Текст книги "Месть венецианки"

Автор книги: Жанна Лаваль

Клаудиа остановила рукой Рене, решившего нарушить уединение этих благородных господ, и прислушалась.

Несколько аккордов лютни – и вот под звуки мелодии Джорджоне запел о любви. На его лице застыла тихая, потаенная печаль.

 
Очам души угодна,
Как радость бытия,
Юна, высокородна
Избранница моя.
Ее тысячелетья
Несли, в себе тая.
 
 
Высокого рожденья,
Превыше всех родов,
Она как сад в цветеньи,
Что краше всех садов.
Дала мне утешенье
В тщете земных трудов.
 
 
На сердце благость льется
Из розового рта,
Блаженно сердце бьется,
Добры ее уста.
Надеждой отзовется
Глаз дивных чистота!..
 
 
Взор у нее соколий,
Полет, как у орла.
И горести, и боли
От сердца отвела.
Ах, всей любовной волей
Она меня взяла.
 
 
Она – венец творенья
И девичий венок,
Небесное даренье
И ангельский чертог,
Сравниться с ней в значеньи
Свет солнечный не смог.
 
 
Отец – младенцем-Богом,
Мать – мамкою при ней,
И лань с единорогом
Покорно служат ей…
Здесь сказано о многом.
Тот понял, кто умней.
 

– Ах, Джорджоне, сегодня вы превзошли самого себя!

Лукреция подошла к певцу и поцеловала его в щеку. Тот учтиво и несколько застенчиво поклонился.

– Вы действительно великолепный мастер, и не только в создании фресок. Весь город только и говорит о ваших талантах, – похвалил музыканта граф.

– Я написал этот мадригал сегодня утром, синьор, – ответил Джорджоне. – Мимо моего окна прошла девушка. Ее красота поразила меня. Я сильно страдал, но чувство мое длилось не больше часа. Когда солнце показалось из-за соседнего палаццо, я совсем забыл о ней думать. И тут понял, что чем сильнее наше чувство, тем оно беззащитнее. Оно так же скоротечно, как красота, которая длится миг, уступая место долгим годам тоски по прошлому. И я подумал, что только божественная красота может держать нас в плену вечно, быть недостижимым идеалом для смертных наших душ. А божественная красота есть Мадонна. Ей я и посвятил эту песню.

Мягкий голос Джорджоне пленял своей неподдельной искренностью. Этот молодой человек определенно был избранником Божьим!

– Что ж, вы правы. Вечность мудрее нас. Она властвует над красотой, превознося одних и не щадя других. Но мы слабы перед нею, поэтому выбираем что-нибудь более надежное, более постоянное. Рассудок спасает наши чувства, охлаждает тягу к недостижимому. Нужно только почаще прислушиваться к нему, и жизнь наградит за это, – улыбнулся Фоскари с видом человека, уже познавшего эти истины.

– Ты слишком рассудительный, Энрико. Я на стороне Джорджоне. Я живу чувством. Поэтому прошу дорогого мастера следующий визит нанести мне, я буду очень польщена. – Она протянула руку, и музыкант учтиво поцеловал ее. – Вы правы, маэстро, надо ценить молодость. Ведь она так коротка!

Джорджоне смутился. Тон Лукреции был даже не намеком, а открытым приглашением в любовники. Граф напряженно молчал, хотя было понятно, что такая любезность по отношению к молодому художнику, любезность, которой даже он, граф, при всех своих стараниях ни разу не был удостоен, – такая любезность уязвляла самолюбие патриция. Но он молчал, ибо это был каприз Лукреции Борджиа. Эта фамилия многих заставляла подавлять в себе истинные чувства и выставлять напоказ лишь льстивую благожелательность.

Вскоре Джорджоне откланялся. Клаудиа и Рене едва успели сбежать вниз и спрятаться за массивным каменным выступом. Когда музыкант прошел, они вернулись на прежнее место.

– Завтра должен прийти ответ от Людовика. Я уверен, что он нуждается в этой встрече не меньше, чем я. – Теперь уже голос Фоскари звучал твердо и решительно. – Король заинтересован в спокойствии на своих землях, а значит, ему нужен надежный правитель. Так что аудиенция обязательно состоится, я и буду дожем!

