Текст книги "Весенние ласточки"

Автор книги: Жан Лаффит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

– Меня задержала жена. Все читала наставления, как будто я уезжаю навсегда. И это повторяется перед каждым моим отъездом.

Ирэн занялась регистрацией его багажа. У профессора был огромный чемодан, который потянул точно столько килограммов, сколько полагалось по норме. Матерчатую сумку он решил оставить при себе.

Де Мулляк снял шляпу и представился.

– Господин профессор, я много слышал о вас, но не имею счастья быть с вами знакомым.

Профессору понравился этот высокий, изысканно вежливый молодой человек с тонкими чертами лица, и он откровенно поделился с ним своими волнениями.

– Знаете, меня тревожит эта поездка. Я не очень хорошо понимаю свою роль…

Громкоговорители снова кого-то вызывали…

– Это нас, – сказала Ирэн. Теперь, когда все уладилось, она боялась, что автобус уедет без них.

Леон Бурген попрощался, пожелав им счастливого пути.

– Боже мой! – воскликнул профессор, когда автобус тронулся. – Кажется, я забыл очки.

Он похлопал себя по карманам. К счастью, очки, а с ними и пилюли против укачивания оказались в пальто.

– Видите, жена обо всем подумала…

На аэродроме он спросил де Мулляка, не будет ли неприятностей на чешской границе.

– Почему?

– У меня с собой фотоаппарат и разные материалы.

– Литература их не интересует.

– Значит, я могу взять с собой газеты?

– Конечно.

Ирэн еще не летала и со смешанным чувством любопытства и беспокойства ждала отлета. Самолет медленно пересек поле и остановился. Когда все пассажиры заняли свои места, летчик включил один за другим все четыре мотора, самолет затрепетал, как скаковой конь, и, увлекаемый стремительной силой пропеллеров, покатил все быстрее и быстрее… Ирэн глядела, как убегает трава вдоль дорожки, и ей казалось, что она стремительно несется вперед… Еле ощутимый толчок – и огромная птица оторвалась от земли. Под ней поплыли зеленые ковры аэродрома и прилегающих полей… Самолет набрал высоту, нырнул в облака, вышел из них и понесся под яркими лучами солнца на фоне голубого неба.

– До чего же нелепо лететь через Брюссель, чтобы попасть в Прагу, – говорил профессор де Мулляку.

– Прямое сообщение прервано с пятьдесят первого года.

– Знаю. И сделали это мы. А еще говорим о железном занавесе!

Ирэн сидела у окошка и, рассеянно слушая разговор, любовалась расстилавшимся внизу бесконечным морем белых хлопьев… На мгновение ей показалось, что испортились моторы, но ее попутчики как ни в чем не бывало продолжали беседовать. У нее отлегло от сердца, только когда в приоткрытую дверку она увидела, что радист в кабине спокойно закуривает сигарету… За те пятьдесят минут, что длился перелет, у нее была еще минута испуга, когда самолет с приглушенным гулом пробивался сквозь туман, разрывая его в клочья и с безумной скоростью разбрасывая их по обе стороны своего корпуса.

– Господа пассажиры, прошу вас надеть пояса, – сказала стюардесса.

– Что случилось? – обеспокоенно спросила Ирэн.

– Мы сейчас будем приземляться.

В Брюсселе они пересели на самолет «Сабены» и благополучно долетели до Праги.

В пути им подали холодный завтрак. Ирэн дремала под мурлыканье моторов. Профессор спал почти всю дорогу. Де Мулляк читал детективный роман. Незадолго до посадки он пересел к Ирэн:

– Мы летим над Богемией.

– Откуда вы знаете?

– Здесь своеобразный пейзаж: равнины, холмы, поля и леса. Зимой все покрывается снегом и только изредка мелькают темные пятна – это еловые леса.

Самолет постепенно снижался. Яркий свет, исходивший от очистившегося неба, подчеркивал разнообразие красок осеннего пейзажа. Прямые, словно натянутые струны, дороги скрещивались, как на географической карте, и сбегались к крошечным деревушкам, Ирэн, разглядывая это необъятное пространство, пыталась найти признаки человеческого жилья. Какая-то черная палочка с медлительностью микроба ползла среди неподвижных полей. Ирэн не сразу догадалась, что это поезд. Вскоре она увидела маленькие белые точки, разбросанные вокруг домов и напоминавшие микроскопические шампиньоны…

– А что это за белые шарики?

