Текст книги "Весенние ласточки"

Автор книги: Жан Лаффит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

– Послушай, на днях ты мне говорил о некоем Беро. Пораваль приходил ко мне по тому же поводу. Я согласен подписать протест, но только не поднимайте шумихи вокруг моего имени.

XII

Поезд медленно, словно испустив последнее дыхание, остановился. Он прибыл ровно на тридцать секунд раньше расписания. У вокзала стояла вереница такси. Встречающие толпились у решетки, высматривая знакомые лица среди потока устремившихся к выходу пассажиров. Взявшие перронный билет поджидали у вагонов своих родственников или друзей, приехавших из провинции.

Улыбкой парижанин приветствует всех приезжающих к нему, радостно кидаются друг к другу влюбленные, со всех сторон слышатся веселые возгласы и одни и те же слова:

– Как ты доехал?

– Дай мне чемодан.

– Как здоровье мамы?

Жак Одебер влез на тележку, чтобы его было видно, и обеспокоенно оглядывал все увеличивающуюся толпу. Поток пассажиров казался неиссякаемым, и Жак уже стал опасаться, что Жаклина не приехала. Неделю назад, воспользовавшись выходным днем, он вечером выехал из Парижа на машине отца и на следующий день был уже в Бордо у Жаклины. Он собирался отвезти малолитражку в Бержерак и вернуться поездом вместе со своей невестой. Но из этого ничего не вышло. Хотя Леру снова работал и получил небольшую надбавку, Жаклина боялась оставить мать. Дениз Леру благодаря внимательному уходу за ней рыбаков-коммунистов прибавила несколько кило и выглядела хорошо, но она вынуждена была носить теперь специальный корсет и избегать тяжелой физической работы, чтобы не произошло смещения позвонков. Она очень сочувственно отнеслась к рассказу дочери о ее любви к Жаку.

– Как ты считаешь, он меня действительно любит? – спросила Жаклина.

– Думаю, что любит.

– А если его родители будут возражать против нашей женитьбы?

– Решаете вы, а не родители.

– Как тебе кажется, он достаточно меня любит, чтобы не посчитаться с родителями?

– Тебе виднее.

– Ты с ним познакомишься, и я уверена, что он тебе понравится.

У Жака с Жаклиной произошел длинный разговор. Жак хотел немедленно назначить день свадьбы, Жаклина, более благоразумная, напомнила ему об истинном положении вещей. У них нет ни денег, ни квартиры – словом, ничего, чтобы начать семейную жизнь.

Нужно было отложить все – и женитьбу и следующую встречу. Жаклина вернется в Париж, только если она найдет работу. В «Лютеции» ее место давно уже занято. Кроме того, у ее бывшей квартирной хозяйки все сдано, и в ожидании чего-нибудь получше нужно снять комнатку в гостинице. Это Жак брал на себя. С работой ей повезло. Сюзанна нашла более выгодное место и уступала свое Жаклине. Последнее обстоятельство все решило.

– Жак!

Он бросился навстречу Жаклине, и они обнялись.

Какой-то человек, сопровождавший Жаклину, поставил ее чемодан на землю и неловко раскланялся.

– Что это был за субъект? – спросил Жак, когда они сели в такси.

– О ком ты говоришь?

– Да тот, что нес твой чемодан.

– Попутчик, он предложил мне помочь. Я отказывалась, но он настоял на своем.

– И ты ничего не сказала?

– Сказала: «Мсье, меня встречает муж».

Жак снова ее поцеловал. От наплыва счастья у него закружилась голова.

– Послушай-ка, – сказала Жаклина, – куда ты меня везешь?

– К тебе.

– Как ко мне?

– Увидишь. При помощи Томасен я нашел недалеко от Монпарнаса небольшую гостиницу, совсем близко от меня. Комнатка крошечная, но милая. Там сдают семейным и девушкам и запрещают им приводить молодых людей. Пришлось сказать, что ты моя сестра, и дать ряд сведений о себе: где я работаю, сколько получаю и так далее.

– Но ведь у меня другая фамилия.

– Я сплел целую историю о том, что у нас разные отцы, но зато мать дала нам одинаковые имена.

