Текст книги "Гусар на крыше"

Автор книги: Жан Жионо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц)

ГЛАВА VI

Здесь были уже настоящие баррикады. Дорогу перекрывали телега, бочки, опрокинутый шарабан.

Из-за укреплений появился толстяк в сюртуке, с охотничьим ружьем на перевязи.

– Стой! – крикнул он. – Прохода нет. Мы не впускаем к себе никого, слышите, никого. Сопротивление бесполезно.

Последние слова очень обрадовали Анджело, и он продолжал двигаться вперед. Было еще достаточно светло, чтобы он мог наблюдать, как искажается невыносимым ужасом бледное лицо, обрамленное пышными котлетами бакенбард. Толстяк стремительно скрылся за баррикадой.

Тотчас же над ее гребнем показалось четыре или пять ошеломленных физиономий.

– Куда вы идете? Не подходите! – раздались не слишком уверенные голоса. – Что вам здесь надо?

– Я много слышал о вашей красоте, – едва сдерживая смех, ответил Анджело. – Я хочу лично в этом удостовериться.

Этот ответ, кажется, напугал их еще больше, чем само присутствие всадника.

«Это все лавочники, а тот, в сюртуке, скорее всего, лакей», – подумал Анджело.

– Послушайте, вы же наверняка славный малый, – промямлили из-за баррикады серые трясущиеся щеки.

– Я самый скверный малый на свете, – ответил Анджело. – И тот, кто имел со мной дело, немедленно в этом убеждался. Уберите бочки, сойдите с дороги и пропустите меня. Или я перепрыгну через ваш забор, и тогда берегитесь!

Говоря это, он заставлял гарцевать свою усталую лошадь. И хотя она подчинялась ему без особого энтузиазма, ее повороты и жалостное ржание (Анджело, увлекшись, довольно сильно дергал за поводья) вызвали смятение в крепости.

Головы исчезли, а на их месте появился нацеленный на него ствол ружья.

«Они там уже наложили в штаны со страху. Надо им помочь».

Он выстрелил в воздух и невозмутимо двинулся к миндальным деревьям на склоне холма.

Через десять минут он уже был в садах у стен города.

– Ну вот, старина, ты и свободен, – сказал Анджело коню.

Он снял седло и уздечку и, дружески хлопнув по крупу освобожденную от упряжи лошадь, отпустил ее на волю. Упряжь же спрятал в кустах. Пройдя через заросли тростника, он вышел на капустное поле, перешел ручеек, от которого очень скверно пахло. Миновав большую кожевню, он оказался на бульваре. Фонари были зажжены.

Его обожженное солнцем лицо было стянуто коркой засохшего пота. Он остановился у водоема, чтобы умыться. Но едва он опустил руки в воду, как кто-то грубо схватил его за плечи и потащил назад, в то время как чьи-то сильные руки безжалостно его связывали.

– Еще один попался, – заорал кто-то прямо ему в ухо.

Анджело яростно пытался вырваться, отбиваясь ногами от сыпавшихся на него кулачных ударов. Но силы были неравными: ему связали ноги, бросили на землю и крепко держали. Он слышал, как кто-то говорит:

– Он вышел из-за кожевни.

– Обыщите его.

– У него пистолеты.

– Отберите у него пакеты с ядом.

– Он, должно быть, бросил их в водоем.

– Тогда выпустите из него воду.

– Один из его пистолетов разряжен и пахнет порохом.

Наконец, кто-то сказал:

– Размозжите ему голову.

Анджело уже видел занесенный над его головой нож, но вдруг все начали говорить одновременно, толкаться вокруг него; в то же время послышались глухие удары: кто-то пытался вышибить затычку из бассейна.

Ближайший фонарь находился все-таки достаточно далеко, и он не мог понять, с кем имеет дело. Ему показалось, что это рабочие. На всех были кожаные фартуки.

– Ну ты, вставай, – сказал кто-то, ткнув его ногой в бок. Тотчас же его приподняли и так резко поставили на ноги, что у него загудело в голове.

Наконец-то он смог разглядеть окружавшие его лица: они были совсем рядом и изрыгали проклятия.

