Текст книги "Гусар на крыше"

Автор книги: Жан Жионо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 27 страниц)

– Куда ведет эта дорога?

– По этой дороге вы придете в Сен-Сирис. Только там не сахар.

– А в другую сторону?

– В другую – немного получше. Пройдите Сорбье, Флашер, потом Монферран и выйдите на большую дорогу.

– А куда она ведет, эта большая дорога?

– А куда хотите, куда надо, туда и ведет.

– А она не идет через Шовак или Руссьё? Вы знаете место, которое называется Саллеран?

– Саллеран – нет, а Шовак знаю, только это далеко. Если б не было туч, вы бы увидели гору, вон там. Она называется Шаруй. Шовак за ней.

– А Сент-Коломб вы знаете?

– Да, месье, это в той же стороне, что и Шовак. Только ничего хорошего там нет, и не надейтесь.

– Я думаю, с вами можно говорить откровенно, – сказал Анджело.

– Как сказать, – ответил крестьянин, – но в общем-то от этого не помирают.

– Я покупаю у вас пять пакетиков вашей настойки, – сказал Анджело, – добавляю еще экю, и выходит как раз луидор, который я брошу к вашим ногам, если вы не боитесь заразы.

– У меня есть мое лекарство, а потом я что-то не слыхал, чтобы луидор кого-нибудь заразил холерой. Ну, давайте, только не просите у меня невозможного.

– Что делают здесь солдаты?

– В самое яблочко: мешают всему свету.

– Похоже, что они везде.

– За ваши же деньги я вам выложу все, что знаю. Около Шовака, куда вы идете, все забито драгунами и даже пехотой, потому что там проходит столбовая дорога. Да и штатских там навалом. Там всех останавливают и на две недели в карантин, это в бывшей монастырской школе, которую превратили в госпиталь. Теперь, если у вас есть наличные, вам грозят две опасности: во-первых, вас отдубасят, якобы за то, что вы пытались дать на лапу, и, во-вторых, вас обдерут как липку – они это называют конфискацией. А поскольку они должны все вернуть вам при выходе из карантина, то они заинтересованы, чтобы вы вышли оттуда вперед ногами. И это случается.

– Стало быть, надо обходить город.

– Стало быть, надо обходить город, как вы говорите, но вот тут надо добавить еще монету в пять франков.

– Если это того стоит…

– Думаю, что стоит. Смотрите-ка. Если вы думаете, что, добравшись до Шовака, сумеете ускользнуть от них, ничего не получится. Их не проведешь, и лошади у них – словно о шести ногах, карабкаются повсюду, как мухи. И не пытайтесь утереть им нос на скалах, они вас в момент зацапают. Они перекрыли все тропинки, даже самые незаметные. Вот тут-то и надо знать, что делать. И за вашу монету я научу вас.

– Ладно, по рукам, – сказал Анджело. – Только если ты меня надуешь, не забывай, что я итальянец и у меня дурной глаз.

– Ну зачем же так? Мне нет никакого смысла надувать вас. Вы ничем не рискуете. А что до дурного глаза, так я тут уже давненько и всяких перевидал, не то что там итальянцев. Все проще простого. Надо быть здешним. Никого из нас они еще не поймали.

Слушайте. Отсюда идите по дороге на Сен-Сирис. Сначала дорога идет ровно, потом начинает спускаться. Спускайтесь, пока не увидите колокольню. Там остановитесь у фонаря; впереди плохое место: запросто можно окочуриться. Они там мрут как мухи. Только вчера вечером шестеро померли. Но справа от вас будет проселочная дорога на Байон. Туда и идите. Когда придете в Байон, увидите пруд, где полощут белье. В деревню не входите; поворачивайте налево и идите прямо. До самого Монже дорога свободна. Правильно, запишите это, мадам. Папаша Антуан не такой уж простак, как кажется, не в обиду вам будь сказано. Раз я тут с вами беседую, значит-таки, проскочил сквозь сети.

К вечеру вы доберетесь до Монже. Подождите до утра, чтобы убедиться, что вы точно у подножия Шаруй. Департаментская дорога слишком петляет. Идите до самой вершины по тропинке вдоль потока. А дальше и пятилетнему ребенку понятно, что нужно делать, чтобы обойти город, который остался далеко слева. Вот и все дела.

