Текст книги "Весенние ласточки"

Автор книги: Жан Лаффит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

Педикюрщик прервал его. Он прочел брошюры, которые ему принесли, и нашел их очень дельными.

– Надо всех познакомить с заявлениями ученых об атомной войне, это такой ужас!

По мнению учителя, брошюры о многом умалчивают. Сначала никто не мог понять, что он хочет сказать.

– Меня волнует проблема искусства. Чтобы искусство процветало, нужны определенные условия… Я же вижу, что это сообщество – серьезная угроза французскому вкусу. Даже само название мне не нравится. Европейское оборонительное сообщество. Что это значит? Во-первых, в него входит только часть Европы. Какое сообщество? Военное? На французов и немцев наденут одинаковую военную форму, и они будут служить в одной армии? Ничего хорошего не выйдет…

– Я уже сказал Бургену, что французы ни за что на это не пойдут, – вставил педикюрщик.

Холостяк усмехнулся.

– Не представляю себе наших солдатиков, марширующих гусиным шагом. А муштра! Палочная дисциплина, как раньше в прусской армии? Нет, благодарю вас…

Муж консьержки, работавший на заводе, боялся, что образование ЕОС вызовет унификацию ставок во всех странах.

– Нужно еще выяснить, от каких ставок будут отталкиваться. Если от английских, это еще ничего, но если нам собираются дать ставки немцев, номер не пройдет – они ниже наших.

Жена прервала его:

– Слава богу, что они хоть не собираются заставить нас лопать так же невкусно, как в Англии.

– Вообще англичане умывают руки, они хотят создать ЕОС для нас, а сами в него не войдут.

– Да, они не такие дураки, как мы, – сказала консьержка.

Все рассмеялись, и она, воспользовавшись этим, перешла к волнующей ее теме.

– Взять алжирцев, которые работают во Франции. Им платят гораздо меньше, чем нашим рабочим, нехорошо получается. Ты им расскажи, – обратилась она к мужу.

Тот подтвердил слова жены и, конечно, от оплаты труда алжирцев перешел к положению французских рабочих. В подтверждение своих слов он показал расчетный листок с выписанной ему заработной платой за последние полмесяца. Включаясь в общий разговор, педикюрщик пожаловался на налоги, старушка в свою очередь высказала пожелание, чтобы увеличили пенсию.

Каждый говорил о своем, и Леон Бурген решил навести порядок. Он объяснил, что жизненный уровень зависит в основном от военных расходов. Если ассигнования на вооружение увеличатся, жить станет еще труднее. Создание ЕОС тем более тяжело отразится на общем положении, что речь идет о подготовке атомной войны…

В ответ все заговорили одновременно… Преподаватель убежденно заявил:

– Никто не решится пустить в ход атомную бомбу.

– Вы думаете? – спросила старушка.

Жаклина, вспомнив слова отца, вмешалась:

– Если бы у Гитлера была атомная бомба, он бы ею воспользовался…

– Ничего подобного. У Гитлера были отравляющие вещества, а он их не пустил в ход, – возразил учитель.

– Да что вы мне рассказываете! – возмутился холостяк. – Мою невесту в Освенциме задушили газами.

Наступило молчание. Преподаватель нарушил его, попросив прощения за то, что невольно вызвал тяжелые воспоминания. Но он настаивал на своем. В концентрационных лагерях совершались такие чудовищные вещи, что преступники вынуждены были действовать тайно. А на фронте, где ничего нельзя скрыть, никто не решился употреблять газы.

– Необходимо напомнить, – заметил Леон Бурген, – что о запрещении применения газов было договорено в Женеве. Вот почему никто и не осмелился пустить их в ход.

Жаклина, обрадовавшись поддержке, решила развить свою мысль.

– А ведь атомная бомба не запрещена.

– Так чего же ждут? Надо немедленно ее запретить, – сказал педикюрщик.

– Вообще всему этому пора положить конец, пока еще не поздно, – поддержал его холостяк.

– И оставить нас в покое, – добавила консьержка.

Старушка одобрительно кивала головой.

– Но мы-то что можем сделать? Обо всем этом нужно заявить депутатам…

Леон Бурген ухватился за эту мысль. В квартале собраны подписи против создания ЕОС. Нужно представить этот протест депутатам округа и потребовать, чтобы они голосовали против Сообщества. Нужно условиться о встрече и организовать делегацию в несколько человек.

– Я согласна, – сказала консьержка, – но я свободна только в воскресенье утром, когда муж может подежурить за меня.

Еще долго спорили, перескакивая с одного предмета на другой, пока не договорились окончательно. Педикюрщик был польщен тем, что о нем говорили как о бывшем офицере, и высказал желание войти в делегацию. Старушка сказала, что и она пойдет к депутатам, если в тот день у нее не будут болеть ноги. Преподаватель уклонился под предлогом, что и без него много желающих. Возможно, он не хотел, чтобы подумали, будто он, как консьержка, брюзжит по любому поводу, Холостяк дал согласие принять участие только в нескольких походах и попросил включить его в делегацию к женщине-депутату, «за которую я голосовал в те времена, когда еще верил в чудеса», – сказал он.