Вблизи это были не страшные, а просто искаженные ужасом лица. Один из рабочих, крепко сбитый тридцатилетний мужчина с вьющимися волосами и большим носом, бился в истерике: он бегал около группы людей, державших Анджело, наносил удары кулаком в пустоту и кричал неожиданно визгливым женским голосом:

– Это он. Повесьте его! Это он. Повесьте его! Смерть ему! Смерть ему!

Глаза у него вылезали из орбит. В конце концов у него от ярости перехватило дыхание, и он зашелся в кашле. Потом он подбежал и плюнул Анджело в лицо.

После долгих споров и новой толкотни, вызванной попытками человека с большим носом ударить Анджело кулаком, одержал верх грубый, мрачный, очень спокойно говоривший голос, и толпа сдвинулась с места. Она спустилась по бульвару, вошла в город, свернула в узенькие улочки. Анджело успел заметить большие и очень красивые двери домов и внезапно открывавшиеся ставни. За ним теперь шло более ста человек. К счастью, очень узкие улицы не позволяли им окружить жертву. Но из толпы по-прежнему раздавались визгливые истерические крики.

– А вы не трус, сударь, – сказал на ухо Анджело грубый мрачный голос, – но поспешим, если вы хотите избежать участи вашего предшественника.

То, что Анджело оказался в состоянии заметить красоту дверей, вернуло ему самообладание.

– Я не спешу, – ответил он. Но тотчас почувствовал, что его тащат. И несмотря на сопротивление, его втолкнули в караульное помещение, куда он почти влетел. Двое жандармов, опрокинув скамейки, бросились к двери и заперли ее на засов.

Человек, говоривший на ухо Анджело, вошел вместе с ним.

– Уф! Ну, этот счастливо отделался, – сказал он своим густым голосом. – Если бы не я, с ним бы тоже разделались.

Это был худой, темноволосый человек; он держался прямо, по-военному невозмутимо.

По другую сторону стола, освещенный шестью свечами, вставленными в два канделябра, сидел еще один человек, весьма воинственного вида, несмотря на обвивавший его шею великолепный шелковый галстук; лицо над галстуком было разрезано от щеки к щеке длинным зазубренным на носу шрамом.

«Это старый сабельный удар», – подумал Анджело. Он никогда не видел ничего более прекрасного, чем этот шрам. Носком сапога он поднял опрокинутую жандармами скамейку.

– Не выношу этих бездельников, – сказал шелковый галстук.

Суматоха на улице продолжалась. Раздавались крики: «Смерть отравителю!» Визгливый голос приближался к двери. То ли этого бесноватого подталкивали, то ли он сам пробивался вперед. Теперь он перешел на ораторский тон:

– Он бросил яд в водоем около монастыря францисканцев. Это заговор против народа. Это иностранец. У него барские сапоги.

Человек в шелковом галстуке взглянул на сапоги Анджело.

– Он подкуплен правительством.

Человек в шелковом галстуке встал и пошел к двери. Он отстранил жандармов и остановился на пороге.

– А тебе, – сказал он, – тебе кто платит за то, что ты валяешь дурака? С последней почтой ты получил триста франков золотом и письмо из Парижа, копия лежит у меня на столе. Так скажи-ка нам, кто тебе платит, Мишю?

– Холера – это только предлог, чтобы травить бедных людей, – завопил бесноватый.

«Он, конечно, сумасшедший, – подумал Анджело, – но я найду его и убью».

– В предлогах нет никакой нужды, – ответил человек со шрамом, – вы давно считаете себя достаточно взрослыми, чтобы гадить в собственные колодцы. Закройте дверь, – сказал он жандармам, – выпустите потроха из этой сволочи, если он посмеет открыть дверь и войти…

– Мы с тобой еще поговорим, недорезанный, – крикнул кто-то.

– К вашим услугам, – ответил человек со шрамом.

Он снова сел за стол. Анджело восхищался им. Он хотел бы быть на его месте. Он не привык, чтобы его защищали. Если бы этот человек сейчас заговорил с ним, он с удовольствием признался бы ему, кто он и что собирается делать. И рассказал бы все это тоном светской беседы.

Но в этот момент жандарм стукнул ладонью по скамье и предложил ему сесть.

– Где они его схватили? – спросил шелковый галстук.

– У водоема перед монастырем францисканцев, – ответил мрачный голос. – Он мыл руки.