Жак не рассказал ей, что ему пришлось внести двенадцать тысяч франков, заплатив за месяц вперед. Эта сумма составляла больше половины его заработка, но, к счастью, отец, возвращая стоимость горючего для машины, округлил сумму и дал ему десять тысяч франков.

– А как с работой?

– Ты приступаешь в понедельник на прежних условиях.

– Сколько я должна платить за комнату?

– Я уже внес за весь месяц.

Гостиница оказалась очень скромной. Вместо вывески на стене была прикреплена мраморная дощечка с надписью:

Сдаются помесячно

меблированные комнаты и квартиры.

Все удобства. Цены умеренные.

Гостиницу содержали две старые девы, удивительно похожие друг на друга, но, несмотря На сходство, различие их положений сразу бросалось в глаза.

Одна держалась как хозяйка и называлась «мадемуазель Перванш». Она носила темное платье и проводила время или на кухне, или в маленьком кабинете рядом с вестибюлем, заменявшим гостиную.

Вторую звали Матильдой. Судя по одежде, она выполняла работу горничной.

Мадемуазель Перванш попросила Жаклину заполнить бланк и, оглядев ее с ног до головы, сухо повторила правила гостиницы.

– Я пускаю к себе только положительных людей. Вы сами будете стелить себе постель. Матильда будет подметать вашу комнату и менять белье каждую неделю. Если вечером вы возвращаетесь после десяти часов, то должны в окошечко назвать свою фамилию. Если же вы придете после полуночи, не предупредив об этом заранее, наружная дверь будет заперта на засов…

После того как кончились наставления, Жак предусмотрительно спросил:

– Можно мне отнести наверх вещи сестры?

– Конечно, мсье Одебер.

Матильда повела их за собой и открыла дверь в комнату.

– Здесь прелестно! – воскликнула Жаклина.

Чуть ли не четверть комнаты была занята узким диваном, обитым веселенькой желтой материей. Напротив окна, выходившего во двор, стоял белоснежный умывальник. Выкрашенные в светлый цвет, под тон обоев, маленький шкаф, столик и два стула составляли всю обстановку. Пол в комнате был чисто вымыт.

Как только они остались вдвоем, Жак обнял Жаклину и поцеловал в губы. Жаклина резко оттолкнула его, увидев Матильду, которая вернулась в комнату с полотенцами. Через несколько секунд она опять пришла и снова чуть не застала их на месте преступления.

– Эта старая ведьма не даст нам покоя…

– Будем благоразумны, – сказала Жаклина, вытирая у Жака с губ следы помады. – Уходи и подожди меня внизу.

Она с трудом удерживалась от хохота. «Лучше было признаться, что она моя невеста», – подумал Жак, спускаясь по лестнице. Но теперь уже было поздно, и он был озадачен когда мадмуазель Перванш, не то издеваясь над ним, не то всерьез, сказала:

– Ваша сестра очень на вас похожа.

Он довольно долго прождал Жаклину. Она переоделась – теперь на ней была красная блузка и черная, подчеркивающая талию юбка. Они вышли на улицу, и Жаклина спросила Жака:

– Куда мы пойдем?

– Ужинать. Скоро восемь часов.

– А куда?

– Ко мне, если ты не возражаешь. Я уже все приготовил.

– Но я должна рано вернуться.

– Ты сможешь отдыхать весь завтрашний день. В воскресенье я попросил подежурить Жюля, и мы проведем весь день за городом.

Жаклина взяла его под руку.

– Как я рада! Ты не можешь себе представить, как я рада…

* * *

На следующее утро Жак в радужном настроении сбежал по лестнице со своего седьмого этажа. Правда, предстояло провести весь день в подвале, но зато в шесть часов он уже свободен. Жаклина будет его поджидать у выхода… В их распоряжении весь воскресный день… а начиная с понедельника сколько раз в день он будет иметь удовольствие слышать ее голос, подзывающий его к раздаточному столу кондитерского цеха! Обмен улыбками, никому не заметное прикосновение рук… ему хотелось поделиться своим счастьем со всем миром, пусть все знают, что Жаклина любит его, только его!

