Текст книги "Месть венецианки"

Автор книги: Жанна Лаваль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

6

Венеция, 20 марта 1507 года,

Ка д'Оро.

Синьоре N., замок Аскольци

ди Кастелло

«Поверьте, мне тяжело вспоминать все мои скитания на чужбине, но, по вашей просьбе, милая синьора, продолжаю свою грустную повесть.

У Абу Хасана, этого алчного и бессовестного торговца, была дочь по имени Амина. Она не была красавицей, но считалась богатой невестой. Должно быть, девушка и сама понимала, что она – всего лишь капитал, которым Абу Хасан не преминет воспользоваться, едва придет срок. В свои неполные пятнадцать лет она уже заглядывалась на мужчин. Ее тело созрело для пылких желаний, а сердце искало любви.

Для рабов своего отца она была добрым ангелом – приносила еду, питье, помогала больным и немощным, даже делала маленькие невинные подарки.

Амина заметила меня еще тогда, когда я находился на правах «почетного» пленника. Она самолично ухаживала за мной, пользуясь этим предлогом, чтобы засиживаться в моей каморке дотемна. Столь невинные знаки внимания обаятельной девочки-подростка скрашивали мои одинокие дни, но вскоре я обнаружил, что Амина без памяти влюбилась в вашего покорного слугу.

Тому было немало причин. Одна из них, я думаю, – мое дворянское воспитание, манера говорить и вести себя. Кстати, общение с пленниками строго-настрого запрещалось Амине, а потому казалось ей вдвойне заманчивым. Следующую причину я приписываю собственному легкомыслию, ибо я оказался единственным из рабов, кто увидел в ней друга и собеседника, а не только дочь деспотичного хозяина.

Она могла часами слушать рассказы о Венеции, моей прекрасной и далекой родине, куда так стремилось мое сердце. Там, среди песков, она просто бредила морем! В особый восторг ее приводило то обилие воды, которое возможно только в Венеции: дворцы, словно чудесные морские цветы, распустившиеся в лагуне; улицы-каналы; зимние ливни и осенние наводнения…

Я не сразу заметил, что рассказы о моей семье причиняют Амине боль, заставляя ее часами обиженно молчать. Только однажды, когда я чересчур увлекся воспоминаниями о моей супруге, она вскочила и, по-детски гневно сверкнув очами, выбежала вон, громко хлопнув дверью. Тогда мне все стало ясно – Амина была без ума влюблена в меня…

Между тем я лишился всех своих привилегий и был переведен в общий барак. Но юная дочь Абу Хасана продолжала выказывать мне свою благосклонность. Теперь это обстоятельство не столько тешило мужское тщеславие, сколько осложняло мое и так непростое положение, привлекая ко мне пристальное внимание тюремщиков, что ставило под угрозу мою последнюю надежду – побег.

Я прекрасно понимал, что освободиться собственными силами – чистое безумие. Без помощи опытного проводника не обойтись в пустыне, которая охраняла лучше самых крепких засовов. И тогда мне пришла в голову безумная мысль…

Мысленно ненавидя себя за коварство и низкий обман, я вызвал Амину на объяснение и убедился, что любила она меня искренне и самозабвенно. Долгими вечерами я рассказывал ей о свободе и несправедливости рабства, но… наталкивался на полное непонимание. Амине, воспитанной своим отцом, рабство казалось чем-то совершенно естественным, а страдания невольников – тяжелой, достойной сочувствия, но закономерной участью.

Через некоторое время я понял, что не смогу уговорить ее помочь мне в побеге. Тогда я решился пойти на некоторые, не слишком достойные ухищрения, к которым нередко прибегают мужчины, когда хотят чего-нибудь добиться от влюбленной в них женщины. Я намекнул ей, что мы могли бы бежать вместе и тайно сочетаться браком после того, как я приму магометанство.

