Текст книги "Месть венецианки"
Автор книги: Жанна Лаваль
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)
18
Венеция, 25 июня 1507 года,
Ка д'Оро.
Синьоре N., замок Аскольци
ди Кастелло
«Итак, дорогая синьора, я продолжаю описание своих злоключений на земле османцев. В тот день во внутреннем дворе Топканы все было готово к поединкам. Янычарам – этим лучшим воинам султана – предстояло потешить тщеславие властителя своими воинскими достоинствами.
Баязид восседал на троне. Рядом с ним расположились великий визирь, Шейх-уль-Ислам – духовный глава правоверных, а также казначей Великой империи. Присутствовал и янычарский ага – старший над другими военачальниками. Вместе с остальными дворцовыми вельможами и несколькими десятками янычар они стояли молча, не смея отвлечь повелителя от зрелища жарких схваток. Одни за другими сменялись перед ним сильнейшие из его верных стражей, но он ждал последнюю пару. При моем появлении он оживился и даже немного привстал, чего не могли не заметить окружавшие его сановники. Вслед за ним они тоже забеспокоились.
Я стоял посреди двора, ожидая соперника и чувствуя на себе напряженные взгляды этих богопротивных иноверцев. Они не могли открыто показать свое отношение ко мне, пока этого не сделал султан. Он же молчал и, как мне показалось, колебался. Наконец, прищурившись, он посмотрел в мою сторону и усмехнулся. Это стало сигналом для остальных. Со всех сторон посыпались презрительные выкрики в мой адрес, проклятья и усмешки. Я понимал, что Баязид смирился с мыслью о моей гибели. Он не мог поступить иначе, ведь срок его милости ко мне давно уже истек, и проявление симпатии к неверному могло вызвать подозрение у приближенных.
Моим соперником был воистину гигантский воин, крепко сложенный, с азиатскими дикими и немилосердными глазами, в которых я прочитал безудержное желание немедленно уничтожить меня.
Янычарский ага ударил саблей о щит, оглашая начало боя, и мой противник без промедления набросился на меня. Он был похож на разъяренного зверя. Его удары были такими сильными, что моя сабля искрилась. Я тратил слишком много сил, чтобы отражать удары, но в какой-то момент обнаружил, что удары эти не слишком точные из-за неповоротливости этого великана. Большинство из атак мне удавалось избежать, выскальзывая из-под его руки или делая обманные движения и направляя его удары в ложную сторону. Он сам почувствовал мое преимущество и теперь метался по двору, пытаясь загнать меня в какой-нибудь угол, из которого я не смог бы увернуться. Но его силы тоже были на пределе, и я решил подождать, пока он выдохнется.
Бой продолжался уже около часа, и все вокруг требовали от Селима – так звали этого янычара – решающего удара. Тот был весьма раздражен, более того, буквально взбешен моей изворотливостью и наотмашь бил саблей, рассчитывая если не перерубить меня пополам, то хоть как-то задеть и поранить. Я же, напротив, теперь тщательно выбирал моменты. Постепенно он становился все более неповоротливым и походил на разъяренного, но уставшего испанского быка, который мечется за красной тряпкой из стороны в сторону. Мне удалось ударить его в бок, а затем ранить ногу. Еще одна атака – и его левая рука бессильно повисла вдоль тела. Со всех сторон до меня доносились проклятия…
Еще через полчаса схватки Селим был весь в ранах и кровоподтеках, но все еще находил силы замахиваться на меня саблей и в очередной раз прорезать ею воздух. Удивительно, но на мне не было ни одной царапины. Селим же был весь залит кровью и чувствовал, что силы оставляют его. Наконец, когда отчаяние переполнило его, Селим заорал во всю силу своей огромной глотки: «Убей меня!» Он кинулся в последнюю атаку, размахивая саблей.
Я вонзил клинок ему прямо в живот. Острие пронзило его насквозь, и фонтан крови брызнул из спины, заливая песок. Я ужасно устал, но все же взвалил на себя обмякшее тело. Сделав несколько шагов к трону Баязида, я бросил поверженную жертву к его ногам.
Воцарилась гробовая тишина. Баязид долго смотрел на истерзанное тело Селима. Потом встал и быстро вышел со двора в боковую галерею. Великий визирь хотел было последовать за ним, но не решился и остался у трона. Я стоял среди османских вельмож и, верите ли, синьора, чувствовал, что вся Великая империя лежит поверженная у моих ног. Я бросил саблю и молча покинул поле боя.
