Текст книги "Маргарет Тэтчер"

Автор книги: Жан Луи Тьерио

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 46 страниц)

Запутанная бюджетная интрига

Тенденция высмеивать позиции Маргарет Тэтчер в отношении Европы проявлялась довольно часто. В лучшем случае ее изображали в виде «евроскептика», причем убежденного, изменившего своим первоначальным убеждениям, когда в начале своей политической карьеры она поддерживала идею построения общеевропейского дома. В действительности, не факт, что ее позиции по отношению к Европе когда-либо сильно менялись. В 1977 году она уже заявляла, что желает «от всего сердца сотрудничать с этой объединенной Европой; сравните ту общность интересов, что существует между нами, и расхождения и разногласия, разделяющие нас, покажутся незначительными». В 1979 году, в период избирательной кампании по проведению выборов в Европарламент, она так определяет свое видение Европы, служащей делу свободы: «Мы верим в свободную Европу, а не в Европу однообразную. Покуситесь на разнообразие государств-членов и вы обедните всё Европейское сообщество <…>. Мы настаиваем на том, чтобы общественные институты управлялись повсюду на континенте таким образом, чтобы это приводило к увеличению личной свободы. Нельзя позволить этим институтам погрузиться в бюрократию. И всякий раз, когда этим институтам не будет удаваться расширять свободу, они должны подвергаться критике и равновесие должно быть восстановлено». Говоря другими словами, Маргарет воевала не за то, чтобы «Европы было меньше», а за то, чтобы «Европа была лучше» и чтобы эта новая Европа служила свободе, восстановив равновесие.

Так вот, первая сфера, где Маргарет попытается восстановить равновесие, была сфера британских взносов в бюджет Сообщества. В 1979 году она объявила о том, что в этой сфере есть дефицит в сумме 1,5 миллиарда фунтов. Почему так получилось? Просто потому, что структура внешней торговли Англии и ее экономики отличалась от структуры континентальной Европы. В 1979 году 57 процентов британского экспорта и 58 процентов британского импорта не имели отношения к странам ЕЭС, а для других стран – членов Сообщества этот процент составлял в среднем 35 процентов. Законы о таможенных сборах составляли одно из главных средств получения доходов ЕЭС, и суммы, которые должно было вносить Британское казначейство, по определению были пропорционально больше, чем суммы, вносимые его партнерами. Это не компенсировалось доходами или, вернее, компенсационными выплатами (практиковавшимися в области сельскохозяйственной политики ЕЭС), ведь около 70 процентов бюджета Сообщества как раз и было предназначено для проведения общей сельскохозяйственной политики. А сельское хозяйство Англии было очень конкурентоспособным. Оно получало только 5 процентов сумм, вносимых в Европейский сельскохозяйственный ориентационно-гарантийный фонд. Конкретно это означало то, что, если бы в 1980 году ничего не изменилось, Великобритания оплачивала бы 20 процентов поступлений и пользовалась бы только 10 процентами расходов Европейского сообщества, в то время как ее ВВП составлял всего 16 процентов ВВП Сообщества. Для Маргарет, непреклонной защитницы интересов британского налогоплательщика, это было неприемлемо. «Мы стали, – пишет она в мемуарах, – одним из самых бедных членов ЕЭС, занимая всего лишь седьмую строчку в списке ВВП в расчете на душу населения. И однако же от нас требовали внесения самых крупных чистых взносов».