– Гуси. В Чехословакии разводят гусей, так что нас с вами ждет вкусный обед.

Но в это время вспыхнула надпись, сообщавшая пассажирам, что самолет пошел на посадку, и Ирэн так и не узнала, всерьез говорил де Мулляк или шутил.

Бельгийская стюардесса указала им на симметрично расположенные дома с красными черепичными крышами, напоминавшие детский «конструктор», и сказала:

– Вот Лидице!

– Мне кажется, я слышал это название, – проговорил профессор.

Самолет медленно разворачивался над позолоченной солнцем Прагой… Он пролетел над голыми холмами, низко прошел над березовой рощей, над свекольным полем и с легкостью насекомого сел на летную дорожку. Постепенно замедляя ход, он пересек поле, спугивая огромных зайцев, которые убегали в сухую траву.

– Черт побери, здесь, видно, не охотятся! – заметил один из пассажиров.

– Охотятся, только не на аэродромах, – ответил его сосед.

Самолет описал полный круг и подкатил к зданию аэропорта, пропеллеры вздрогнули и замерли, моторы замолчали.

Девушка в ярко-синей форме радостно приветствовала бельгийскую стюардессу и поднялась на самолет за паспортами. Один из пассажиров выразил по поводу этого удивление.

– Чистая формальность, – ответила девушка. – Мы их вам сейчас вернем.

Фоторепортеры и кинооператор подбежали к сходням. Седой почтенный человек подошел к французским делегатам.

– Профессор Ренгэ? Разрешите приветствовать вас на нашей земле. Мы счастливы, что вы к нам приехали.

Затем он поздоровался с де Мулляком, с которым, видимо, был уже знаком. Их окружили еще какие-то люди, и все наперебой пожимали им руки и преподносили цветы.

Профессор не успевал отвечать на приветствия, и у Ирэн тревожно забилось сердце, когда она увидела, что его осаждают журналисты с блокнотами в руках и записывают все, что он говорит, а кто-то пытается подсунуть ему микрофон.

– Все здесь очаровательны, – сказал профессор, когда они в сопровождении толпы пошли к зданию аэропорта. – А что это за господин нас приветствовал? Он великолепно говорит по-французски. Я совершенно не запоминаю имен, – обратился Ренгэ к де Мулляку.

– Это ректор Пражского университета.

– Как же так! Надо было меня предупредить. А дама, заговорившая со мной по-чешски?

– Вице-председатель парламента. Она же – председатель чешского комитета мира.

Французских делегатов провели в зал ожидания и познакомили с молоденькой переводчицей Зюской и с американцем, похожим на аргентинца. Он приехал приветствовать их от Всемирного Совета Мира.

Ирэн старалась ничего не упустить, запомнить каждую мелочь в этом новом для нее мире. Она с интересом посмотрела на огромный фотомонтаж, висевший у входа. На нем было изображено строящееся здание на фоне средневековой башни. Под снимком надпись на нескольких языках:

«Чехословакия гордится своим прошлым и строит свое будущее».

Им подали аперитив с печеньем и бутербродами. Де Мулляк чувствовал себя как дома и переходил от группы к группе, обращаясь к каждому с приветливым словом. Профессор с ректором нашли общих знакомых, и их беседе, казалось, не будет конца. Но их прервала Зюска.

– Вы меня простите, господин профессор, нам надо зайти на таможню…

– А сюда мы еще вернемся?

– Если вы не возражаете, мы поедем прямо в гостиницу.

Ренгэ раскланялся со всеми приехавшими его встречать и пожал руку ректору.

– Надеюсь, мы с вами еще увидимся?

– Обязательно. Я завтра буду на конференции.

Зюска провела их к паспортному столу. В окошечке сидел военный с непроницаемым лицом. Кивком головы он разрешил им выйти.

– А паспорта разве нам не вернут? – спросил профессор.

– Потом, – ответила Зюска.

Таможенник попросил раскрыть чемоданы. Он проверил содержимое портфеля де Мулляка, слегка приподнял аккуратно сложенное белье и платья в саквояже Ирэн и вынул из чемодана профессора большую картонную коробку.

– Он спрашивает, что в ней лежит, – перевела Зюска.

– Честно говоря, я сам не знаю, – ответил профессор. – Ее всунула в последнюю минуту жена.

В коробке оказались две пачки сухарей, плитка шоколаду и немного печенья… Таможенник с бесстрастным лицом положил все на место, сам закрыл чемоданы и роздал паспорта.

У выхода их ждали две машины. Профессора поразила обтекаемая форма автомобилей и то, что мотор находится сзади.

– Чешская марка? – спросил он де Мулляка.

– Да, «татра». Они их экспортируют в большом количестве.

Де Мулляк и профессор сели в одну машину, Ирэн с Зюской – во вторую.

– Вы хорошо знаете профессора Ренгэ? – спросила чешка.

– Он председатель комитета мира нашего района.

– Тем лучше. Я робею при нем. Говорят, он крупный ученый.

Зюска была полненькая, круглолицая блондинка. Она без умолку болтала и рассказала Ирэн, что вдоль шоссе, по которому они едут, много новых зданий, а в скором времени начнут возводиться крупноблочные дома…

В Праге, городе ста башен, над которым величественно возвышается королевский замок и церковь святого Георгия, Зюска показала гостье Карлов мост и потемневшие от времени скульптуры. Ирэн казалось, что она перенеслась в далекое прошлое. Ее удивило множество церквей, и она спросила переводчицу, все ли они действуют.

– Конечно, – ответила та.

Ирэн и ее попутчики встретились в холле гостиницы «Алькрон». Кого здесь только не было! Дамы в мехах, мужчины в шляпах, две индианки, задрапированные в сари, пары, сидевшие в сторонке, деловые люди, дипломаты, журналисты, беседовавшие у стойки; у вешалки собрались латиноамериканцы и от полноты чувств похлопывали друг друга по спине.

– Какое космополитическое общество! – воскликнул профессор. – Можно подумать, что мы в Лондоне.

Зюска попросила провести гостей в отведенные им комнаты и условилась встретиться с ними попозже, чтобы идти ужинать.

– Мы не можем, – заявил де Мулляк. – Сейчас всего пять часов.

– Но вам уже все приготовили.

– Придется смириться, – сказал со смехом профессор. – Кстати, в самолете я очень плохо поел.

Отозвав Зюску в сторону, он спросил ее:

– Мне бы хотелось послать телеграмму жене. Это возможно?

– Конечно. Дайте мне текст, я все сделаю.

– А позвонить я могу?

– Если хотите…

В ресторан он пришел позже всех и, сияя, объявил:

– Все в порядке. Я разговаривал с Парижем… Знаете, у вас совсем неплохая гостиница. Мне дали отличный номер.

– Вам не нравится? – обеспокоенно спросила Зюска.

– Наоборот, даже слишком роскошно.

Он просмотрел меню, заказал метрдотелю ужин и достал из кармана записную книжку.

– Ладно, теперь скажите, какой у вас будет распорядок. Когда открывается конференция?

– Завтра в девять утра, – ответила Зюска. – За вами будут посланы машины.

– Все это чудесно, но я бы хотел еще знать, что мы должны на ней делать?

– Вероятно, наши друзья ждут, что вы выступите, – сказал де Мулляк.

– Нет, говорить будете вы.

– Я хочу вас попросить – и думаю, что мадам Фурнье меня поддержит, – выступить от имени нашей делегации.

– Конечно, – ответила Ирэн.

– Ну вот, друзья, именно этой ловушки я и опасался. Нечего на меня так смотреть, я говорю совершенно серьезно. Надо было меня предупредить…

Почувствовался холодок. Зюска объяснила, что завтрашний день будет посвящен вступительному докладу ректора и прениям по нему, а выступления гостей из-за рубежа состоятся только послезавтра.

– Очень хорошо, это меня устраивает, – сказал профессор уже более благодушно. – Таким образом, мы успеем послушать и подумать. Итак, будем считать, что на сегодня с этим вопросом покончено. Но я люблю ясность во всем, и поэтому скажите, что мы должны делать сегодня?

– Все, что вам захочется.

Де Мулляк решил повидаться с друзьями. Ирэн не терпелось осмотреть город, профессору тоже хотелось походить по Праге, но в полном одиночестве.

– А вы не боитесь заблудиться? – спросила Зюска.

– Я здесь бывал до войны.

– Тогда вам остается только подумать о том, как провести вечер. На случай, если вы захотите пойти в театр, я взяла ложу в опере.

– А что там идет?

– «Кармен».

Ирэн чуть не захлопала в ладоши.

– Да, интересно посмотреть, как ее здесь ставят, – сказал де Мулляк.

– Вы просто удивительно предусмотрительны, – добавил профессор.

Он пришел в прекрасное расположение духа, поел с большим аппетитом и, к удивлению де Мулляка, заявил, что чешская кухня восхитительна.

* * *

– Вы довольны? – спросил де Мулляк Ирэн в понедельник утром, когда они вдвоем в холле гостиницы ждали профессора.

Этот вопрос можно было не задавать. Ирэн была в восторге от оказанного ей приема. Эти два дня она провела как во сне. Огромное впечатление на нее произвела конференция, на которой присутствовало пять тысяч делегатов. В перерывах между заседаниями ее окружали девушки и юноши, они задавали ей вопросы, дарили сувениры и даже просили у нее автограф. Заключительную речь произнес премьер-министр. После окончания конференции он пожал Ирэн руку. Зюска, с которой они очень подружились, познакомила ее с многими товарищами, с шахтерами из Моравской Остравы, с пражскими студентами, словацкими крестьянами, священником из Братиславы, с чемпионом Затопеком, который носит офицерскую форму… Новые друзья расспрашивали ее о Франции, о французском народе и все повторяли слово «мир».

– Довольна ли я? Еще бы!

У де Мулляка конференция не вызвала такого восхищения. Он привык к парламентским дебатам, и, с его точки зрения, ораторы повторялись, а слушатели слишком часто и бурно проявляли восторг. Он опасался, что некоторые выражения, употребленные премьером в его выступлении, неприятно подействовали на такого объективного и щепетильного человека, как профессор Ренгэ.

Но де Мулляк не высказал своих соображений, и Ирэн решила, что он полностью разделяет ее чувства. Она все с тем же ненасытным любопытством принялась разглядывать застекленные панно в холле гостиницы «Алькрон», на которых были изображены гербы всех стран мира.

– Вы тоже обратили на это внимание? – спросил профессор, подходя к ней. – А вы заметили, что большинство республик Латинской Америки включили в свой герб фригийский колпак Французской революции?

– Интересно, – ответил де Мулляк. – Кроме того, у некоторых из этих республик тоже трехцветный флаг.

– Все это очень показательно и, по-моему, говорит о неослабевающем влиянии Франции. Этот пример не единственный. Вообще у Франции гораздо больше друзей, чем у нас принято думать. Взять хотя бы Чехословакию. С какой симпатией здесь к нам относятся! До чего волнующую овацию устроили мне вчера, когда я выступал… Из всего этого следует сделать очень определенные выводы…

У де Мулляка отлегло от сердца.

– Значит, вы довольны конференцией?

– Это не то слово – я просто в восторге. Замечательный народ!

– Я бы лично предпочел более разноречивые высказывания.

– Возможно. Но, во всяком случае, такие конгрессы, как этот, не могут делаться по заказу. А вы слышали речь их премьера? Наш премьер-министр ничего подобного не осмелился бы сказать.

– Да, я не представляю себе, чтобы наши выступили на собрании сторонников мира, да еще с разоблачением американского империализма! – улыбнувшись, сказал де Мулляк.

– Вот именно! Конечно, у выступавших особый подход ко всему, но, честно говоря, в вопросе о воссоединении Германии правы они. Я всегда твердил, что прежде всего нужно найти мирное разрешение этой проблемы… Кстати, насколько я понял, конференция с этой целью и была созвана…

Де Мулляк собирался в город, чтобы перед отъездом сделать кое-какие покупки.

– А разве переводчица ничего вам не сказала? – удивленно спросил его профессор.

– А что именно?

– Она предложила мне побывать в Лидице, и я перенес отъезд на завтра. Кроме того, сегодня вечером меня пригласил к себе ректор.

В этот момент появилась Зюска и сообщила, что ей удалось взять билеты на следующий самолет.

– Да, но меня это не устраивает, – ответил депутат. – Меня ждут сегодня вечером.

– Ничего, сделайте, как я, – сказал профессор, – позвоните жене и предупредите ее, что вернетесь на день позже. Вы же, сударыня, насколько я понимаю, не будете возражать, если ваше пребывание здесь продлится?

Ирэн очень хотелось расцеловать профессора. Зюска, главная участница этого заговора, улыбалась во весь рот.

* * *

– Вот здесь была Лидице!

– Где?

– Там, где вы стоите. Красивая была деревня, с просторными домами, с церковью, мэрией, баней, школой… Был здесь рынок, росли деревья, стояли на улицах водоразборные колонки, перед домиками были разбиты сады… В пруд вливался маленький ручеек и, выливаясь из него, с веселым журчаньем бежал по цветущему лугу… В Лидице вела обсаженная вишневыми деревьями дорога. Шестьсот лет стояла Лидице, у нее была своя история, свое прошлое, и ее детей ожидало свое будущее. Пятьсот жителей жили здесь мирной жизнью…

Перед взором профессора Ренгэ простирался пустырь с редкими пучками травы, которую колыхал ветер. Еле заметная тропинка пересекала эту опустошенную землю, сначала полого спускаясь вниз, потом взбираясь по выжженному склону холма до самого верха, где стояла заново отстроенная деревня. Посреди подъема мрачно возвышался гигантский деревянный крест. Он чернел на фоне неба и напоминал скелет.

– А я думал, что новая Лидице построена на месте бывшей деревни, – проговорил профессор. – Мы эти дома видели с самолета.

– Надо было сохранить свидетельство преступления, Там, где вы сейчас стоите, была церковь.

Де Мулляк снял шляпу. Профессор стоял с задумчивым видом. Первой нарушила молчание Ирэн.

– А там, где крест, что было?

– Ферма Хорака. Вы, наверное, знаете, как была уничтожена Лидице?

Никто не ответил.

– Если хотите, я вам вкратце расскажу, а потом в музее вы услышите все подробности…

Профессор в знак согласия кивнул головой.

– В мае сорок второго года чешские патриоты убили около Праги эсэсовца, обергруппенфюрера Гейдриха. Под предлогом, кстати вымышленным, что участники заговора скрылись в Лидице, Гитлер приказал стереть с лица земли эту деревню^[11].

– А что стало с жителями?

– Фашисты расстреляли всех мужчин старше шестнадцати лет, их было сто девяносто два человека, женщин вывезли в Равенсбрук, детей в Германию… Выжило всего несколько женщин. После войны удалось разыскать и привезти обратно шестнадцать детей. А вывезено было сто пять ребятишек. Все было проделано очень методично, как всегда. Нацисты даже сняли кинофильм, в котором показаны все этапы этого преступления… Гестаповцы ночью вызвали старосту и потребовали, чтобы он вручил им список жителей деревни, общественные деньги, денежные документы и все ценные вещи. Полицейские ходили по домам и будили жителей. Был дан приказ взять с собой деньги, драгоценности, сберегательные книжки – все это было конфисковано.

Гестаповцы не пощадили ни стариков, ни больных, ни новорожденных… Мужчин согнали на ферму Хорака, женщин и детей вывезли на грузовиках. После этого гестаповцы забрали все, что было в домах: машины, мебель, белье, скот, птицу, провизию… В то время как карательный отряд расстреливал мужчин партиями по десять человек, дома были подожжены, а кошки и собаки уничтожены, с тем чтобы в селе не осталось ни одной живой души. Был составлен список тех, кто работал в ночную смену на соседней шахте или по каким-либо другим причинам отсутствовал в ту ночь, и все они в дальнейшем тоже были расстреляны. У женщин, прежде чем их отправить в лагерь, отобрали детей… В последующие дни гитлеровцы взорвали обгоревшие развалины, выкорчевали деревья, засыпали канавы и ручьи, уничтожили дороги вокруг деревни и вывезли щебень. Бульдозеры сровняли почву. И там, где все живое было стерто с лица земли, немцы посеяли колючий кустарник и чертополох. Так Лидице превратилась в этот мрачный пустырь. Они окружили его колючей проволокой и предложили госпоже Гейдрих использовать его для охоты.

У Зюски прервался голос, и Ирэн с бесконечной нежностью обняла ее. Обе женщины, прижавшись друг к другу, заплакали.

Профессор, чтобы подавить охватившее его волнение, сделал несколько шагов по направлению к кресту, Серж де Мулляк последовал за ним. При их приближении из куста выпорхнула стая воробьев и полетела к молодым деревцам, выросшим вокруг новой деревни Лидице…

XV

– Тебя просят зайти в дирекцию.

– А что такое?

Вебер, шеф-кондитер «Лютеции», не пожелал ничего объяснять, но по его озабоченному лицу Жак Одебер понял, что речь идет о чем-то серьезном. Все последние дни он ждал, что его вызовут; Брисак вел себя с ним высокомерно и бросал на него угрожающие взгляды. Ясно, что его сейчас уволят и «шишка» своим ледяным тоном сообщит ему об этом: «Мсье, зайдите в кассу за расчетом». Жак, готовый ко всему, надел синий передник, застегнул на все пуговицы белую куртку, привел в порядок как всегда безукоризненно чистую салфетку, которую он носил вокруг шеи, и направился к застекленному кабинету Клюзо… Происходило это в пять часов дня, после дневного перерыва. В огромной кухне бригада поваров занималась подготовкой рабочих мест перед ужином. Ученики разжигали плиты, помощники поваров заняли места у своих столов, шеф-повара изучали вывешенное на доске вечернее меню… Товарищ Жака, МейерА, разделывал рыбное филе. Он подставил Жаку ножку, но тому было не до шуток. Клюзо составлял меню на следующий день. Он не сразу поднял голову. Никогда никто из служащих ресторана не видел его смеющимся, и его суровый взгляд сковывал даже самых разбитных. Но сейчас Жаку показалось, что в его взгляде промелькнуло какое-то теплое чувство.

– Мсье Одебер, я должен сообщить вам печальную весть: ваш отец пострадал во время автомобильной катастрофы.

У Жака все поплыло перед глазами.

– Успокойтесь, он только ранен, а вот жена его находится в тяжелом состоянии. Оба помещены в бордоскую больницу. Вот адрес. Отец просит вас срочно приехать. Кажется, вечером есть поезд на Бордо. Я распорядился, чтобы вам выдали деньги.

Жак хотел было расспросить Клюзо, но тот сказал:

– Я не буду вас задерживать и надеюсь, что все обойдется.

– Спасибо.

Жак вышел, ничего не соображая.

Клюзо окликнул его:

– Кстати, зайдите к Брисаку, он сможет дать вам более подробные сведения.

Брисак отнесся к Жаку очень сочувственно.

– Клюзо тебе рассказал? Ты правильно сделал, что зашел ко мне…

Несчастный случай произошел во второй половине дня. Отец Жака, которого немедленно доставили в больницу, позвонил сам. Он пострадал несерьезно, но его жену не могли привести в сознание. Он впал в отчаяние и просил Брисака сообщить о происшедшем сыну.

– Я немедленно выезжаю, – сказал Жак.

– Возможно, тебе придется поработать в лавке.

– Бедный папа.

– А в общем, – сказал Брисак, провожая Жака, – может быть, все и к лучшему для тебя… Держи меня в курсе дела…

В коридоре Жак столкнулся с Жаклиной и в нескольких словах изложил ей все события.

– Ты там задержишься? – спросила она.

– Я не могу бросить отца в таком положении.

– Конечно. Но что же будет с нами?

– Не беспокойся, что бы ни случилось, ты моя жена.

– Как бы я хотела тебе помочь!

– Мы еще увидимся перед отъездом.

– Я не могу уйти с работы, ты же знаешь.

Надзиратель Бекер, делавший обход, увидел их.

– Валяйте, не стесняйтесь, – сказал он. – Вы что, не можете назначать свидания не в рабочее время?

– Плевал я на тебя! – ответил Жак.

Он пошел на кухню попрощаться с товарищами. Старик Жюль поворчал, что ему предстоит двойная нагрузка из-за отъезда помощника, но в его словах не было обычной резкости. Когда Жак одевался, к нему подошел шеф-кондитер.

– Ты собираешься вернуться?

– Надеюсь. Это будет означать, что отец поправился.

– Во всяком случае, напиши мне. Я тогда сохраню за тобой место.

Перед отъездом из Парижа Жак повидался с Томасен и попросил ее помочь Жаклине. Был уже конец сентября, а первого ноября она должна внести двенадцать тысяч франков, ей это не под силу. Хорошо бы ей во время его отсутствия пожить в его комнате.

– Уезжайте со спокойным сердцем, – сказала консьержка. – Мы о ней позаботимся. А вы со своей стороны помните, что другой такой хорошей девушки вам не встретить.

На следующий день утром Жак прибыл в Бордо. Отец, увидев его, заплакал.

– Сынок, ты все-таки приехал…

Он лежал с забинтованной головой, и его вид потряс Жака.

– Ничего, у меня всего лишь царапины на голове, перелом двух ребер и контузия. Врачи опасались перелома позвоночника. Но вот у твоей несчастной тети…

– Как она?

– Ей сегодня ночью делали трепанацию. Говорят, что операция прошла удачно, но я очень волнуюсь. Она лежит в соседней палате. Бедная моя Анриэтта!

– К ней можно зайти?

– Лучше не надо. Там день и ночь дежурят сиделки, и пока она еще в опасности. Боже мой, какой ужас…

Жак провел все утро у постели отца. Тот подробно рассказывал о несчастном случае, жалел жену, беспокоился о брошенной на произвол судьбы кондитерской…

– Вчера мы не торговали. Решили воспользоваться хорошей погодой и поехали обедать к брату Анриэтты в Аркашон. Я торопился домой, и мы рано пустились в обратный путь. Авария произошла немного не доезжая Бордо… Впереди нас шла машина, она неожиданно затормозила… Остальные пассажиры не пострадали… А твоя тетя сидела рядом со мной, и вся сила удара пришлась на ее долю… Я просил позвонить в Бержерак и предупредить о случившемся моих служащих, но там некому вести дела, и кондитерская, неверное, не работает.

– Не волнуйся, я этим займусь.

– По поводу накладных и счетов поговори с бухгалтером, а в остальном поступай по своему усмотрению… Мне должны привезти новую сбивалку. Кажется, надо заказать сахар… Кроме того, повидайся с Поравалем и выясни, как идет дело с вырубкой леса…

В палату вошел врач. Он поинтересовался температурой Одебера, пощупал у него пульс, внимательно осмотрел его, проверил подвижность суставов и удовлетворенно улыбнулся.

– Так я и думал. Через несколько дней вы будете на ногах.

– А жена?

– Надеюсь на благополучный исход, но главное для нее сейчас – полный покой.

– А когда я смогу ее повидать?

– Завтра, если все будет в порядке.

Отец немного успокоился, и Жак отправился обедать в ресторан, потом побродил по городу и, прежде чем уехать в Бержерак, решил зайти к Леру.

Он не помнил точно номер дома и блуждал по уличке. В этот момент какая-то школьница подошла к нему и спросила.

– Вы к Жаклине? А ее нет, дома только родители…

Жак узнал Мирей. Девочка обрадовалась гостю и повела его в дом. Жак застал мать Жаклины, отец был на работе.

– Мама, это знакомый Жаклины.

Дениз Леру впервые видела Жака. Он рассказал ей, чем вызван его приезд в Бордо.

– Я решил воспользоваться случаем и навестить вас. И Жаклине это будет приятно.

– Она не больна? Вот уже неделя, как от нее нет писем.

– Нет, она хорошо себя чувствует, и как только все уладится, мы поженимся.

Жак отметил поразительное сходство Жаклины с матерью, но лицо последней было очень постаревшим. Черные когда-то волосы стали пепельными, губы сжались, щеки впали, только в глазах сохранился прежний блеск. У нее был удивительно добрый взгляд…

– Жаклина вас очень любит, это я знаю. Она моя дочь, и мне не хочется, чтобы она была несчастна…

Когда Жак приехал в Бержерак, он увидел, что, как и следовало ожидать, магазин закрыт. Правда, кондитер подготовил все, чтобы в любую минуту начать торговлю. Обе продавщицы навели чистоту в магазине, ученики тоже занялись уборкой, но главным образом изводили весь день молоденькую горничную, которая разыгрывала из себя хозяйку дома.

Жак отдал необходимые распоряжения, приказал разжечь печь, поужинал вместе со служащими, как это было заведено отцом, и на следующий день в пять часов утра первым приступил к работе…

Кондитер и оба ученика, как и полагалось, пришли в половине шестого и холодно приветствовали его традиционной фразой: «Доброе утро, мсье». Жак был преисполнен чувства ответственности и одновременно стремился завоевать симпатии служащих. Он узнал у кондитера, как обычно распределяется работа, и сказал:

– Не нарушайте заведенного порядка.

Все работали, не произнося ни слова. Жак, чтобы прервать молчание, спросил кондитера, как его зовут.

– Женщины меня называют Кловисом, – ответил он, не поднимая головы.

Около семи часов Жак разбудил продавщиц и горничную и пошел открывать витрину. Ученики принесли корзины с горячими бриошами и рогаликами. Жак сам обслужил первых покупателей – торговцев с той же улицы, ответил на расспросы о состоянии его родителей и вернулся в мастерскую. Он достал из кармана пачку сигарет и протянул Кловису.

– Вы разрешаете курить во время работы? – удивился тот.

– Почему бы и нет? Мы не в «Лютеции».

За завтраком они с кондитером познакомились поближе… По мере того как двигалась работа, у Жака крепла уверенность, что он выиграет битву. Он чувствовал, как растет его авторитет, становился все более уверенным и даже размечтался о том, чтобы перевезти сюда Жаклину. Вот это было бы счастье!

В первый же вечер он написал ей длинное письмо и в дальнейшем ежедневно сообщал все подробности своей жизни… По утрам он работает в мастерской, а часов в десять спускается в магазин и садится за кассу. Во второй половине дня он принимает поставщиков, проверяет заказы и выполняет всю самую тонкую работу, как например украшение сладких блюд или фигурных тортов… На его витрины приходят любоваться… Вечером, перед тем как отправиться спать, он подсчитывает дневную выручку, прячет деньги, проверяет, все ли подготовлено для утренней работы… Нет ни одной свободной минуты, но зато им никто не командует. Он был полон радужных надежд, но пока не делился ими с Жаклиной из боязни, что они не сбудутся. Отец должен был скоро вернуться.

В воскресенье утром – это было второе воскресенье, которое Жак проводил в Бержераке, – когда он сидел, как обычно, за кассой, у магазина остановилась роскошная машина. Лора, сидевшая за рулем, изящно выскочила из автомобиля и, улыбаясь, вошла в кондитерскую.

– Почему вы так неприветливо меня встречаете?

– От неожиданности.

– А разве к вам не приезжают покупательницы?

– Приезжают, но не из Парижа.

– А вы думаете, я оттуда? Папа никогда не дал бы мне машину.

– Значит, ваши родители в Бержераке?

– Да, мы приехали на месяц, у папы отпуск.

– Кто же отдыхает осенью!

– Отцу нравится приезжать сюда, когда давят вино.

– А вы?

– Врачи прописали мне свежий воздух. Говорят, я нервная… Скажите, у вас вкусные пирожные?

– Конечно.

– Какие вы мне советуете взять?

– Выбирайте сами.

Жак подозвал продавщицу.

– Займитесь, пожалуйста.

Лора отобрала целую коллекцию разных пирожных и вернулась к кассе, чтобы расплатиться.

– Ну, знаете, нельзя сказать, чтобы вы их даром отдавали!..

– А по-вашему, слишком дорого?

– Да нет, я смеюсь. Кстати, отец просил поблагодарить вас за письмо. Мы волновались о вашем отце. Простите, я должна была прежде всего спросить о нем…