Текст книги "Весенние ласточки"

Автор книги: Жан Лаффит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

В свободные от занятий часы Маринетта гуляла в парке Вильнуаров, но большую часть времени проводила в библиотеке замка. Она с жадностью читала все, что попадалось под руку. Ей советовали прочесть произведения госпожи де Сегюр, Жоржа Онэ… она же предпочла Бальзака. Обнаружив Стендаля, она прочитала его целиком. Ее привлекали в этих книгах, особенно у Стендаля, описания бурных страстей, романтизм и отвага молодых людей, борющихся за высокие посты, за власть…

Именно в это время Маринетта впервые увидела Анри Вильнуара.

Было начало 1940 года. В отпуск из армии Анри Вильнуар приехал в капитанской форме, очень ладно сидевшей на нем. Он рассказывал о войне, как о спортивном состязании, в семье Вильнуаров его считали бунтарем, а Маринетте он показался прекрасным, как Фабрицио из «Пармской обители». Да и вся его жизнь была в духе героев Стендаля: он совершил отчаянный поступок, женившись в начале войны наперекор воле родителей. Казалось, этот факт должен был разрушить безумные помыслы, которые зародились у Маринетты. Но благодаря близкому знакомству с жителями замка она сделала волнующие открытия. Здесь обожали Анри и жалели его за то, что он женился на женщине более низкого положения, на существе незаметном и застенчивом, что так не вязалось с предприимчивым и честолюбивым характером Вильнуаров.

Анри, как говорила его мать, – слишком утонченная натура, чтобы не понимать, какую он совершил ошибку: его толкнули на это внезапно разразившаяся война и его благородное сердце. Правда, они ждали ребенка, но разве это причина, чтобы жениться так поспешно? Да и вообще, как он может быть уверен, что ребенок его?

Ко всему Элен, так звали жену Анри, казалось, оправдывала предубеждение, которое питали к ней в семье Вильнуаров. Она жила уединенно, показывалась лишь за обеденным столом и открывала рот, только чтобы ответить на вопрос. Последние дни беременности она провела у своих родителей, мелких лавочников в Перигё. Там она и родила мальчика за несколько дней до приезда мужа из армии.

Маринетта довольно часто встречалась с Анри. Впервые – за обедом, устроенным в честь его приезда, потом почти ежедневно они виделись то в замке, то в парке. Он называл ее «мадмуазель», здоровался с ней за руку и охотно беседовал, как со взрослой. Однажды, это было к концу его отпуска, она увидела его, прогуливаясь по аллее парка. Он, задумавшись, сидел на скамейке. На нем снова была военная форма. Заметив Маринетту, Анри предложил ей пройтись и познакомил ее с достопримечательностями парка, где он играл, когда был ребенком. Девочка была польщена и глубоко взволнована этой прогулкой. После его отъезда, роясь по своему обыкновению в библиотеке, она нашла его фотографию и вслух призналась себе, что влюблена…

Летом 1940 года Анри Вильнуар попал в плен, хотя танковая часть, которой он командовал, ни разу не воевала. Благодаря хлопотам отца он был освобожден и вернулся домой. В то время Маринетте было около шестнадцати лет. Анри нашел ее красивой и сказал ей об этом, усилив ее волнение. Впрочем, он уделял много внимания своему ребенку и жене, которая, как всегда в его присутствии, хорошела и сияла от счастья. Маринетта теперь считала недопустимым, чтобы с нею обращались, как с девчонкой, и ревновала Анри к жене.

Анри все реже и реже появлялся дома. Он был окружен какой-то тайной. Маринетта ее раскрыла. Оказывается, ее герой играл в Сопротивлении роль, для которой он и был предназначен. Говорили, что он является представителем генерала де Голля в департаменте; уточняя, добавляли: военным уполномоченным Лондона. В воображении девушки его бурная жизнь состояла из сплошных великих подвигов. Маринетта считала, что Анри пытается таким образом покончить со своим серым существованием и одновременно избежать искушения, которое он не мог не испытывать. Маринетте хотелось помочь ему, быть рядом с ним, признаться ему в любви. Веря в будущее, она изливала ему свои чувства в дневнике, и это придавало ей достаточно сил, чтобы в те редкие моменты, когда он появлялся в замке, избегать его общества.