Фоскари присел в кресло. Он уже видел себя во дворце дожей, повелевающим всей Республикой, пусть под покровительством Людовика.

– Венеция, – продолжал рассуждать он, – самая преуспевающая страна мира. Кто правит ею, тот самый богатый человек на нашей грешной земле. Ты это понимаешь, Лукреция?

– Возможно, ты прав… – уклончиво ответила герцогиня.

Ее сегодняшний наряд был особенно оригинален – еще один образчик утонченного вкуса. Лукреция была одной из тех немногих итальянских дам, которые самолично создавали моду. Сейчас, вместо обычного выреза каре, ее плечи были полностью обнажены. Лиф, рукава и юбка были из плотного бархата, отделанного полосками из тяжелой парчи. Это сочетание легкомысленного «верха» с тяжелым роскошным «низом» создавало впечатление изысканности и простоты.

Лукреция встала за спинкой кресла, на котором сидел Фоскари, и положила руки ему на плечи. Затем склонилась над ним, так что ее длинные золотистые локоны коснулись его щек. Это не могло оставить Фоскари равнодушным. Он повернулся к ней.

– О Лукреция, скоро я стану сказочно богат, у меня будет власть, – заговорил он взволнованно и торопливо. – У меня будет все, кроме одного! В моей короне не будет хватать самого дорогого бриллианта!

Он припал губами к ее плечу, но Лукреция отстранилась.

– И что же это за бриллиант? – с трогательной наивностью спросила она, словно не догадывалась, о чем идет речь.

– Не мучь меня, ты же прекрасно знаешь, что это ты – самое восхитительное создание во всей цветущей Италии! – Он опустился перед ней на колени.

– Но граф, граф…

Она отстранялась, но не слишком настойчиво, и вскоре уступила. Он начал целовать подол ее платья, потом поднялся выше, пока не добрался до тонкой рубашки, прикрывающей лиф. Ее плечи были обнажены, и он припал к ним жарким поцелуем. Чувствуя, как она обмякла и обхватила его за шею руками, граф усилил натиск, путаясь в хитросплетениях ее наряда. Он сосредоточил внимание на множестве темных бантиков, вносивших контраст в верхнюю часть туалета. Уже давно они манили к себе, намекая, что вот он – ключ к ее прекрасному телу. Граф набросился на бантики, точно лев на добычу.

Вскоре приоткрылась белоснежная грудь.

Она тяжело дышала, закрыв глаза и запрокинув голову, отдаваясь натиску его проворных рук. Руки Фоскари владели теперь всем ее телом, но еще путались в непослушных одеждах. Наконец все это нагромождение материи медленно соскользнуло вниз. И полностью обнажилось тело красавицы. Она стояла, нисколько не смущаясь. Фоскари буквально пожирал ее глазами. Он едва слышно простонал и несколькими рывками сбросил с себя камзол вместе с нижней рубашкой. Еще мгновение – и граф набросился на Лукрецию, поспешно отбросив саблю и развязав тесьму на панталонах.

Теперь он властвовал над телом Лукреции, осыпая его жаркими поцелуями. Широкая, густо поросшая волосами грудь графа вздымалась, у Лукреции вырывался сладостный стон. Ей нравилась роль добычи этого хищника. Он уже был готов к решающему рывку и приподнял Лукрецию, чтобы прижать ее к стене и завершить атаку. Но тут раздался пронзительный крик.

– Подожди, подожди же, мне больно, – простонала Лукреция. – Не надо так быстро, я еще не готова. Ты не даешь мне почувствовать тебя, я хочу ласкать твое тело…

– О Лукреция, ты так хороша…

– Ты чересчур напряжен, тебе надо расслабиться. – Она высвободилась из его объятий и подошла к небольшому столику, где стоял позолоченный кувшин с вином. Она наполнила кубки и подала один графу.

– Выпьем за тебя, Энрико.

– Нет, за нас! Когда мы обвенчаемся, не будет на свете пары, счастливей и могущественней нас!