Консьержка окликнула Жака.

– Вам письмо.

Жак увидел незнакомый почерк и сунул конверт в карман.

– Поздравляю вас, – продолжала Томасен. – Мне очень понравилась ваша невеста… Надеюсь, вы не собираетесь прятать ее от всех и приведете к нам в комитет, тем более что она живет в нашем же районе. Комната ей нравится?

– Да, но дороговато. Нам нужно подыскать квартирку.

– Когда я вышла замуж, наша комнатка была не больше вашей, и все же самое счастливое время мы прожили в ней.

– Вы думаете, это возможно?

– А что? Будет тесновато, вот и все. Во всяком случае, я вам ничего не говорила и ничего не заметила…

Жак распечатал письмо. Лора, ссылаясь на необходимость что-то сообщить, назначала ему свидание после полудня. Жак не виделся с нею после того, как они встретились на улице, он перестал бывать у Брисаков. Отец упрекнул его:

– Ты им обязан, об этом не следует забывать. Да и вообще он может тебе еще пригодиться. Будь с ним хотя бы вежлив и, вернувшись после отпуска, передай привет от меня.

Жак хотел выполнить эту просьбу и зашел в кабинет к заведующему погребом. Но у того как раз шло объяснение с заместителем, и Жак был встречен очень нелюбезно.

– Ты же знаешь, что я не люблю, когда меня беспокоят на работе. Приходи домой.

Жак обиделся и решил, воспользовавшись случаем, окончательно порвать с Брисаками; в конечном счете ему дороже было хорошее отношение товарищей, чем это отвратительное для него покровительство.

Письмо Лоры ему польстило. Если эта гордая, капризная девушка пишет: «…несмотря ни на что, остаюсь вашим другом», – значит, она здорово в него влюблена. Но как пойти на свидание? Скрыть это от Жаклины? Ведь речь идет о каком-то касающемся его важном сообщении… эта фраза была дважды подчеркнута, и Жак решил повидаться с Лорой. Кстати, всегда можно объяснить Жаклине, почему он пошел, и, если он прав в своих подозрениях, лучше сразу же покончить со всеми недоразумениями.

Он попросил старика Жюля подежурить за него во вторую половину дня.

– Ладно, – ответил тот, – но ты заменишь меня сегодня вечером.

– Никак не могу. Я отработаю за вас на будущей неделе.

– Терпеть не могу всяких махинаций. Тогда я беру выходной в воскресенье.

– Но вы же мне обещали…

– Ни за что, раз ты сам не держишь слова. Ты же должен был заменить меня сегодня днем…

– Ладно, я не уйду.

Все утро они не разговаривали. Жаку не очень-то хотелось выяснять отношения с Лорой, и он даже обрадовался, что так получилось. Но в тот час, когда Жюль должен был уйти, Жак увидел, что тот не переодевается.

– Вы не уходите?

– За кого ты меня принимаешь? Отправляйся на свои любовные свидания, тебе по возрасту положено. Старый Жюль еще не потерял чувства товарищества. Слышишь? Он еще умеет быть товарищем. Заруби себе это на носу.

Лора ждала Жака в Люксембургском саду. Она сидела в тени уже пожелтевших каштанов, на коленях у нее лежала раскрытая книга. Два соседних стула были заняты молодыми людьми, по-видимому студентами. Жак подумал, что эти молодые люди пришли вместе с Лорой, и в замешательстве прошел мимо нее… Она заложила страничку в книге и догнала его.

– Вы меня не заметили?

– Мне казалось, вы с друзьями.

– А если даже и так?

Они нашли укромный уголок и сели за большим кустом бересклета. Жак несколько мгновений рассматривал Лору. Она была в белой шелковой блузке, в очень широкой юбке и в таких тонких чулках, что Жак даже решил было, что у нее голые ноги. Причесана она была по последней моде: короткая стрижка, челка на лбу. Жак нашел нужным сделать ей комплимент:

– Вы одеты всегда с таким шиком, что вас можно и не узнать.

– Только не думайте, пожалуйста, что это ради вас. Впрочем, вам все равно…

– Я вас не понимаю.