Тэтчеровская машина была запущена, и она больше не остановится. На саммите в Страсбурге 21–22 июня 1979 года, первом европейском саммите для Маргарет, впервые выступая на пленарном заседании, она сразу же сказала застывшим от изумления главам правительств: «Я хочу получить назад мои деньги!» Разумеется, ее коллег повергли в шок дерзость и грубость такого заявления. Британская бакалейная лавка хотела получить то, что ей были должны. Валери Жискар д’Эстен приложил большие усилия, чтобы напустить туману и заговорить ей зубы. Он предложил перенести на более позднее время дискуссию о сумме британских взносов. Но Мэгги заупрямилась, не желая покидать зал заседаний прежде, чем решение будет найдено. «На моем первом европейском саммите я вынуждена была сказать „нет“», – пишет она в мемуарах. Тэтчер добилась от пришедших в растерянность участников саммита решения о создании специальной комиссии, на которую будет возложена обязанность выработать предложения по данной проблеме. Маргарет утверждает с глубоким презрением, которое всегда испытывала к международным встречам на высшем уровне, что ей тогда очень помогло то, что «час был уже поздний; выводов легко добиться, когда время поджимает и когда умы уже встревожены перспективой встречи с великой французской кухней и лучшими французскими винами». Это очень лестно для наших поваров, но все же маловероятно. Маргарет просто начала изводить своими постоянными приставаниями по агробюджетным вопросам глав европейских государств, и это продолжалось пять лет, вплоть до саммита в Фонтенбло в 1984 году, когда все вопросы были окончательно улажены. Линия поведения Маргарет была твердо зафиксирована в ее речи, произнесенной в Люксембурге 18 октября: «Я должна изъясняться предельно ясно <…>. Великобритания не может согласиться с сегодняшним положением дел в вопросе с бюджетом <…>. В политическом смысле он несостоятелен <…>. Я не могу играть роль Санта-Клауса Сообщества, когда мой собственный электорат просят отказаться от улучшения в сфере здравоохранения, образования и т. д.». Кроме того, она распустила слух, будто собирается приостановить выплату взносов королевства в бюджет Сообщества, чтобы «чиновников бросило в холодный пот». Маргарет утверждает, что именно после этого один высокопоставленный европейский чиновник отпустил реплику: «Соединенное Королевство возвращается назад». Тогда же начались и серьезные неприятности, когда каждый саммит станет местом ведения герильи и переговоров на манер восточных торговцев, любящих торговаться. Лорд Каррингтон, министр иностранных дел, в этих схватках будет одерживать победы. Его сила убеждения, его искусство вести беседы тет-а-тет, его способность поднять «один лагерь на другой» принесут гораздо большие результаты, нежели открытые удары, многократно наносимые Маргарет. Именно в Совете министров иностранных дел, а не в Европейском совете, в обмен на небольшие уступки он и добился 29 мая 1980 года уменьшения суммы британских взносов с 1789 миллионов экю до 600 миллионов на 1980 год и с 2,14 миллиарда до 730 миллионов в 1981-м, то есть почти на две трети. Такие победы означают очень многое и способствуют поддержанию мифа о «Железной леди». В 1980 году один восторженный журналист из «Фигаро» писал: «Обвинять миссис Тэтчер в том, что она хотела „торпедировать“ Европу, потому что с большой решимостью защищала интересы своей страны, это то же самое, что проделывали с генералом де Голлем, когда осуждали его за дурные намерения, усматривая их в защите интересов Франции».

Но дело еще не было улажено окончательно. Здесь столкнулись две философии: философия Маргарет, националистическая, направленная на союз с США, в соответствии с которой самым главным был «справедливый возврат» лишних сумм из британских взносов в бюджет Сообщества. Противостояла ей континентальная философия, в основном французская, которую исповедовали и Валери Жискар д’Эстен, и Франсуа Миттеран. В соответствии с этой философией приоритеты отдавались «интересам всего Сообщества» и торговле между странами – членами ЕЭС. Маргарет не хотела, чтобы бюджет Сообщества диктовал британским предприятиям, какие рынки они должны завоевывать. Столкновение этих двух философий происходило постоянно. В 1982 году Маргарет потребовала, чтобы сумма британского взноса была уменьшена на 1,4 миллиарда экю; после долгих переговоров эту сумму согласились снизить на 850 миллионов. Победа была половинчатой. Кроме того, в Европарламенте был принят закон об общей для стран – членов Сообщества сельскохозяйственной политике, причем принят вопреки заключенному еще в 1966 году в Люксембурге компромиссному договору, который требовал, чтобы важные решения принимались при наличии единогласия.

Так не могло далее продолжаться. Англия требовала решения проблемы на долголетней основе. Другие страны тоже не хотели больше терпеть подобное положение дел. Надо было вносить изменения в сельскохозяйственную политику. Излишки сельскохозяйственной продукции накапливались. Бюджет истощался. Даже такие сельскохозяйственные страны, как Франция, полагали, что следует действовать: уменьшать цены, устанавливаемые посредниками, приостанавливать обработку земель или вводить «молчаливые квоты», короче говоря, серьезно менять сельскохозяйственную политику, что и было одним из требований Маргарет Тэтчер. Это удалось осуществить в первом квартале 1984 года.