Однажды тетя Маринетты обнаружила дневник. Вместо того чтобы отругать племянницу или устроить ей скандал, она постаралась развенчать ее героя. Несмотря на сопротивление родителей, Анри привязан к жене, сказала тетя. У них уже двое детей. В Сопротивлении Вильнуар ведет очень опасную игру. Да и вообще ему тридцать четыре года, а Маринетте всего семнадцать. Неужели она не замечает, что он уже начал толстеть…

Маринетта ничего не замечала и по-прежнему была поглощена своим чувством. Но одно событие неожиданно повернуло всю ее жизнь. В начале 1943 года при автомобильной катастрофе погиб ее отец, оставив ей в наследство только сообщение, которое ее потрясло: он был вторично женат, и у него в Америке была еще одна дочь. Маринетта оказалась нищей, и немедленно встал грозный вопрос о ее положении. Она ждала, что Анри, который знал о ее несчастье, признается в своих чувствах и предложит ей руку и свое состояние. Но он лишь выразил сочувствие. Она была жестоко разочарована. Назло ему, а также потому, что ей нестерпима была мысль об ожидавшей ее скромной жизни, она согласилась на предложенный тетей выход из положения. Через год Маринетта вышла замуж за Рауля Делорма, который был старше ее на двадцать семь лет.

Фабрикант обуви Рауль Делорм был знаком с Вильнуарами. Бывая часто в замке, он безумно влюбился в Маринетту. Делорм был богат, и когда он поделился с мадам Вожель своими намерениями, то проявил много такта и деликатности. У Маринетты не было ничего, кроме молодости, которую она ему отдала. Во время Освобождения Делорм с женой внезапно переселились. Из-за каких-то спекулятивных дел с оккупационными войсками, из-за огромных барышей, говоривших о противозаконных операциях, Делорм попал в списки тех, кто в дальнейшем был лишен гражданских прав. Вильнуары со своей стороны намекнули ему, что, встав на его защиту, они скомпрометируют себя и самое большее, что для него можно сделать, это не допустить конфискации его имущества. В конце концов он выпутался из грязного дела даже с выгодой и открыл новую фабрику около Вандома. Но заочный приговор оставался в силе, и над ним висела угроза судебного следствия, которое могло привести к тому, что ему пришлось бы выплатить государству значительную сумму денег. Его имя даже несколько раз упоминалось в Национальном собрании депутатом-коммунистом от Дордони – Мореном. Рауль Делорм облегченно вздохнул, когда в мае 1947 года министры-коммунисты были выведены из правительства. Тут он понял, какую службу может ему сослужить его старое знакомство с семьей Вильнуаров. Вот почему Маринетте снова довелось встретиться с Анри…

Анри Вильнуар к тому времени стал депутатом от своего департамента. Он возглавлял группу, которая в парламенте отстаивала позиции генерала де Голля. Маринетта приехала к нему из Вандома с просьбой помочь уладить дела ее мужа. Анри Вильнуар был ослеплен ее красотой.

– Ради вас готов сделать все, что в моих силах, – сказал он ей.

Ему было уже около сорока, он еще больше потолстел и теперь только отдаленно напоминал красавца офицера, который во время войны покорил Маринетту. Зато его депутатская деятельность развила в нем красноречие, непринужденность и превратила его в приятного собеседника. К тому же, как говорили, его ждала блестящая политическая карьера, у него были все данные стать министром, а быть может, даже и премьером…

Маринетта была до безумия тщеславна. Помимо всего, в отместку за пережитое ею разочарование ей хотелось в свою очередь вызвать в Анри страстные чувства, которые, как она предугадывала своим женским инстинктом, уже зародились в нем. Они стали встречаться, и Анри без памяти влюбился в нее. Маринетта из кокетства, а также испытывая свою власть над ним, оказала длительное сопротивление… Она стала его любовницей только после того, как дело Делорма было прекращено и когда его полностью восстановили в гражданских правах.