– Вчера вечером вы прошли мимо, не заметив меня. Правда, вы были с кем-то.

– С невестой.

– Поздравляю…

Она посмотрела на него с такой грустью, что ему стало жаль ее.

– Простите, Лора, я не хотел вас огорчить.

В ответ она неестественно рассмеялась.

– Да что вы вообразили? За кого вы меня принимаете? Огорчить? Вот вас я в самом деле огорчу: вы будете скоро уволены с работы.

Накануне Лора безразличным тоном сказала отцу:

– Я только что встретила Жака… он был с девушкой.

– Красивой?

– Да, недурна… но бедно одета…

– Меня это не удивляет. Одебер вступил на дурной путь: политика, профсоюз… Ему необходимо переменить обстановку. Надо будет поговорить об этом с Клюзо. Я знаю, что старик Одебер не намерен ему больше помогать. А оставшись без работы, он вынужден будет вернуться в Бержерак. Потом он сам же мне скажет спасибо.

– Ты хочешь, чтобы его уволили? – спросила Лора.

– Я окажу ему этим большую услугу, да и тебе тоже.

– Мне бы не хотелось, чтобы это исходило от тебя.

– Тогда пусть он придет поговорить со мной и ведет себя смирно.

– Во всяком случае, не воображай, что я ему передам твои слова.

Но все же Лора, изорвав несколько черновиков, написала Жаку. На следующее утро прислуга занесла письмо консьержке Томасен.

Сообщение Лоры не особенно удивило Жака.

– Как я понимаю, этим вниманием я обязан вашему отцу.

– Я запрещаю вам плохо говорить о папе. Он вам хочет добра.

– Странный способ делать добро.

– Но вы же сами избегаете отца!

– По-вашему, я должен прийти к нему с повинной? Нет, Лора, такой хлеб мне не по вкусу.

– А что же вы будете делать, если вас рассчитают?

– У меня есть профессия. Найду другое место.

– До чего же вы своенравный!

– Между вашим отцом и мной – стена. Не стану вам объяснять, это слишком долго…

– Имейте в виду, что, теряя место в ресторане, вы теряете и комнату.

– А я все равно уже подыскиваю квартиру.

– С тем чтобы там принимать своих возлюбленных?

– Нет, жену.

Лора гордо поднялась и ушла, разозленная.

* * *

Жаклина отнеслась к известию со смешанным чувством удовлетворения и страха. Разрыв Жака с Брисаками положил конец мучившим ее подозрениям. Лора была для нее опасной соперницей. Она до сих пор не решалась говорить об этом Жаку, но ей было нестерпимо, что он встречается с этой девушкой. Она несколько раз мельком видела Лору с матерью, они иногда приходили в кафе при «Лютеции». Жаклина находила ее некрасивой, слишком худой, но Лора умела держаться, вещи на ней выглядели необычайно изящно, а ее страстный взгляд покорял мужчин.

Итак, с этой стороны Жаклина теперь была спокойна. Но зато с предстоящим увольнением Жака появились новые заботы.

– Как же нам быть?

– Во-первых, я еще работаю. Профсоюз встанет на мою защиту. А кроме того, я немедленно начинаю искать другое место.

Накануне Жак снова заговорил с Жаклиной о женитьбе. «На нашем пути теперь нет больше никаких препятствий, – сказал он, – осталось только назначить день». Они подсчитали, сколько у них денег, обдумали предстоящие расходы и никакого решения не приняли.

– Знаешь, теперь надо действовать продуманно, – сказала Жаклина. Не стоит ездить завтра в Версаль, отложим на другой раз.

– Почему?

– Дорога, обед в ресторане и все остальное… нет, это расточительство.

– А я тебе говорю, что мы можем себе это позволить. Я почти не трогал получку, комнаты у нас оплачены вперед до конца сентября.

– Поверь мне, это неблагоразумно.

– Неужели мы с тобой проведем наш первый день после разлуки, как старики? Я уже все подготовил, так радовался.

