Текст книги "Весенние ласточки"

Автор книги: Жан Лаффит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

Жаклина перемерила несколько колец, внимательно разглядела их и в конце концов снова надела первое.

– Нравится? – спросил Жак.

– А тебе?

С улыбкой, словно она разглядывала себя в зеркало, Жаклина вертела руку, любуясь кольцом.

– Это самое лучшее, – сказал Жак. – Сколько? – спросил он продавца.

– Девять тысяч девятьсот восемьдесят франков.

Жаклина поспешно сняла кольцо.

– Прошу вас, – сказал Жак, кладя на прилавок одну десятитысячную бумажку из тех двух, которые дал отец.

– Это безумие, – проговорила Жаклина, когда они вышли, – настоящее безумие.

– Почему?

– Ты только подумай… Этого хватило бы на месяц жизни целой семье бастующего рабочего.

– Ты не рада?

– Ну что ты, очень рада, конечно. Я тебя даже не поблагодарила, мой милый.

И забыв, что они не в Париже, Жаклина остановилась и на улице поцеловала Жака.

Леру опоздал к обеду.

– Фернан – странный человек, – сказал он, усаживаясь за стол. – До сих пор был настоящей размазней, а сейчас держится молодцом. Он и предложил вручать каждому стачечному комитету все приказы о принуждении к выполнению служебных обязанностей. Мы только что составили в связи с этим воззвание объединенного комитета. Вот почему я опоздал. Да, такого я не ожидал от Фернана…

– Ты о каком Фернане? – вмешалась Мирей.

– О почтальоне. Об этом парне из ФУ, который сегодня утром приходил сюда. Мы знакомы уже двадцать лет, но после раскола не разговаривали друг с другом. В тридцать четвертом… ты, наверное, помнишь, Жаклина?

– Мне же было четыре года.

– Ты права. Время летит. Так вот, в 1934 году он был с нами. Мы тогда образовали единый фронт против фашизма. Фернан-то, конечно, был социалистом, как и сейчас, кстати… Во время борьбы против фашизма и потом, когда произошло слияние, мы с ним были заодно.

– Какое слияние, папа? – спросила Мирей.

– Слияние профсоюзов, неужели ты забыла, я же тебе объяснял. В то время было два профсоюза: УВКТ и ВКТ, в общем вроде как сейчас. Так вот, мы образовали единую конфедерацию.

– А вторую уничтожили?

– Да нет, просто слили вместе. Трудно было. Но все-таки добились… На чем я остановился? Ах да, так вот, мы были с ним вместе, сперва в одном и том же антифашистском комитете, а потом в объединении профсоюзов. Вот после этого и состоялось наступление тридцать шестого года.

Теперь Жаку хотелось спросить, что это было за наступление, но он решил не перебивать.

– О тогдашних забастовках мне не к чему рассказывать, о них вы слышали, – продолжал Леру. – Как известно, далеко не все чиновники приняли участие в стачечном движении. В основном оно велось заводскими рабочими. Фернан и его почтовики палец о палец не ударили. Он-то не был против стачки, даже помогал, но с прохладцей. А вот тридцатого ноября он сдрейфил, да еще как!

– Тридцатого ноября? – спросил Жак.

– Да, тридцатого ноября тридцать восьмого года. Правительство – в него входили Даладье и Поль Рейно – вынесло постановление о принуждении к выполнению служебных обязанностей. Фернан струсил и отошел от нас. Долгое время мы с ним не встречались, и я даже не стал с ним спорить. Разразилась война, потом организовалось Сопротивление… Вначале он не проявил особого героизма, но вел себя неплохо. А когда меня арестовали и товарищи собирали деньги, чтобы помочь моей семье, он тоже внес какую-то сумму. После Освобождения мы с ним оказались в одном профсоюзе, все шло хорошо, но раз мы с ним жарко поспорили и он перешел в банду ФУ. Ну, после этого он и не пытался встречаться со мной. А неделю назад он оказался среди первых почтовиков, объявивших забастовку в Бордо. Железнодорожники последовали их примеру. Теперь к движению примыкают повсюду. Крестьяне тоже полезли драться. Так вот, товарищи Фернана уже четыре раза отказываются подчиняться приказу о выходе на работу. Нам-то, докерам, хорошо известно, как тяжело остаться без куска хлеба, когда у тебя ребята. Ну а они не сдаются. И не только не сдаются, а действуют единым фронтом с нами…

– Кстати, о забастовках, – сказал Жак, – я слышал, что вы сегодня говорили о сборе средств в пользу стачечников. Мне бы хотелось принять участие…

– Легче легкого. У меня как раз есть подписной лист.