Однако «бюджетная проблема» все же оставалась. В марте 1984 года перед собранием депутатов-консерваторов Маргарет сказала: «Я не хочу замазывать и замазывать трещины, я хочу от них избавиться. Я хочу перестроить фундамент <…>, чтобы мы могли взяться за строительство Сообщества будущего». В конце концов, Маргарет победила в этой битве, как говорится, взяв своих противников измором, в ходе саммита в Фонтенбло в июне 1984 года, правда, победа все равно оказалась неполной. Переговоры проходили трудно, все время упираясь в какие-то препятствия, почти как в водевиле. Жак Аттали в своих книгах «Дословно» и «Это был Франсуа Миттеран» рассказывает об этих переговорах с весьма пикантным юмором, утверждая, что Маргарет, злая, как лебедь, которого дразнят, затянутая в свои безупречные темные костюмы, твердила «нет и нет». Вместо введения особого всеобщего механизма перераспределения средств Франсуа Миттеран и Гельмут Коль предлагали выплату доли британского взноса в бюджет Сообщества при пропорциональном учете того, что Англия получает от Сообщества. Вначале Маргарет требовала, чтобы были учтены все взносы, а потом все же согласилась на введение предложенного ее коллегами механизма. Но она хотела заполучить 70 процентов, французы и немцы предлагали 50 процентов. Всю ночь помощники глав правительств вели переговоры в кабинетах замка Фонтенбло, в то время как их шефы пировали в ресторане отеля «Ба-Брю» в Барбизоне. В два часа ночи Маргарет прибыла на встречу со своей командой. Утром она встретилась с Гельмутом Колем, который ей сказал, что согласен с предложением французской стороны и готов увеличить долю выплат до 65 процентов, но больше не даст ни одного экю. Маргарет потерпела поражение и понимала это, тем более что под сводами бального зала замка Фонтенбло Миттеран твердо говорит ей, что она должна сделать выбор. Это было уже слишком. Жак Аттали вспоминает, что она «не выдержала, хрустнула, как стекло, едва не залившись слезами; и все же она хотела, чтобы последнее слово осталось за ней, неважно какое». Странное это было зрелище. Маргарет робко просила уступить ей еще один процент, чтобы получилось 66 процентов, две трети, и тогда это могло считаться вполне достойным результатом. Франсуа Миттеран, величественный и милостивый более чем когда-либо, ибо ощущал на себе дыхание королевской власти, уступил, чуть снисходительно сказав: «Конечно же, госпожа премьер-министр, вы его получите. В одном проценте великой стране не отказывают». Окончательное согласие было достигнуто. В ноябре 1990 года «Экономист» опубликовал данные исследований, из которых следовал вывод, что эта частичная победа сэкономила около десяти миллиардов фунтов Британскому казначейству. Хороший успех тэтчеровской дипломатии.

Теперь, когда бюджетная проблема была решена, Маргарет могла заняться созданием Европы своей мечты, Европы Общего рынка.

На службе у Общего рынка

Эту Европу она описала в самом лирическом стиле на одном из банкетов, данных в честь депутатов Европарламента в марте 1984 года: «Это будет сообщество, которое борется за все более и более свободные торговые отношения, уничтожая как в Европе, так и во всем мире препятствия для свободного движения благ, капиталов и услуг; это будет сообщество, коллективно работающее над тем, чтобы Европа могла развивать завтрашние технологии; это будет сообщество, берущее на себя инициативы по решению мировых проблем, употребляющее свое влияние для создания зоны стабильности и усиления демократии во всем мире. Таково мое видение». Для Маргарет конкретно это означало создание единого общеевропейского рынка, который родится 1 января 1993 года под названием Общего рынка. «Речь шла о том, – пишет она, – чтобы придать содержание Римскому договору и оживить его либеральные составляющие, способствующие свободе торговли и ослаблению регулирования экономики со стороны государства; я понимала, как важно было положить начало этому новому этапу развития Сообщества». Замысел Маргарет заключался прежде всего в создании большой общеевропейской зоны свободной торговли, то есть в каком-то смысле возрождении давно похороненной Европейской ассоциации свободной торговли, при отмене не только уже «павших» таможенных барьеров, но и барьеров административных и законодательных. Короче говоря, в том, чтобы распространить на Европу успешную тэтчеровскую политику либерализации рынка.