Расчет оказался верным. На Востоке вторичная женитьба при живой жене не считается грехом, а потому Амина была без ума от счастья и готова на все ради меня. Она не хотела считаться даже с тем, что побег с рабом являлся чудовищным преступлением в глазах всей округи и грозил навлечь гнев и проклятие Абу Хасана. Что ж, хвала сердцам, способным так любить, и кара Господня тем, кто пользуется их доверчивостью…

Признаяюсь, я не собирался злоупотреблять доверием моей несчастной возлюбленной. Мне просто хотелось с ее помощью получить сведения, которые могли бы приблизить меня к осуществлению побега. При этом я понимал, что моя невольная сообщница даже не подозревает о том жестоком разочаровании, которое ее ждет. Бедняжка Амина…

Думаю, в эту минуту Вы испытываете не меньшее разочарование, а потому спешу закончить свой грустный рассказ.

На этом я пока прощаюсь с Вами, любезная синьора. Да хранит Вас Господь. Надеюсь, мое молчание будет не слишком продолжительным».

В том счастливом 1501 году Клаудиа стояла на пороге своего двадцатилетия. Для обычной богатой аристократки, до сих пор всерьез не помышлявшей о замужестве, это была настораживающая дата. Но только не для Клаудии Лоредано, чей решительный нрав и фантастическое приданое делали податливыми даже самых несговорчивых женихов. Имена претендентов на руку внучки одного из богатейших финансистов Венеции – Паскуале Лоредано сменялись подобно листкам календаря, но никто из них не вызывал у Клаудии серьезного интереса.

Стояла последняя неделя февраля, непривычно дождливая, насквозь промочившая Венецию, но не охладившая ее праздничного настроения. На время позабыв о делах, город был поглощен карнавалом с веселыми песнями и танцами, шумными прогулками на гондолах, взрывами фейерверков, пьянящим весельем ночи напролет.

Для Клаудии воскресенье обещало стать двойным праздником. Ее день рождения счастливо совпадал с кульминацией всей карнавальной недели – театрализованным представлением на площади святого Марка с изумительным фейерверком, где, по обыкновению, должен был присутствовать сам дож.

Клаудиа нетерпеливо теребила локон, пока Альба шнуровала тугой шелковый корсаж, кокетливо украшенный чудесной брошью с крупным молочно-белым опалом в оправе из серебра. Этот подарок еще с утра был передан ей от одного из самых верных поклонников – французского графа де Солиньяка, вдовца, неисправимого картежника, но человека тонкого вкуса.

– Пусть дедушка не надеется, что ему удастся удержать меня дома! Я не намерена глазеть на скучные физиономии престарелых сплетников. Это мой день рождения, и я собираюсь провести его так, как захочу сама. – Клаудия вырвалась из заботливых рук служанки. – Что бы ты ни говорила, Альба, но сегодня я убегу. Посмотрим, сможет ли дедушка отыскать свою внучку среди карнавальных масок.

– Я понимаю вас, синьора. Но синьор Паскуале просил предупредить вас, что на ужин приглашены его светлость князь Лоренцо Гримальди с сыном. Если уж старик согласился выйти из дому в такую погоду да еще с красавчиком Себастьяно, которого интересуют только книги да дальние странствия, значит, ему что-то нужно от нашего дона Паскуале. И я даже догадываюсь, что именно…

Мулатка Альба хитро прищурилась и с улыбкой посмотрела на Клаудию. Та сидела перед круглым зеркальцем в изящной серебряной раме и расчесывала свои густые черные волосы. Обычно эта процедура доставляла ей истинное наслаждение, и даже Альба не всегда удостаивалась чести заняться прической хозяйки. Но сегодня нетерпеливые руки Клаудии никак не могли справиться с густой косой, которую следовало искусно перевить ниткой жемчуга и уложить «короной». Да еще эти намеки!..

– На меня не рассчитывайте. – Тяжелый костяной гребень полетел в сторону. – Старикам придется сегодня довольствоваться друг другом. Уверена, что «красавчик Себастьяно», как ты его назвала, тоже не явится на ужин. Думаю, у него на сегодня те же планы, что у меня. Ты только взгляни! За окном столько хорошеньких девушек. Можно ухаживать за любой, не рискуя получить пощечину.