– Вы об этом поговорите попозже, – вмешалась Жаклина, – котлеты остынут.

– Нет, доченька, такие вещи нельзя откладывать.

Жак взял подписной лист, который был разделен на несколько колонок. Три четверти из них были заполнены цифрами и подписями. Самый крупный взнос был в триста франков. Жак четко вывел свою фамилию и в колонке «профессия» вписал: «рабочий кондитерского цеха». Он дал свой парижский адрес и после секундного колебания поставил в колонке «взносы»: «десять тысяч франков».

– Вот, мсье Леру, сегодня я еще способен внести такую сумму, а завтра, возможно, мне самому придется бастовать.

Жак отдал вторую бумажку отца. Докер был поражен и, аккуратно сложив деньги, спрятал их в конверт.

– Спасибо за наших ребят. Сделай одолжение, не называй меня «мсье Леру». Говори мне «товарищ». – Это было сказано от всей души.

– Мсье… простите, товарищ, – поправился Жак, – мне надо поговорить с вами наедине и немедленно.

Леру провел Жака в соседнюю комнату. Жаклина побледнела, но не остановила их… Они вернулись через несколько минут.

– Ага, теперь понимаю, почему ты накрыла скатерть и поставила цветы. А ты, Поль, не разыгрывай дурачка, беги в погреб и тащи сюда бутылку, которую я припрятал за мешком с углем. Там одна, не ошибешься. Я ее берег, чтобы распить после конца забастовки, но помолвку тоже необходимо спрыснуть.

– Какое у тебя красивое кольцо! – воскликнула Мирей. – Она схватила руку сестры и принялась восторженно разглядывать колечко, на которое Жаклина от избытка чувств уронила слезинку.

* * *

– Добрый вечер, товарищ!

«Ты тоже меня так называешь», – подумал Жак. Его это обрадовало, и не потому, что это обращение ему льстило, но оно выражало доверие к нему людей, которые, как ему казалось, принадлежали к семье Жаклины. Сперва его назвал товарищем Анатоль, потом Леру, а сейчас Луи Фурнье.

Жак протянул ему руку и спросил, где Ирэн.

– Как все мужья, я ее жду.

– Мы можем выехать сейчас, – сказал Жак, – я кончил все свои дела.

Вскоре в кафе, где они условились встретиться, пришла Ирэн. Она сияла.

– Все идет очень хорошо.

– Вернее, ничего не ходит, – рассмеялся Луи.

В этот час закрывались универсальные магазины и на площади Кенконс толпа служащих пыталась найти хоть какой-нибудь вид транспорта. На военных грузовиках, выстроенных в шеренгу, были прикреплены дощечки с написанными на них мелом названиями пригородов. Люди звали друг друга, что-то кричали, молоденькие солдаты в касках, толкаясь, подсаживали женщин в кузовы машин.

Жак настоял, чтобы Фурнье перед отъездом выпили с ним аперитива, и ему так хотелось поделиться радостью, что он сообщил им о своей помолвке.

– Кстати, вы мою невесту знаете.

Ирэн вспомнила, что она его встретила с какой-то незнакомой девушкой, и, боясь попасть впросак, сделала вид, будто старается вспомнить.

– Помните девушку, которая была со мной на собрании? – подсказал ей Жак. – Она разговаривала с вами, ее зовут Жаклиной. Жаклина Леру.

– А ее отец случайно не докер?

– Докер.

– Высокий и худой? У него нет пальца на руке?

– Он самый.

– Я его знаю. Он сидел в бержеракской тюрьме.

– В тюрьме? Отец Жаклины?

– Да, в сорок четвертом году. Как раз моя группа организовала его побег, его и еще шестидесяти товарищей. Красивая была работа, под самым носом у немцев.

Жак облегченно вздохнул и, раз уж заговорили о тюрьме, спросил, как дело Беро.