Лукреция ничего не ответила, лишь едва заметно улыбнулась, словно что-то хотела сказать, но передумала. Фоскари поднял кубок и…

Одним прыжком Клаудиа оказалась рядом с ним и выбила кубок из его рук. От неожиданности граф ничего не понял. Лукреция же забилась в угол. Фоскари тупо уставился на Клаудию, не понимая, каким образом эта женщина возникла перед ним в эту минуту, не сон ли это?

– Вино отравлено, – заявила Клаудиа и взглянула на Лукрецию, в глазах которой застыли ненависть и страх.

– Как отравлено? Почему? – Фоскари по-прежнему не понимал, что происходит.

– Семейство Борджиа уже многих отправило на тот свет таким образом. Ты – не исключение.

– Но меня-то за что? Ведьма!

Фоскари хотел уже броситься на Лукрецию, но сабля Клаудии остановила его.

– Она врет! Не верь ей! Это она – ведьма! Ведь она уже мертва! Откуда она здесь взялась? – взвизгнула Лукреция.

Фоскари перевел взгляд на Клаудию и даже протянул руку, видимо, желая удостовериться, что перед ним не привидение. Клаудиа ударила его по руке, что сразу развеяло последние сомнения графа.

– Но ты ведь мертва! Как ты могла вернуться с того света?

– Очень просто, Энрико. Мне захотелось повидаться с тобой и задать несколько вопросов. Ты не возражаешь?

– Это безумие!

– Успокойся. Тебе сейчас не следует волноваться. Возьми себя в руки. Вспомни, что ты дворянин.

В комнату вошел Рене. Он усмехнулся, увидев нагую женщину, прижавшуюся к стене.

– Рене, последи за ней, она на все способна, будь начеку! – предупредила Клаудиа.

– Но с чего ты взяла, что вино отравлено? – уже спокойнее спросил Фоскари, глядя на ее саблю, готовую предупредить любое его резкое движение.

– У всех у вас плохо с памятью, поэтому вы повторяете ошибки ваших жертв.

– Кто – мы?

– Ты, князь Рокко, барон Контарини…

– Так смерть Альдо Рокко – дело твоих рук?

Фоскари добрался до кресла и сел на краешек, подальше от сабли Клаудии.

– Да, Энрико.

– А Джан Контарини, он разве мертв? Он ведь в море.

– Уже неделя, как он в аду. Ты об этом не знаешь, потому что его корабль еще не доплыл до Венеции.

Фоскари опустил голову, потом взглянул на Клаудию.

– Да, Клаудиа, ты действительно ведьма. Жаль, что мы не разделались с тобой. Кто бы мог подумать, что знатная венецианка станет главарем пиратской банды. Ты знаешь, что тебя ждет?

– Мне все равно. Главное, я воздам должное памяти Себастьяно, и меня совсем не беспокоит людской суд. Меня направляет Господь, и я уже дважды в этом убедилась. Думаю, он не оставит меня и на сей раз.

– А ты изменилась после того крушения маяка.

– Нет, Энрико. Я изменилась значительно раньше, когда узнала правду о том, как погиб мой муж и твой друг Себастьяно Гримальди.

– Ты знаешь?! Но откуда?

– Это долгая история, не будем сейчас отвлекаться, Энрико. И потом это не имеет теперь никакого значения. Ты помнишь, как вы сговорились с Чезаре потопить «Святую Марию» и как эта шлюха пыталась отравить Себастьяно? Ведь она делала все, как теперь. Соблазняла, наливала вина… У тебя короткая память, как у всех отпетых негодяев и безбожников. Я могла не прерывать ваш спектакль, но ты должен умереть от моей руки, и не эта блудница будет судить тебя.

– Ты хочешь мести? Ты, которая всегда поражала своей набожностью, желаешь мне смерти?

– Да, я желаю твоей смерти, ибо твое место давно уже в адском пламени. Но я не могу быть судьей, поэтому пусть Господь сам решит, достоин ли ты смерти. – Клаудиа подтолкнула к Фоскари его ремень с саблей. – Возьми и попробуй еще раз испытать свою судьбу. Может, Господь и сжалится над тобой… – Она приняла боевую стойку, готовая к поединку.

Граф усмехнулся и медленно поднял саблю.