Клаудиа выглянула в окно. Там, внизу, в зыбком свете масляного фонаря, горевшего как раз напротив особняка Лоредано, с веселым смехом пронеслась стайка девушек – все в одинаковых плащах из черной тафты и в белых полумасках. За ними спешили кавалеры в домино и ярких турецких одеяниях. Они перебрасывались с девушками шуточками и весело смеялись. Клаудии страшно захотелось оказаться среди них.

– Ни минуты больше здесь не останусь. Тем более что мне нужно еще отрепетировать мою роль.

– Господи, какую еще роль? – всплеснула руками Альба.

При одной только мысли, что ей придется объяснять отсутствие своей госпожи суровому дону Паскуале, хотелось сбежать куда-нибудь вместе с Клаудией.

– Представляешь, я буду участвовать в мистерии на площади Сан-Марко. Витторио сказал, что у меня получится. Ты, наверное, помнишь его, этого Витторио? Ну, тот молодой комедиант, который преподнес мне розу?

– Не помню, – пролепетала Альба.

– Я тоже уже не помню, потому что видела его всего один раз. Но он успел пообещать мне, что я буду представлять в третьей картине «Похищения прекрасной Елены». Будто наяву вижу, как все это будет… Громадная колесница в цветах и золотых лентах врезается в толпу… Шум, крики… Красавец-герой хватает свою избранницу… то есть меня, и я падаю без чувств в объятия отважного Париса, то есть Витторио… Потом он увлекает меня с собой, за спиной слышен шум погони, лошади рвутся прочь, я счастлива и несчастна одновременно… А потом…

– Что же потом, моя дорогая? – прервал ее вдохновенный рассказ строгий мужской голос.

Клаудиа замерла. Всего в двух шагах от нее стоял дед, надменный и насмешливый, в своем обычном платье из вишневого шелка. Его седые волосы были подстрижены над ушами и гладко зачесаны, черные глаза смотрели сурово. Ни единого украшения: ни кольца, ни пряжки. Только тонкая серебряная цепочка часов. Таков был глава банковского дома Лоредано.

– А потом будет другая картина, до которой, впрочем, мне уже нет никакого дела, – закончила Клаудиа в тон деду. Она с ужасом поняла, что тот слышал все и наверняка не одобрит задуманный ею план.

– …Но которую, как и предыдущую, тебе перескажет завтра Альба, когда на улицах закончится все это безобразие. Альба отправится туда вместо тебя, Клаудиа. Такова моя воля.

Служанка присела в глубоком поклоне и бесшумно исчезла.

– Но дедушка! – миролюбиво начала Клаудиа. – Не станешь же ты лишать свою взрослую девочку удовольствия в день ее рождения? Поверь, мне не нужно никаких подарков, никаких платьев и драгоценностей. Позволь мне отправиться всего на несколько часов на Сан-Марко! Это будет лучший из подарков, потому что такого ты мне еще не делал.

Лицо главы семейства оставалось непроницаемым.

– И не подумаю. Сегодня ты должна предстать в своем наилучшем обличье перед глазами будущего жениха и… понравиться ему.

– Что?! А если жених мне не понравится?

– Должен понравиться. Тем более, что он благороден, спокоен нравом и недурен собой. А самое главное – происходит из семейства, чье славное имя вписано в Золотую Книгу нашей Республики, где отныне будет красоваться и твое имя.

– Хватит опекать меня, будто я сиротка! – взорвалась Клаудиа. – Тебе прекрасно известно, что я выйду замуж лишь в том случае, если полюблю и не смогу жить без своего избранника, пусть даже он будет мне неровня. Я – дочь своего отца и горжусь им. Он сделал единственно правильный выбор – мою мать.

Старик Лоредано вздрогнул, будто его ударили по лицу. Дерзкие слова внучки прозвучали как вызов.

Это была длинная и грустная история. Всю свою жизнь Паскуале Лоредано, сын ювелира из Феррары, скитался по родной Италии в поисках куска хлеба и постоянного заработка, пока наконец не осел в богатой и процветающей Венеции, где перед ним открылись поистине необъятные возможности. Сперва простой гранильщик в мастерской на Риальто, затем приказчик и, наконец, хозяин ювелирной лавки, где продавались драгоценности со всего света. Он скупал их или принимал в залог у ювелиров-мастеровых, купцов, перекупщиков, у разорившейся аристократии.