Луи и Ирэн не разрешили свидания с ним, но они разговаривали с товарищами, которые за него хлопотали, и им удалось передать Беро продукты и письмо. Его должен вскоре вызвать следователь. По словам Луи, настроение у их друга боевое.

Проехав Либурн, они остановились у ресторанчика и поужинали.

Луи, несмотря на протесты Жака, оплатил две трети счета. Он хотел было также взять на себя две трети стоимости горючего, когда они, немного отъехав, стали заправляться, но тут Жак решительно восстал.

– Ни в коем случае. У меня был бы тот же расход на бензин, если бы я ехал один, да и к тому же я не имел бы удовольствия разговаривать с вами.

Он сказал это не задумываясь и тут же вспомнил, что завтра, когда он выйдет на работу, у него в кармане будет только двадцать франков – все его состояние. Но зато за них он никому не обязан.

Они ехали всю ночь и правили по очереди с Луи. Машина была еще не обкатана, и ехать приходилось медленно. Время от времени они перебрасывались несколькими словами, выкуривали по сигарете. Ирэн на заднем сиденье облокотилась на рюкзак и пыталась заснуть. Жак думал о Жаклине. Скоро она вернется в Париж.

Всю вторую половину дня Жак провел в доме Жаклины. Она не захотела проводить его до кафе, где он условился встретиться с Фурнье. «Мне будет слишком тяжело прощаться», – сказала она. Сидя рядом у окна, они рассказали друг другу всю свою жизнь, ничего не утаивая… Жаку очень хотелось задержаться еще на один день и, воспользовавшись тем, что у него машина, повезти Жаклину за город, но им уже надо было думать о будущем. Жаклина в конце месяца возвращалась в Париж, и еще неизвестно, сохранится ли за ней место. Им нужно будет снять квартиру… Жаклина настояла, чтобы он уехал в тот же вечер: на шоссе большое движение, и спокойнее ехать ночью.

Уже светало. Проехав какой-то шлагбаум, Луи, сидевший за рулем, неожиданно затормозил. Он вышел размяться и сделал несколько шагов вдоль насыпи.

– Идите сюда, посмотрите! – крикнул он.

Из памяти Ирэн еще не изгладился поход по утренней росе, и она неохотно вышла из машины.

– Что случилось?

– Посмотрите!

– Что?

– Мне об этом говорили, но только теперь я вижу это собственными глазами.

– Что?

Луи величественным жестом показал на убегавший вдаль железнодорожный путь.

– Разве вы не видите – рельсы-то покрыты ржавчиной!

X

Элен Вильнуар забастовка не интересовала, но все ежеминутно напоминало о ней. Во-первых, ее муж отсутствовал дольше обычного. Началось с того, что он не вернулся в конце недели, и это было тем более удивительно, что они собирались вдвоем поехать на машине в Сабль д’Олон навестить детей. Элен газет не читала и почти никогда не выходила из дому. Она сделала несколько попыток дозвониться мужу, но, не добившись соединения, подумала, что повреждена линия, и решила отправить телеграмму. Она поручила это сделать садовнику. Тот, вернувшись, сокрушенно сообщил:

– Почта отказывается принимать телеграммы.

– Почему, собственно говоря?

– Разве мадам не знает? Забастовка. Сколько я ни говорил, что телеграмма адресована депутату, они все равно ее не приняли и сказали, что посылают частные телеграммы только с сообщениями о смерти или о болезни.

Элен узнала, что поезда тоже перестали ходить. Сперва она почувствовала облегчение, так как этим можно было объяснить задержку мужа. Она ждала, что он приедет на следующий день на машине. Но день прошел, а Вильнуар не появился. Он мог отправиться прямо в Сабль д’Олон. Это предположение заставило Элен обратиться к свекру, хотя ей это всегда было крайне неприятно.

– Мсье, Анри почему-то не вернулся, и я очень беспокоюсь… Возможно, он проехал прямо к детям.

– У такого человека, как он, сударыня, полно всяких обязанностей, и нужно уметь ждать.

– Мне было бы спокойнее в Сабль д’Олон.

– Вы хотите туда поехать? Пожалуйста, сударыня. Завтра в восемь утра машина моего сына заедет за вами и за вашими вещами.