– Самое забавное, – сказал шелковый галстук, – что префектура полиции пытается убедить нас, что она в это верит. А может быть, она нарочно морочит людям голову?

– Если это действительно так, – сказал мрачный голос, – то я думаю, что все пойдет много быстрее.

– Ну, на мой взгляд, все и так идет достаточно быстро, – ответил шелковый галстук. – Жандармы, – добавил он, – возьмите скамейку и сядьте у двери с той стороны. Держите карабины наготове и не зевайте.

– Подойдите, – сказал он Анджело, когда жандармы вышли. – У вас есть документы?

– Нет, – ответил Анджело.

– Вы француз?

– Нет.

– Пьемонтец?

– Да.

– Скрываетесь по политическим мотивам?

Анджело не ответил.

– Он не трус, – сказал человек с мрачным голосом. – Он без единого звука отбивался от них ногами.

– О! Тогда это священник, – сказал шелковый галстук.

– Да, – ответил мрачный голос, – только я не верю в крысиный яд в дароносице. [8]8
  Этот полный аллюзий диалог целиком построен на игре слов. Он характерен для стиля позднего творчества Жионо. Например, упоминание о телескопе вызывает ассоциацию с понятием «видеть», а оно в свою очередь соединяется с идеей цвета и объясняет появление в диалоге фразы о цвете пчел. (Пчелы в этом контексте символизируют монархическую власть.)


[Закрыть]

– Ты что, сомневаешься?

– Еще бы!

Человек в шелковом галстуке снова оглядел Анджело с головы до ног.

– Держу пари, если поставить этого типа в последнее каре при Ватерлоо, он бы не подкачал.

– Ты читаешь мои мысли, – ответил мрачный голос.

– Да, но что делать, чтобы сохранить порядок? Тем более что все летит к черту, как в сражении при Лейпциге.

– Это точно! Кругом царит понос.

– Не переживай, – ответил галстук.

– Можно попробовать взглянуть в телескоп. И тогда такое увидишь, – возразил мрачный голос.

– И какой будет цвет? – спросил галстук.

– Цвет пчел, – ответил мрачный голос.

– Неглупо. Ты знаешь, что есть циркуляр за подписью Жиске? [9]9
  Речь идет о циркуляре, подписанном в 1832 г. префектом парижской полиции Жиске. В нем опровергались распространявшиеся в народе слухи о том, что холера якобы была вызвана сознательным заражением источников, практикуемым правительством для того, чтобы отвлечь внимание людей от острых политических проблем.


[Закрыть]

– Ну и что там?

– Так, всякие истории.

– В каком духе?

– В духе этих типов на улице.

– Это тем более меня укрепляет в мысли о «цвете пчел».

– Да, тогда становится понятной позиция Жиске.

– И золото Мишю тоже, – добавил мрачный голос. – Монеты были новые, а новые монеты идут от того, кто их чеканит. Так я думаю.

– Это глубоко.

– Не глубже, чем колодец, где Истина принимает сидячую ванну.

– Так что будем делать?

– Надо дать ему возможность удрать через заднюю дверь.

В течение всего этого разговора Анджело неотвязно думал о полученных ударах. Он был буквально вне себя от ярости при мысли, что эти подонки избили его и волокли по земле. «Они плюнули мне в лицо», – без конца повторял он, мысленно перебирая все возможные способы отомстить. Погруженный в эти мысли, он не замечал окружающего, что придавало ему несколько высокомерный, однако не лишенный благородства вид.

– Следуйте за этим человеком, – сказал ему персонаж с шелковым галстуком.

А поскольку Анджело не двигался, он повторил:

– Сделайте одолжение, сударь, следуйте за этим человеком.

Анджело слегка кивнул головой. Первого обращения он просто не слышал.

– Вы очень хорошо держались, – сказал ему мрачный голос, пока они шли по длинному коридору.

Человек с мрачным голосом встал на табуретку и задул керосиновую лампу, висевшую в углублении стены. Он открыл дверь, которая вела в сады, осторожно выглянул, внимательно прислушался к звукам, раздававшимся справа и слева. Из сада доносилось лишь умиротворяющее пение древесных лягушек.