– Да, ты сильно изменилась, Клаудиа. Неужели настолько, что тебе хватает смелости выйти на поединок со мной, выйти один на один?

– Я не одна, и ты тоже. Но у нас с тобой разные покровители.

Они передвигались в центре комнаты, давая друг другу возможность нанести первый удар. Рене все это время следил за ними. Ему не очень понравилась та беспечность, с которой Клаудиа позволила графу взять в руки саблю, и он готов был в любой момент прийти на помощь Клаудии.

Фоскари сделал стремительный выпад, нанося прямой удар, но не достиг цели – Клаудиа отбила его удар.

– Что ж, неплохо, княгиня, – усмехнулся Фоскари, принимая стойку для новой атаки. – Но таким уловкам учат желторотых юнцов. Посмотрим, как вы ответите вот на это!

Он сделал несколько выпадов, но все они были уверенно отражены Клаудией, которая тут же перешла в контратаку, не давая противнику передохнуть. Теперь удары сыпались один за другим – с обеих сторон. Но Клаудиа не торопилась тратить силы, зная, что их у нее меньше. Она больше оборонялась, пользуясь лишь быстрыми контратаками. Натиск Фоскари был слишком сильным, он прижал ее к стене башни, и ей едва удалось избежать смертельного удара. Фоскари рубил наотмашь, не жалея сил, не давая Клаудии передохнуть.

– Ну а что синьора скажет на это, – шутил он на ходу, снисходительно предупреждая о следующей атаке.

Наконец Фоскари объявил, что разминка окончена и он завершает дело. Он приготовился к последней атаке…

– Ну же, девочка, – не выдержал напряжения Рене, – вспомни тот удар, коронный! Наотмашь слева! Граф бросился напролом. И тут Клаудиа ударила слева, ударила с такой силой, что выбила саблю из его рук.

– Эй, стра…жа, – закричал Фоскари и схватился руками за живот.

Клаудиа вытащила из его тела саблю. Струя крови хлынула наружу. Последнее, что он увидел, было лицо Клаудии. Она смотрела ему в глаза открыто и спокойно, как будто они закончили неторопливую приятную беседу. Фоскари побледнел, глаза закатились, и безжизненное тело графа повалилось на пол.

– Все кончено. Пусть теперь Господь позаботится о негодяе! – Клаудиа перекрестилась и повернулась к Лукреции. – Оденьтесь, мадам. Стыдно, – с презрением сказала она.

Лукреция бросилась одеваться. Вид ее был жалок. Ей было по-настоящему страшно. Ведь еще никогда она не чувствовала себя в чьей-нибудь власти, кроме власти брата, с которой давно уже смирилась.

Пока она одевалась, Рене смущенно отвернулся. Лукреция, еще полчаса тому назад очаровавшая графа своими прелестями, не вызывала сейчас никакого желания смотреть на нее. Вся ее красота как бы полиняла.

– Надо уходить, нас могли услышать, – сказал Рене Клаудии, стоявшей у узкого окна и напряженно смотревшей куда-то вдаль.

Солнце позолотило верхушки деревьев, наполнив долину Бренты приветливой свежестью. Княгиня смотрела на эту красоту и думала о том, что такой рассвет она уже видела однажды. Ничего не изменилось, ничего. Тот же лес, то же солнце, тот же туман и та же река…

– А что будем делать с ней? – Рене указал на Лукрецию. – За нее можно получить хороший выкуп в Алжире.

Клаудиа очнулась.

– Зачем? Она нам не нужна. Я не вправе мстить ей, но с ее братом мы еще встретимся. – Клаудиа запахнула плащ и устремилась к выходу. – Рене, пошли. Надо торопиться, уже светает.

Капитан поспешил за ней. Но тут громкие голоса и топот копыт неожиданно нарушили тишину. Рене посмотрел вниз. Десяток всадников торопливо спешивались у подножия дворцовой лестницы. Один из них грубо одергивал остальных и отдавал распоряжения.