– Ну не расстраивайся и подумай. Самое главное, что мы вместе. Я приготовлю ужин, и ты увидишь, как нам будет хорошо…

Начало их совместной жизни было полно очарования. Воскресный день они провели, как и многие другие, но им казалось, что и люди и природа – все чествуют их любовь: мир, радуясь их счастью, идет им навстречу и, улыбаясь, принимает их в свои объятия; все на земле создано для них. Париж прославляет их любовь, все, на чем останавливается их взгляд, существует, только чтобы радовать, солнце светит для них одних, они гуляют по земле, покрытой цветами…

Жак зашел утром за нею в гостиницу, и они вдвоем отправились на рынок. Они шли среди толпы обнявшись, с сияющими лицами, останавливались на каждом шагу и смеялись по любому поводу. Какая-то торговка крикнула им: «Эй, вы, влюбленная парочка, купите свежую рыбу», – и они расхохотались. Им море по колено, они счастливы.

Жаклина собиралась приготовить скромный ужин, но Жак накупил массу всего: устриц (они ведь только появились), цыпленка (Томасен позволила воспользоваться ее духовкой), ветчины (ее привезли из Байонны), букетик гвоздик (они приехали из Ниццы). И в конечном счете покупки им обошлись дороже ресторана. Но им все равно, они счастливы.

Они встретили Ирэн Фурнье. Она с двумя товарищами стояла под огромным плакатом, призывающим подписываться под протестом против перевооружения Германии. Среди рыночного шума и выкриков торговцев выделялся мужской голос, привлекавший внимание прохожих: «Сегодня в Западной Германии происходят выборы. Француженки и французы, протестуйте против создания нового вермахта!»

Какое им дело до вермахта, они счастливы.

– Милые мои, чего же вы не подписываетесь, – обратилась к ним какая-то женщина, протягивая карандаш.

– Уже подписали, – сказала Ирэн Фурнье. – Они входят в комитет.

Они постояли с Ирэн и предложили свои услуги, но ей не хотелось их задерживать, и она попросила Жака зайти на следующий день в помещение комитета и помочь ей. Жак был согласен на любую работу, лишь бы его не разлучали с Жаклиной.

– Кстати, – добавила Ирэн, – вы не видели моего мужа?

Луи Фурнье продавал «Юманите» у выхода с рынка. Жак познакомил его со своей невестой и купил у него газету. Заголовки сообщали о выборах в Германии и о предстоящем большом празднике в Венсене. Но что им до праздника, они счастливы.

Во вторую половину дня они пошли в маленькое кино и вернулись к ужину, но есть им не хотелось. Им было очень хорошо…

* * *

– Как весело было в Венсене, правда?

– Где?

– На празднике «Юманите». Мы вас искали, но там столько народу…

Жак вспомнил заголовок во вчерашней газете. Он ее даже не раскрыл… Сразу же после работы он отправился в комитет к Ирэн Фурнье. Она сидела в задней комнате кафе с Флери. Его попросили принять участие в подсчете собранных подписей и написать приглашения на следующее собрание комитета мира.

– Мы не были в Венсене, но зато посмотрели «Фанфан-Тюльпан», – ответил Жак.

– Вам понравилось?

– Это лучший фильм из всех, какие я видел за последнее время.

– Мы тоже нашли, что он очень хорош. Жерар Филипп дал свою подпись под протестом против ЕОС.

– Мой муж, – вмешалась Флери, – мне всегда говорил, что кино – это открытие, которое не уступает книгопечатанию, и в будущем оно заменит книгу. Умный был человек, правда? Бедняга.

Мадам Флери была та самая дама в черном, которую Жак постоянно встречал с Томасен. По ее словам, она была на десять лет старше века, и достаточно было провести с нею несколько минут, чтобы узнать всю ее жизнь; а ее жизнь длилась всего пять лет. Она рано потеряла родителей, была усыновлена крестьянской семьей. Детство и юность провела в деревне. Когда ей было двадцать лет, она познакомилась с одним землемером и вышла за него замуж. Он погиб в 1915 году в Шампани. В душе его вдовы лопнула какая-то пружина, Флери словно остановилась на одном месте, живя только воспоминаниями и думая все время о погибшем. Каждая мелочь напоминала ей о покойном, она заговаривала о нем по любому поводу и во всех своих поступках руководствовалась памятью о том, кто дал ей счастье. Она умерла бы с горя, если бы не ребенок. Его она воспитывала в преклонении перед отцом, дала ему образование, профессию, сделала из него человека, и вот этот человек в 1942 году был расстрелян немцами.