Вильнуар-отец редко разговаривал с невесткой и относился к ней подчеркнуто холодно. Элен меньше страдала от насмешек свекрови, чем от аристократически вежливого обращения с нею свекра. Каждое его слово вонзалось в сердце, как кинжал. Так повелось с первого же дня ее замужества.

– Мадам, постарайтесь никогда не забывать, что ваш ребенок будет носить имя Вильнуаров, – заявил он Элен, когда Анри представил ее родителям.

Это было в октябре 1939 года. Анри числился офицером запаса, и в самом начале сентября его призвали. Шла война, у Элен должен был родиться ребенок… Хотя Вильнуары по-прежнему неодобрительно относились к выбору сына, но все же свадьба была отпразднована в замке, в самом узком кругу.

Элен тогда было всего двадцать три года. Ее роман с Анри начался за год до этого. Она жила с родителями, у которых в Перигё был небольшой магазин готового платья, и вела довольно независимый образ жизни. Она вместе со своими школьными подругами проводила время в компании молодых бездельников, которые благодаря свободе, предоставленной им родителями, отцовской машине и костюму, сшитому по парижской модели, считались в провинциальном городке законодателями мод. Элен была очень красива, у нее было много поклонников, но она еще ни на ком не остановила свой выбор.

Элен, обладая пылкой натурой, не так мечтала о блестящем будущем, как о настоящей любви. Анри без труда покорил ее, и она стала его любовницей. Он тоже поддался ее чарам. Пока он был ее возлюбленным, Элен слепо любила его; эта любовь превратилась в обожание, когда он стал ее мужем. Ради него Элен переносила все.

– Сударыня, – сказал ей свекор в первый же день, когда она вошла в столовую несколько позже остальных, – мы едим ровно в двенадцать, и будьте любезны не забывать об этом.

Элен попыталась извиниться.

– Не будем больше об этом говорить, сударыня. Не примите это за упрек.

– Это лишь небольшой урок, – добавила свекровь.

Элен было не по себе в этой чопорной обстановке. Ей все время приходилось обдумывать свои движения и слова. Очень скоро ее обязанности по отношению к семье мужа, в которой она оставалась чужой, стали для нее пыткой, и она мечтала избавиться от общения со свекром и свекровью. Элен не задавала вопросов, боясь резких ответов, от которых она совершенно терялась. Как только она открывала рот, свекровь неодобрительно смотрела на нее, заранее осуждая каждое слово невестки, и Элен старалась как можно меньше разговаривать… Еще и месяца не прожила она в семье Вильнуаров, как однажды, доведенная до слез, выбежала из гостиной, сославшись на недомогание… Но зато у нее был Анри, который по-прежнему любит ее и пишет ей об этом в своих письмах. Приезжая домой в отпуск, он ничего не замечал, а она, не желая его огорчать, молчала о своих страданиях. Он заранее радовался ребенку, осыпал молодую жену подарками и был с нею очень нежен.

Ги появился на свет в начале 1940 года. Элен была счастлива, родив Вильнуарам мальчика. Ей даже показалось, что она покорила родных мужа.

– Вылитый отец, – сказала свекровь, взяв на руки внука, но тут же добавила: – Ничего вашего.

Не был похож на нее и Серж, родившийся через год, в то время, когда его отец находился в плену в одном из немецких лагерей.

Элен, лишившись всякой поддержки, сдалась и полностью покорилась своей участи. После замужества она перестала встречаться с подругами, никого не приглашала к себе и уходила из замка только по понедельникам, чтобы навестить своих старых родителей. Она ни за что на свете не согласилась бы поделиться с ними своими разочарованиями, от которых мать когда-то предостерегала ее. Все дни Элен проводила в замке, целиком посвятив себя детям. Когда вернулся Анри, она расцвела от счастья.

Но он стал с нею менее нежен. Она объясняла это теми заботами, которые приносила его деятельность в Сопротивлении, и в те минуты, когда он был с нею, старалась как можно меньше говорить о том, что, по ее убеждению, мешало их любви. Но ее ласки и непрестанные заботы не привлекали, а скорее отталкивали его.