В 1984–1986 годах Англия активно включилась в общеевропейский процесс объединения. Она без труда согласилась на вхождение в ЕЭС двух новых членов, Испании и Португалии. Если Маргарет с осторожностью и сдержанностью относилась к политике проведения кооперации, которую считала одной из форм скрытого государственного управления экономикой, то она все же легко согласилась на создание комиссии под председательством ирландского сенатора Джеймса Дуджа, с тем чтобы эта комиссия выработала предложения по улучшению процессов кооперации в Европе.

Несмотря на свои сомнения и колебания, Маргарет согласилась на проведение в июне 1985 года в Милане межправительственной конференции, где в ходе обсуждения должны будут выработаться основы нового договора, улучшающего структуру Европейского сообщества. Ее участие в саммите, проходившем в Люксембурге 2 декабря 1985 года, было очень конструктивным. Там уже вырисовались очертания будущей Европы, оживленной новыми веяниями. Было решено принять общеевропейский договор, соединяющий в себе положения договоров Европейского объединения угля и стали и Европейского экономического сообщества, с тем чтобы создать Европейский союз (Евросоюз). На первый взгляд два этих события стали для Мэгги полупоражением. Воля Великобритании верха не одержала, хотя Англию и поддерживала Дания. Было решено разработать новый договор, в котором будет сохранено название «Союз», что, к досаде Англии, будет напоминать ей о присоединении Шотландии. Однако открылись новые «поля» для сотрудничества и кооперации. Власть Европарламента по новому договору, в особенности в бюджетной сфере, возросла. Комиссия получила новые полномочия. Процедура квалифицированного большинства была расширена. Такие отступления были болезненны для английского суверенитета.

Но основная договоренность все же была сохранена. Общий рынок должен был начать свое существование не позднее 1 января 1993 года. По договору страны-члены сохраняли полный суверенитет в сфере налогов, охраны окружающей среды, социального законодательства и передвижения граждан. Европейская валютная система стала «прелюдией» создания Экономического и валютного союза[191]191
  Он стал объектом подписания Маастрихтского договора.


[Закрыть] и действовала вне поля деятельности Сообщества. Маргарет Тэтчер еще могла верить, что создававшаяся Европа будет Европой либеральной. Она вела честную игру. В период, когда Великобритания председательствовала в ЕЭС (во втором квартале 1986 года), Маргарет заставила принять множество документов, направленных на помощь малым и средним предприятиям, на ослабление регулирования в области наземного и воздушного транспорта и на стандартизацию технических норм. Согласилась она и на то, чтобы Англия приняла участие в финансировании европейских программ в области этнологии.

Можно сказать, что Великобритания была хорошей ученицей в «классе Европы». В 1989 году из семидесяти восьми общеевропейских документов, которые следовало преобразовать во внутренние законодательные акты, Великобритания преобразовала 50, заняв четвертое место среди двенадцати стран – членов ЕЭС, что дает вполне достойный результат, весьма отдаляющий Маргарет от того образа «еврофобки», в котором ее изображают.

Однако вскоре Маргарет обнаружила, что у нее появился новый соперник: Брюссель и администрация, тянущая свои щупальца по всем направлениям; в частных беседах Мэгги даже говорила о «бельгийской империи». Став председателем Еврокомиссии, Жак Делор быстро стал для Маргарет пугалом и объектом ее ненависти. Между ней и этим бывшим синдикалистом не было ничего общего; она писала, что он на протяжении всей своей карьеры говорил «нет» своим клиентам, в то время как мы в Грантеме всегда учились говорить «да». К тому же господин Делор слишком серьезно относился к своей задаче. Тогда как в глазах Маргарет он не обладал никакой легитимностью власти с демократической точки зрения, ибо ничего не знал об общем избирательном праве; он считал, что на него возложена особая миссия, и потому позволял себе выражать то одобрение, то неодобрение европейским народам. Для «Железной леди» это был восставший из могилы призрак Уайтхолла, призрак мелкого или крупного чиновника, который позволяет себе устраивать для политической власти короткие замыкания.