Что ж, синьора, вот Вам еще один эпизод моей жизни в далеких и чуждых моему сердцу землях. Простите меня, но я прерву свое повествование, ибо давно уже не был так взволнован, как сейчас. С Вашего позволения, поспешу скорее заняться чем-нибудь, что отвлечет меня от тягостных воспоминаний.
Да хранит Вас Господь».
Драгут-раис возлежал на широких подушках, окруженный красавицами своего гарема. Они услаждали его взор плавными покачиваниями бедер, пластичными движениями рук над головой, томными улыбками. Старик-араб играл для хозяина на тамбуре [7]7
Тамбура – арабский смычковый инструмент типа европейской мандолины.
[Закрыть], напевая в такт своему однообразному бренчанию. Девушки-танцовщицы извивались, всячески стараясь привлечь внимание своего властелина, пресыщенного плотскими усладами. Двое мавров с голыми торсами стояли за его спиной, мерно размахивая опахалами. За окнами раздавались гнусавые крики павлинов.
Драгут-раис скучал. Все его разношерстное воинство было отпущено на отдых. Многие из команды успели пустить корни на Джербе, построить дома и даже заняться ремеслами. Но как только наступал очередной сезон «охоты на море», вся его эскадра тотчас же поднимала паруса. Драгут мечтал о том, чтобы это случилось поскорее, ибо не любил долгого покоя, особенно на суше. В такие дни ему казалось, что он стареет прямо на глазах, и скоро совсем «прилипнет» к своему мягкому ложу. И хотя во время плаваний он порой мечтал о гибком стане жгучей красавицы, сейчас предпочел бы видеть перед собой не этих соблазнительных одалисок, а своих грубоватых собратьев, отпускающих сальные шуточки.
Он привлек к себе одну из девушек, отбросил в сторону тонкую прозрачную вуаль, провел ладонью по атласным бедрам, по талии, поднялся выше, к груди. Девушка томно обняла хозяина и многозначительно заглянула в глаза, но Драгут внезапно отшвырнул ее от себя.
– Все вон, – приказал он. – Принесите мне кальян.
На пороге появился начальник стражи.
– Хозяин, есть новости, – сообщил он.
Драгут едва заметно шевельнул рукой, и начальник стражи, рухнув на колени, подполз к хозяину и прильнул к его уху.
Через несколько мгновений лицо Драгута расплылось в блаженной улыбке. А еще через минуту ему уже помогали одеваться.
Затем он переместился в просторные покои, где, кроме ложа, имелись некоторые предметы мебели, а также кое-какие вещицы из цивилизованной Европы, радовавшие глаз: массивные подсвечники, посуда, несколько статуэток и даже две картины итальянских мастеров. Все это были его трофеи, не слишком его интересовавшие, но напоминавшие о том, что этот дом – лишь временное жилище, что вскоре предстоит новое плавание, и новые корабли, груженные не только ценными тканями, серебром, зерном и винами, но и такими вот изящными вещицами. Сегодня же все эти безделицы играли особую роль. Ведь гость, который вот-вот должен был появиться на пороге, оценит его благосклонность к творениям рук итальянских мастеров, а Драгуту очень хотелось произвести впечатление на этого человека.
Наконец в комнату вошел молодой высокий пират. Его сопровождала девушка, чье лицо было закрыто широким капюшоном. Она, видимо, чувствовала себя неловко и все время отворачивалась в сторону.
– Я ждал тебя. Последние дни только и думаю о тебе и о твоей красотке, – томно произнес Драгут-раис. – Вижу, ты не обманул меня. Открой же личико, звезда моя…
Рене заслонил девушку.
– Послушай, Драгут! То, что ты сейчас увидишь, стоит очень дорого. Дороже, чем ты думаешь.
– Не говори загадками, покажи мне ее.
Рене сбросил капюшон с головы девушки. Драгут-раис так и замер. В комнате воцарилась гробовая тишина.
– Ах ты мерзавец! – заорал он. От злости вены вспучились на его шее, лицо покраснело. – Ты кого мне приволок?! Где венецианка?! Я посажу тебя на кол! Эй, стража!
– Подожди, подожди, Драгут… – поспешно проговорил Рене, отступая к окну, чтобы успеть сказать все до того, как его вышвырнут из комнаты. – Она же прекрасна, может, даже прекраснее…
– Молчать! Эта? Прекраснее? Да это же просто смазливая девица. У нее вид потрепанной шлюхи. Где обещанная венецианка? Где она?! – орал Драгут.