– Я, кажется, узнаю этот голос. – Клаудиа насторожилась. Рене почувствовал неподдельный испуг в ее голосе. – Видно, не судьба нам расстаться сегодня с этой Борджиа. Если мы оставим ее здесь, она наведет на наш след своего братца… Это голос Чезаре, я уверена! Приехал посмотреть на хладный труп графа и отблагодарить свою сестрицу. Что ж, его ждет сюрприз. Свяжи ей руки и заткни чем-нибудь рот, только быстро! С ней нам будет спокойнее, если нас вздумают преследовать.

Рене рванулся к Лукреции, заткнул ей рот платком, заломил руки и связал их за спиной.

– Быстрее, Рене, они уже входят в дом. Возвращаемся той же дорогой, через кухню!

Они стремительно спустились вниз. Лукреция упиралась, падала на пол. В конце концов Рене как следует ударил ее по лицу, и она потеряла сознание. Для него было легче перебросить ее через плечо, как вязанку хвороста, нежели волочить за собой по полу. Да и безопаснее.

Вскоре они оказались в саду и той же тропинкой устремились вниз, к берегу, где их ждала шлюпка с верными пиратами, а неподалеку, в устье Бренты, и корабль.

Последним, что услышала Клаудиа за спиной, были крики стражи во дворце и отчаянная ругань Чезаре Борджиа.

17

Венеция, 18 июня 1507 года,

Ка д'Оро.

Синьоре N., замок Аскольци

ди Кастелло

«Я сидел пред очами солнцеподобного и внимал его неторопливым речам. Сначала Баязид восхищался моим поведением при нападении пиратов на судно, привезшее ему дорогой подарок из Африки – невольниц для его гарема. Он тут же посчитал своей обязанностью предложить мне любую из них и делал это так настойчиво, что мне все же пришлось объяснить свой отказ, хотя я и знал, что это вызовет его раздражение. Моя верность супруге была ему не понятна. Когда он услышал, что союз с ней священен, ибо скреплен на небесах нашим христианским Богом, султан рассердился вдвойне – и за отказ от подарка, и за упоминание ненавистной для него нашей веры. Тем не менее, владыка был милостив и снисходителен к моим речам. Очевидно, моя твердость и некоторая безрассудность нравились ему. Ведь это было именно то, что спасло его гарем от захвата пиратами. Правда, его милость в любой момент могла смениться на гнев, и тогда моя жизнь не стоила бы и медного гроша. Но, похоже, сегодня ему хотелось поиграть в снисходительного владыку. Ведь право прощать более сладостно для владыки мира, чем возможность карать.

Баязид сказал, что год назад я, может, и стал бы послом Венеции при его дворе, но судьба распорядилась так, что теперь я его пленник, а венецианцы давно уже прислали другого посла. Но он не хочет, чтобы я чувствовал себя невольником, и пообещал вознаградить мой поступок так, как это было возможно по отношению к неверному. Единственное, о чем не было и речи – это о моей свободе.

Шло время. Султан не забыл своих слов. Он окружил меня роскошью, изысканными яствами, дорогой одеждой. Во дворце со мной обращались так, словно я был знатным пашой или хранителем казны. К моему немалому удивлению, сам Баязид оказался большим поклонником всего европейского, хотя и говорил о христианах с брезгливостью. Он имел во дворце целую коллекцию всевозможных трофеев, отвоеванных у испанцев и итальянцев. Здесь были и картины, и ювелирные украшения, и скульптуры разных эпох… То, что султан не мог захватить, он скупал в Европе через подставных лиц. У себя в покоях он хранил все эти сокровища искусства втайне от непосвященных, боясь прослыть поклонником неверных христиан.

Особый интерес Баязид проявлял ко всевозможным достижениям европейской науки. Он продемонстрировал мне последнее свое приобретение, захваченное на одном генуэзском торговом судне, – часики, уникальные своей миниатюрностью. Он смотрел на сложный механизм и поражался изобретательности немецких мастеров, создавших это чудо.

Султан расспрашивал меня о моем доме, о его архитектуре и интерьерах, о моей библиотеке и коллекции картин. Я чувствовал, что ему нравилось говорить со мной, и сам он оказался интересным собеседником.