– Никогда не знаешь, чего ждать от этих трусов, – сказал он. – Они до того хитры!.. Ничего, путь свободен, пойдемте. Главное, не зацепиться за шпалеры.

– Я абсолютно ничего не понимаю, – сказал Анджело. – Я не понимаю, почему я должен прятаться. Я никому не причинил зла.

– Тише! Никогда не следует говорить о своей невиновности. Если вам нужны убийцы, берите трусов. Они пойдут с охотой, потому что это их успокаивает. Пока они убивают, они не думают о своем страхе. Осторожно, не наступите на капусту.

Они шли через огород.

– Никогда у меня не будет потребности убивать, – сказал Анджело. – Такая необходимость возникала только раз, и я сам с этим справился.

– Ну так и не надо в доме повешенного говорить о веревке, – ответил его проводник. – А теперь идите за мной след в след: тут у меня грядки фасоли.

Наконец они дошли до изгороди, сквозь которую виднелась пустынная улица, освещенная красным фонарем.

– Я сейчас открою вам дверь, – сказал Анджело его проводник и добавил с солдатской простотой, положив руку ему на плечо: – Вы даже не представляете, сколько еще во мне революционного пыла. Можете мне поверить, что, несмотря на мой возраст, я хоть сейчас готов на баррикады. Так вот, если я вам говорю «потише!», значит, надо потише. Холера, конечно, свинство, но есть свинство и похуже. А потому не геройствуйте.

– Так в чем же все-таки дело? – спросил Анджело.

– Кое-кому заплачено за распространение слухов о том, что колодцы отравлены по приказу правительства. Теперь понимаете?

– Это подлость, – сказал Анджело.

– Но поскольку она рассчитана на подлецов, то расчет точен, – возразил мужчина.

Он открыл калитку:

– Направо вы выйдете в город, налево – в поле. Всего доброго, сударь.

Анджело пошел направо. За фонарем улица сворачивала к конюшням, от которых хорошо пахло конским навозом. Воспользовавшись тем, что он оказался в темноте, Анджело проверил содержимое своих карманов. Он рассовал свои вещи в три брючных кармана. В одном был пистолет, который он разрядил в воздух перед баррикадой, в другом – носовой платок и три маленьких сигары. В заднем кармане был заряженный пистолет и тридцать луидоров. Он пересчитал монеты.

«Если бы я не вел себя как мальчишка перед этими трясущимися за бочками мещанами, у меня бы остался не один, а два выстрела, – подумал он. – Прав этот солдат, который теперь стал полицейским… Незачем геройствовать. Из-за того, что я поддался желанию пустить пыль в глаза, я теперь могу убить только одного из этих подонков. Я смою оскорбление, только если убью того, кто плюнул мне в лицо». Он не мог избавиться от мысли о мщении.

Улица выходила на бульвар, обсаженный громадными вязами, откуда доносились удивительные трели соловьев. Соловьи порхали с ветки на ветку, преследуя друг друга, а листва потрескивала, словно под ударами града. Под густыми сводами вязов Анджело насчитал семь фонарей. Было еще не поздно. На колокольне только что пробило девять. Но на бульваре не было ни души.

«Мне надо поскорее добраться до Джузеппе, – сказал себе Анджело. – Думаю, мне нужно подняться к колокольне с железным куполом, под которой есть проход».

Чтобы оставаться в тени, он старался держаться поближе к стволам вязов.

Вдруг с соседней улицы послышался грохот и скрип тяжело нагруженной телеги. Он спрятался за дерево и увидел двух мужчин с высоко поднятыми факелами. За ними тащились дроги, запряженные двумя ломовыми лошадьми. Рядом шли еще несколько человек, одетых в белые балахоны, с заступами и лопатами. Они тоже несли факелы. Они везли гробы и просто завернутые в простыни трупы. С телеги свешивались ноги, руки, головы, болтающиеся на худых, дряблых шеях. Процессия прошла мимо дерева, за которым прятался Анджело. Могильщики с безмятежным видом шагали рядом с телегой. Некоторые из них покуривали на ходу трубки. В одном из домов, стоящих вдоль бульвара, открылись ставни, и похожий на мяуканье женский голос стал кричать и звать. Один из могильщиков ответил:

– Подождите следующую телегу. У нас полно.