Этот день был радостным и для Рауля Делорма. Он смог получить крупный заказ на обувь для армии. За два года до этого он без всяких разговоров уволил со своей фабрики одного молодого инженера, которого подозревал в любовной связи с женой. Но частые поездки Маринетты в Париж его совершенно не беспокоили. Он находил естественным, что она еженедельно навещает свою тетку.

* * *

Анри Вильнуар, насвистывая, спускался по лестнице. Они с Маринеттой условились позавтракать в одном из ресторанов на бульваре Сен-Жермэн и потом вместе отправиться в Отей, если его выступление в Национальном собрании будет отложено на следующий день. Он зашел в гараж за машиной и поехал в свою контору, которая помещалась около площади Инвалидов, в небольшой квартирке на первом этаже с выходом прямо во двор. Здесь у Вильнуара был рабочий кабинет, комната для секретаря – унтер-офицера, репатриированного из Индокитая, и машинистки, а также подобие гостиной, где ожидали приема посетители. Вильнуар, как всегда, опрометью вбежал в кабинет и тут же вызвал секретаря.

– Ну, Октав, как дела?

– В гостиной ждут посетители…

– Ладно, это дело терпит. Прежде всего давай почту. Писем много?

– Штук сорок.

Вильнуар наскоро просмотрел содержимое папки. Примечания, сделанные красным карандашом, с изложением сведений об отправителях и краткого содержания письма облегчали Вильнуару работу.

– Ай-ай-ай, как будто много новых?

– Да, но почти все об одном и том же – об увеличении пенсии… о выходе на пенсию… об освобождении от налогов…

– Вы отвечаете, как договорено? В каждом случае, когда это возможно, пусть присылают мне письменное заявление, которое я лично вручу соответствующему министру и поддержу просьбу… Больше ничего?

– Вот еще два письма более личного характера.

Депутат взглянул на исписанные старательным почерком странички.

– От знакомых?

– Нет.

– А о чем тут?

– Опять о перевооружении Германии.

– Понятно. Наверняка коммунисты. Но вы все же пошлите уведомление о получении.

– Оба письма очень похожи…

– Естественно, это дело рук Морена. Дайте мне газеты.

– Вас ждут посетители.

– Сколько их?

– Двое.

– Чего они хотят?

– Поговорить с вами.

– Примите их сами, мне некогда с ними заниматься.

– Но, господин депутат, они из Дордони. Один из них уверяет, что знаком с вами, второй дал свою визитную карточку.

– Доктор Сервэ… Из Палисака… Как будто знакомая фамилия. Проведите их ко мне, – сказал Вильнуар, повертев в руках визитную карточку.

Он встал, поздоровался с посетителями за руку и усадил их в кожаные кресла перед письменным столом.

– Очень рад вас видеть, дорогие друзья…

Доктор Сервэ – по-видимому, тот, что повыше, с энергичным лицом. Вильнуар, как он теперь вспомнил, встречался с ним во время Освобождения. Второго, приземистого увальня, он видел впервые, но он-то и заговорил первым.

– Вы меня не помните, господин полковник?

– Пожалуйста, напомните мне вашу фамилию.

– Она вам ничего не скажет, но я служил под вашим командованием во время Сопротивления. Шофер с пежо.

– Да, да, вы были прикреплены к моему командному пункту.

Шофер просиял.

– Так точно, господин полковник.

– Ну, господа, я вас слушаю, – сказал Вильнуар и протянул им свой портсигар.

Одновременно он подумал, что до свидания с Маринеттой он еле успеет заехать в Национальное собрание.

IV

– Ну, что же мы еще предпримем?

Доктор Сервэ пожал плечами. Для него утро все равно было потеряно.

По настоянию своего попутчика Эжена они сразу же по приезде в Париж отправились к Вильнуару. Они прождали его около часа, затем были приняты, выслушали несколько милых слов, после чего отправились в Национальное собрание, чтобы увидеться с Мореном, но, к сожалению, тот был на собрании своей парламентской группы. Правда, он немедленно вышел к ним, но принял их наспех, извинившись, что не может посвятить им больше времени. Нет, как ему ни обидно, но он вынужден отказаться от приглашения позавтракать с ними.