Стражники уже скручивали руки Рене, а он все пытался убедить Драгута.
– Все короли в Европе считают ее самой прекрасной в мире, красавицей, равной которой не сыскать.
– Ты лжешь. Все знают, что самая красивая у христиан – это Лукреция из Рима. Арудж рассказывал, что все ваши герцоги и даже короли с ума по ней сходят. Я бы многое дал, чтобы посмотреть на нее. А такого добра, – он кивнул в сторону пленницы, – у меня и самого в гареме предостаточно. Уведите его и посадите на кол.
– Но послушайте! – Рене зацепился за угол дверного проема, чтобы выиграть еще несколько секунд. – Это же и есть та самая Лукреция, Лукреция Борджиа!
– Что?! – заорал Драгут-раис. – Отпустить его! Лукреция? Это она?
Рене оттолкнул от себя стражников, подошел к Лукреции, взял ее за подбородок и повернул лицом к Драгуту.
– Должен также сказать, что она дочь одного очень богатого в Италии человека. Настолько богатого, что сам османский султан пред ним нищий бродяга.
– И кто же он? – воскликнул Драгут-раис.
– Папа римский! – спокойно произнес Рене.
– Врешь, француз!
– Клянусь всеми Богами, и вашими, и нашими.
Драгут медленно обошел вокруг Лукреции, осматривая ее с ног до головы.
– Теперь я вижу, что она действительно хороша… – В его голосе опять зазвучали сладкие нотки. – Я недооценил тебя, француз. Эта куколка действительно многого стоит.
– Ты прав, за эту рыжую кошечку тебе хорошо заплатит ее папаша. Или ее братец.
«Главное, – думал Рене, – чтобы он не вспомнил о Клаудии». Этот магометанин был совершенно непредсказуем. В конце концов он мог даже потребовать и ту, и другую. И хотя Рене никогда бы не выдал Клаудию, ему совсем не улыбалось окончить свои дни на колу у этого головореза.
– Да, я мог бы получить за нее много золота, очень много, но… – Драгут-раис задумчиво погладил свою вечно всклокоченную бороду. – Но золота у меня и так в достатке, другое дело, чтобы со временем его не стало меньше. Я принимаю решение подарить эту крошку Баязиду. Султан будет в восторге, ведь она – дочь папы! Как тебе нравится моя идея?
– Теперь она твоя, делай с ней, что хочешь, а я, пожалуй, отправлюсь к своей команде.
– К своей венецианочке? – захохотал Драгут. Он подошел к Лукреции и провел ладонью по ее щеке. Она брезгливо поморщилась и, размахнувшись, влепила ему пощечину. От неожиданности тот отступил на шаг, но тотчас же пришел в себя и набросился на пленницу.
– Ах ты, мерзкая девка! Ты у меня быстро отвыкнешь от этих замашек!
Он схватил ее за волосы и поволок куда-то, не обращая внимания на истерические вопли Лукреции. Воспользовавшись этой сценой, Рене медленно прошел сквозь стражу и бросился прочь, подальше от этого дворца-крепости.
19
Венеция, 9 июля 1507 года,
Ка д'Оро.
Синьоре N., замок Аскольци
ди Кастелло.
«Итак, синьора, я продолжаю свой рассказ, выполняя данное Вам обещание. Не забудьте же и Вы свое слово – поведать мне о судьбе супруги моей, Клаудии. Я уже отчаялся найти разгадку ее загадочной смерти и теперь уповаю только на Вас. Итак, возвращаюсь к своему повествованию.
После боя с янычаром Селимом жизнь моя совершенно изменилась. Султан теперь уже открыто благоволил ко мне и произвел в ранг начальника внутренних покоев султанского дворца. В моем ведении находились несколько дворцовых помещений – личные покои султана, покои его матери и детей, а также покои Малого дворца – гарема Баязида, в котором жили его наложницы. В иерархии придворных чинов это была одна из самых высоких должностей. Обычно безопасность султана в его покоях доверялась военачальнику из подразделения придворной гвардии янычарского корпуса, но после моей победы в схватке никто не смел упрекнуть Баязида в том, что его покои охраняет неверный. Я находился в чрезвычайно странном положении. У меня была немалая власть, я имел права распоряжаться людьми, включая благородных османцев. Но все это было допустимо лишь в рамках Топканы – султанского дворца, выпускать из которого меня категорически запрещалось. Я оказался в золотой клетке.