После Освобождения положение еще ухудшилось. Анри стал депутатом от своего департамента, и перед ним открылась политическая карьера, которая обещала быть блестящей. Но Элен это не радовало, и она старалась отвлечь его от политики. Она долго ждала мужа и теперь боялась его потерять. Она была его женой, матерью его детей, но ей хотелось быть также его любовницей и безраздельно владеть им. Отсюда начались их первые размолвки.

Как-то раз, когда она своим кокетством и игривым поведением напомнила ему прежнюю Элен, он предложил ей:

– Почему бы тебе не перебраться в Париж? Разрешились бы все вопросы.

– А как же с детьми?

– У них есть бонна. Ты еще молода, а совершенно погрязла в обыденной жизни, это вовсе не красит тебя.

– Милый, ты меня разлюбил.

– Да нет, откуда ты взяла? Но мне бы хотелось, чтобы ты стала другой.

– Другой?

– Тебе этого не понять.

Элен было страшно попасть в тот мир, в котором вращался муж. Ее свекр и свекровь столько оскорбляли и принижали ее, что она не представляла себе, как пойдет с мужем на какой-нибудь прием. А вдруг и он начнет ее стыдиться? И вместо того, чтобы разделять его честолюбивые стремления, она ревновала его ко всему, что отдаляло его от нее, упорно не хотела ни с кем общаться, и ее жизнь превратилась в мученичество. Анри старался как можно реже бывать с нею. Она с давних пор жила одна в комнатах, отведенных ей в крыле замка, там же ела вместе с няней и детьми и больше никого не видела. Анри проводил все время в Париже, поглощенный политикой, и приезжал на очень короткий срок. А когда она роптала, что он слишком долго отсутствовал, он грубил ей.

– Боже, ну чего ты ко мне привязалась?

Однажды у него вырвалась страшная фраза.

– Я тебя ненавижу.

Молодая женщина в полном отчаянии попыталась пустить в ход единственный оставшийся у нее козырь – свою красоту. Стараясь нравиться ему, она только ускорила развязку. Как-то вечером Анри заперся на ключ и не пустил ее к себе в спальню. Готовая на все, даже на побои, Элен униженно умоляла его:

– Скажи хоть, в чем ты меня упрекаешь.

Анри сжалился и сказал, что ошибся в ней, она может помешать его карьере… Жена политического деятеля должна уметь поддерживать разговор, принимать, бывать на людях – словом, помогать ему…

– Да, я виновата, – каялась она. – Я жила только для тебя, но не думала о твоем счастье и утомила тебя. Теперь я твердо решила сделать все, чтобы ты был счастлив. Я займусь собой, своим образованием… научусь принимать… Тебе не придется краснеть за свою жену… Поверь мне… – Он тихонько отстранил ее от себя, но был растроган ее покорностью, а она приняла это за поощрение и начала упорную борьбу за то, чтобы вернуть его любовь. Элен подписалась на литературные журналы, накупила руководств по правилам поведения и снова начала заниматься иностранными языками, которые изучала еще в школе. В этих занятиях она нашла некоторое успокоение, но вскоре выболтала свою тайну Анри:

– Знаешь, я учусь английскому.

– Лучше бы ты обратила внимание на Ги, он лентяйничает в лицее.

Все же Элен удалось вырвать у Анри обещание провести несколько дней вместе с нею и детьми в Сабль д’Олон. Этому обещанию она все еще верила…

На следующий день машина остановилась у виллы в Сабль д’Олон. По аллее, усыпанной гравием, уже бежал сторож.

– Мадам одна? – спросил он, открывая ворота.

– А разве муж не приехал?

– Нет, мадам.

Шофер снял фуражку и открыл Элен дверку машины.

– Я больше не нужен?

– Когда вам сказано вернуться?

– Мсье Вильнуар приказал мне сегодня же приехать в замок.

– В таком случае вы свободны.

Элен дала шоферу на чай и пошла за сторожем, который понес чемодан.

– А где дети?

– На пляже с бонной. Может быть, мадам позавтракает?

– Нет, я хочу отдохнуть. Пусть меня не беспокоят.

В окно, выходившее на пляж, Элен увидела Сержа, который барахтался в воде. Она хотела было его окликнуть, но бросилась на кровать и зарыдала.