Они пунктуальнейшим образом выполнили все указания. Крестьянин же свернул на тропинку и исчез, пожелав им доброго пути. Маршрут его был безупречен. Увидев колокольню Сен-Сириса, они без труда обнаружили тропинку, начинавшуюся в порыжевшей траве под небольшой пинией. Таким образом, они благополучно обошли деревню Сен-Сирис, где царила красноречивая тишина.

«Если бы не советы этого крестьянина, мы бы прямиком явились в это прелестное место успокоения».

С тех пор как они покинули плато и пошли по бегущей вниз дороге, пейзаж полностью переменился. Приветливые деревья, золотистые липы и пурпурные клены плотной изгородью стояли вдоль дороги, окружали рощами поля, а дальше виднелись виноградники, луга и серые квадраты земли, распаханной на склонах холмов, увенчанных сосновыми лесами.

Деревенька, мимо которой они ехали, повисла где – то наверху на склоне плато и радовала взор балюстрадами, фризами, розовыми гофрированными крышами, беседками из виноградных лоз, крепостными стенами, башенками, белоснежными лестницами и осенней бронзой вязов на небольших площадях. Сквозь великолепную кованую решетку колокольни виднелись переплеты окон небольшого сельского замка, венчающего холм своими наивными зубцами и тонкими кипарисами на террасах.

– Мне что-то не нравятся эти птицы, – сказала молодая женщина. – Они заполонили всю деревню, расселись на крышах. Посмотрите, их полно на балконах. Это ведь не черные тряпки развешаны на веревках, а вороны, наверняка похожие на ту, что бросилась на меня, когда решила, что я наконец согласилась умереть.

К счастью, вплоть до Байона они ехали по совершенно пустынной местности. Они огибали множество невысоких холмов, один прелестнее другого. Открывавшееся за каждым поворотом зрелище пылающих королевским пурпуром и золотом рощ, окруженных редко разбросанными соснами, казалось почти неправдоподобным. Около поля овса они сделали небольшую остановку, чтобы покормить лошадей. Они не стали готовить чай, а закусили черствым хлебом с одной или двумя горстями сахара, хотя и подумали, что от этого у них могут вывалиться зубы.

К ночи они прибыли в Монже. Упало несколько крупных дождевых капель. Они очень устали.

Деревня, построенная на пересечении большого количества узеньких проселочных дорог, казалась здоровой и благополучной. И пеший, и конный путник мог найти себе здесь пристанище.

Вопросы Анджело, похоже, не слишком удивили хозяина постоялого двора. Он сказал, что зараза – это все глупости, что здесь никто не умирает, кроме стариков, естественно. Есть, конечно, люди, которые боятся, и это немного мешает вести дела, но в общем по эту сторону горы бояться нечего. И добавил, что у него есть чистые комнаты.

– Очень хорошо, – сказал Анджело, – мы об этом еще поговорим, а сейчас покажите мне вашу конюшню.

Пошел дождь. Лошадей привели в большой сарай, предназначенный для возов и телег с товарами. Сейчас он был пустым, гулким и темным – горевший фонарь освещал лишь одну его часть.

– Вот что мне надо, – сказал Анджело, подходя к яслям. – Насыпьте сюда две меры сухого овса и принесите восемь охапок соломы: пять для лошадей и три для меня.

– Это нехорошо с вашей стороны, – вкрадчиво сказал трактирщик. – Вы, кажется, боитесь, что ваших лошадей могут увести? Может быть, вы мне не доверяете? Лучше уж скажите прямо.

Он подошел к Анджело. Это был коренастый горец.

– Когда я не доверяю, – ответил Анджело, – я этого не скрываю. Я, кажется, ясно тебе все объяснил. Делай то, что я сказал, в накладе не останешься. Я думаю и делаю, что хочу. А ежели мне придет в голову передумать, то твоего разрешения я спрашивать не стану. А теперь отойди-ка малость и слушай, если хочешь свое заработать.

– Вы, может быть, субпрефект, сударь? – спросил трактирщик.