Соловьиное пение по-прежнему гремело в трепещущей листве.

Анджело пропустил вперед телегу и пошел следом. В воздухе застыл сладковато-приторный запах.

Наконец он добрался до увенчанного железным куполом портала, который выходил на темную улочку. Все дома были заперты. Только шагах в пятидесяти светились стеклянные двери какой-то лавочки. Анджело вспомнил, что Джузеппе как-то говорил ему об одном кабачке в этих местах. «Если это тот самый, – подумал он, – то я зайду спросить бутылку вина». С тех пор как он съел цыпленка в Пэрюи, у него маковой росинки во рту не было. Но больше, чем голод, его мучила жажда, так что даже курить не хотелось. «Я еще спрошу, где находится дом Джузеппе, я думаю, он где-то недалеко».

Это действительно была винная лавка, освещенная только одной лампой. Сквозь стекла Анджело увидел несколько мужчин, стоявших у стойки. Он толкнул дверь. После долгих церемоний ему подали вина. Хозяин смотрел на него испуганными глазами, словно кот, сунувший лапу в раскаленные угли. Мужчины за стойкой, если судить по их осыпанным отрубями колпакам, были пекари. Они тоже уставились на Анджело круглыми глазами, когда тот стал жадно пить прямо из бутылки.

Анджело не понимал, что для хозяина и этих мужчин, которые молча пили, когда он вошел, привычные жесты, компания, собравшаяся за бутылкой вина, как это бывало до эпидемии, да и самый вкус вина, предвещавший забвение всех забот, были лишь средством хоть на время отогнать страх. Неожиданное появление незнакомого человека разрушало иллюзию. Кроме того, надо признать, что его манера пить прямо из бутылки тоже казалась подозрительной.

Его осмотрели с головы до ног, и у одного из пекарей хватило присутствия духа, чтобы обратить внимание на сапоги Анджело. Он тотчас же поставил стакан и вышел. Едва оказавшись на улице, он бросился бежать.

Анджело пребывал в том состоянии, когда для человека, наконец удовлетворившего долго мучившую его жажду, гораздо важнее перевести дыхание и облизать пересохшие губы, чем глазеть по сторонам. Он не видел, как вышел один из мужчин, но, однако, заметил лицемерно приветливые взгляды и спрятанные в усах улыбочки оставшихся. Он нахмурился и сухо спросил, сколько он должен, бросил хозяину пол-экю, так что монета покатилась по столу. И пока остальные невольно следили за движением монеты, выскочил на улицу.

Его настолько встревожили лицемерные взгляды и улыбки, что он не решился сразу же свернуть в темную улочку. Тотчас чья-то рука вцепилась ему в рукав, разрывая рубашку, а глухой, полный ненависти голос сказал: «Это отравитель».

Анджело побежал. «А сейчас, – думал он, – главное не попасться снова. Иначе этот славный полицейский, который дал себе труд вывести меня через свой огород, будет иметь все основания считать меня идиотом. Если бы у меня был не один, а два патрона, я бы позволил себе роскошь отправить одного из этих подонков кушать корни сирени».

Они мчались за ним по пятам. В сандалиях, хорошо ориентируясь, несмотря на темноту, в знакомых им местах, они бежали быстрее, чем он. Не раз уже чьи – то руки вцеплялись в него, снова разрывая рубашку. Анджело наугад ударил ногой в темноту и угодил каблуком прямо в чей-то живот.

Мужчина заржал, словно раненая лошадь, и рухнул. Анджело сумел оторваться от своих преследователей, бросился направо и тотчас же свернул на другую, ведущую вниз, под своды, улицу.

Он бросился бежать со всех ног, мысленно повторяя: «Только бы не оказаться в тупике. Теперь это вопрос жизни или смерти. Тогда ведь мне придется убивать». Эта мысль успокоила и даже ободрила его. Он остановился, взял поудобнее в правую руку свой разряженный пистолет. «Если я изо всех сил нанесу удар стальным дулом сверху вниз, и если мне еще удастся попасть по голове, то я уложу голубчика. Так из дичи я могу превратиться в охотника и не удирать, словно загнанный кролик. Все зависит от меня. Я спрячусь в углу за дверью. Если я одному или двоим проломлю голову – а они этого заслуживают, – то другие одумаются. Ну а если нет, тогда уж я буду стрелять. И помогай мне Бог… Дорого они мне за все заплатят». Он был на седьмом небе от счастья.