К тому же у Жака Делора была мания моралиста-проповедника, распределителя различных благ и очков, что более всего раздражало Маргарет. В конце срока председательства Великобритании в ЕЭС, на саммите в Лондоне Маргарет присутствовала «при достопамятном событии, при внезапном появлении господина Делора в качестве председателя Еврокомиссии, то есть в качестве главного действующего лица». На первом же обеде он предложил увеличить средства Сообщества. Маргарет пришла в ярость, ведь этот зануда даже не позаботился о том, чтобы предупредить о своем предложении глав правительств. Это была первая ошибка, за ней не замедлила последовать вторая. В ходе доклада о председательстве Великобритании перед парламентской ассамблеей в Страсбурге, заранее не известив ни о чем ни Форин Оффис, ни премьер-министра, «господин Делор, – как пишет Маргарет, – с которым я лично прежде не была знакома, погрузился в волны евродемагогии, предназначенной польстить кое-кому из тех, кто находился в зале, в особенности тем, кто страдал антибританскими предрассудками, а также направленной на то, чтобы обесценить значение председательства Англии и потребовать еще денег». Маргарет действительно была в ярости. Она считала, что публично унижена, причем сама же и позволила это сделать. Поднявшись на трибуну, она разразилась язвительными репликами, намекая на то, что если Сообщество пребывает в нищете, то виноваты в этом те, кто управляет его делами, и об этом следовало бы предупредить правительства стран-членов, и заявила, что отныне не даст ни одного лишнего британского пенни, чтобы финансировать ошибки и заблуждения Еврокомиссии.

«Развод» был совершен. Маргарет нашла себе новый объект насмешек: «еврократов» из Брюсселя и их предводителя. Она с горечью констатировала, что «стала свидетельницей глубоких изменений, которым подверглась европейская политика; Еврокомиссия, всегда имевшая склонность к централизованной власти, теперь возглавляется убежденным европейским федералистом, жестким и талантливым, чья философия оправдывает централизм».

Итак, проевропейским позициям Мэгги вскоре тоже предстояло претерпеть глубокие изменения. Уладив проблемы, связанные с британским взносом в бюджет Сообщества, Маргарет проводила образцовую европейскую политику, храня верность своим глубоким убеждениям. Ей удалось «поставить на рельсы» Общий рынок, о котором она мечтала, добиться значительных уступок в институционной сфере. Но появление у власти Жака Делора коренным образом изменило положение дел. Если ее поворот тогда не был столь явствен, как говорят, то он все же произошел и породил последствия: речь в Брюгге, неприятности, даже ненависть, а в результате и отказ от Европейского валютного союза.

Речь в Брюгге и ее последствия

Последние годы пребывания Маргарет у власти характеризуются неким подобием шизофрении в европейских делах. С одной стороны, Форин Оффис, в частности, вел себя как образцовое министерство иностранных дел европейского государства, принимающего те изменения, что происходят в Сообществе. В 1988 году Форин Оффис с успехом добился прохождения через парламент различных законодательных актов об отмене национальных монополий в сфере частноправовых сделок, заключаемых государственными организациями, в 1989-м – о свободном передвижении капиталов и услуг в финансовой сфере, что для Франции, например, стало настоящим «электрошоком». Кроме того, Форин Оффису удалось воспрепятствовать принятию французского предложения по исключению из области договорных отношений культурной сферы, что сделало бы этот рынок недоступным для мировой конкуренции. Форин Оффис также выразил согласие вернуться к рассмотрению вопроса об увеличении бюджета Сообщества с того момента, как будут отлажены механизмы возврата лишних средств. На саммите в Брюсселе в феврале 1988 года было определено, что расходы Сообщества будут увеличены на 1,2 процента ВВП Сообщества в обмен на оздоровление аграрной политики ЕЭС, на снижение давления с ее стороны на производителей; расходы на проведение этой политики были ограничены и могли составить лишь 75 процентов прироста бюджета Сообщества; кроме того, было достигнуто соглашение о консервации 20 процентов сельхозугодий на пять лет.

Но одновременно с тем, как дела продвигались скорее в либеральном направлении, чего желала Маргарет Тэтчер, отношения с Брюсселем становились все более напряженными, кстати, именно по причине провокационных бестактностей со стороны Жака Делора. Собственно, противостояли две точки зрения: теория предпочтения, отдаваемого интересам всего Сообщества, которую защищал франко-немецкий дуэт, и теория Европы, открытой для свободной торговли всему миру. Эта битва отвратила Мэгги от Европы и привела обратно к Соединенному Королевству. И председатель Еврокомиссии не сделал ничего, чтобы положить целебную мазь на раны британского премьер-министра. Он открывал рот только для того, чтобы представлять Европу все более федерализованной и все более управляемой из центра. В Европарламенте он объявил: существование Общего рынка означает, что через десять лет 80 процентов документов, регламентирующих экономическую деятельность, будут разрабатываться в ЕЭС. Конкретные страны из законодательной деятельности в экономике будут исключены. Как говорится, государства, на выход… Вот и придет время создавать в изобилии инструкции по поводу состава рубленых бифштексов, навозной жижи или по методике изготовления сыров. Не только в области Коссе заволновались о сыре «рокфор», Мэгги тоже забеспокоилась о том, что будет в брюхе коровы из Саффолка… Будто для того, чтобы поглубже всадить в рану гвоздь, Жак Делор кое-что «добавил». В сентябре 1988 года перед участниками съезда Конгресса тред-юнионов в Борнмуте он наложил дополнительный штрих кистью социалиста: «Невозможно построить Европу только на основе ослабления или отмены регулирования экономики <…>. Главное заключается в том, чтобы мы усилили мастерство управления нашей экономикой и общественной жизнью, нашими технологиями и нашей дееспособностью в финансовой сфере». Он высказал пожелание, чтобы в Европе развивались системы коллективных договоров, и призывал к созданию управляющих комитетов и советов европейских предприятий.

В Англии, в королевстве Мэгги это было воспринято как совершенно лишнее. Вот теперь председатель Еврокомиссии позволяет себе не только продвигать свои пешки в пользу экономического и валютного союза, но к тому же хочет навязать Европе прогрессивную социальную политику, которую Маргарет на протяжении десяти лет старалась выбросить на свалку. Она была вне себя. Ответ не заставит себя ждать и станет воистину историческим. Это произойдет 20 сентября 1988 года в Брюгге, где Маргарет произнесет речь, в которой изложит план построения другой, тэтчеровской Европы, верной идее национального суверенитета при процветании свободной торговли.

Место произнесения речи было символическим, ибо это был «Коллеж Европы», храм будущих еврократов, элитное учебное заведение, где проходили обучение будущие высокопоставленные европейские чиновники. Итак, цель была выбрана верно, как и место нанесения удара. Брюгге – ганзейский город, свободный или, как говорили, вольный город, который сделал торговлю с огромным миром основой своего процветания. Без свободы торговли и без дерзкой смелости местных купцов никогда бы не вознеслись ввысь островерхие крыши его домов и его гордые зубчатые башни и колокольни. Речь Маргарет в Брюгге прозвучала как гром среди ясного неба для брюссельских чиновников, удобно расположившихся в креслах Еврокомиссии. Она напомнила всем о Европе стран-отчизн разных народов, о Европе национальных государств, корнями уходивших в свои исторические реалии, именно о такой Европе она говорила, а не об огромной «штуковине», как сказал бы генерал де Голль, опутанной сетью бездушных регламентирующих указаний. «Цель была ясна, – пишет она в мемуарах. – Разве британская демократия, разве суверенитет парламента, то есть его верховная власть, разве наше обычное право, наше традиционное чувство справедливости, наша способность самим управлять нашими делами <…>, разве всё это должно было быть подчинено интересам далекой европейской демократии, опиравшейся на очень разные традиции?» Кроме того, на Востоке тоже началось движение, там миру стали открываться новые народы, и Маргарет считала, что сейчас не время создавать крепость под названием «Европа», а напротив, сейчас надо дать Европе шанс стать обширной зоной процветания, своеобразной Европейской ассоциацией свободной торговли от Атлантики до Урала.