– Да что ты! Это же не займет много времени. Мы тебя подождем. Назначь любой час, – сказал Сервэ.

Морен вынул из кармана записную книжку, и Эжен заметил, что у него искалечена правая рука и недостает двух пальцев.

– Видишь, немного попозже назначено еще одно собрание в помещении ЦК, потом завтрак с мэром Женнвилье, с ним я должен обсудить одно муниципальное дело. После этого – собрание бывших фронтовиков. Я даже не уверен, что успею еще раз заехать в палату. А вот вечером, если хочешь, я в твоем распоряжении.

– Ничего не выйдет, – ответил Сервэ, – мы должны выехать до темноты.

Доктор огорчился. С Мореном они были старые друзья, вместе сражались в Сопротивлении, и Сервэ очень надеялся расположить Эжена в пользу коммунистов, познакомив его со своим товарищем. Но все складывалось иначе.

Вильнуар принял их очень радушно. К радости Эжена, он начал разговор с общих воспоминаний, и беседа сразу же приняла доброжелательный характер.

Сервэ задал было вопрос об отношении депутата к перевооружению Германии, но Вильнуар умело вывернулся. Конечно, интересы Франции для него дороже всего, и он понимает, что из-за ЕОС могут сорваться некоторые договоры и французская армия попадет в иностранную зависимость, но надо также считаться с тем, что рано или поздно Германия все равно станет вооружаться. Весь вопрос в том, будет ли это делаться под контролем или бесконтрольно. А ЕОС как раз и введет контроль… Из этого не следует, естественно, что он одобряет все условия этого сообщества, отнюдь… Но все эти вопросы настолько серьезны, что надо их продумать, прежде чем ответить…

Сервэ хотелось спросить Вильнуара еще о многом и добиться более определенного ответа, но Эжен, не желая злоупотреблять радушием своего депутата, горячо поблагодарил его и тем самым оборвал разговор.

Воспользовавшись паузой, Вильнуар встал, чтобы проводить гостей.

– Надеюсь, вы приехали в Париж не только для встречи со мной?

– Доктору нужно было за машиной, и он взял меня с собой; мы решили заодно повидать вас.

– Вы мне доставили большое удовольствие. Вам хотелось бы побывать на заседании палаты?

Эжен и Сервэ получили два пропуска в Национальное собрание на вторую половину дня.

– Ваш депутат здорово осторожничает, – сказал Сервэ, когда они вышли.

– Но, во всяком случае, он не задается.

– А теперь я вас познакомлю с моим депутатом.

Свидание с Мореном было очень кратким, и сейчас Эжен и Сервэ прогуливались по бульвару Распай.

– Эжен, вам очень хочется пойти в палату?

– В общем да. Я никогда там не был, и мне жаль было бы упустить такой случай.

– Тогда вот что: мы с вами зайдем в какой-нибудь недорогой ресторанчик в этом районе, хорошенько перекусим, а потом разойдемся и встретимся часов в шесть, чтобы тут же пуститься в путь. Поужинаем в Орлеане и после этого без остановок поедем в Палисак…

Сервэ был легок на подъем. Еще накануне он и не собирался в Париж. Ему сообщили по телефону, что он может получить автомобиль, который он заказал полгода назад в магазине «Рено». Доктор тут же отправился к своему соседу Поравалю.

– Послушай, кто из твоих рабочих свободен и может сегодня вечером отправиться со мной в Париж?

– Для чего?

– Мне надо получить машину, и я хотел бы ее пригнать завтра к вечеру. Ну а так как надо проехать больше пятисот километров и машина не обкатана, я предпочел бы вести с напарником.

– Свободен Эжен, только при условии, если он послезавтра утром будет на лесопилке – мне нужно перевезти материал.

В поезде Сервэ и Эжен разговорились. Доктор, чьи политические убеждения были известны в Палисаке, предложил:

– Эжен, как вы отнесетесь к тому, чтобы заодно повидать наших депутатов?

– Великолепная мысль. У меня как раз с собой адрес Вильнуара.

Когда Сервэ расстался со своим попутчиком, у него оставалось часа два свободного времени, и он отправился в «Лютецию». Навстречу ему поспешили одновременно две подавальщицы в черных платьях и белых передниках. Сервэ обратился к более хорошенькой.