Он затаился. Вскоре он услышал шарканье сандалий, осторожно спускавшихся вниз по улице. Его преследователи прошли мимо него на расстоянии вытянутой руки. Их было человек десять. Один сказал тихо:

– Ему что, правительство платит за сапоги?

– Ну а кто же еще? – ответил другой голос.

«И это народ», – подумал Анджело. Это удержало его руку. «До чего же мерзок был этот тихий голос. Он не мог скрыть зависти к моим сапогам. Теперь понятно, почему они считают меня способным на это. Не может быть, чтобы они были искренни», – добавил он, немного подумав. [10]10
  Это речь аристократа, хоть и карбонария, и к тому же очень молодого. (Примеч. авт.)


[Закрыть]

Он совершенно не думал о грозившей ему опасности. Люди в сандалиях дошли до конца улицы, но, ничего не услышав, немного посовещались и кого-то позвали. Им откликнулись с соседних улиц. Потом они заговорили в полный голос, и Анджело понял, что они решили перекрыть все выходы из квартала.

– Он наверняка здесь, – сказал властный голос. – Что же, вы позволите, чтобы правительство, которое хочет смерти рабочих, травило вас, как бездомных собак? Возвращайтесь и ищите как следует. Он нам нужен.

«Ну что ж, тем хуже. Значит, придется кое-кого отправить на тот свет, – сказал себе Анджело. – Наверняка кое-кого все это очень забавляет».

Он взял заряженный пистолет в правую руку, а пустой зажал в левой.

Он плотно прижался к стене и вдруг почувствовал, что доски, на которые он опирался, поддаются. Это была неплотно закрытая на щеколду дверь.

Чутко прислушиваясь к шарканью сандалий, Анджело сунул пистолет под мышку и попытался повернуть деревянную ручку. Дверь открылась, он вошел, закрыл ее за собой и, затаив дыхание, замер в темноте.

Он долго прислушивался к звукам, доносившимся с улицы. Но, обыскав все (Анджело слышал, как они ощупывают дверь, чтобы убедиться, что его тут нет), его преследователи, громко разговаривая, остановились в конце улицы, чтобы караулить его.

Он прислушался к звукам в доме. Дом, без сомнения, был пуст. Он высек огонь и подул на фитиль своего огнива, чтобы хоть немного осмотреться. Насколько он мог разглядеть, это был коридор довольно зажиточного дома. Наконец он увидел недалеко от двери маленькую этажерку, а на ней подсвечник и несколько фосфорных спичек. Он зажег свечу.

То, что он принял за коридор, оказалось прихожей. Наверх вела широкая лестница. Не было ни мебели, ни картин, но перила лестницы в камышовой оплетке говорили о многом.

Анджело сознательно стал шуметь, даже кашлять. Он стоял посредине прихожей с подсвечником в руке и смотрел на ведущую на второй этаж лестницу, вдоль которой вились прекрасные перила.

«В одной рубашке, да еще разорванной, я, должно быть, не слишком красиво выгляжу. Но как бы я ни выглядел, я стою здесь со свечой и не пытаюсь скрыться. Так что вряд ли меня можно принять за грабителя». Он даже осмелился сказать вслух, правда не слишком громко, но зато самым изысканным тоном:

– Есть тут кто-нибудь?

Где-то бегали крысы, стены издали что-то вроде вздоха: это потрескивала их деревянная обшивка, живущая своей собственной деревянной жизнью.

«Ну что же, я, пожалуй, поднимусь», – сказал он себе.

Он не решался открыть дверь слева от столика, где он нашел подсвечник. Он боялся, что его застанут за этим занятием и примут за вора.

Он стал подниматься с высоко поднятой свечой, не сводя глаз с больших дверей на галерее. Одна из дверей была приоткрыта. Он сказал:

– Сударь или сударыня, не волнуйтесь, я дворянин.

В ответ ни звука, ни шороха. Он поднялся на площадку. Приоткрытая дверь не шелохнулась. Однако, опустив глаза, он увидел в просвете какой-то меховой шар, с очень длинной шерстью, на которую пламя его свечи бросало золотистые блики.