Огромный капитал принесла и торговля пряностями, которые завозились с Цейлона, из Индии и из Китая. Не брезговал Лоредано и давать ссуды под большие проценты, вкладывать деньги в торговые предприятия, скупать за бесценок земли, дворцы, поместья. Словом, на исходе двух десятков лет упорнейшего труда, обретя заслуженное уважение в городе, дон Паскуале – как отныне его величали – во всеуслышанье объявил об открытии своего банковского предприятия.

Семейная жизнь Лоредано сложилась не столь удачно, как его коммерческая карьера. После смерти любимой супруги всю свою любовь он сосредоточил на единственной дочери Анне-Марии. Но семейная идиллия длилась, увы, недолго. Однажды он с негодованием обнаружил, что его кроткая и застенчивая наследница бежала с неким Филиппо ди Сан Джусто, не оставив ни письма, ни записки.

Целый год убитый горем отец ничего не слышал об Анне-Марии, но втайне надеялся, что наступит день, когда она вернется в Венецию, бросится ему в ноги и будет молить о прощении…

И день наступил… Только принес он не радость, а горе.

Просторная карета с потертой позолотой на фамильном гербе въехала под величественную сень тенистого парка загородной виллы банкира Лоредано. Из нее вышел невысокий худощавый человек с грустными глазами и бледным лицом. То был Филиппо ди Сан Джусто. Анны-Марии с ним не было. Филиппо держал на руках… младенца. Малышку звали Клаудией. Ее появление на свет обернулось для кавалера Сан Джусто чудовищным несчастьем – смертью возлюбленной супруги.

Таким образом, старик Лоредано получил внучку, как две капли воды похожую на свою мать Анну-Марию. Сан Джусто – возможность жениться вторичным браком.

– Ты прекрасно знаешь, Клаудиа, что все почести и уважение достались фамилии Лоредано не по праву рождения, а в результате собственной предприимчивости и напряженного труда. Ты права, твоя мать была плебейкой, как и я.

В его глазах горел огонь неукрощенной гордыни, заставившей его, простого ремесленника, доказать всем, что уважение можно заслужить не только голубой кровью.

– Признаюсь, нам с тобой всегда не хватало определенного веса и признания среди аристократов. Я бы мог купить себе титул, по значимости равный нашему светлейшему правителю, но мне всегда была противна эта мысль.

– Неужели родство с фамилией Сан Джусто не кажется тебе достаточным для твоего тщеславия? И ты решил выдать меня за отпрыска какого-нибудь древнего, но не очень удачливого рода с пустым кошельком? – гневно перебила деда Клаудиа.

– Именно так. И, клянусь святым Николаем, на сей раз я добьюсь своего. – Глаза Лоредано метали молнии. – Мне никогда не нравился этот флорентийский щеголь – твой отец, который не смог предложить твоей матери ничего, кроме долгов и пары рваных чулок.

– Ошибаешься, дедушка! Ты сильно обижен на моего отца, но в моих жилах течет его кровь. Я – одна из рода ди Сан Джусто, влиятельнейшего при дворе герцогов Медичи!

Клаудиа готова была стоять на своем до конца, как всегда это делала, в спорах с горячо любимым дедом. Но сейчас слезы обиды и горечи предательски жгли ей глаза, потому что она понимала, что на этот раз ей все-таки придется уступить и остаться на ужин.

– Успокойся, моя девочка. – Его голос потеплел, хотя в нем еще слышались знакомые металлические нотки. – Я никому еще не говорил, но тебе скажу. Мне стыдно, что я плебей и что после моей смерти это будут ставить тебе в упрек. Только тот, кто заручился дворянскими грамотами и солидным состоянием, может жить спокойно в стране, где всем заправляет этот негодяй Борджиа! И я твердо намерен дать тебе и то, и другое.

Клаудиа молчала. Слова деда взволновали ее настолько, что она забыла о своем намерении тайком сбежать на карнавал. Дон Паскуале не требовал от нее ни клятв, ни обещаний. Он слишком хорошо знал, что Клаудиа столь же упряма и своенравна, как и он сам, но мудрое слово и откровенность способны сломать ее сопротивление и заставить задуматься. А потому просто поцеловал ее в лоб и тихо вышел.