Новое горе, горе матери, потерявшей единственного сына, обрушилось на безутешную вдову и избороздило морщинами ее лицо, покрыло ее голову прекрасной сединой, вызывавшей всеобщее уважение. После окончания войны она поселилась в Париже, в квартире, где раньше жил ее сын. Его вдова вышла замуж, Флери не могла ей этого простить и отказывалась с нею встречаться. Только свидания с внучкой привязывали ее к жизни. Кроме Томасен, у нее не было друзей, но она охотно общалась с соседями, легко сходилась с людьми и каждому поверяла свое горе. Она не пропускала ни одного собрания комитета, хотя говорила, что все это ей ни к чему, так как последние две войны отобрали у нее все. Но муж и сын когда-то утверждали, что нужно думать и о других, о тех, у кого еще есть будущее…

Шарль Морен вошел в заднюю комнату кафе в тот момент, когда Флери, продолжая свой рассказ, говорила Жаку:

– Знаете, когда был убит Жан Жорес, мой муж тут же сказал: войны не миновать.

Морен был в радостном настроении. Он пожал руки присутствующим и спросил Ирэн:

– Луи не приходил?

– Нет, он на профсоюзном собрании.

– Он мне нужен. Я забегал к вам, и консьержка сказала, что ты здесь. Можешь ему передать…

Морен рассказал, что дело Беро будет рассматриваться в конце октября и комитет, образованный в его защиту в Дордони, вскоре организует в Бержераке большое открытое собрание.

– Понимаешь, это наделает шуму. Вильнуар уже подписал протест, и мы соберем еще подписи всех участников Сопротивления. Пораваль согласился председательствовать на митинге, будут выступать люди самых различных партий. Надо, чтобы Луи поехал…

– А почему именно он?

– Он был начальником Беро. Кроме того, он принимал участие в этом деле, и его вызывают в качестве свидетеля защиты.

Ирэн обещала Морену все рассказать мужу. Они еще поговорили о вчерашнем празднике и обсудили сообщения о германских выборах…

– Хорошие результаты? – спросила Флери.

– Не очень…

Жак, смущенный присутствием депутата, не принимал участия в разговоре и думал о Жаклине. Скоро она кончит работу, и он встретит ее у ресторана. День прошел спокойно. Клюзо не вызывал его к себе, и Жак уже начал надеяться, что Брисак не приведет в исполнение свою угрозу…

– Я спешу, – сказал Морен, – меня ждет Роз.

– Вчера мы ее видели издали у стенда Дордони, но подойти к ней не смогли.

– Нам пришлось закрыть в шесть часов, не хватало товара. Небывалое количество народа.

– Заходите завтра вместе с Роз. Луи будет дома.

– Хорошо, если меня ничего не задержит. Еще восемь подписей – и палата будет созвана.

Морен пожелал им удачи и ушел.

Роз приехала с мужем на праздник «Юманите» и, воспользовавшись случаем, поговорила о предстоящих родах с молодым доктором Симоненом, другом Жака Сервэ. Он работал под руководством одного крупного профессора, который после поездки в СССР решил применить метод обезболивания родов во Франции. Он ждал, когда соберет тысячу положительных результатов, чтобы сделать сообщение на медицинском факультете. Он уже приближался к этой цифре, и о новом методе заговорили. В газетах тоже стали писать о его работе, одни поощрительно, другие с насмешкой, третьи – их было большинство – с предубеждением. Эти споры еще не привлекли внимания широких масс, мужчин этот вопрос мало волновал, а женщины в общем относились к новому методу с недоверием. Роз не сомневалась в положительных результатах, и первое свидание с доктором Симоненом еще больше воодушевило ее.

– Все в порядке. К концу года я должна буду приехать на первые занятия. До этого я раза три покажусь доктору, но это я могу сделать и в Перигё.

– А где ты будешь рожать?