– Не исключено, – ответил Анджело, – а потому насади на вертел пару цыплят, а пока они будут жариться, приготовь дюжину яиц всмятку.

– Вишь куда хватил, – сказал трактирщик. – Это вам влетит в копеечку.

– Не сомневаюсь, – ответил Анджело. – Жалованье субпрефекта позволяет такие траты. Если у тебя есть помощник, пришли его ко мне, пусть займется багажом.

Появилась девушка, но, правда, очень крепко сбитая и вполне способная выполнять мужскую работу. Она и занялась лошадьми.

– Что делает молодая дама наверху? – спросил Анджело. – Кто-нибудь ею занимается?

– Это ваша жена?

– Да.

– Это вы подарили ей ее большой перстень?

– Да, я.

– Какой вы добрый.

– Да, я очень добрый, особенно когда мне оказывают услуги. Скажи, тут есть холера? – И он дал ей монету в сорок су.

– Немного.

– Немного, это сколько?

– Двое.

– Когда?

– Неделю назад.

– Вот что ты сделаешь, – сказал Анджело. – Здесь шесть франков. Пойди к бакалейщику и купи пять кило кукурузной муки, на два су – соли и на один франк – сахара. Все положишь вот сюда, под мое седло, в солому. Багажом я займусь сам.

Прежде чем вернуться в трактир, он удостоверился, что выйти из конюшни можно только через ворота, которые надежно закрываются железным засовом, и открыть его без шума невозможно.

Молодая женщина сидела у очага, где она кипятила воду для чая.

– Вам не холодно? – спросил Анджело. Он посмотрел на ее ноги: без сапог, в ажурных нитяных чулках, они были очень хороши.

– Ничуть.

– Я принес вашу сумку. Извините мне мою докучливость, но не найдется ли у вас там пары шерстяных чулок?

– Я могу смело сказать: нет. Никогда в жизни не носила шерстяных чулок.

– Начать никогда не поздно. В этой деревне зимы наверняка очень холодны, и я думаю, у бакалейщика найдутся шерстяные чулки. А пока мы вам их не купили, наденьте-ка мои. Они вам, конечно, очень велики, но это неважно, главное, чтобы ноги были в тепле.

– Совершенно невозможно устоять перед такой заботливой галантностью. Дайте-ка мне эти подвязки, я надену ваши чулки. Вы правы. Бегство не спасет, если не принять все меры предосторожности. Ну, а о себе-то вы подумали?

– Скоро пять месяцев, как я живу среди этой мерзости, и уже заслужил все возможные награды. Зараза бежит от меня, как черт от ладана, но я принял предосторожности на будущее.

Он рассказал о том, что он велел купить у бакалейщика; сказал, что теперь они больше не будут покупать хлеб, а сами станут готовить в кастрюле «поленту» из кукурузной муки, как это делают в Пьемонте.

А питаться нужно основательно, потому что впереди их, возможно, ждут тяжелые переходы в горах. Да и сегодняшний переход не всякому был бы под силу. При этих словах он покраснел.

– Я надеюсь, вы извините меня, – сказал Анджело, краснея до корней волос, но не отводя от нее широко открытых глаз, – я должен вас по-товарищески спросить. Вы сидите на лошади по-мужски. Вы не стерли кожу, не поранились?

– Меня удивляет эта самоуверенная заботливость, которую вы проявляете по отношению ко всем, в том числе и ко мне. Но не беспокойтесь, я без ущерба для здоровья могу сделать не один такой переход, как сегодня, всего лишь устану. И не скрою, я действительно устала. Я с детства езжу верхом. Мы жили вдвоем с отцом. Он был сельский врач и брал меня с собой в любую погоду, когда отправлялся к своим пациентам. Было бы слишком долго объяснять почему, но со времени моего замужества мне доводилось еще больше ездить верхом. А к тому же я хорошо экипирована.

Она без всякого смущения сказала, что под юбкой у нее кожаные штаны.