Потекли дни моей службы у властителя Османской империи, но мысль о возвращении на родину не покидала меня ни на минуту. Можно было бы, конечно, попытаться совершить побег. Но Стамбул – не африканская пустыня, меня бы мигом отыскали и схватили. Поэтому я принялся ревностно исполнять свои новые обязанности, терпеливо ожидая, когда же случай сам преподнесет мне возможность покинуть Топкану.
Баязид время от времени уговаривал меня свершить шаг, который совершенно бы изменил мое положение в империи турок. Действительно, отрекшись от христовой веры и приняв ислам, я стал бы полноправным османцем, и Баязид не уставал уговаривать меня сделать это, обещая райские перспективы. Своим вкрадчивым медоточивым голосом он хвалил мои достоинства и считал за честь и великую радость иметь в услужении такого подданного, как я. Его натиск особенно усилился, когда был уличен в предательстве и обезглавлен управитель Трапезунда. Это была вторая по важности должность после личного султанского наместника. Султан хотел видеть меня на этом месте, ведь Трапезунд являлся ключевым торговым городом империи. Мне бы подчинялись местные феодалы, военный корпус, вся имперская иерархия. Но я знал, что, окажись я на этом месте, моя судьба уже навсегда была бы связана со страной полумесяца. Предав же свою веру, я отрекся бы от всего, что оставил на родине, отрекся бы от сокровенной мечты увидеть ее вновь, отрекся бы от моей супруги, которую безмерно любил. Поэтому я продолжал настойчиво отказываться от благодеяний Баязида, рискуя вызвать его немилость.
Возможно, что терпеливым расположением султана я был обязан еще и тому, что его мать была гречанкой и втайне покровительствовала христианам. И хотя факт этот был окутан какой-то тайной, все знали историю ее знакомства с отцом Баязида – султаном Мехмедом Вторым, покорителем Константинополя. Во время его похода против Багдада в одном селении он встретил красавицу Марию, дочь греческого священника. Мучимый жаждой и обливаясь потом, султан попросил у нее напиться. Три раза подавала ему девушка воду. В первый раз в воде плавал лист; во второй – она, как бы случайно, угодила в нее пальцами. Султан сердился и выливал воду на землю. На третий раз он, наконец, выпил воду, выразив при этом свое возмущение ее неосторожностью. Ответ Марии поразил его: «Султан, – сказала она, – ты был разгорячен, и холодная вода могла повредить тебе». Вскоре султан женился на девушке, и от этого брака родился Баязид.
Теперь, будучи уже довольно пожилой женщиной, Мария не забывала своих сородичей, выпрашивая у сына льготы и послабления для них. Я не раз беседовал с ней, она – мудрая женщина. Представьте, синьора, какая странная судьба – быть матерью самого истового мусульманина, самого беспощадного гонителя христиан, а в душе продолжать молиться христианскому Богу, прося у него защиты для сына.
Так или иначе, я вновь набрался терпения, исправно выполняя свои обязанности. И вновь молил Бога о том же – о даровании мне свободы, о том единственном шансе, в который я верил и верой в который жил все эти дни.
Что ж, синьора, на сем я вновь прощаюсь с Вами до следующего моего послания.
Да хранит Вас Господь».
– Болваны, неужели вы думаете, что мы не обойдемся без нее? Ей нет дела до нашей прибыли, у нее свои цели. Мы и без нее заработали бы столько же! – Щеголь стоял на бочке, призывая команду сместить капитана.
– А как же Рене? – раздался голос из толпы.
– Рене, конечно, отличный капитан, но он у нее на удочке и не может отвечать за себя. Эта баба окрутила его! Нам нужен новый капитан, который бы думал о команде и добыче, а не о бабе!
– Ах ты, мокрая селедка, сто чертей тебе в глотку! Мы с Рене столько испанцев укокошили, столько итальяшек перерезали, а теперь ты его со счетов сбрасываешь? К акулам Щеголя!!! – заорал штурман по кличке Эль. Обычно немногословный, мрачный пьяница, он оживлялся лишь после стакана рома или эля. Но судьба дорогого его сердцу капитана всполошила старого морского волка не меньше, чем все остальные привычные ему радости. Пираты опешили от его неожиданного поведения. Они уважали старика за то, что никто не мог лучше его проложить курс, определить положение в море по звездам или войти в прибрежную гавань и тут же отыскать якорную стоянку.