Едва дверь за ним закрылась, как в комнату нерешительно заглянула Альба. Она некоторое время внимательно смотрела на хозяйку, определяя ее настроение. Но девушка молчала. Застыв у окна, словно бронзовое изваяние, она сосредоточенно разглядывала одинокий, раскачивающийся на ветру фонарь.

– Альба, – вдруг обернулась Клаудиа. – Свари-ка мне кофе! Только твой самый крепкий и душистый мокко может придать ясность моим мыслям. Я, кажется, совсем запуталась и не знаю, бороться мне дальше или сдаться.

– С кем бороться? – не поняла служанка.

– С моим собственным дедом! Может, он и прав, но мое сердце противится его заботам устроить мою судьбу. Оно само хочет подсказывать мне решения, само хочет выбирать…

– О Господи, да что же с вами, синьора Клаудиа? Кому, как не вам, известно, что дон Паскуале только с виду такой грозный. На самом деле сердце-то у него доброе, особенно к вам.

– Не рассуждай, а лучше принеси мне кофе.

И Клаудиа вновь погрузилась в свои невеселые мысли…

Альба вернулась в комнату с серебряным подносом, на котором, словно застывшие фигурки из китайского театра, расположились фарфоровый кофейник, источавший чудесный пряный аромат, молочник и миниатюрная чашечка с тончайшим диковинным рисунком. Клаудиа налила себе кофе и нетерпеливо сделала первый глоток, словно всю жизнь только и ждала этого мгновения.

– Послушай, Альба, что я придумала, – Клаудиа помедлила, как бы в последний раз проверяя правильность своего решения. – Переодевайся – и как можно скорее. Сегодня я надену твое платье.

От неожиданности мулатка едва не выронила поднос. Ее глаза округлились.

– Что вы задумали, синьора?

– Быстрее, Альба, скоро начнут съезжаться гости, и тогда моя затея может провалиться.

Служанка была уже готова броситься выполнять распоряжение хозяйки, но так растерялась, что только неуклюже вертелась с подносом, не зная куда его деть.

– Да поставь же ты его, наконец!

Мулатка будто ждала этой простой подсказки и с облегчением опустила хрупкий груз на столик. Фарфор жалобно звякнул.

– О Мадонна, что это вы такое придумали? – лепетала Альба, торопливо снимая с себя одежду.

– Ну же, поторопись! Только бы твое платье мне оказалось впору, – прошептала Клаудиа, стараясь разобраться в многочисленных юбках и кружевных рубашках.

– Объясните же, синьора…

– Прости, Альба, но это единственная возможность выйти из дома незамеченной. Дедушка разрешил тебе пойти на карнавал, так? Значит, тебя выпустят за ворота. А вот меня – нет. Поэтому в твоем платье пойду я, а ты наденешь мое, вечернее.

Альба недоверчиво смотрела на молодую синьору, которая натягивала на себя ее скромное платьице из черного шелка.

– Но у меня ничего не получится, госпожа Клаудиа! Я не умею носить ваши чудесные платья.

– В этом нет ничего сложного, дорогая Альба. Просто надень его, и ты сразу почувствуешь себя красавицей и королевой. Вот тебе и весь секрет богатых патрицианок.

– Но…

– Поверь мне, тебе нечего бояться. За все отвечаю я.

– Но вас же могут узнать, синьора! Ваше лицо никак не спутать с моей чернокожей… физиономией.

Клаудиа расхохоталась.

– Об этом не беспокойся, я все продумала. Я надену маску еще на лестнице, так что меня вряд ли узнают.

– Все равно это опасно. Все прекрасно знают и вашу походку, и ваш голос.

– Не рассуждай, Альба. У нас сейчас нет другого выбора. Одевайся поскорее и постарайся хорошенько сыграть роль своей госпожи.

– А когда вас позовут к столу, что я стану делать?! Ведь выйдет настоящий скандал!