– Я очень рад, – сказал Анджело. – Непонятно, почему мы не можем быть товарищами. Только потому, что я – мужчина, а вы – женщина? Я вам честно скажу, что сегодня я не раз чувствовал себя смущенным. Знаете, когда сегодня утром я увидел вас с пистолетом в руке, мне ужасно хотелось просто похлопать вас по плечу, как я это делаю с Джузеппе или даже с Лавинией, когда это нужно. Я удержался, и жаль, потому что в трудные минуты этот жест иногда значит больше, чем слова.

Он уже сгорал от желания заговорить с ней о борьбе за свободу.

– А кто это – Лавиния? – спросила она.

– Жена моего молочного брата Джузеппе. Она была горничной у моей матери. Она последовала за Джузеппе, когда тому пришлось покинуть Италию, вскоре после того, как я тоже был вынужден это сделать. Потом они поженились. Я и сейчас вижу, как она – ей тогда было лет десять-двенадцать – пересыпала тальком кожаные штаны, которые моя мать, как и вы, надевала под юбку, отправляясь в наше имение в Гранте.

И он стал рассказывать о лесах Гранты.

Молодой женщине пришелся по вкусу предназначенный ей цыпленок. Она расправилась с ним не хуже Анджело. Они закусили яйцами и завершили трапезу солидной порцией похлебки.

– Вы будете спать в постели. А я не хочу оставлять без присмотра лошадей и багаж. А то нам тут бы стро крылышки ощиплют. Помните, как облизывался на наших лошадей торговец травами. Я позволяю себя одурачить, только когда мне это доставляет удовольствие. А когда речь идет о жизни или смерти, я умею считать не хуже всякого другого.

Он посоветовал ей не поддаваться искушению умыться горячей водой; вода должна быть как следует прокипяченной.

– Нужно обязательно тепло укрыться, – добавил он. – И не снимайте на ночь мои шерстяные чулки. Усталость часто вызывает озноб, а тепло, напротив, снимает усталость. Задвиньте засов и положите пистолеты под подушку. Звонка у вас тут нет, поэтому при малейшей тревоге или даже первых признаках озноба не стесняйтесь, стреляйте. Мы во вражеском стане, а значит, незачем экономить порох. Главное, чтобы вам ничто не угрожало и чтобы вы остались невредимы. Мы, конечно, переполошим весь постоялый двор, но это не имеет значения. Мы тут в своем праве. И я готов это объяснить кому угодно.

Потом он вышел выкурить свою маленькую сигару на пороге трактира.

Бесшумно шел дождь. Где-то наверху, над деревней, вздыхала гора.

Анджело улегся на своем соломенном ложе, рядом с лошадьми. Он уже засыпал, когда послышался шум экипажа, минуту спустя открылась дверца, соединявшая сарай с трактиром, и хозяин торопливо пересек гулкую конюшню, отодвинул засов ворот и впустил кабриолет. Оттуда вышел мужчина, к которому трактирщик почтительно обращался «сударь».

Вскоре мужчина вернулся в сопровождении девушки, которая несла охапки соломы. Он тоже счел благоразумным ночевать около своих лошадей.

Это был человек лет пятидесяти. На нем была строгая одежда из тонкого сукна и элегантный кашемировый шарф. Он постелил на солому широкий шотландский плед.

– Извините, что побеспокоил вас, – сказал он, заметив, что Анджело открыл глаза. – Последуй я раньше вашему примеру, избежал бы многих неприятностей.

Он рассказал, что три дня назад у него украли великолепный экипаж, а этот ему удалось достать только за очень большие деньги. Он приехал из Шовака и надеялся добраться до Роны, нанять лодку на тот берег и, если повезет, добраться оттуда до Ардеша, где ветер, кажется, не позволяет заразе укорениться. В Савойе же, откуда он родом, холера свирепствует немыслимым образом.

Анджело спросил, много ли неприятностей причиняют солдаты путешественникам в Шоваке.

– Честно говоря, – ответил этот мужчина, – сейчас я скорее склонен считать, что они причиняют их меньше, чем нужно. Они вполне могли бы найти моих воров и заставить их вернуть мне мою великолепную лошадь, которую эти крестьяне испортят безо всякой для себя пользы. Конечно, если человек вспыльчив, его сто раз на день выводят из себя эти наглые офицеры, которые воображают, что их заграждения могут справиться с холерой, а на самом деле, извините за выражение, обделываются со страха, в переносном смысле, пока натура не принудит их к этому – в прямом. Поскольку им приказано оставаться на месте и поскольку им страшно, они выдумывают правила, в силу которых множество людей, мы с вами в частности, оказываются вынуждены составить им компанию. Если вы подыметесь в Альпы, сударь, вы увидите страшные вещи.