Он вздрогнул. Но испуг его был непродолжительным, так как он понял, что это женские волосы. Ему послышался голос «маленького француза»: «Давно не было такого мощного десанта азиатской холеры».

– А, ну конечно, – сказал Анджело. – Теперь все понятно, – добавил он, все еще не решаясь подойти. Он был потрясен красотой этих рассыпанных по полу волос; сквозь их великолепную, отливающую золотом россыпь проглядывали неясные очертания голубоватого профиля.

Это была очень молодая женщина или девушка: все еще красивая, несмотря на яростный оскал ослепительно белых зубов. Ее худое посиневшее лицо казалось выточенным из оникса. Она лежала на извергнутых ею нечистотах. Однако тело было не тронуто тлением. Она, должно быть, умерла очень быстро от сухой холеры. Сквозь полотняную ночную рубашку виднелся почерневший живот, синие бедра и ноги, согнутые, как у готового к прыжку кузнечика.

Анджело открыл дверь, перешагнул через труп. Войдя в комнату, он увидел следы предсмертной агонии, по всей вероятности очень непродолжительной. Женщина успела только вскочить с постели и броситься, оставляя на полу следы испражнений, прямо к двери, где она и упала. Все прочее осталось в неприкосновенности: на мраморном столе комода стояли часы под стеклянным колпаком, два бронзовых канделябра, инкрустированная перламутром шкатулка, дагерротипы; с одного из них, гордо подбоченясь, смотрел высокомерный старик в венгерке с брандебурами и со свирепо торчащими усами; на другом за пианино сидела женщина, опустив на клавиши свои длинные, хищные пальцы, у нее были темные волосы. Рядом с дагерротипами стояла стеклянная чашечка со шпильками для волос, цветок из ракушек, шнурки для корсета. За часами флакончик с одеколоном, бутылочка с мятной водой и коробочка с нюхательной солью. По обе стороны от комода высокие окна с частым переплетом были задернуты старинными репсовыми шторами. За окнами – сад. Сквозь темную массу листвы просвечивали звезды. Три кресла. На спинке одного из них – два длинных черных чулка и резиновая подвязка. Круглый столик, ваза с бумажными цветами, полог постели, кровать, шкаф. Рядом со шкафом – прикрытая гобеленом дверца. Около двери стул; на нем белье, панталоны и вышитые нижние юбки.

Анджело открыл маленькую дверь. Еще одна спальня. Здесь беспорядок свидетельствовал о яростной борьбе. С порога он не почувствовал никакого запаха: только от белья, сложенного на стуле, исходил легкий фиалковый аромат. Но едва он вошел, в нос ему ударил совсем другой запах: запах шерсти, смоченной водой, а точнее, спиртом; постель была разворочена, изжевана, истоптана; простыни порваны, измазаны испражнениями и еще чем-то засохшим и беловатым. На полу стояли тазы с водой, валялись комья мокрого белья. Матрас тоже был залит водой. Но теперь он подсыхал, и на нем образовались огромные ржавые разводы с зеленоватыми краями. Но трупа не было. «Нужно искать последнего, – говорил «маленький француз», – они иногда прячутся в самых немыслимых местах». Анджело заглянул под кровать – никого. Он толкнул другую приоткрытую дверь: еще одна спальня, резкий запах скипидара, те же следы борьбы, те же грязные и порванные простыни, но никого. Он обошел комнату. Он шел на цыпочках, высоко держа свечу, ни к чему не прикасаясь, вытянув шею. Он чувствовал себя натянутым как струна.

Он вернулся в первую спальню, перешагнул через труп и вышел на площадку. Потом спустился, задул свечу. Он уже собирался открыть дверь, когда услышал голоса на улице. В темноте он снова пошел наверх, держась за перила, и зажег свечу только на втором этаже.