– В Париже, конечно. Пока что этот метод применяется только в поликлинике металлистов с красивым названием «Васильки». Я уже записалась.

Шарль Морен невольно улыбнулся.

– Я вижу, ты не теряешь времени. Ведь тебе осталось еще шесть месяцев.

– Они ежедневно получают массу заявок, и не только от женщин нашего круга. Доктор Симонен работает в клинике шестнадцатого района – по этому методу рожают и богатые пациентки. Они беспрекословно слушаются его, не хуже простых работниц. Им это стоит несколько дороже, вот и все.

– Ну, ты довольна?

– Мне очень хочется, чтобы все произошло поскорее.

Утомившись от поездки, от праздника в Венсене и всяких дел в городе, Роз рано легла и принялась вязать крошечные шерстяные башмачки, но когда вошел Морен, она сидела на кровати, уронив вязанье на колени, и плакала. На ночном столике маленький радиоприемник передавал тихую танцевальную музыку…

– Дорогая моя, что с тобой?

– Ничего.

– Ты больна? – взволнованно расспрашивал ее Морен. – Тебе нехорошо? Ведь ты была такой веселой, когда мы с тобой расстались!

– Я здорова, но просто боюсь.

Шарль обнял ее.

– Ведь все в порядке. Держу пари, что будет мальчик, я уверен.

– Вот в том-то и дело. Только что по радио сообщили окончательные результаты: в Германии реваншисты получили большинство голосов.

XIII

Последнее собрание комитета мира превзошло все ожидания Ирэн Фурнье – присутствовало около сорока человек и среди них восемь новых членов. Правда, председательствовал профессор Ренгэ.

Как только он вернулся в город после каникул, Ирэн и Леон Бурген отправились к нему. Это было через неделю после германских выборов.

– Партия Аденауэра получила пять миллионов голосов, – сообщила Ирэн, – и большинство мест в парламенте.

В ответ профессор пожал плечами и, к удивлению своей собеседницы, сказал:

– Таких результатов и следовало ожидать, немцы в основном хотят добиться воссоединения государства, поэтому они голосуют за сильнейшую партию. Я бы даже счел, что ЕОС может удержать их в разумных рамках, если бы дело было только в этом.

С его точки зрения, основным в германском вопросе было воссоединение Западной и Восточной Германии, в то время как, судя по заявлению, сделанному Аденауэром накануне выборов, речь шла уже не о воссоединении страны, а об освобождении восточной территории…

– Это угроза новой войны в Европе, наподобие той, которая была в Корее.

Леон Бурген, вспомнив о доводах, которые приводились на собраниях комитета, вставил:

– Возможно, они не решатся напасть на восточную часть и скорее всего начнут с запада, как это было в тридцать девятом году, то есть с Франции.

– Да, молодой человек, это не исключено. Во всяком случае, если соглашения будут ратифицированы, благоразумие подсказывает нам быть готовыми к обороне. Итак, до разоружения нам еще очень далеко, не правда ли?

Профессор был рьяным приверженцем разоружения. Он согласился стать председателем комитета лишь после того, как убедился, что сторонники мира стоят не только за запрещение атомного оружия, но и за всеобщее разоружение. Руководствуясь этими же соображениями, он поддерживал и кампанию против ЕОС.

Ирэн опасалась, что многое в рассуждениях профессора будет непонятно слушателям. Но она ошиблась. Профессор заранее подготовил свое выступление. Говорил он медленно, словно читал лекцию:

– Если ЕОС будет ратифицировано, очень скоро на Рейне возникнет новая армия. Нас-то уверяют, что она создается для защиты Европы, а вот по ту сторону Рейна уже возникают завоевательские замыслы… Гитлер готовился к войне всего пять-шесть лет. В наше время сроки могут быть еще короче… Если гонка вооружений продолжится, что будет с нами? Не лучше ли, пока еще не поздно, преградить ей путь?

Флери нагнулась к Томасен.

– Как он понятно объясняет. Вот и мой муж так разговаривал со мной.