– Жак Одебер здесь работает?

– Да.

– Можно его повидать?

– Конечно.

– Пожалуйста, передайте ему, что его ждет доктор Сервэ.

– Видите ли, он не может выйти сюда в рабочее время.

– А где можно с ним встретиться?

– Вызовите его к служебному выходу… А если хотите, можете подождать его здесь. Сегодня после обеда он как будто свободен, и мы ему передадим, что вы его ждете.

– Великолепно! А что у вас можно выпить?

– Все, что желаете.

Жак пришел через четверть часа. Он уже переоделся и явно торопился.

– Ну, сынок, как поживаешь?

– Спасибо, очень хорошо.

– Я зашел повидаться и передать привет от твоего отца. Сегодня вечером я уже возвращаюсь домой. Присядь, я тебя угощу.

Жак посмотрел сквозь стекло витрины на противоположный тротуар.

– Понимаете, доктор, у меня очень мало времени…

Сервэ понимающе улыбнулся.

– Надеюсь, ты спешишь на свидание. Не волнуйся, я тебя не задержу.

Сервэ заказал подавальщице две рюмки коньяку и хитро подмигнул, глядя на девушку, удалявшуюся походкой манекенщицы.

– Послушай-ка, мне кажется, ты здесь не должен скучать.

* * *

Жак Одебер расстался с доктором через час, проклиная в душе провинциалов, которые считают своим долгом, приезжая в Париж, обойти всех своих знакомых, разглагольствовать без конца о всех событиях, происшедших у них там в провинции, и приставать к вам с нескромными вопросами о том, как вы развлекаетесь в столице…

Правда, доктор симпатичный человек. Три года назад он среди ночи поехал спасать Жака, когда тот упал с мотоцикла и крестьяне подобрали его на шоссе в бессознательном состоянии. Опасались трещины черепа. Сервэ оказал ему первую помощь, сам отвез его в бержеракскую больницу и не успокоился до тех пор, пока не смог сообщить отцу Жака утешительные сведения о сыне. С того дня он стал близким человеком в доме. Жаку нравилась резкость, с какой этот сельский врач говорил всем правду в лицо. Во время Сопротивления доктор был в макИ; его политические убеждения и личная жизнь давали пищу злым языкам. Жак хорошо относился к Сервэ, но сегодняшнее его посещение было очень некстати.

Жак вскочил в такси, надеясь, что он все же успеет застать Жаклину.

Он очень ждал этой встречи, так как после того вечера, когда он вынужден был пойти к Брисакам, между ним и Жаклиной начались недоразумения. Тогда, конечно, ему удалось освободиться только очень поздно. Заведующий погребом был в ударе и снова вернулся к разговору о гротах в Ляско. Его интересовали не картины – в них он ничего не смыслил, – а выгода предприятия, которое мог бы там открыть молодой и расторопный человек. Лора смотрела на юношу, и ее большие глаза, казалось, молили: не обращайте внимания на то, что говорит отец. А в это время Жаклина ждала его.

Днем она как бы между прочим дала понять Жаку, что сегодня освободится в десять часов… Она вышла немного раньше времени и, не видя Жака, простояла у дверей, пока не показалась ее подруга Сюзанна. Жаклина пригласила ее выпить что-нибудь в ближайшем кафе. Так и не дождавшись Жака, она села в метро и уехала домой.

– Это не очень-то красиво с твоей стороны, – сказала Жаку на следующий день Сюзанна.

– Что?

– Жаклина тебя прождала вчера до половины одиннадцатого.

– Она тебе сказала, что ждала именно меня?

– Нет, но это ясно и так.

Жак почувствовал, как его захлестнуло счастье. Но Жаклина была с ним так холодна, что он растерялся. И спросил Сюзанну:

– Ты не подшутила надо мной?

– Зачем мне это надо? Жаклина моя лучшая подруга.

– А может быть, она ждала другого?

– До чего же ты глуп.

После этого Жак, набравшись храбрости, обратился к Жаклине:

– Не сердись на меня за вчерашнее.