Кроме той двери, где лежала женщина с роскошными волосами, было еще две двери. Анджело открыл одну из них и очутился в гостиной. В этой комнате стояло пианино. Было еще кресло с подставкой для головы, на котором лежал костыль. Диван, ширма, посередине – стол в форме четырехлистника. Темные, писанные маслом портреты в тяжелых рамах. Он всмотрелся: на одном был изображен судья или кто-то вроде судьи, на другом человек с саблей. Здесь тоже никого нет! Мороз пробежал у него по коже, когда он увидел, что с кресла что-то прыгает и направляется к нему. Подушка? Нет, это был кот; большой серый кот выгнул спину и, задрав свой длинный, словно епископский жезл, дрожащий хвост, стал тереться о голенища сапог Анджело. Кот был жирный, совсем не дикий и не напуганный. Чем же он питался? Окно было приоткрыто. Очевидно, он вылезал наружу и отправлялся на добычу.

На третьем этаже ничего: Анджело быстро все осмотрел. Три пустых комнаты, где валялись глиняные кувшины, меры для пшеницы, ивовый манекен, большие и маленькие корзины, раскрытый сломанный футляр для скрипки, стремянка для сбора олив, тыквы, пружины для матрасов, бутыль с уксусом, обручи для бочек, старая соломенная шляпа, старое ружье. Но лестница поднималась выше. В ней появилось что – то деревенское; она пахла зерном и птичьим пометом, кое-где была покрыта тонким слоем соломы и упиралась в широкую, как в сарае, дверь. Она открылась с чудовищным скрипом, и Анджело увидел над собой горящее звездами небо.

Это было то, что в этих краях называют галереей, то есть крытой террасой на крыше.

Вкрадчивый жаркий ветер словно раздувал огонь в звездах, заставляя трепетать и шелестеть листья деревьев. Доносившееся откуда-то сверху позвякивание заставило Анджело поднять голову, и он различил в темноте, совсем рядом, железный остов колокольни, а немного дальше угловатое переплетение черепичных крыш, так гладко отполированных дождями и ветрами, что в них отражалось мерцание звезд.

Анджело с наслаждением вдохнул этот пахнущий горячей черепицей и ласточкиными гнездами ветер. Он задул свечу и сел на край террасы. Ночь была такой звездной, что в свете ярко горящих звезд Анджело мог ясно видеть пригнанные друг к другу, словно пластинки кольчуги, крыши домов. Ночь была черна, как вороненая сталь, но время от времени то на коньке крыши, то на блестящем крае голубятни, то на флюгере загоралось сияние. Сверху город казался онемевшей в неподвижности морской поверхностью, на которой застыли короткие остроконечные волны ледяного прибоя. Бледно-перламутровые фронтоны, по которым скользило и угасало фосфоресцирующее сияние, сплетались с уходящими, словно пирамиды, вверх или растекающимися вширь треугольниками плотного мрака; залитые трепещущим зеленоватым светом, во все стороны веером разбегались крутые скаты черепичных крыш; там, где высилась церковь, мерещились наполненные мраком, отделанные серебряной филигранью ротонды; башни и черно-серое чередование уходящих вверх уступов и площадок щетинились зазубринами звезд. Кое-где на площадях и бульварах фонари выдыхали свои желто-ржавые испарения, освещая волнистые края черепичных крыш. Чернильные провалы улиц прорезали кварталы города.

Ветер не дул, а либо обрушивался всей массой, либо катился тряпичным шаром, заставляя трещать поверхность крыш, сонно громыхая в пустом чреве колоколов, шелестел на чердаках и под крышами монастырей. Кроны вязов и кленов стонали, словно мачты на мчащемся вперед судне. На дальних холмах то едва слышно трепетали, то словно взмахивали крыльями густые леса. Качающиеся фонари бросали красные отблески. Тяжелый воздух, отпрыгивая, словно кошка, от перегретых черепиц, перемешивал все цвета, и ночь лилась на город золотисто-красной смолой.

«Право же, люди – несчастные создания, – думал Анджело. – Все прекрасное совершается без них. Они выдумывают холеру и лозунги. Они бесятся от зависти или изнемогают от скуки, а это одно и то же, если человек не в состоянии действовать. А если они действуют, то торжествует лицемерие или безумие. Нужно очутиться здесь или в той глуши, где я был вчера, чтобы понять, где идут подлинные сражения, и не гордиться легкой победой. А это значит перестать довольствоваться малым.Истина открывается человеку, только когда он остается один, и тогда он выбирает самый трудный путь к вершине. И пусть он даже не достигнет цели,но зато какие безграничные, умиротворяющие просторы откроются его взору».