Прошло около двух месяцев моего заточения, когда Баязид решил еще раз испытать меня в бою и повелел участвовать в схватке с одним могучим янычаром по имени Селим, на счету которого было по меньшей мере пять сотен голов наших христианских собратьев. Этот великан пользовался особым доверием великого визиря и часто возглавлял отряды янычар, посылавшиеся покарать неверных подданных. Теперь мне предстояло столкнуться с ним в бою. Султан решил отдать мою жизнь на откуп Провидению: если я чего-нибудь стою, то сумею защитить себя; если нет – значит, так тому и быть, ведь я иноверец.

Мне предстояло новое испытание, ниспосланное Господом. Я загадал: если останусь жив, то рано или поздно встречусь с моей возлюбленной супругой. Поэтому ее образ я взял в ангелы-хранители и уповал на него всеми силами своей души.

Не гневайтесь, синьора, но на сем я вновь прощаюсь с Вами, и да хранит Вас Господь».

Абордажную команду на корабле возглавлял французский дворянин, настоящее имя которого никому не было известно. Команда называла его Щеголь. Манеры и костюм этого господина сразу бросались в глаза: синий, расшитый серебром костюм с позолоченными пуговицами; кружева на рукавах, белоснежное жабо и роскошная шляпа с золотой фанфаронкой, украшенная страусовыми перьями. У него были длинные каштановые волосы, голубые глаза, белоснежные зубы, нос с горбинкой, усики и изящные руки. Все это выделяло его среди пиратской публики.

В сражении француз проявлял редкостную отвагу. Клаудиа как-то отметила про себя, что таких виртуозов клинка ей еще не приходилось встречать. Пожалуй, даже Рене, со своей напористостью и храбростью, вряд ли мог противостоять мастерству этого опытного фехтовальщика. Со своими помощниками – двумя отъявленными головорезами – он врывался на борт неприятеля и расчищал дорогу остальным. В бою эти двое прикрывали Щеголя. С правой стороны – испанец Маноло – невысокий мускулистый крепыш. Он прекрасно владел необычным и страшным оружием – боевой дубинкой, с помощью которой мог управиться сразу с несколькими противниками. Слева Щеголя прикрывал здоровенный араб Абдул, вооруженный двумя кривыми ятаганами.

Когда-то Щеголь убил своего старшего брата, считая, что тот несправедливо разделил оставшееся после смерти отца наследство. Он подкараулил несчастного у сарая, где тот развлекался с деревенской девчонкой, запер обоих и поджег. Но рядом оказались свидетели, неплохо заработавшие позже на том, что рассказали эту историю родственникам и окрестным дворянам, жаждавшим мести. Щеголь был вынужден скрываться, и вскоре, в Марселе, он попал к пиратам, с которыми и промышлял по сей день. Дорога назад, во Францию, была отрезана для него навсегда.

– Отдайте эту красотку ребятам. Они будут очень довольны и благодарны вам. – Щеголь сидел на стуле посреди мостика, расправляя складки на кружевных манжетах.

– Прекратите, Щеголь! – Француз был единственным, кого Клаудиа называла на «вы» – как-никак дворянин. – Эта дамочка слишком многого стоит. Пока она на корабле, нам не страшна никакая эскадра. Сейчас она – наш ангел-хранитель, само Провидение послало ее нам.

– Что ты будешь с ней делать, когда мы окажемся на Джербе? – Рене начищал саблю. Клинок сверкал на солнце так, что Клаудиа невольно щурила глаза, глядя на него.

– Не знаю, Рене. До Джербы еще день пути.

Клаудиа действительно пока не знала, как поступить с Лукрецией, но понимала, что сестра Чезаре Борджиа на ее корабле – эта удача, которой непременно нужно воспользоваться.

– Мне кажется, мадам, вы недолюбливаете свою команду. Это не подобает командиру, – продолжал рассуждать Щеголь. – Конечно, эта дамочка – хороший товар, но она не станет хуже, если доставит радость команде. – Он подмигнул в сторону палубы, как бы беря себе в союзники пиратов, которые не слышали их разговора и занимались обычными своими делами – питьем рома и игрой в кости.

– Лукреция Борджиа – моя пленница, и я вправе делать с ней все, что считаю нужным, – заявила Клаудиа.

– Вы ошибаетесь, мадам. Она такая же добыча, как вино или золото, и принадлежит всей команде, – неожиданно повысил голос Щеголь.

– Послушайте, не отвечайте за всю команду. И вообще почему вы так обеспокоены судьбой этой дамочки? Мне кажется, вы недоговариваете чего-то.

– Рене, – Щеголь подошел к нему и по-дружески взял за локоть, – почему она командует нами?

– Потому что она – наш командир, Щеголь.

– И ты с ней? – Рене оттолкнул Щеголя.

– Мне кажется, мсье, вам не дает покоя приличная добыча, что свалена у нас в трюмах. – сказала Клаудиа. – Может, вы хотите выбрать другого капитана? Может, сами хотите стать капитаном?

– Это не мне решать, но, по-моему, Рене не годится для этого. Он слишком сентиментален и проводит все дни напролет рядом с командиром, как будто приклеился к ее юбке.

Рене схватился за саблю, но Клаудиа остановила его.

– А ты помнишь, милый Рене, почему погиб бедняга Краб? – продолжал Щеголь. – Он был храбрым пиратом, но пал не в бою, а от пули командира.

– Краб был слишком заносчив и получил по заслугам, – сказала Клаудиа.

– Прекрати, Щеголь, – Рене взял его под руку. – Неужели мы будем ссориться из-за этой сучки?

– Разве ты не видишь, Рене, что дело не в ней? Он просто хочет стать капитаном, причем именно сейчас, до прихода на Джербу, пока наши трюмы полны добра.

Щеголь отстранился от Рене, давая понять, что на примирение не пойдет.

– Земля! Эй, на мостике, я вижу землю, – закричали с мачты.

– Отлично. Я думаю, это известие успокоило вас, Щеголь. – Клаудиа складывала подзорную трубу и собиралась спуститься с мостика на палубу. – Будем считать, что этот разговор – недоразумение. Вы просто слишком утомились от долгого плавания.

Неожиданно Клаудиа почувствовала, что кто-то обнял ее сзади и шепнул на ухо:

– Быстрее в каюту, я должен кое-что сказать тебе…

Она обернулась и увидела удаляющегося Рене.

Команда готовилась спускать якорь. Все были радостно оживлены, предвкушая предстоящие развлечения.

– Сегодня я распотрошу парочку курочек. – Огромный пират по кличке Тюлень весь сотрясался от хохота.

– Пропью все! Вот будет вечерочек! Ненавижу этих черных арабов, обязательно подстрелю на Джербе хоть одного из них! – хвастался другой.

Квартирмейстер, отвечавший на судне за сохранность и дележ захваченной добычи, отплясывал на палубе какой-то дикий танец, держа в руке бутылку рома. Все его звали Скелет. Он был тощим верзилой с мертвенно-бледным лицом и мутно-зелеными глазами. Скелет всегда носил грязную батистовую повязку на голове и золотую серьгу в левом ухе.

– А я уже знаю, куда завалюсь… – раздался чей-то мечтательный голос. Эти слова вызвали новый приступ хохота.

– К своей чернобровой моржихе!.. – заорал кто-то.

– Смотри, не заблудись, она так же необъятна, как эти чертовы африканские пустыни!.. – рассмеялся другой.

У поклонника «моржихи», отвечавшего на корабле за все имущество, была самая ординарная внешность, но странное сочетание черных волос и рыжей всклокоченной бороды придавало его физиономии необычный вид. Этим, видимо, он и купил одну из самых известных на Джербе шлюх, невероятной полноты женщину по имени Зайра, с которой у него завязался трогательный роман – на смех всем завсегдатаям местных борделей.

Клаудиа последовала за Рене в каюту. Он был явно чем-то озабочен. Сел на стул, но тут же вскочил, видимо, раздумывая, как начать разговор.

– Тебе нельзя сходить на берег, – сказал наконец Рене.

– Я должна. Меня ждет Драгут-раис, у нас уговор.

– Вот как раз ему на глаза тебе попадаться и не стоит.

– Объясни толком, в чем дело!

– Как только ты окажешься на Джербе, он отправит тебя в свой гарем. Или подарит кому-нибудь: Аруджу или даже самому султану.