Он сказал, что в городах царит безумие.

– Вы знаете, что творится в самых больших городах, где люди, коль скоро там еще осталось пятнадцать-двадцать тысяч жителей, должны были бы сохранить хоть крохи здравого смысла? Они не стали долго ломать голову. Они устраивают маскарады, карнавальные шествия. Они наряжаются Пьеро, Арлекинами, Коломбинами, различными гротескными персонажами, чтобы обмануть смерть. Они приделывают себе картонные носы, фальшивые усы и бороды, надевают смеющиеся маски, играют через подставных лиц в «после нас хоть потоп». Вы словно переноситесь в Средние века. На перекрестках сжигают набитые соломой чучела, которые называются «матушка холера», оскорбляют их, осыпают насмешками, водят вокруг них хороводы, а потом возвращаются домой подыхать от страха или от поноса.

– Сударь, – сказал Анджело, – я презираю тех, у кого нет чувства собственного достоинства.

– Великолепный метод, – ответил мужчина. – Совершенно безупречный, если умереть в вашем возрасте. А если вы доживете до моего, то вы его слегка измените. И это никому не причинит вреда. Все говорят, что лучшее средство от холеры – это почтовые лошади. И это верно. Доказательства: мы оба лежим на соломе около наших лошадей, чтобы их у нас не украли; вы – из осторожности, что делает честь вашему благоразумию, я – наученный горьким опытом. Вряд ли можно утверждать, что мы питали большую любовь к своему ближнему. Вы мне ответите: «Я никому не делаю зла». Осторожно: отнюдь не ненависть является противоположностью любви; любви противостоит эгоизм, а точнее, чувство, о котором вы еще услышите много и хорошего и дурного: инстинкт самосохранения.

Но я мешаю вам спать, а впереди у вас наверняка долгая и опасная дорога, да и у меня тоже. Кстати, должен вас предупредить, что в этих краях стали грабить; вооруженные люди останавливают путешественников на дорогах, обирают даже мертвых. Позавчера я видел, как очень торжественно расстреляли трех довольно жалких воришек.

Однако не будем требовать слишком многого и поблагодарим Господа за то, что мы сегодня имеем (и к чему мы так стремились). У нас есть доска среди бурного моря, и достаточно широкая, чтобы на ней можно было спать.

Доброй ночи, сударь.

ГЛАВА XI

Молодая женщина с рассветом была уже на ногах и явно прекрасно себя чувствовала. Анджело проследил, чтобы вода для чая как следует прокипела. Он был очень рад, что ему пришло в голову запастись мешком кукурузной муки, сахаром и дюжиной крутых яиц.

– Я узнал дурные новости о Шоваке. – Он рассказал о мужчине, который ночевал рядом с ним в конюшне и уехал, как только рассвело. – Боюсь, что нас ожидают сраженья. Во всяком случае, вот что я думаю. Послушайте и скажите, согласны ли вы со мной. Будем продвигаться по самой дикой и необитаемой части этого края, избегая дорог, городов и вообще любых мест, где могут быть люди. У них, похоже, не только холера; они, говорят, совершенно обезумели. В горах же нам угрожают только разбойники. Ходят слухи, что они там появились. Посмотрим. Впрочем, если судить по тому, что мне говорил Джузеппе, и по его карте, Сент-Коломб находится в совершенно диком месте. Как только мы окажемся вместе с моим молочным братом и его женой, нам не будут страшны никакие разбойники на свете. Джузеппе – настоящий лев, а его жена отдаст жизнь за своего мужа и за меня.

– Я полностью с вами согласна, – ответила молодая женщина. – Только я хотела бы кое-что добавить.