– А за что я должна сердиться?

– Я знаю, что ты меня ждала.

– Я? С чего ты это взял?

– Мне нужно с тобой поговорить, и я собирался прийти, но в последний момент Брисак пригласил меня к себе…

– И ты, конечно, не мог отказаться?

– Трудно было.

– Из-за его дочери, по-видимому? Если она такая же уродка, как он, я тебе желаю счастья.

– Послушай, Жаклина…

Но Жаклина не стала слушать. Она ушла, не обернувшись, и всю неделю была с Жаком подчеркнуто холодна. Она реже заходила в кондитерский цех, не задерживалась ни на секунду и обращалась к Жаку только по делу. Зато с официантами шутила и смеялась. Жак был уязвлен. Вечерами она выходила в разное время и делала вид, что куда-то торопится. Два-три раза он ее прождал напрасно…

– Когда же вы перестанете дуться друг на друга? – сказала однажды Сюзанна Жаку и Жаклине, когда те, встретившись в коридоре, молча разошлись в разные стороны.

Жаклина сделала вид, будто не слышит подругу, а Жак нагнал Сюзанну и спросил:

– Ты думаешь, она рассердилась?

Сюзанна расхохоталась.

– До чего же вы оба все раздуваете! И еще из-за таких пустяков!

– Передай ей, что я буду ждать сегодня на мосту Ар. Только не забудь.

Он назвал первое попавшееся место.

Через некоторое время Жаклина спустилась в кондитерский цех за заказом. Она облокотилась на раздаточный стол и ждала, пока Жак не спеша отсчитывал ей пирожные.

– Сюзанна тебе передала?

– Да.

– Ну?

Она не ответила ни «да», ни «нет», но по ее глазам Жак понял, что она придет.

К несчастью, Сервэ своим приходом нарушил все планы. Жак расплатился за такси и с бьющимся сердцем бросился к мосту… Ему пришло в голову, что Жаклина могла задержаться на противоположной стороне набережной, разглядывая книги у букинистов… Не обнаружив ее, он пересек двор Лувра и прошел в Тюильрийский сад… Как-то Жак сказал ей, что ему нравится этот сад, потому что сюда служащие «Лютеции» заходят реже, чем в Люксембургский. Может быть, она об этом вспомнила? Но, как и следовало ожидать, ее там не оказалось. Еще бы, он опоздал на целый час! Что она может подумать? Оставался один выход – во что бы то ни стало дождаться ее вечером и все объяснить… Но это ему не удалось, так как она вышла в сопровождении двух подруг. Они с веселым смехом направились к стоянке такси.

– Жако, пошли с нами! – крикнула ему одна из девушек.

– Куда?

– На танцы, – сказала Сюзанна.

Но Жак танцевал очень плохо. Он вернулся домой, бросился, не раздеваясь, на кровать и предался мрачным размышлениям.

«А ведь все могло повернуться иначе, не свяжись я с этим комитетом мира», – думал Жак. Накануне его снова пригласили, но он не захотел пойти. Дело в том, что оба листа с воззванием, которые он взял, были почти чистыми… После отказа Брисака он уже не так смело предлагал их на подпись даже своим товарищам, хотя мойщики подписали все, без всяких разговоров, а их начальник похвалил Жака:

– Молодец, очень хорошо. Я и не знал, что ты наш. Ты член профсоюза?

– Нет, а разве нужно быть в профсоюзе для этого?

– Не обязательно, но это было бы лучше. Мы еще поговорим.

Товарищ Жака, МейерА, подписывая, сказал:

– Ради твоего удовольствия, пожалуйста.

– Ты не знаешь, кто бы еще согласился дать свою подпись?

– Имей в виду, что из-за этого могут быть неприятности.

Старик Жюль взял воззвание и попросил дать ему подумать.

