняйте, – И двинулся дальше.

Так продолжалось в каждой палате. Он намеренно игнорировал других ординаторов, подкидывая мне задачки, одну сложнее другой, по его мнению. Дифференциальная диагностика болей в грудной клетке. Тактика ведения пациента с тромбоэмболией. Расшифровка сложного рентгеновского снимка. Однако для меня это были лишь обычные случаи из практики, которые я за свою работу в больнице успел повидать тысячи раз.

И вот мы подошли к койке того самого пациента, которого я оперировал. Он был уже в сознании, дышал самостоятельно, а показатели на мониторах были вполне удовлетворительными. Профессор Тайга долго стоял у его кровати, внимательно изучал свежие анализы, смотрел дренажи, послушал легкие. Между этим он обратился к пациенту:

– Как вы себя чувствуете?

– Уже лучше, доктор, – прохрипел тот. – Спасибо что спасли меня.

Тайга не ответил. Он повернулся ко мне. И тут я почувствовал, что все вокруг затаили дыхание. Думаю, они ожидали чего угодно: криков, оров, издевательств или же, наоборот, похвалы и восхищений.

– Херовато, – сказал он так, чтобы слышали все. – Лично будешь курировать данного пациента.

Все зашептались, я же просто кивнул. Профессор еще раз взглянул в карту пациента, покачал головой, а затем быстрым шагом направился к следующей койке.

Так шли дни. Опять та же больничная рутина, однако кое-что все же поменялось.

Больница – это не просто место работы, это деревня, где каждый друг друга знает. И в этой деревне я в последние дни был главной темой для разговоров.

Сколько же разнообразных версий было придумано медперсоналом о том, как же непутевый ординатор смог самостоятельно провести операцию. Самая популярная среди молодых медсестер была «Легенда о тайном мастере», как ее прозвал однажды в шутку Танака.

Распустила ее некая медсестра Аяка из процедурного кабинета. Та клянется, что видела, как я мыл руки перед операцией. И она отчего то решила, что мои движения были не как у обычного врача, усердно дизенфицирующего руки, а как у мастера боевых искусств перед поединком. «Плавные, точные, будто ритуальный танец!» – передал мне слово в слово ее слова Танака. Так вот, поделилась она этим с подружками, те – со своими, и в итоге уже на следующий день вся больница уже верила, что в детстве меня тайно отправили в горный монастырь к какому-нибудь отшельнику. А тот, видите ли, научил меня не только секретным хирургическим техникам, но и искусству «ци», чтобы концентрировать энергию в кончиках пальцев.

Когда я впервые услышал эту версию, то чуть не поперхнулся рисом (уж слишком я пристрастился к онигири от мамы Танаки). Монах-отшельник? Энергия «ци»? Господи, в какой цирк я попал! В моей прошлой жизни единственной энергией, которую я концентрировал в пальцах, была энергия раздражения, когда очередной интерн не мог попасть катетером в вену.

Что интересно, эта версия даже объясняла то, как я провел операцию левой рукой, хотя все время был правшой. Мол, это я не амбидекстр или скрытый гений, а счастливый обладатель специальной техники «зеркального отражения».

Однако была еще одна популярная версия. И самая дикая, как по мне. Ее распространили другие ординаторы. Видите ли, на самом деле я был недооцененным гением, которого профессор Тайга специально запугивал и унижал. И однажды я пришел поговорить с ним, и в итоге у нас все дошло аж до драки. Профессор схватил меня за руку (да, за ту самую, чудотворную левую), а я, защищаясь, так вывернул ему кисть, что чуть не сломал. И после этого он не мог оперировать из-за травмы, и поэтому заставил меня работать за себя. И тогда не было никакой на самом деле конференции, а уехал он специально, чтобы скинуть на меня операцию. А пошла вся эта теория от того, что один ординатор увидел, как профессор Тайга разминает запястье.

Когда же я впервые услышал эту версию, то чуть не упал со стула от смеха и возмущения. Я? Схватился с Тайгой? Я посмотрел на свои руки. Руки хирурга. Инструмент, который я берег больше, чем собственную жизнь. И мысль о том, чтобы применить их для такого варварства, была для меня кощунственной! Хотя меня вообще интересовало, как можно было додуматься до такого бреда. Тому ординатору лучше было бы не в больнице работать, а сценарии для фантастических фильмов писать.