Она наклонилась к Анджело и заговорила совсем тихо:

– Заплатите, пожалуйста, за меня, это будет выглядеть естественнее. Я вам отдам деньги, как только мы останемся одни. Подождите, не уходите. Послушайте: я знаю, что это не слишком важно, но я еще не закончила; я хочу дать вам совет, который самым непосредственным образом касается нашей безопасности, иначе я не стала бы просить вас о том, о чем собираюсь попросить и что будет вам стоить очень дорого. Вот в чем дело: платите, но не сорите деньгами. Ни одного су сверх того, что у вас просят, а лучше даже на су меньше, и вас будут чтить, как божество. А в остальном я полагаюсь на вас, как на самое себя, если не больше, и знаю, что нам не страшны никакие разбойники на свете, даже без помощи вашего Джузеппе и вашей Лавинии.

– Вы говорите, как тот туринский полицейский, который не решился меня арестовать. «Ах, сударь, – говорил он, – зачем нужна дуэль на саблях, если можно просто убить ножом. Тогда мы имели бы право закрыть на это глаза».

– Вот видите, – сказала она, – вы ставите замечательных людей в затруднительное положение. Вы захватываете их врасплох и требуете от них мужества, великодушия, энтузиазма и еще Бог знает чего, на что они способны лишь по зрелому размышлению и при исключительных обстоятельствах. Большей частью это добропорядочные отцы семейства. Так будьте же великодушны: давайте меньше. Они разорятся, пытаясь подражать вам. Здесь же все гораздо проще. Опасно показывать, что у нас есть золото. В вас могут выстрелить из окна или подсыпать крысиного яда в вашу похлебку.

– Вы правы, – сказал Анджело, – это все погубило бы.

Торговаться он не стал, однако, расплачиваясь с хозяином, вел себя так, как это пристало прижимистому мещанину. Он тщательно пересчитал сдачу и долго вертел в руках монету в два су, прежде чем дать ее девушке.

– Мы вчера наговорили друг другу резкостей, – сказал он хозяину, – но вы, наверное, уже привыкли, что в нынешние времена люди легко выходят из себя. Знаете ли вы место, которое называется Сент-Коломб? Мы хотели бы попасть туда, минуя Шовак.

– Все вы одним миром мазаны. И чего вы так боитесь Шовака? Умирают только те, кому это уже на роду написано.

– Я тоже так думаю, – ответил Анджело, – но дело в солдатах. Я совсем не хочу с ними встречаться.

– Я тоже, – сказал трактирщик. – Они меня лишают куска хлеба, потому что не пропускают торговцев. А я только начал кое-что откладывать. Вот что я вам посоветую. К потоку не ходите. Третьего дня они поставили патруль на вершине Шаруй. Идите налево лесом, а как из лесу выйдете, то прямиком вдоль долины. Когда будете на другой стороне, ориентируйтесь на ветряную мельницу Вильбуа, она что нос на лице, откуда ни глянь – торчит. Потом увидите ручей. Идите вверх по течению до ущелья. Там и будет ваш Сент-Коломб.

Они поднялись по крутым откосам, потом вошли в чахлый лес. День был пасмурным. Деревья блестели после недавнего дождя. Их ветви со вздохом сбрасывали с себя влагу. Тысячи ручейков мурлыкали в траве.

Сквозь редкие сосны виднелись уже порыжевшие пастбища, а еще выше – гребень горы, поросший огромными деревьями, вероятно буками.

Дорога, указанная трактирщиком, не позволяла сбиться с пути. Она вилась в глубине долины или по склонам холмов и полностью скрывала наших путешественников под покровом леса. А на гребне она шла по дну естественного рва, окруженного гигантскими буками. В легком воздухе слышалось какое-то потрескивание, которое можно было принять за щебет птиц. Но Анджело, привстав на стременах, увидел и показал молодой женщине красные пятна, мелькавшие под деревьями в нескольких сотнях метров слева от них.

Вне всякого сомнения, это были солдаты. Действительно, через несколько минут из-под деревьев вышла небольшая группа людей и двинулась вниз по склону. Очевидно, этих людей остановил патруль и теперь вел их обратно в город. Анджело насчитал пять или шесть человек в черном. А замыкали процессию два красных доломана.

Вопреки всем ожиданиям, по ту сторону Шаруй они обнаружили не глубокую долину, а нечто вроде очень широкой земляной чаши, суровой, почти мрачной. Оттуда, примерно в двух лье слева, был прекрасно виден Шовак.

Анджело и молодая женщина сочли благоразумным двинуться в противоположном направлении. Они проехали по меньшей мере два лье вправо по ровной дороге, надежно укрытые кронами буков и окруженные чарующим пейзажем. С мраморных ветвей спадали густые пряди золотого руна. Светящаяся оранжевая листва заменяла солнце на сером небе. Среди напоминающих колонны стволов, под белоснежными сводами, мирно разбегались в разные стороны усыпанные мягким ковром просеки.

Но когда они выехали на опушку, перед ними открылся унылый пейзаж. Лишенная плоти земля являла свой каменистый остов. Мельницы нигде не было видно. Они вскарабкались на черный сланцевый холм, перерезанный оврагом. С вершины была видна котловина, шириной не больше пол-лье, а на дне ее – заброшенные поля, усыпанные камнями, и три голых дерева, обглоданных ветром, дождем и градом. Потом они обнаружили спрятавшийся в углублении дом. Но он был пуст. Никаких следов ни жизни, ни недавней смерти.

Они даже подумали, не сделать ли тут привал. Но хотя уединенность этого места могла быть гарантией безопасности, они ограничились тем, что съели два яйца, не сходя с лошади и все время настороженно оглядываясь. Даже в здешней траве не было никакой привлекательности: жесткая, сухая и серая, она и у животных-то вызывала отвращение. Костлявые бока котловины были усыпаны траурным пеплом отцветшей лаванды.

Поднявшись с другой стороны, они увидели череду таких же котловин и облезлых дюн. Чахлые пучки овсюга, светлевшие между камнями, делали местность еще более унылой и безжизненной.

В течение нескольких часов ехали они вдоль хребтов, но так нигде и не увидели мельницы.

– Мы заблудились, – сказал Анджело. – Хорошо бы встретить какого-нибудь крестьянина и расспросить его, иначе мы проблуждаем до вечера. Давайте спустимся.

Они вступили в узкую и очень мрачную долину, где слышался шум водопада. Под ногами у лошадей расползалась темная глина. Ленивый грязный поток, пробиравшийся между обломками скал, занесенных илом пней и полузатонувших кустов, перегораживал дорогу. Пустынные и печальные склоны оврага, слепые и безгласные, окружали их со всех сторон. Полосы ила, напоминавшие серебристую бахрому погребального катафалка, подчеркивали угольную черноту мергельных осыпей. От поворота к повороту овраг постепенно расширялся, но по-прежнему оставался безжизненным, только грязная вода хлюпала под копытами лошадей. Наконец они вышли к заливчику, на берегу которого круглился порыжевший лужок с уже облетевшим орешником и кустиками букса. На склоне виднелась каменистая тропинка, которая через некоторое время вывела их к бревенчатой избушке, затаившейся среди чахлых ив. Дверь была сорвана с петель, но рядом были следы свежего конского навоза, а под ввинченным в стену кольцом лежала свежая соломенная подстилка. Через ручей были переброшены положенные на камни доски. А дальше начинались густые заросли букса, среди которых угадывалась тропинка. Приблизившись, они обнаружили следы полозьев деревянных саней. Немного дальше они увидели еще более свежий, чем около избушки, навоз и отпечатки широких подков мула, который, должно быть, тащил довольно тяжелый груз, так как в землю глубоко врезалась лишь передняя часть его копыт.

Не слезая с лошадей, они вглядывались во все стороны и нигде не заметили ни одной живой души. Было что-то тошнотворно-унылое в серой монотонности пустынного пейзажа. Воздух был пропитан горьким соком букса. Колючки кустарника, иглы можжевельника, волокнистые травы, паутиной опутывающие крохотные выступы серо-зеленой земли, раздражали взгляд. Печаль, словно неведомо откуда льющийся свет, окутывала всю местность, смягчая ее жуткое безлюдье и пробуждая какие-то (быть может, страшные) силы души.