Забавный старик. Ворчун, каких мало, но сделай ему замечание «шишка», он от страха забился бы в мышиную нору. Он был баснословно пунктуален, всегда приходил на работу за десять минут до начала, но зато вечером ничто не могло его заставить задержаться хотя бы на пять минут. Он был самым старым служащим в ресторане, проработал здесь тридцать три года и, несмотря на это, не умел прилично украсить сладкое блюдо. Он занимался только тестом и в этой области не терпел никаких указаний. Никто не мог похвастаться, что знает его политические убеждения, он гордился своим званием гражданина и по любому поводу, словно удостоверение личности, показывал свою карточку избирателя. Во время первой мировой войны – ему было тогда двадцать лет – его ранило в ключицу. Он никогда не говорил о войне, вернее, как сам объяснял, не желал о ней говорить. Но ежегодно 11 ноября^[2] ровно в одиннадцать часов Жюль бросал работу, даже если она была спешной и неотложной, снимал свой белый колпак и, застыв на месте с очень серьезным видом, не обращая внимания на шум и насмешки, минуту хранил молчание. Над подобными чудачествами старика любили поиздеваться ученики…

И вот, несмотря на все, Жюль вернул Жаку воззвание и многозначительно сказал:

– Я подпишу последним, когда весь лист будет заполнен.

Жак предложил подписать воззвание еще двум товарищам по работе. Те в нерешительности спросили:

– Откуда эта штуковина? Ты показывал ее начальнику?

– Клюзо?

– Упаси боже! Нашему Веберу, шеф-кондитеру. Он эльзасец и однажды чуть не убил шеф-соусника, когда тот обозвал его «фрицем».

Жак не знал, как ему быть. В это время произошли все недоразумения с Жаклиной: он положил свои листы с воззванием в ящик и забыл о них.

Одна только Томасен напоминала ему о взятых обязательствах. Встречая его, она несколько раз возвращалась к этому вопросу.

– Ну как, мсье Жак, в ресторане подписывают? У меня уже четвертый лист…

До чего же она болтлива! Жак предпочел бы поговорить с кем-нибудь, кто смог бы ответить на его вопросы… Может быть, ему обратиться к этой симпатичной даме, секретарю комитета? Но для того, чтобы с нею встретиться, нужно пойти в комитет, а комитет, надо признаться, занимал его сейчас гораздо меньше, чем мысли о Жаклине…

* * *

Ирэн Фурнье тоже была очень встревожена, и в то время как Жак был поглощен своими неприятностями, она жаловалась мужу:

– Началось все хорошо. На первое собрание пришли двадцать семь человек. На следующее – всего одиннадцать. Даже меньше половины.

– Ничего удивительного – два собрания подряд.

– Что нам теперь делать? Профессор Ренгэ, наш председатель, как ты знаешь, вот уже два месяца не подает никаких признаков жизни. И даже тот милый паренек, я тебе о нем говорила, пришел на первое собрание, казалось, очень заинтересовался, взял два воззвания, а сейчас едва отвечает на поклон консьержки Томасен.

– Ничего не поделаешь, так повсюду, – проговорил Луи. – Ты думаешь, у меня с металлистами все идет как по маслу?

– А ведь, казалось бы, все должны быть обеспокоены положением. Процесс над эсэсовцами из Орадура – это не шутки, идут разговоры, что их оправдают.

– Не все следят за событиями.

– Но об этом пишут в газетах.

– По-разному.

– Но чем это объясняется?

– Что именно?

– Безразличие.

– Ты имеешь в виду ваше собрание? Во-первых, тут дело не в безразличии. По-моему, все гораздо проще. Вы слишком поторопились с вторым собранием и, по-видимому, хуже его подготовили…

– Нет, это не так. Я написала ровно столько же приглашений, и все они были разнесены по квартирам.

– Может быть, их не удовлетворило первое собрание?

– Нет, оно получилось очень удачным.

– Ну хорошо, а что ты им написала в приглашении: обсуждение ранее намеченных задач… организация сбора подписей… или еще что-нибудь в этом роде? Одним этим не привлечешь народ.

– Ты-то всегда защищаешь отсутствующих, – с раздражением сказала Ирэн.

– А ты всегда считаешь, что они неправы. Ваш комитет работает хорошо, но в него входят очень разные люди: и преподаватели, и студенты, и даже один кюре. И ты при этом хочешь, чтобы все происходило, как в партийной организации: повестки, освещение положения, разработка заданий, проверка исполнения принятых решений, да еще чтобы все шло гладко. Не так-то это легко.