Он не приехал. И, по-видимому, не приедет. Дела, политика… Жена теперь для него пустое место. «Но что же я ему сделала? Боже мой, что я ему сделала плохого?» Она посмотрела на себя в зеркало и испугалась своего вида. Слезы смыли краску со щек, и она выглядела старухой. Она уже и раньше замечала, что стареет: еще одна крошечная морщинка, первый седой волос… Но ведь и Анри с возрастом изменился. Он начал полнеть, седеть… У нее было время следить за собой, она всегда выглядела намного моложе мужа. А вот сейчас ей показалось, что она на десять лет старше Анри. Вдруг он любит другую? – закралось в ее душу подозрение. До сих пор это ей не приходило в голову. Он занят, у него неприятности, он устал, и этим она объясняла его дурное настроение. Элен почти никуда с ним не ходила и поэтому никогда не видела его в обществе чужих женщин. Зная, что он целиком поглощен работой и стал безразличен к чувственным удовольствиям, она и не предполагала о существовании соперницы более опасной, чем политика. Но эта мысль, только зародившись, начала ее жечь. Если это так, то все можно объяснить: его отъезды, упреки, презрение… В таком случае она будет защищать свое счастье, она будет драться и вернет Анри, даже если для этого потребуется отправиться на край света… Но сначала она должна все узнать. И на следующий день она узнала.

Элен обшарила и перерыла все вещи, которые Анри обычно оставлял в вилле, и у нее чуть не вырвался радостный крик, когда наконец она напала на разоблачающую его измятую и засунутую в карман пляжных трусов телеграмму, в которой было всего семь слов и подпись: «Жду тебя как всегда понедельник Париже Маринетта». Телеграмма была отправлена шестого августа 1952 года. В прошлом году в это же время Элен была здесь с Анри. Теперь она припомнила – да разве она могла забыть? Они только переехали, как Анри, сославшись на срочный вызов, сел в поезд и уехал в Париж. Вернулся он через несколько дней… Кто же подписал телеграмму?.. Имя знакомое. Маринеттой звали девочку, которая в начале войны приходила играть в парк замка. Но это невероятно… Хотя – сколько ей сейчас? Лет двадцать семь, двадцать восемь. Она вышла замуж за фабриканта, тот намного старше ее и живет под Вандомом. Правильно, и телеграмма из Вандома. Однажды Анри даже упомянул при ней о Маринетте и сказал, что она приходила к нему в Национальное собрание. Когда же это было? Сержу тогда было лет семь или восемь… Сейчас ему тринадцать…

Элен не плакала. Она долго просидела в раздумье. Ее размышления были прерваны Скарлетт, молоденькой бонной.

– Вы пойдете с детьми завтра утром?

– Нет, Скарлетт, мне придется отлучиться на два-три дня.

Вечером она послала за газетами.

На следующее утро, очень рано, она надела серый костюм, взяла дорожную сумку и отправилась на вокзал. Там почти никого не было. Стоявший на часах охранник сообщил:

– Поезда ходят только из Рош-на-Ионне.

Элен села в автобус и приехала туда часов в девять. Отдыхающие осаждали справочное бюро, билеты продавались только в одном окошечке, и очередь двигалась очень медленно. Элен попросила билет до Блуа. В окошечке вместо железнодорожного служащего сидел человек в штатском. Он заглянул в какой-то листок, порылся в ящичках, что-то записал в тетрадь и протянул ей билет.

– Могу вам выдать только до Нанта.

– Но газеты пишут, что дальние поезда снова ходят.

– Правильно, мы ждем поезд из Бордо.

Поезд, о часе прибытия которого никто не мог сообщить, прибыл часов в двенадцать. В составе было три полупустых вагона и несколько товарных платформ.

В Нанте было то же самое, но Элен узнала, что вечером отправляется скорый на Париж. Вокзал был занят охранниками, буфет не работал, и Элен пошла в город перекусить. Железнодорожники в форменных фуражках раздавали отпечатанные на папирографе листки: «Предупреждаем пассажиров, что ехать поездом опасно… сигнализация на путях не обеспечена… составы отправляются без осмотра… обслуживающий персонал сокращен, состоит не из железнодорожников, а набран среди охранников и штрейкбрехеров…» Но Элен не отступила бы и перед смертью. Поезд ночью остановился в Туре и дальше не пошел. Элен переночевала в гостинице и на следующий день поехала на такси в Вандом.