«Наверное, можно привыкнуть к этим местам, – думал Анджело, – и даже не стремиться выбраться отсюда. Есть счастье солдата (и его я ставлю превыше всего) и счастье изгоя. Разве не бывал я порой восхитительно счастлив с моей монахиней, и зачастую именно в тот момент, когда мы старательно отмывали омерзительные трупы? Счастье не зависит от чинов и званий. Вопреки всем моим привычкам и нравственным принципам, я могу быть совершенно счастлив среди этой истерзанной растительности и почти неземной безжизненности. А значит, я мог бы найти блаженство в подлости, бесчестье и даже жестокости. Человек способен и на эти чувства, которые кажутся мне в такой же степени противоестественными, как и этот край, и тем не менее – вот следы саней, вот отпечатки копыт мула. Вряд ли такие мысли могли бы прийти в голову Джузеппе. Будь он здесь, он сложил бы руки рупором и стал бы звать в надежде получить ответ, а не получив ответа, запел бы какую-нибудь походную песню, чтобы веселее было идти. Но с такими рассуждениями приходишь к мысли, что никогда и нигде не следует затевать революций. Когда народ не говорит, не кричит и не поет, он закрывает глаза. А делать этого не следует. За два часа мы словом не перекинулись с этой молодой женщиной, а ведь мы не спим».

Следы саней вели их по склону унылой, бесцветной и бесформенной, словно большой мешок, горы. Поворот за поворотом, они поднялись чуть выше, и земля под ногами стала суше. Здесь же начиналась дорога, по которой они взобрались еще выше и, преодолев небольшой перевал, спустились с другой стороны горы, чуть более лесистой, но по-прежнему унылой.

– Извините меня, – глупо сказал Анджело, – я хотел бы с вами поговорить, но не знаю, что сказать.

– Не извиняйтесь, мне тоже ничего не приходит в голову, хотя пару минут назад я пыталась взбодрить себя мыслью, что солдаты Шовака остались теперь далеко позади.

Дорога шла через отвратительный пихтовый лес.

На дочиста обглоданных гусеницами ветвях вместо хвои висели какие-то серые лохмотья. По-прежнему не было никаких следов жилья. И было неизвестно, проезжали здесь сани или нет, так как на твердой и белесой каменистой почве не осталось никаких следов.

Они спустились на дно оврага, пересекли еще один ручей и поднялись по противоположному склону. Затем вошли в дубовый лес, более густой, чем пихтовый. Сухие листья потрескивали от малейшего движения воздуха. Несмотря на безлюдье, здесь все-таки ощущалось какое-то дыхание жизни. Сквозь сетку обнаженных ветвей и просветы в переплетении сучьев виднелся все тот же унылый пейзаж и расплывчатый силуэт ребристой, мрачной горы на фоне белесого неба. Но у края дороги они заметили четыре обструганных колышка, ограничивающих прямоугольное пространство, где, по всей вероятности, складывали наколотые дрова, а также глубокие колеи, оставленные колесами телег, и сломанные кусты у дороги. Здесь телеги, очевидно, делали поворот и загружались дровами.

Изгибы дороги вели их, как по ступеням, по склону холма вплоть до обнаженного хребта, откуда перед ними открылась сеть заросших кустарником оврагов, нагромождение покрытых ржавыми лесами холмов и застывшие волны безжизненных хребтов. Дорога бесцельно петляла в разных направлениях. Она исчезала в одном месте и снова появлялась в другом, углублялась в лес и выныривала на открытом пространстве, пересекала пустошь, скрывалась за одним гребнем и вновь показывалась за другим, поворачивала назад, спускалась, поднималась, кружила, шла вперед и в конечном счете не вела никуда.

– Мы, кажется, влипли, – сказал Анджело.

– Я не жалуюсь, – ответила молодая женщина. – В конце концов, все опасности позади. Бьюсь об заклад, что солдаты тут не появлялись, ну а что до холеры, так ведь одной, без общества, ей тут нечего делать. Подумайте только, здесь, на этом пьедестале, нам не грозит никакая холера. Мы вне пределов досягаемости. У вас есть кукурузная мука, и вы утверждаете, что из нее можно сделать нечто вкуснее хлеба. Дров здесь достаточно, чтобы спалить Рим. Вода в ручьях явно чистая.