– Знаю, но к тому времени я буду уже далеко, и дедушке придется смириться с очевидным. Просто скажи ему, что я приказала и тебе не оставалось ничего другого, как подчиниться мне. Об остальном не беспокойся. Я все улажу.

Альба приняла из рук Клаудии хорошо знакомый наряд, состоявший из серого шелкового с бархатом платья и легкой газовой пелеринки, прикрывавшей глубокое декольте.

– Ах, милая Альба! Кто знает, как сложится моя жизнь завтра! Ты же видишь, дедушка не дает мне покоя своими уговорами. Может, мне никогда больше не удастся почувствовать себя таинственной, неузнаваемой маской? Как же можно устоять перед таким искушением? Так чудесно, когда можно веселиться, забыв о своем положении, об обязательствах! Такое счастье быть свободной и независимой!

Поддавшись вдохновенному порыву, она подлетела к сундучку и извлекла из него голубую маску с золотой звездой и плотной вуалькой, скрывавшей все лицо и шею. Налюбовавшись изящным творением ремесленника с острова Мурано, она отложила маску, чтобы достать сложенный вдвое темно-синий плащ в золотистых блестках.

– Я знаю, мне не долго пользоваться свободой, – грустно сказала Клаудия. – Я должна насладиться ею в последний раз, чтобы не жалеть потом всю жизнь. Боюсь, если я выйду замуж, то не смогу уже так любить этот волшебный праздник!

– Не сомневайтесь ни в чем, синьора, и не беспокойтесь за меня. Ступайте и постарайтесь повеселиться как следует. А я обязательно разгляжу, что это за штучка – молодой Гримальди, и доложу вам все в подробностях.

Клаудиа лукаво улыбнулась.

– Если он хорош собой и любит жизнь, ты не увидишь его за ужином. Куда интереснее веселиться с девушками на Сан-Марко, чем просиживать штаны здесь, в нашем мраморном склепе.

Наконец все было готово. Маска надежно скрыла лицо юной Клаудии Лоредано, а плотная вуалетка довершила маскарад, прикрыв ее белоснежную кожу. Широко распахнув дверь, она проскользнула в гостиную в сопровождении Альбы.

Миновав анфиладу комнат, где уже суетились слуги, завершая последние приготовления к торжественному ужину, обе девушки быстро пересекли холл и…

Перед ними выросла фигура Якопо – помощника дворецкого, недавно принятого в дом Лоредано. Он торопился занять свой пост у парадной двери, где ему следовало в этот вечер встречать гондолы с гостями и провожать их в просторный внутренний дворик с фонтаном.

Альба первая пришла в себя. Она отступила в тень ниши – так, на всякий случай. Новичок Якопо был еще не представлен молодой госпоже Лоредано.

– О, синьора! Позвольте, я помогу вам…

Он уже было бросился к массивной деревянной двери, чтобы широко распахнуть ее перед «госпожой», но Альба царственным жестом остановила его.

– Передай Ренцо, чтобы он немедленно отвез Альбу на Сан-Марко. Таков приказ хозяина! – выдавила из себя мулатка и едва сдержалась, чтобы не расхохотаться при виде того, как молодой помощник дворецкого бросился распахивать дверь перед Клаудией.

– Будет исполнено, синьора. Не извольте беспокоиться, – покорно ответил Якопо.

Через минуту Клаудиа была в гондоле и уже собралась с облегчением опуститься на скамейку, но тут вдруг почувствовала, как еще недавно услужливая рука, запутавшись в ее широком плаще, бесцеремонно обнимает ее за талию.

– Принарядилась, пташка? – услышала она у себя над ухом сладковатый тенорок Якопо. – Не забудь, я буду ждать…

Изящная ручка в атласной перчатке из серого шелка со всего размаху шлепнула его по пальцам, будто нашкодившего мальчишку. Дворецкий вздрогнул.

– Синьора… – только и смог выдавить он.

Но гондола уже медленно скользила по темной глади канала. До него донесся звонкий девичий смех.

Клаудиа услышала тихий всплеск воды и приглушенные голоса. Затем в свете одинокого фонаря, укрепленного на ажурном каменном мостике, показался силуэт длинной гондолы. Еще один… Должно быть, это были гости, направляющиеся во дворец Лоредано.