Заводы Рауля Делорма находились в пригороде. Он был у себя в кабинете и принял Элен немедленно.

– Чему я обязан вашим посещением?

– Ваша супруга дома?

– Нет, она уже десять дней в Довиле со своей теткой.

Не пускаясь в разъяснения, Элен протянула Раулю Делорму телеграмму. Тот, не торопясь, надел очки, прочел и скорчил гримасу. У него был двойной подбородок и мешки под глазами.

– Телеграмма мне ничего не говорит.

– Но она же подписана именем вашей жены.

– Маринетт много.

– В Вандоме?

– Ну а если даже это и она?

Делорм сел рядом с Элен, взял ее за руку. Она была так поражена, что даже не отняла ее.

– Вы все знали?

Он сокрушенно вздохнул.

– В таких вещах никогда нет полной уверенности… Но кое о чем я подозревал.

– И давно?

– Задолго до этой телеграммы. Я вижу, она от прошлого года.

– И вы ничего не предприняли?

– А что я мог поделать? Ваш муж оказал мне большие услуги и может еще быть мне полезным. Кроме того, не удивляйтесь, но он мне симпатичен. Как же поступить? Отнестись к этому трагически? Это глупо и не в моем характере. Устроить сцену жене? Она или бросит меня… или переменит любовника, а тот, другой, не будет мне симпатичен. Я проигрываю в любом случае.

– Ну, я-то этого не потерплю…

– Деточка, успокойтесь и, главное, не делайте глупостей. Что вы затеваете? Скандал? Вы на этом потеряете мужа, состояние и все остальное…

– Мне наплевать.

– Да, так говорят. А что с вами будет? С вашими детьми? Нет, поверьте мне, лучше самим включиться в игру… Есть другие способы отомстить… Вы еще молоды, хороши… Вам никогда этого не говорили?

И он нежно погладил ее по руке. Элен отдернула ее.

– Вы мне отвратительны.

– Сударыня, не осуждайте меня, вы же меня не знаете. Мужчине в моем возрасте тоже нужна ласка.

Зазвонил телефон, и Делорм встал, чтобы ответить.

– Алло. Что? Отдел кадров? Да, я слушаю. Что? Делегация? Нет. Нет, я не приму… От трех профсоюзов? Нет, не сейчас, я уже вам сказал… Во второй половине дня – возможно…

Он с яростью бросил трубку.

– Свиньи!

Когда он поднял глаза, Элен уже исчезла.

* * *

Анри Вильнуар волновался. Вначале он спокойно отнесся к требованию коммунистов созвать чрезвычайное совещание палаты, но те, опираясь на правила, принятые в парламенте, добились, чтобы вопрос был поставлен перед каждым депутатом в отдельности, и их идея нашла широкую поддержку… Под напором делегаций от стачечников многие депутаты-социалисты и депутаты других партий прислали председателю Национального собрания подписи под этим требованием, дисциплина внутри групп была нарушена. Если количество подписей под требованием еще увеличится, чрезвычайное совещание состоится в самое ближайшее время. Газеты уделяли этому вопросу много внимания и даже сообщали предполагаемую дату. С точки зрения промышленника Вильнуара, было величайшей глупостью поддерживать эту затею. Она встретила сочувствие ВКТ и стачечников, другими словами, она не только не помогала бороться с забастовками, но еще усиливала движение. Примеру работников транспорта и связи последуют рабочие частных предприятий. Кроме того, дебаты будут происходить под нестерпимым давлением. Побеждает тот, кто дольше всех сопротивляется, считал Вильнуар, поэтому не надо сдаваться. «Если мы не пойдем на уступки, забастовки выдохнутся». В связи со всеми этими вопросами он отправился в Париж, чтобы там встретиться с некоторыми политическими друзьями, а заодно прощупать обстановку в Национальном собрании.

Он заехал на свою квартиру около площади Инвалидов, где находился его рабочий кабинет. Его секретарь уехал в отпуск, и Вильнуар застал только машинистку.

– Письма есть? – спросил он.

– Нет. Но к вам приехала жена.