Речь была потрясающе убедительной. Вступление к ней звучало как «снискание расположения» собравшихся. Маргарет настаивала на том, что Англия внесла большой вклад в дело создания и обороны Европы, а также убеждала, что «мы должны всегда рассматривать Варшаву, Прагу и Будапешт в качестве европейских городов». Однако самый яркий пассаж она приберегла для середины речи: «Мы не для того старались у себя в Великобритании отодвинуть подальше границы государства, чтобы нам их вновь навязали на общеевропейском уровне вместе с супергосударством, которое будет уже из Брюсселя управлять нами. <…> Добровольное и активное сотрудничество между суверенными и независимыми государствами – лучший способ создать преуспевающее Европейское сообщество <…>. Европа будет более сильной именно потому, что Франция в ней будет Францией, Испания – Испанией, Великобритания – Великобританией и каждая страна останется самой собой, со своими нравами и обычаями и своей самобытностью. Было бы безумием лишить их индивидуальности и всех „подогнать“ под единый среднеевропейский образец прет-а-порте». Можно было подумать, что эти слова говорит де Голль, вспоминая Гёте, Данте или Шекспира, которые ничего не значили бы для Европы, если бы писали не на немецком, итальянском или английском, а на некоем «универсальном эсперанто».

Обозначив принципы, Маргарет обрушилась с яростной критикой на конкретные вещи, заговорив о необходимости реформирования аграрной политики Сообщества, о функционировании единого Общего рынка при минимуме регламентации, о «Европе предпринимательства», о необходимости ведения переговоров в рамках общего соглашения о тарифах и торговле[192]192
  Это было время проведения «Уругвайского раунда»; в ходе переговоров участники стремились защитить права европейских производителей сельскохозяйственной продукции. Кстати, тогда многие государства ввели специальные квоты на импорт машин, произведенных за пределами Европы: Франция установила квоту в 3 процента на японские машины, а Италия – в 12 процентов. Речь шла уже о процессе глобализации, хотя он еще так не назывался.


[Закрыть], о важности НАТО и об опасности разрыва отношений с США в пользу Западноевропейского союза. Заключительная часть речи не была антиевропейской, но она была явно «проатлантической» и «суверенитетской». Маргарет провозгласила: «Пусть Европа будет семьей народов, всё лучше и лучше понимающих друг друга, пусть эти народы сотрудничают всё больше и больше, но пусть они ценят нашу национальную самобытность столь же высоко, сколь и нашу совместную общеевропейскую попытку создать великое Сообщество. Давайте обретем Европу, играющую свою прекрасную роль в мире, Европу, которая скорее смотрит за свои пределы, чем внутрь себя, Европу, оберегающую это Атлантическое сообщество, эту Европу по обе стороны океана, которая является самой благородной частью нашего наследия и нашей самой большой силой».

Тональность речи Маргарет была столь близка к тональности выступлений генерала де Голля, – хотя их «атлантические» позиции были совершенно различны, – что некоторые комментаторы после окончания речи заговорили о «грантемском голлизме». И это отчасти было правдой.

Речь в Брюгге вызвала бурю в прессе и прочих СМИ, но особых последствий не имела. Франко-немецкая ось была уже слишком крепка… Маргарет Тэтчер не противилась вхождению фунта стерлингов в Европейскую валютную систему, предусматривавшую фиксированные паритеты[193]193
  Или, вернее, плавающие, но в определенных рамках.


[Закрыть], к чему Маргарет, правда, подстрекал канцлер Казначейства Найджел Лоусон. Она также не отвергла полностью и предложения, содержавшиеся в докладе Делора по проблемам Европейского экономического и валютного союза; предложения эти предусматривали по истечении определенного срока введение общеевропейской единой валюты. Она довольствовалась тем, что затормозила процесс. После того как Маргарет, один за другим, избавилась от канцлера Казначейства и министра иностранных дел, как мы это увидим в следующей главе, она смогла только сделать заявление на саммите в Риме 27 октября 1990 года; в этом коммюнике было заявлено, что переход от второй к третьей фазе создания Европейского валютного союза не произойдет автоматически. Маргарет также удалось удержать Англию в стороне от Европейской социальной хартии. Но в остальном она уже была не в силах остановить движущийся поезд. Для нее наступало «начало конца». Ей оставалось провести на Даунинг-стрит всего один месяц. Она могла только с горечью констатировать, что «Европейское сообщество перешло от дискуссий, ставивших своей целью восстановить порядок в финансах, к грандиозным проектам политического и валютного союза с наличием четкого графика расчетов и платежей». Это было своеобразным поражением Маргарет. В мемуарах она называет главу, посвященную этим событиям, «Вавилонским экспрессом» и сожалеет о том, что поведение тех, кто правил в Совете Европы, столь не соответствовало серьезности положения дел.