Клаудиа глубоко вздохнула – еще минута, и ей не удалось бы разминуться с докучливым графом Солиньяком. Видно, Мадонне было угодно покровительствовать ей во всем, и Клаудиа тихо перекрестилась, благодаря свою спасительницу за это пьянящее чувство свободы, за эту дивную ночь, за это чудесное предчувствие праздника…

Клаудиа с нетерпением всматривалась в плывущую ей на встречу вакханалию. На Сан-Марко, кажется, в эти минуты собралась вся Венеция – дамы и кавалеры в масках, актеры и балаганные комедианты, шуты и жеманные монахи, толстые аббаты-картежники и даже бродячий зверинец со слоном. Тут уж Клаудиа просто не могла усидеть на месте – так хотелось поскорее оказаться в самой гуще праздника.

– Ну же, Ренцо, какой ты медлительный! Я пропущу самое интересное.

– Не тревожьтесь, моя госпожа. Веселья здесь хватит на всю ночь. Представление только начинается.

Старого преданного Ренцо невозможно было обмануть. Он без труда разгадал фокус с переодеванием, однако даже бровью не повел.

Посреди небольшой площади возвышался помост, где и должно было разыгрываться театральное представление. За кулисами царила невообразимая суета. Комедианты уже заканчивали последние приготовления.

Не дожидаясь, пока Ренцо поможет ей выйти из лодки, Клаудиа поспешно спрыгнула на каменный причал, намочив туфельки и кружева на юбках. Забыв попрощаться со стариком-гондольером, она устремилась к помосту, жадно всматриваясь в лица мужчин-актеров, стараясь отыскать среди них Витторио. Не забыл ли он еще, что обещал ей маленькую роль в представлении?

– Ну наконец-то, синьорина!

Витторио появился неожиданно и сразу взял ее под руку и увлек за кулисы.

– Вы так прекрасны, моя госпожа! Уж поверьте мне, я видел много хорошеньких женщин в Венеции, но только вы достойны предстать в образе прекрасной Елены. А сейчас примите вот это.

Витторио протянул Клаудии костюм Елены – тонкую кремовую тунику с массивной металлической пряжкой на плече, пару кожаных сандалий и связку тонких медных браслетов. Все это никак не соответствовало холодному и сырому вечеру. С Адриатики дул сильный ветер. Хотелось закутаться во что-нибудь теплое.

– Все только впереди, моя очаровательная госпожа, а сейчас примерьте вот это!

Клаудиа в растерянности подняла голову, но Витторио уже исчез.

Быстро переодевшись, она накинула поверх греческого наряда свой толстый плащ с золотистыми блестками и надела маску. Выскользнув из балагана, Клаудиа вновь оказалась на площади Сан-Марко.

Это был момент истинного счастья! Она окунулась в стихию праздничного действа, в сказочную прелесть нового, еще не познанного ею чувства свободы, легкости и естественности. В один миг исчезли все условности, и она растворилась в ликующей толпе.

Знакомый с детства город преобразился чудесным образом, будто сказочная фея прикоснулась своей волшебной палочкой к куполам Сан-Марко. Тысячи искр от этого прикосновения фейерверком разнеслись по всей Венеции, зажигая огоньки в сердцах ее горожан.

Клаудиа не помнила, сколько прошло времени с тех пор, как она потеряла из виду Витторио, но призывы фанфар, провозглашавших начало театрализованного действа, возвратили ее к действительности. Она поспешила на Пьяцетту.

– О Господи! Еще мгновение и хозяин уволил бы меня за то, что нашу Елену похитили раньше положенного срока!

– Обещаю не поддаваться ни на какие уговоры и терпеливо ждать моего Париса! Но… но что же мне делать? Я же не знаю моей роли!

– Ничего не нужно делать. Просто оставайтесь самой собой!

И Витторио поспешно убежал на сцену, посылая на ходу воздушный поцелуй.