Элен сидела в его кабинете за столом и что-то писала. Она удивилась еще больше, чем он:

– Как, ты здесь?

– А ты зачем сюда пожаловала?

– Как видишь, писала тебе письмо, чтобы сообщить адрес гостиницы, где я живу.

К ней вернулось самообладание, и она говорила с таким спокойствием, что Вильнуар встревожился.

– Что это значит?

– Послушай, Анри, ты можешь одним словом все мне объяснить. Где ты был?

– У министра, в Довиле.

– Ты врешь.

– Да что с тобой?

– Я все знаю. Я только что приехала из Вандома.

Вильнуар, боясь скандала, открыл дверь в комнату, где сидела машинистка.

– Мадемуазель, я вас попрошу пойти в палату и ждать меня там в кабинете моей группы.

Элен была озадачена.

– Ну, так что же ты мне скажешь?

Его лицо приняло каменное выражение, какое бывало у его отца.

– Это правда, – ответил Вильнуар. – Пожалуй, лучше, чтобы ты знала.

Элен подошла к нему, ломая руки.

– Анри, мой дорогой Анри…

Вильнуар ледяным голосом продолжал:

– Не настаивай. Все давно кончено. Нам лучше договориться… Я распоряжусь, чтобы тебя доставили в Сабль д’Олон и обеспечили всем необходимым… Через несколько дней, по-видимому, я заеду повидаться с детьми. Но тебе придется свыкнуться с этим положением.

Элен, рыдая, бросилась в кресло. Вильнуар решил, что у нее истерика, и пытался придумать, чем ее успокоить. Проплакав довольно долго, она умоляюще посмотрела на него.

– Эта женщина никогда не полюбит тебя, как я.

– Возможно, но я-то люблю ее.

Элен застонала, как ребенок, и прерывающимся голосом рассказала ему о своих страданиях, о поездке в Вандом, о разговоре с Раулем Делормом… Вильнуар курил и терпеливо слушал ее. Она кончила, и он несколько раз переспросил ее:

– И ты это сделала, ты?

Она, казалось, обезумела.

– Да, я это сделала. И на этом не остановлюсь. Я буду вас преследовать повсюду… И если нужно будет, подниму шум, опозорю вас, но вырву тебя из объятий этой шлюхи.

– Сволочь!

Это слово подействовало на нее, как удар кнута. Она жалобно взмолилась:

– Анри, Анри, что ты делаешь?

Он взял шляпу и открыл дверь.

– Анри! Анри! Я покончу с собой!

Но он уже ничего не слышал.

«Немедленно надо послать к ней психиатра, – подумал он, – и попросить его внушить ей, что она сегодня же должна уехать в Сабль д’Олон».

Первым, кого встретил Вильнуар в кулуарах палаты, был Шарль Морен. Они были знакомы с давних пор, вместе сражались в Сопротивлении в Дордони, а после войны оба оказались в Консультативной ассамблее. Они говорили друг другу «ты», и эта привычка осталась, хотя отношения между ними ухудшились. Часто, когда происходили жаркие дебаты в парламенте, они занимали враждебные позиции и некоторое время не разговаривали, потом опять начинали встречаться, вели длинные беседы, совершенно откровенно делясь своими соображениями. Из этих разговоров оба извлекали пользу. Морену интересно было узнать реакцию такого близкого к генералу де Голлю человека, как Вильнуар, на изменения, происходящие в политической жизни. Вильнуар нередко был озабочен намерениями коммунистов и не прочь был потолковать с Мореном, которого считал «доверенным лицом партии». Они были непримиримыми противниками почти во всех вопросах, относящихся к внутренней жизни страны, но, разговаривая о международной политике, иногда находили общую точку зрения. Оба были против продолжения войны во Вьетнаме, хотя руководствовались разными мотивами и характер их возражений был разный. По мнению Вильнуара, война проиграна, поэтому надо найти способ почетно кончить ее и побыстрее отозвать войска, которые могут понадобиться для войны в Северной Африке. Морен считал войну во Вьетнаме несправедливой; нужно как можно скорее прийти к мирному соглашению, думая только о том, как бы прекратить войну. В вопросе перевооружения Германии у них были более значительные расхождения, хотя обоих беспокоила угроза возрождения германской армии.