– Что за бред? У нас с ним уговор. Пиратский уговор! – настаивала Клаудиа.

– Ты плохо его знаешь. Он плевать хотел на эти уговоры. Он же азиат, дикий варвар…

– Откуда ты знаешь?

– Еще до того, как мы отчалили с Джербы, он пообещал мне половину добычи, если я свяжу тебя и привезу в его логово.

– Это правда?

– Клянусь жизнью. Ты думаешь, почему тогда Краб взбунтовался? Он знал об этом, ведь мы вдвоем были у Драгута. Он думал, что я не стану церемониться с тобой. Да и Щеголь брыкается неспроста. Может, он что-то знает об этом, хочет сам получить награду от Драгут-раиса.

Клаудиа подошла ближе к Рене и взяла его за руку.

– Что же ты будешь делать? Откажешься от награды? Драгут щедро заплатит тебе за меня…

Рене заключил Клаудию в объятия.

– Как ты можешь? Я люблю тебя, люблю… Впервые в жизни… Я раньше даже не знал, что это такое. Но теперь я в твоей власти… – Рене целовал ее, не давая опомниться.

Клаудиа не сопротивлялась. Ей нравились его поцелуи, такие искренние и жаркие, и она с радостью отвечала на них.

– Я никому тебя не отдам. Скорее сам пойду к нему на растерзание.

– Что же делать? Драгут сам может заявиться сюда, и тогда нам несдобровать.

– Есть выход! – радостно воскликнул Рене. – Эта птичка славится на всю Италию своей красотой, к тому же она – дочь Родриго Борджиа, первого врага всех магометан. Я уверен, этот азиат будет доволен. Тысячу чертей, он утолит свой голод!

Не дожидаясь ответа Клаудии, Рене выбежал из каюты. Вскоре с палубы раздался жалобный голос Лукреции и гогот пиратов. Судьба герцогини была решена.

Час спустя Клаудиа все-таки спустилась к ней. Лукреция возлежала на деревянной лавке, покрытой холстом, и вид у нее был утомленный. Клаудии даже на мгновение стало жаль герцогиню.

– Ну что же, Лукреция, ты сама решила свою судьбу. Так уж устроен этот мир – всякий получает по прегрешениям своим…

– Ты что, теперь еще и исповедник? Откуда ты взялась? Кто тебе все рассказал, ведь и ты, и Себастьяно… вы умерли. Ты ведьма! – прошипела Лукреция.

– Все очень просто, – усмехнулась Клаудия. – Взгляни на это! – В руке у нее появился голубой сапфир в кулоне, который передал ей когда-то несчастный Джузеппе Фьезоле. – Узнаешь эту вещицу?

– Господи, откуда он у тебя?

– Этому камушку ты обязана своей участью. Если б ты знала его кровавую историю, то не прикоснулась бы к нему. Он давно проклят. Но каждый заслуживает той судьбы, которой удостоен! – Клаудия подошла к окну и без сожаления бросила камень в воду. – Пусть этот сапфир больше не несет людям зла.

Лукреция едва сдержалась, чтобы не броситься на Клаудию.

– Спокойно, Лукреция, – хладнокровно продолжала Клаудиа. – Если не хочешь отправиться вслед за камнем, измени выражение своего лисьего личика и соберись с мыслями.

– Чего тебе еще? – сквозь зубы процедила Лукреция.

– Совсем немного. Я хочу знать, зачем ты хотела опередить меня?

– Опередить? – не поняла Лукреция.

– Да, зачем вы с братом чуть не отравили графа Фоскари? Ведь он был предан Чезаре. Чем твоему братцу не угодил Энрико?

– А почему я должна говорить тебе об этом?

– А какой смысл скрывать, ведь Фоскари мертв…

– Да, Фоскари мертв. Франциск I договорился с итальянцами, отказался от похода на Венецию, и они заключили договор. Так что Чезаре просчитался, и не быть ему хозяином у вас в Республике. А Фоскари обо всем знал, к тому же он сам был не лишен тщеславия… Поэтому брат решил…

– Хорошенькая же у вас компания – одни мерзавцы! – Она подошла к двери и, уже стоя на пороге, с горечью добавила: – Будьте вы прокляты. Оба!