После профессора слово взял аббат Дюбрей. Он сделал, как он это назвал, краткий обзор международного положения: атомная бомба еще не пущена в ход, но и не запрещена. Американцы встретились с китайцами в Паньмыньчжоне, но в то же время Соединенные Штаты по-прежнему не хотят признать Китай. Война кончилась в Корее, но продолжается в Индокитае…

Жак, пораженный осведомленностью аббата, внимательно следил за его путешествием вокруг света, но растерялся, когда тот перешел к выборам в Федеративной Республике Германии. Все же из слов аббата он уловил, что немцы, как и французы, против перевооружения, но правительства обеих стран не намерены с этим считаться. Аббат пришел к одинаковым с профессором выводам: надо немедленно принять меры, чтобы сорвать ратификацию боннского и парижского соглашений, воспрепятствовать созданию ЕОС…

Ирэн Фурнье сделала отчет о ходе кампании по сбору подписей. «До сих пор, – сказала она в заключение, – мы собирали подписи где попало: на улице, на рынке, по соседям… Теперь нужно заняться этим более организованно, заставить высказаться каждую семью. Для этого есть один только способ: обходить дом за домом…»

Профессор Ренгэ горячо поддержал это предложение.

– Надо спорить, убеждать, – сказал он. – Вы не можете спорить на улице с прохожими, значит, подписывает только тот, кто и так уже убежден в нашей правоте. Ну а как же быть с остальными? С колеблющимися? С теми, кто проходит мимо, не останавливаясь? Вот их-то и необходимо повидать дома…

Огюст Пибаль ликовал – наконец-то признали, что он прав.

– Нужно поступить, как я говорил, организовать бригады для сбора подписей и ходить из дома в дом, из квартиры в квартиру… А пока что это делают только несколько человек.

И в самом деле, до сих пор этим занимались одни и те же люди. Леон Бурген и Пибаль посвящали обходу домов несколько часов по утрам. Томасен действовала среди лавочников. На Ирэн в основном лежал рынок… Эта четверка дала обязательство продолжать свое дело, но нужны были помощники.

Первой среди добровольцев записалась Флери. Правда, она не могла ходить по этажам, но предложила посетить несколько семей и отказалась от посторонней помощи. Кстати, она уже приступила к делу и просила это отметить.

Обе девушки, которых Жак уже видел на предыдущих собраниях, о чем-то пошептались, и одна из них заявила:

– Мы бы пошли, но только не одни.

– Боитесь? – спросил Пибаль.

– Как-то ноги подкашиваются при мысли, что надо постучаться в дверь к незнакомым.

– Ничего, мы вас поддержим с двух сторон, пока вы будете подниматься по лестнице.

Все рассмеялись.

Записались еще двое. Один из них впервые пришел на собрание. Второй, старый член комитета, поставил условие, чтобы его не посылали к жителям улицы, на которой он живет, так как его все знают.

– Тем лучше, тебе же будет легче, – сказал Пибаль.

– Нет, мне это может повредить на работе.

Никто не стал настаивать.

Ирэн записывала добровольцев и наблюдала за теми, кто еще колебался.

– Больше нет желающих? А ведь у нас сегодня много молодежи.

– Запишите меня, – сказала Жаклина.

Жак, которому и без того уже было не по себе, похолодел.

– Только я тоже не знаю, как за это браться, включите меня в бригаду, – попросила Жаклина.

Леон Бурген поспешно предложил свои услуги.

– Мадмуазель, я вас буду сопровождать.

Аббат Дюбрей сказал, что его, как члена руководства национального движения за мир, почти каждое воскресенье посылают в провинцию, но в свободное время он охотно будет принимать участие в работе бригады. Алжирец Абдераман взял на себя обязательство собрать подписи среди своих соотечественников, живущих в одном с ним районе Парижа. Он с ними был знаком.

– Запишите меня, – попросил Жак.

– Можно подумать, что его отправляют на бойню, – прошептал Пибаль на ухо соседу.

* * *

Шел дождь. Жак видел в этом плохое предзнаменование. Он долго не мог заснуть и поэтому проспал. Всю неделю его мучила мысль о предстоящем предприятии, в котором он с большой неохотой согласился принять участие. При Жаклине он держался спокойно, самоуверенно, словно ему все нипочем, но на душе у него было тревожно.