Захваченная происходящим, Клаудиа наблюдала за спектаклем из-за кулис. На сцене царила полная гармония, будто каждое слово и жест были тщательно отрепетированы заранее. На самом же деле действие подчинялось законам чистейшей импровизации, и это было прекрасно известно публике. Находчивость, остроумие и непредсказуемость актеров, а иногда даже смешные оплошности придавали действию особое обаяние и прелесть. Зрители живо реагировали на каждую реплику. С площади доносились смех, одобрительные выкрики, остроты, шутки и даже советы…

Наконец наступил тот миг, когда прекрасная Елена во всей своей юной прелести появилась на сцене. Это был кульминационный момент представления, задуманный Витторио как торжество Красоты и Гармонии. Далее следовала сцена похищения Елены и жестокого наказания того, кто осмелился посягнуть на творение богов.

И вот колесница Париса, неожиданно ворвавшаяся на площадь, врезалась в толпу зевак, пробиваясь к сцене. Все произошло молниеносно, и через минуту растерянная публика, только что приветствовавшая появление Елены громом рукоплесканий, созерцала уже ее опустевший трон. Следуя замыслу Витторио, все зрители превратились в непосредственных участников действа и должны были просить богов вернуть Елену, похищенную Парисом.

Но на сцену, где хор актеров усиленно изображал собой разгневанных небожителей, вдруг выбежал… сам Парис. Толпа ахнула от удивления. Герой-похититель что-то взволнованно выкрикивал и махал руками.

– Святая Мария! – послышался срывающийся голос Витторио. – Кто-то опередил меня! Быстрее же, догоните их! Они украли ее…

Витторио был в отчаянии. Зрители же надрывались от смеха.

– Это не представление, разве вы не понимаете? Ее похитили, украли!

Не теряя времени, комедианты и те немногие, кто понял, что произошло на самом деле, устремились туда, где только что скрылась колесница с похитителями и их жертвой.

Возница гнал колесницу, не разбирая дороги. Перед глазами Клаудии мелькали узкие улочки, погруженные в тьму. Когда ездовой обернулся, то вместо Витторио она увидела смуглое бородатое лицо турка, расплывшееся в широкой белозубой улыбке. Клаудиа замерла. Страх парализовал ее, мешая трезво осмыслить происходящее. Наконец, придя в себя, Клаудиа что есть сил начала колотить турка по спине, но тот только смеялся и подстегивал несущегося во весь опор скакуна. Видя, что ничего не помогает, она принялась кричать, моля о спасении, но никто из редких прохожих не обращал на нее внимания.

Внезапно бешеная скачка прекратилась. Неизвестный всадник на лошади попытался остановить турка, но меткий удар хлыстом отшвырнул его в сторону. На крутом повороте, где узкая улочка резко сворачивала вправо, какому-то смельчаку удалось скинуть похитителя на землю, но тот вскочил и выхватил саблю…

Оставшись без возницы, лошади понесли, и колесница на полном ходу врезалась в каменную стену. От сильного удара Клаудиа упала на мостовую и потеряла сознание. Когда же она очнулась, то обнаружила, что лежит на мокрых камнях, а в нескольких метрах от нее происходит жестокая драка. Незнакомец, так вовремя пришедший ей на помощь, был, судя по одежде, венецианцем, но лица его, скрытого под черной полумаской, она не могла рассмотреть. Он был ранен в плечо.

Схватка продолжалась довольно долго и привлекла внимание прохожих. Они собрались вокруг противников и узнали в турке того самого Париса-самозванца, похитившего красавицу Елену из балагана на Сан-Марко. Возмущенные голоса требовали прекратить поединок. Наконец турок, посчитав свое положение невыгодным, ретировался так же неожиданно, как и появился.

– Мы еще встретимся с тобой, итальянец… – Злобно прохрипел он напоследок.

Кошмар закончился, но Клаудиа все еще находилась в каком-то полузабытьи. Она видела, как ее спасителю перевязали рану, как ловили лошадей; слышала, как возбужденно обсуждали происшествие. Клаудиа старалась рассмотреть незнакомца, так неожиданно вторгшегося в ее жизнь. Теперь он был уже без маски, но стоял спиной к ней. Она хотела позвать его, подалась вперед, но резкая боль в спине парализовала ее, а он тем временем уже скрылся за спинами столпившихся зевак.