Эль подскочил к Щеголю, схватил его за грудки и поволок с бочки. Но тут же Маноло – ближайший сподручный Щеголя – схватил штурмана и оттащил в сторону. Пираты трусливо наблюдали, как этот головорез расправляется с беспомощным стариком. Маноло обхватил его, молниеносно полоснул несчастного ножом по горлу и бросил тело Эля за борт.
Щеголь, как ни в чем не бывало, расправлял свое безупречно белое крахмальное жабо.
– Итак, кто со мной, пусть подойдет, остальные – идите к своей куропатке в каюту. Пусть она вас обласкает. – Он выхватил пистолет и выстрелил в воздух. – Выбираем нового капитана, кто за меня?!
Воцарилось гробовое молчание. Несколько секунд все стояли не шелохнувшись.
– Щеголь прав… – осторожно протянул Скелет и шагнул в его сторону.
– Черт с тобой, я тоже… – раздался еще один голос.
Это был корабельный плотник, англичанин Рик Мортон, крепкий жилистый парень, известный среди команды не только своим мастерством, но и редкостной трусостью, которая, впрочем, прощалась ему, ибо в его хозяйстве всегда порядок – мачты отремонтированы, гнилые доски заменены, расшатавшиеся – закреплены.
Постепенно все окружили своего нового предводителя, кроме одного – Тюленя, старого пирата, сущего дьявола. Он стоял один, злобно глядя на Щеголя. Тюлень всегда держался в тени, но с ним все считались. Этот грузный человек с красным одутловатым морщинистым лицом, обезображенным оспой, славился тем, что в бою оставлял вокруг себя целую гору трупов, после чего невозмутимо раскуривал трубку и оплакивал загубленные им жизни, молясь за их достойную участь в лучшем мире. Он всегда носил выцветший фиолетовый кафтан с оборванными пуговицами и синюю фетровую треуголку с окантовкой; пальцы же его были унизаны перстнями с драгоценными камнями. Длинные сальные волосы он заплетал в две косы. Тюлень очень редко разговаривал и почти не ругался, но его молчание носило такой зловещий оттенок, что все содрогались от ужаса, когда оставались с ним наедине. Когда он появлялся на палубе, обычно все разговоры прекращались и даже самые отчаянные головорезы боялись встретиться с ним взглядом.
Тюлень молчал, и эта тишина становилась невыносимой. Щеголь даже побледнел под взглядом Тюленя. От его лихости и отваги и следа не осталось. Он не мог расправиться с этим старым морским волком так, как только что Маноло расправился с Элем – Тюлень был единственным на корабле, кого Щеголь боялся по-настоящему.
– Послушай, Тюлень, не упрямься. Мы все уважаем тебя, но не становись против команды, – с деланной улыбкой проговорил Щеголь. – Думаешь, ты умнее всех? Или эта венецианская птичка и тебя околдовала?
– Ты забыл наши законы, Щеголь, – ответил Тюлень. – Чтобы стать капитаном, надо заслужить это делом.
С этими словами он вытащил из-за широкого пояса огромную саблю. Это никак не входило в планы новоиспеченного предводителя.
– Ты совсем сдурел, Тюлень. Хочешь, чтобы из-за тебя мы все здесь перегрызлись?
– Ты трус, Щеголь, – невозмутимо продолжал Тюлень. – Ребята пропадут с тобой.
– Хватит болтать, становись на мою сторону – и дело с концом. Нас ждет хорошая добыча!
В этот момент на Тюленя обрушилась большая сеть. Это дружок Щеголя, араб Абдул, исхитрился незаметно подкрасться сзади. Щеголь тут же подскочил и принялся остервенело пинать Тюленя сапогами, Маноло и Абдул присоединились к нему. Когда накрытый сетью Тюлень утихомирился, Щеголь приказал:
– Бросьте его в трюм к этой куропатке, пусть там вдвоем и веселятся.
Абдул поволок Тюленя в трюм. Щеголь же принялся по-хозяйски распоряжаться на корабле. Ему следовало поторопиться, ведь появись на палубе Рене – неизвестно, как повела бы себя команда. Поэтому он дал приказ сниматься с якоря.
– Что стоите, болваны, думаете, добыча сама пришвартуется к нашему борту? Все по местам, отходим!
Сначала неохотно, а затем с привычной сноровкой пираты рассыпались по палубе и по мачтам, готовя судно к новым подвигам.