– Ну а ты почему к нам не приходишь?

– Совершенно ни к чему, чтобы все коммунисты входили в комитет. К тому же мне достаточно моих профсоюзных дел.

– Так знай, если товарищи мне не помогут…

– Почему ты так нервничаешь?

– Ну разве не обидно? Стараешься, стараешься, а тебя же еще и критикуют. В моих приглашениях не было того, что ты говоришь.

– Послушай, ведь ваш профессор Ренгэ незаурядный человек. Он преподает в Коллеж де Франс. Ты же не можешь просто написать ему, как всем остальным. Надо его повидать. Взять еще кого-нибудь с собой и пойти к нему посоветоваться, прежде чем что-то предпринимать.

– Мы так и сделали.

– По поводу воззвания?

– Да.

– Текст он читал?

– Нет.

– Ну вот видишь. А вдруг он не согласен с формулировкой? Хорошо вы будете выглядеть, если ваш же председатель откажется дать свою подпись. Да и с молодым человеком из «Лютеции» тоже надо поговорить, узнать, что он думает…

– Но у меня не хватает времени на все.

– Часто важнее повидаться с людьми, чем сидеть и писать приглашения. Это не такой народ, как мы. Мы все понимаем и находим естественным, что почти каждый день у нас собрания. Если же выдается свободный вечер, как сегодня, мы не идем в кино, а спорим…

– По-моему, мы слишком мало спорим. Мужчины любят давать советы, а когда нам надо помочь, так вы всегда находите повод, чтобы уклониться.

Луи поднял жену за локти и принялся носить ее по комнате.

– Если ты скажешь еще слово, я не буду мыть посуду.

– А я не пойду с тобой в кино.

Они споткнулись о диван, который служил им кроватью, и чуть не опрокинули стол, где стояла неубранная после ужина посуда…

– Оставь меня, – сказала Ирэн, вырываясь из его объятий. – Мы опоздаем.

Он с улыбкой посмотрел на нее. Ирэн раскраснелась, и глаза ее радостно блестели.

– Ну и опоздаем. Кто поверит, что вот уже шесть лет, как мы женаты?

V

– Хороша малолитражка?

– Она проходит по любой дороге, но тесновата, – Филипп Одебер грустно посмотрел на свою машину. – Жена предпочитает ситроен, и я с нею согласен.

– Так купите другую, а рено отдайте сыну, – сказал Пораваль.

– При его работе ему не нужен автомобиль.

– Он по-прежнему в Париже?

– Да.

– Зайдемте ко мне.

– Спасибо, но я тороплюсь, – ответил Филипп Одебер.

– Я вас не задержу. Выпейте вина, – сказал Пораваль, подавая Одеберу стул. – А супруга не с вами?

– Вчера отвез ее в Аркашон.

– А что же вы не остались с нею?

– Нельзя бросить лавку без присмотра…

С тех пор как сын от него уехал, Филипп Одебер сам руководил производством и торговлей, у него было два помощника и один ученик. В его кондитерской, одной из лучших в Бержераке, продавались не только пирожные, но и все те продукты, которыми гордится Перигор: консервированные трюфели, гусиная печенка и, уж конечно, золотисто-рыжеватое, густое, как ликер, вино монбазияк, которым славятся виноградники, расположенные на холмах вокруг Бержерака. В базарные дни в кондитерской дополнительно работали еще две помощницы, а молодая жена Одебера восседала за кассой, следила за порядком и услужливо встречала покупателей.

– Моника, пошевеливайтесь! Мадам, вас обслуживают?

Одебер ее обожал. Первая его жена, мать Жака, скоропостижно умерла в 1945 году, вскоре после того, как Одебер вернулся из концлагеря. У него остался только двенадцатилетний сын. Одебер впал в такое отчаяние, что на него больно было смотреть. Чтобы заглушить свое горе, он работал как зверь. Но прошли месяцы, и жизнь взяла свое. Его кондитерская, имевшая хорошую репутацию, процветала. Жак учился в коллеже и готовился к экзаменам для поступления в авиационный институт. Однажды отец отвел его в сторону и робко сообщил: