Текст книги "Фокусник"

Автор книги: Жан-Марк Сувира

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)

19

Истекшие два дня не внесли ничего нового в расследование дел, касающихся преступлений, совершенных Фокусником, и убийства мадам Детьен.

Фокусник все время начеку, он вкалывает и не возвращается ни на улицу д’Аврон, ни на Северный вокзал. Демоны сделали ему соответствующее внушение, и он понимает, что не имеет никакого морального права противиться их воле.

Утром третьего дня положение ухудшилось. Впрочем, день Фокусника начался как обычно: газета, кофе, обсуждение событий завсегдатаями бара у стойки. Никаких новостей, поэтому по телевизору на полную громкость включена какая-то спортивная ерунда. Старухи с черно-белыми волосами, напоминающими шахматную доску, наоравшей когда-то на него, уже несколько дней не видно. Черные низкие тучи протекают мелким изнуряющим дождем; восемь утра, день как будто не хочет начинаться. Фокусник высоко поднял воротник куртки, засунул руки в карманы и, втянув голову в плечи, спускается по улице Сен-Диаман. Он снова надел солнечные очки: у него возникла потребность прятать свой взгляд. И тут он узнает ее: полиэтиленовый пакет на голове, от дождя, в правой руке – большой мешок. Старуха идет ему навстречу, опустив голову, и разговаривает сама с собой хриплым голосом. Фокусник оборачивается: позади – никого; смотрит на тротуар напротив: никого; поднимает голову и оглядывает окна: никого, – и машин тоже нет. Мерзопакостная погода играет ему на руку.

Он продолжает идти как шел и одновременно вытряхивает из правого рукава в руку отвертку, после чего немного изменяет траекторию, смещаясь левее. Теперь старуха, находящаяся на расстоянии примерно четырех метров от Фокусника, поднимает голову. Она видит перед собой его невыразительное лицо; взгляд скрыт за солнцезащитными очками. Женщина мгновенно угадывает за ними глаза, источающие какую-то феноменальную ненависть. Ее охватывает ужас. Она раздувает свои слабые легкие, чтобы возопить: «Дьявол!» – но не успевает: ее пронзает что-то холодное и твердое, и меньше чем за две секунды сердце ее разрывается. Старуха заваливается на Фокусника. Он удерживает ее в вертикальном положении, крепко обхватив левой рукой, не забывая правой сжимать воткнутую в нее отвертку. Этот странный неподвижный балет – а издалека ведь можно подумать, что мужчина и женщина стоят, крепко обнявшись, и почти без насилия, – предваряет собой встречу старухи со своей смертью, наступившей спустя секунд тридцать, на улице Сен-Диаман. Фокусник, чувствуя, что старуха больше не двигается, осторожно сажает ее на землю, как раз между припаркованным автомобилем и парковочным счетчиком. Но удерживал он ее вовсе не из человечности, так как и в этот момент продолжал думать лишь о том, что резкие движения могут привлечь чье-то досужее внимание.

И идет он дальше не оборачиваясь. Старуха же так и сидит там, вцепившись в свой мешок и прислонившись к припаркованной машине. Потому и понятно, что самой своей обыденностью эта инсталляция не сразу обращает на себя внимание прохожих. Добравшись до конца улицы, Фокусник моет свою отвертку в водосточном желобе, наполненном дождевой водой, потом вытирает ее и убирает в правый рукав. Его машина стоит на бульваре Бланки. Он спокойно садится за руль, проводит обеими руками по волосам, пристегивается и тихонько отъезжает на бульвар Монпарнас, где обитает его первый на сегодня клиент.

Информация о смерти старухи с черно-белыми прядями поступает в оперативный отдел примерно через полчаса после случившегося: ее обнаружили городские дворники, убиравшие тротуары. Дежурный офицер следовал всем инструкциям буквально. Так как речь шла об убийстве, он первым делом проинформировал дежурную бригаду следственного отдела, но поскольку жертвой был никоим образом не ребенок, не стал поднимать общую тревогу и лишь известил третье подразделение уголовной полиции, базирующееся на авеню Мэн, в шестнадцатом округе.

На место выехали два оперативника. Их ждала машина окружной полиции с работающей мигалкой. Впереди припаркован маленький фургончик зеленого цвета, принадлежащий городским службам, около него стоят двое дворников, обнаруживших тело. Довольно быстро проходит составление заключения, выводы полицейских подтверждает врач «скорой помощи»: старуха с черно-белыми космами, судя по поверхностному осмотру, погибла от удара, нанесенного снизу вверх каким-то колющим предметом, разорвавшим ей сердце на части. Она весила едва сорок килограммов, так что острие не встретило на своем пути особых препятствий.

Еще пара полицейских присоединяется к своим коллегам, чтобы провести опрос жителей улицы Сен-Диаман. С этой задачей удается справиться быстро. Большинство людей знали жертву, все возмущены произошедшим, но никто ничего не видел и не слышал. В десять часов тело Ирэн Менье, шестидесяти пяти лет – так записано у нее в удостоверении личности, – на полицейской машине увозят в Институт судебной экспертизы, расположенный в Мазас, в двенадцатом округе Парижа. Вскрытие будет проведено в ближайшие двадцать четыре часа. Полицейские возвращаются на базу, чтобы проинформировать заместителя прокурора и заполнить необходимые документы. Один из них сообщает о случившемся в оперативный отдел, оттуда сведения поступают в следственный отдел. Отчет попадает на стол к Дюмону, и тот, прочитав бумагу по диагонали, пишет сверху: «Почему ее убили?», потом: «Прочитано», – и свои инициалы. Затем информация отправляется к Мистралю, он подчеркивает фразу «Почему ее убили?» и тоже пишет внизу: «Прочитано», – а рядом ставит свои инициалы.

Фокусник целый день вкалывает, избегая тех мест, куда его тянет. На самом деле он думает о предстоящей встрече с психиатром в галстуке-бабочке. Он попробовал было попросить совета у демонов, но те едва удостоили его ответом: они не одобрили убийство старой дамы. Он пытается их переубедить, говорит, что она представляла для него опасность. Он знает, что она его видела насквозь. Но последнее слово остается за демонами: «В такой ситуации тебе надо было всего лишь пить кофе в другом квартале, вместо того чтобы теперь приставать к нам и спрашивать, что делать». Конец игры. Фокусник проводит остаток дня в молчании, он сосредоточен и напряжен сверх меры перед сеансом у психиатра. В шесть часов вечера, на полчаса раньше назначенного времени, он паркуется почти у самого входа в здание, где находится кабинет психиатра.

Он опускает стекло в машине, чтобы вдохнуть воздуха, закрывает глаза, перевоплощаясь в маленького человека, задавленного жизнью. Время от времени порыв ветра через опущенное стекло швыряет ему в лицо дождевые капли, и ему становится лучше от этого. Он выходит из машины, запрокидывает голову и, закрыв глаза, подставляет лицо дождю. Несколько мгновений спустя он возвращается в машину, растирает лицо руками и приглаживает волосы. Потом вытирает руки о брюки и берет листок со своим кратким жизнеописанием, набросанным для психиатра по совету демонов. Осознание того, что шпаргалка выучена им наизусть, действует на Лекюийе успокаивающе. В восемнадцать двадцать пять он звонит в дверь приемной. Секретарша просит его подождать немного, что он и делает. Ровно в половине она отводит Лекюийе в кабинет врача.

Фокусник идет маленькими шажочками, опустив воротник куртки, ссутулив плечи, с опущенными уголками рта, с погашенными прожекторами ненависти. Он делает вид, что на него производят подавляющее впечатление этот роскошный кабинет, мебель из красного дерева и рассеянный свет. Он остается стоять, утопая ногами в толстом ковре, дожидаясь от доктора разрешения присесть. Усаживается на краешек стула. Поджав ноги, соединив ступни вместе, с покорным видом он ждет, надеясь, что врач вскоре обратит на него внимание. Весь его вид красноречиво говорит: «Простите за беспокойство».

Врач положил себе под руку записи, касающиеся Лекюийе. Он, комфортно устроившись в большом офисном кожаном кресле, слегка покачивается вперед-назад, рассматривая Лекюийе. Потом смотрит на часы. Это его последний клиент, а на семь назначена встреча с полицейским.

– Как продвигались ваши дела с момента нашей последней встречи?

Лекюийе качает головой, потом отвечает тихим голосом:

– Неплохо.

– Отлично, – произносит психиатр. Прежде чем продолжить, он прилаживает на макушку непокорную прядь. – Расскажите поподробнее, мне хотелось бы знать кое-какие детали.

«Ну вот», – тут же проносится в голове у Лекюийе. «Тебе нечего бояться, – напоминают демоны. – Мы здесь». Лекюийе испытывает облегчение, так как считает, что вполне готов ответить на все вопросы психиатра.

А тот пока что надевает и снимает колпачок со своей массивной перьевой ручки. Лекюийе воспринимает это движение как попытку сосредоточиться. Психиатр в галстуке-бабочке тем временем перечитывает карточку, лежащую у него перед глазами. Хотел бы Лекюийе знать, что там написано. А Тревно в очередной раз скользит взглядом по своим записям: «Заслуживает интереса. Предстоит много работы. Очень сложная личность. Пережил травму. Какую? Пожилая дама – связь с матерью? Для начала достать историю семьи, рассказанную в тюрьме, и уточнить эту часть: кажется, есть несоответствия».

– Я хотел бы, что вы рассказали мне о своем детстве, о раннем детстве, – с улыбкой просит «галстук-бабочка».

– С чего же начать? – бормочет Лекюийе.

– Ну, с того, что вам первым приходит в голову, когда вы вспоминаете о детстве.

Лекюийе делает вид, что глубоко задумался, а потом очень медленно начинает рассказывать историю, выученную им наизусть. Он выкладывает целое нагромождение глупостей нерешительным голосом: как будто силится припомнить что-то особенное. Психиатр что-то записывает, иногда хмурит брови, подчеркивает важные слова. Это несколько напрягает Лекюийе. Демоны пытаются его успокоить.

Психиатр, взглянув на часы, показывающие восемнадцать пятьдесят, решительно надевает на ручку колпачок, штампует карточку Лекюийе и препровождает его к выходу. Вернувшись в кабинет, он в задумчивости начинает постукивать по губам указательным пальцем. Потом берет лист бумаги и расчерчивает его вдоль. Слева он пишет: «История, рассказанная в тюрьме». Справа: «История, рассказанная в кабинете». Через пять минут в каждой колонке уже есть несколько строчек. Судя по всему, он недоволен. Он складывает листок пополам, кладет его в досье Лекюийе и все вместе убирает в картотеку, находящуюся у него в шкафу, после чего закрывает дверцу.

А вот Фокусник испытывает истинное облегчение, выходя из кабинета. Но и сев в машину, он чувствует, как у него дрожат ноги. Он понимает, что ввязался в опасное противостояние, и растянется оно еще надолго. Постепенно Лекюийе приходит в себя. Демоны одобряют изложенный им биографический этюд. Все идет как нельзя лучше хотя бы потому, что они уже больше не вспоминают о забавной старухе с улицы Сен-Диаман. Он заводит двигатель, включает «дворники», прежде чем тронуться. Его внимание привлекает человек, идущий по тротуару навстречу ему. Брюнет крупного телосложения, хорошо одетый, с маленьким черным портфельчиком из мягкой кожи. Он замедляет шаг, смотрит на табличку с номером дома, поднимается по лестнице из трех ступенек, отделяющей его от двойной застекленной двери с домофоном. Лекюийе видит, как таинственный незнакомец нажимает на нижнюю левую кнопку – звонок кабинета психиатра. Он называет в домофон свое имя, но Фокусник не слышит его. Дверь с шумом открывается, и мужчина входит в освещенный холл. Лекюийе включает габаритные огни, пристегивается, моргает левым поворотником, плавно трогается и едет домой.

Психиатр усаживается в кресло для посетителей, Мистраль – напротив него.

– Мистраль, – начинает он, – ассоциируется с чем-то поэтическим.

– И еще с ветром. Я из Прованса.

– Зато Людовик – это совсем не по-провансальски.

– Моя мама настояла на том, чтобы меня так назвали. И не объяснила почему. Так что можно гадать сколько угодно.

Мистраля забавляет такое начало разговора.

– Я был бы очень разочарован, если бы не увидел у вас дивана. Знаменитый диван психоаналитика! Должен сказать, у вас роскошный экземпляр.

– Будучи практикующим психиатром, невозможно не иметь дивана: это ведь часть атрибутики. Признаюсь вам: я его использую максимум пять-шесть раз в неделю. Пациенты предпочитают те кресла, в которых мы с вами сидим. А чаще всего на нем валяюсь я сам. Бывает, что после обеда так тянет вздремнуть немного, – и этот диван отлично подходит для этого.

– А кроме вас, кто еще пользуется этим диваном?

Мистраль задает вопрос с явной иронией.

– Я бы сказал, – начинает тот назидательно, – что такое впечатление о психологах и психиатрах складывается из книг, из телевидения и из американских фильмов, где у психоаналитика всегда стоит диван в кабинете. Уверен, что пациенты, посещающие меня, были бы крайне разочарованы, если бы у меня его не было, хоть они и сами им не пользуются.

– Даже так?

– Я сейчас расскажу вам одну историю, а потом вы объясните мне, зачем вам понадобилось меня видеть. У меня есть коллега, два или три раза в неделю консультирующий в диспансере. Мебели в его кабинете – минимум. Стол, два кресла, шкаф, где стоят досье его пациентов, – все это из темно-зеленого металла, в стиле офисов пятидесятых годов. Так вот, почти каждый из его пациентов интересовался, почему у него нет дивана. Он им что-то расплывчато бормотал в качестве объяснения. В конце концов ему надоели их бесконечные вопросы. Тогда он вытащил старую гинекологическую кушетку, стоявшую в углу, постелил сверху что-то вроде красного покрывала и установил ее в своем маленьком кабинете. Замечания прекратились; пациенты теперь вполне довольны, что у их психоаналитика есть диван. Значит, все по-настоящему. Итак, чем я могу быть вам полезен?

– Мне хотелось встретиться с вами, чтобы поговорить, услышать ваше мнение по поводу убийцы детей, известного как Фокусник. Шестеро убитых детей, два неудавшихся покушения. Потом, двенадцать лет назад, он вдруг резко прекратил свою деятельность. И снова появился, так же внезапно, как и исчез, примерно три недели назад; сначала совершил попытку убийства, а затем, несколько дней назад, – убийство.

Психиатр слушает Мистраля очень внимательно.

– Для полиции подобного рода подходы весьма необычны! – восклицает он. – Ко мне впервые приходит полицейский по такому вопросу. Интересно.

– Дело в том, что я несколько месяцев провел в США, в ФБР, а федеральные агенты часто так поступают. Я подумал, что во Франции тоже можно ввести подобную практику – обращаться за консультациями к психологам.

– Я совершенно с вами согласен.

– Прежде всего вопрос такой: отвлекаясь от только что сообщенного мной о Фокуснике, вам что-нибудь говорит это прозвище?

– Да, конечно. Как я вам уже сообщил по телефону, я знаю эту действительно жуткую историю. В свое время мы обсуждали ее с коллегами, в своем ключе: дискутировали о его личности, о мотивах его поступков. А недавно из прессы я узнал, что он снова взялся за свое. Стало быть, речь идет об одном и том же персонаже.

Мистраль знаком показывает своему собеседнику, что тот понял все правильно.

– Если позволите, я коротко изложу вам факты.

Психиатр кивает, придвигая к себе блокнот и перьевую ручку.

– Вот что нам известно о Фокуснике.

Мистраль хотя и досконально знает это дело, но тем не менее достает из портфеля папку с несколькими рукописными листами, в которые время от времени поглядывает по ходу изложения темы. Он подробно рассказывает психиатру обо всех делах, начиная от самых старых и заканчивая убийством на улице Ватт.

Психиатр делает заметки, иной раз ставит рядом с написанным знак вопроса. Мистраль сообщает ему и о клочке куртки с запахом туалетной воды, и о соображениях на этот счет. Еще он делится с ним последними данными из лаборатории, указывающими на наличие следов химических веществ на одежде мальчика с улицы Ватт. Зачитываются и свидетельские показания уцелевших жертв.

– Очень интересно, – комментирует психиатр. – Теперь я лучше понимаю смысл вашего выступления в прессе.

Он несколько минут молчит, видно, что-то вспоминая. Снимает колпачок своего «Монблана» и снова надевает. Мистраль смотрит на него, не прерывая его задумчивости. Наконец психиатр медленно встает с кресла и начинает шагать туда-сюда по своему просторному кабинету, постукивая указательным пальцем по губам. Потом он подходит к низкой тумбочке из красного дерева, достает оттуда бутылку портвейна и два бокала, разливает вино.

– Это отличный портвейн, вот увидите, и с ним нам будет думаться легче, – произносит он с улыбкой.

Мистраль подносит стакан к носу, потом делает маленький глоток.

– Действительно превосходный, – говорит он с благодарностью.

– Мне подарил его коллега из Порту. Кто окрестил его Фокусником? – начинает он, бегло взглядывая в свои записи.

– Э-э… в подразделении, ведшем расследование, в следственном отделе, так его назвали.

– Когда?

– Ну… поначалу его величали убийцей детей, до тех пор пока один мальчик, сбежавший от него, не рассказал, как он познакомился с человеком, показывавшим всякие трюки с костями и монетой, как настоящий фокусник. Так и повелось называть его Фокусником. Надо сказать, что когда ищут неизвестного преступника, ему обычно дают прозвище, связанное с какой-то чертой, наиболее ярко его характеризующей. На досье будет написано: «N… по прозвищу Фокусник».

– В определенном смысле вы подарили ему новую личность.

Психиатр по-прежнему стоит перед ним с бокалом портвейна в руке. Мистралю любопытно знать, к чему он клонит.

– Понимаете, однажды ваш убийца, который, конечно же, смотрит телевизор и читает газеты, узнал, что его называют Фокусником.

– Да, и что?

– Это наверняка ему весьма польстило, и его эго окрепло. «Фокусник» звучит лучше, чем «детоубийца».

– Да, но что это меняет? Ведь от этой клички он не стал опаснее.

– Может, и нет. Но это, несомненно, повышает его самооценку. Это тешит его эго. Кроме того, ведь так его окрестил враг, и вся Франция знает его под этим именем! Чего ему еще желать?

– По-моему, вы слегка преувеличиваете. Не думаю, что он вот так рассуждает.

– Кто знает! Что вам о нем известно? Давайте подытожим. В сущности, не много. Все более или менее точные данные, имеющиеся у вас на него, вы почерпнули в рассказах троих детей. Вы имеете лишь весьма смутные представления о его внешности, его лицо вы можете себе представить лишь по трем фотороботам, по сути, мало чего значащим. Верно?

– Верно, – подтверждает Мистраль.

– У вас есть кое-какие соображения о прогоркшей туалетной воде, и тут я согласен с вами: она для него с кем-то связана. Но с кем? Пока что все это лишь смутные догадки, они ничего вам не дают. Так?

– Так, – вздыхает Мистраль, сознающий, насколько скудны данные, имеющиеся в его распоряжении.

– А вот он зато имеет перед вами преимущество! Он знает имя полицейского, ведущего расследование! Он знает, что вы составили его фоторобот – не бог весть какой – и что его тактика с фокусами несколько скомпрометировала себя. Вы выставили его в общем-то жалким субъектом. Вы хотите, чтобы он как-то отреагировал, и это хорошо, это удачный ход.

Психиатр с наслаждением одним глотком допивает свой портвейн, вытирает губы белым платком, проверяет, правильно ли лежит прядь на макушке, и наливает себе еще. Он подходит к Мистралю, предлагает снова наполнить его бокал, но тот отрицательно качает головой. Психиатр продолжает медленно расхаживать взад-вперед по кабинету с бокалом в руке.

– Вы на полпути. Нужно продолжать, вбивайте гвоздь по самую шляпку. Покажите себя, пусть с вашим именем у него ассоциируется конкретное лицо. Нужно сменить тактику: заставьте его сомневаться, убедите его в том, что у вас есть на него кое-какая информация.

Мистраль лихорадочно соображает: судя по всему, он разделяет подход психиатра.

– Действительно… Нужно попробовать убедить префекта полиции, чтобы он позволил мне выступить по телевидению – что-нибудь в этом роде.

– Да, мне кажется, это хорошая идея. Продолжайте всячески опускать его, но более сдержанно. Однако не следует впадать в гротеск.

– Надо попробовать определить, что он будет делать дальше.

– Если вы имеете в виду конкретные действия, то, вероятно, он попытается так или иначе ответить вам – анонимным письмом в газету или прямо в ваше подразделение… ну, как-то так. Я почти уверен в том, что он захочет продемонстрировать вам, что Фокусник вовсе не тот жалкий тип, каким вы его выставляете. Возможно, он попытается связаться с вами по телефону. Это было бы то, что надо! Ваша цель – нарушить его анонимность, превратить его в существо из плоти и крови! Тогда у вас будет больше возможностей потягаться с ним, чем теперь, когда вы сражаетесь с призраком.

– Я с вами согласен. А если он ничего этого не сделает?

– Ну тогда это катастрофа! Это будет означать ваше поражение на обеих досках. Он будет знать своего врага в лицо, сохранив при этом свою анонимность, и, следовательно, станет еще сильнее. А вы лишь напрасно потратите усилия в поисках ветра в поле.

– Но у меня нет выбора, – обреченно заключает Мистраль. В начале нашей беседы вы сказали мне, что беседовали о Фокуснике с вашими коллегами во время первого периода его активности. К чему вы пришли?

Психиатр садится напротив Мистраля; он уже наполовину осушил второй бокал портвейна.

– Дайте-ка сообразить… Если память меня не подводит… мы пытались сконструировать образ этого типа: еще раз скажу, что у нас не было на руках никаких данных от полиции. Мы сошлись на том… что это должен быть человек, испытывающий сильную сексуальную неудовлетворенность, не поддерживающий связи с родителями или связанный с ними очень мало; он выбирает в качестве жертв самые слабые объекты и реализует над ними полную власть, а еще, судя по всему, он не испытывает никаких угрызений совести. Вот что мы решили в общем и целом.

– Я разделяю ваши выводы. А почему, как вы считаете, он убивает детей?

– Ну, – отвечает психиатр с выражением замешательства на лице, – тут все очень туманно. Мотив надо искать у него в голове – если, конечно, вам когда-нибудь удастся его поймать. Ключ – в нем самом! Когда мы обсуждали его случай с коллегами несколько лет назад, мы также сошлись на том, что ему необходимо вступать в интимный контакт с жертвой, причем это должен быть человек гораздо слабее его и ему не знакомый. Видите ли, этот тип овладевает своими юными жертвами, чтобы… как сказать… поглощать их души – да, именно так: поглощать их души.

– Я рассуждал примерно так же, но ведь это нас к нему не приведет. Именно поэтому я хочу прибегнуть к другим средствам, чтобы заставить его вылезти из логова.

– А ваши коллеги разделяют ваш «психологический» подход к расследованию?

– Кто-то – да, другие – нет, а подавляющее большинство сомневаются и не понимают, зачем это все надо. Сам я уверен в том, что даже благодаря тому минимуму психологических характеристик в отношении этого типа, что имеются в моем распоряжении, я могу попытаться изменить ход расследования, выступив по телевидению. Если получу на это разрешение…

– Совершенно согласен с вами!

Мистраль убирает бумаги в портфель, после чего благодарит психиатра и направляется к выходу.

– Как психиатр, наблюдающий в своей практике заключенных, вы, вероятно, повидали многих, кто испытывал… сильное сексуальное влечение к детям?

– Кое-кого – да. В основном это люди, по роду своей профессии имевшие контакты с детьми: например воспитатели в летних лагерях, учителя, обучающие на дому, и так далее, – они нередко вступали с детьми в сексуальные отношения. Но я не имел дела с убийцами детей, если вас это интересует.

– И последний вопрос: если бы такой человек, как Фокусник, пришел к вам на прием…

– Ну, это очень просто, – оживляется психиатр, поправляя галстук-бабочку и выравнивая снова сбившуюся прядь. – Я был бы счастлив. Ну да, счастлив! Вас это удивляет? Психиатры мечтают иметь дело с ненормальными, великими преступниками, со сложными личностями! Однако признаюсь вам, мне было бы очень страшно. Я предпочел бы общаться с ним в тюрьме, а не здесь, в моем кабинете, с глазу на глаз.

Покидая приемную Тревно, Мистраль мысленно измеряет тот долгий путь, что ему предстоит пройти, прежде чем ему удастся поймать Фокусника, если, конечно, у него вообще это получится. Дождь не прекращается, холод даже усилился. «Завтра утром возможен гололед», – думает Мистраль. Вопреки обыкновению в машине он не включает музыку, размышляя о том, что скажет Геран, чтобы она позволила ему выступить по телевидению. Нужно убедить ее в правильности этого решения, тогда она сумеет уговорить префекта.

Ко времени его возвращения домой дети уже спали. Он несколько секунд смотрит на них, затем отправляется ужинать вместе с Кларой. Она заговаривает с ним о предстоящем летнем отпуске, пытается обсудить с ним планы на этот период. Чтобы отвлечься от Фокусника, Мистралю приходится делать определенное усилие над собой. Клара все понимает и благодарна ему за эти попытки.

Лекюийе открывает банку зеленого горошка и начинает есть прямо из банки, столовой ложкой, не разогревая. Он сидит в кресле, уставившись в телевизор, и шумно чавкает. Наконец он дождался вечерних новостей. Ведущая произносит всего одну фразу, что-то вроде: «Никаких новых данных по двум расследованиям – по делам мальчика и пожилой дамы, найденных мертвыми минувшей ночью». Из этого Лекюийе делает вывод, что убийство старой бомжихи никого не интересует, поскольку по телевизору о нем не сказали ни слова. «Все-таки нужно быть поосторожнее, – резонерствуют демоны. – Быть может, флики не все говорят».

– Вполне возможно! – вслух отвечает Лекюийе.

Прежде чем лечь спать, он отправляется в свой вигвам с коллекцией и сидит там более двух часов. Он находится в состоянии, близком к трансу, и снова переживает все случившееся; это дает ему возможность вновь испытать эмоции невероятной силы без риска попасться.

Наконец он выходит из своей палатки. Почти спокойный, вытягивается на постели и уже собирается погрузиться в сон, как вдруг вспоминает, что послезавтра утром у него встреча с инспектором по делам условно-досрочно освобожденных. Как будто недостаточно психиатра и судьи по исполнению наказаний, уже не говоря о неуемном любопытстве семейства Да Сильва. Это уже немного чересчур.

Лекюийе вскакивает с кровати. В бешенстве. Он говорит очень тихо, отчеканивая каждое слово, и взгляд его полон ненависти.

– Они будут и дальше донимать меня своими вопросами? Ведь они все равно ни черта не понимают. Этому новому придурку я буду вешать все ту же лапшу на уши. И, как и прочие, он ни до чего не докопается. Он, как и прочие, проштампует мое досье – и дело с концом.

Фокусник бродит и бродит вокруг стола, не находя себе покоя. Потом вдруг останавливается: у него кружится голова, он падает в кресло. Через несколько секунд он добирается до постели и засыпает – на сей раз без сновидений.