* * *

Жак Одебер не узнал свою комнатушку. За время его отсутствия Жаклина сделала героические усилия, чтобы навести уют. На тахте, покрытой яркой материей с симметричным рисунком, восседала кукла в платье маркизы, которое Жаклина сама сшила. Из остатков яркой материи она сделала абажур и повесила на окно две короткие в сборку занавески. На столике, покрытом вышитой скатеркой, стояли в рюмке три ярко-красные гвоздики… Жака ожидал еще один сюрприз. Жаклина открыла дверку шкафчика, на вид совершенно нового, и показала аккуратно расставленную на полках посуду: набор алюминиевых кастрюлек, шесть тарелок, три стакана, кофейник и ко всему еще электрическую плитку.

– Все это наше, – объявила она.

– А шкаф?

– Тоже наш. Его подарила Томасен, а я его покрасила. Тебе нравится? Нам здесь будет очень хорошо, а там, глядишь, мы найдем что-нибудь получше. Только вот диван маловат…

В ответ Жак обнял ее и снова поцеловал.

– Женушка моя дорогая.

Он только что вернулся из Бержерака. С отцом они расстались довольно холодно.

– Дай бог, чтобы ты не пожалел, – сказал тот на прощанье.

Нет, Жак не жалел ни о чем. Его мачеха Анриэтта вернулась домой, и, хотя она еще не работала, одно ее присутствие тяготило всех. Она стала еще более властной, чем раньше, и решительно во все вмешивалась, беспрерывно давала советы и не скупилась на замечания. Отец на все смотрел ее глазами, и Жак удивлялся, как ему могло прийти в голову, что он сумеет победить семейные предрассудки и ввести в семью Жаклину. Но все же он был очень привязан к отцу и жалел его, чувствуя, что тот несчастен. Вот почему он боролся с поднимавшимся в нем возмущением и, последовав совету Жаклины, не уехал, пока отец не нашел себе помощника.

– Без тебя я не останусь ни минуты на этой каторге, – сказал Жаку Кловис.

– Не удирай, пока не кончатся праздники, сделай это ради меня, – попросил его Жак.

Кловис остался, кроме того, из Бордо приехал еще один кондитер; теперь Жак был уверен, что отец управится без него, и уезжал со спокойной совестью. В Бержераке он обновил свой гардероб и подкопил немного денег.

– Я привез пятьдесят тысяч франков, и теперь ничто не препятствует нашей женитьбе, – объявил он Жаклине еще на вокзале, когда она его встретила.

Они были счастливы и в мечтах о совместной жизни забыли о действительности.

– Сегодня вечером мы пойдем с тобой в ресторан, – сказал Жак, когда они сели в такси.

– Нас пригласили Фурнье.

Жаклина все продумала за него, и он решил ей подчиниться. Сейчас ему надо повидаться со своим начальством и договориться о том, когда он может приступить к работе. Но зато завтрашний день они проведут вдвоем…

– Может быть, нам поехать в Версаль? – предложил Жак.

– Это было бы замечательно!

– Какое у тебя красивое пальто!

– Наконец-то ты заметил! – улыбаясь, сказала Жаклина. – Я купила его ради тебя.

Когда они спустились, Томасен шутливо сказала:

– Ну, детка, вы все-таки дождались своего возлюбленного?

Жаклина залилась краской.

Жак оставил Жаклину болтать с консьержкой, а сам поспешил в ресторан, чтобы попасть туда до семи часов, когда часть служащих уходит домой… Он поговорил со швейцарами у служебного входа и окликнул выходившего Анатоля.

– Ты откуда взялся? – удивился судомойщик.

– Я только что приехал.

– Кого-нибудь поджидаешь?

– Вебера, шеф-кондитера.

– Я только что видел его в гардеробе. Ты собираешься к нам вернуться?

– Вебер обещал взять меня обратно.

– Очень рад. Извини меня, но я тороплюсь на профсоюзное собрание… Придешь, надеюсь?

– Обязательно.

Вебер, увидев Жака, смутился.

– Тебе никто не сказал?

– О чем?

– Клюзо взял другого кондитера на твое место.

– А ведь я предупредил, что возвращаюсь.

– Вот-вот, вчера в связи с этим он и заявил мне, что ни в коем случае не возьмет тебя обратно.

– Но почему?

– Надзиратель Бекер написал докладную записку дирекции, будто ты с ним поругался перед отъездом.

– Я сказал, что мне на него наплевать, но к работе это не имеет никакого отношения.

– Пойдем отсюда, ладно?

Вебер повел Жака в соседнее кафе и там сообщил ему:

– Возможно, это только предлог, мне кажется, что за этим кроется другое. Ты не ссорился с Брисаком?

– А что?

– Видишь ли, «шишка» подозвал меня, выйдя из винного погреба, и сказал о твоем увольнении. Сперва он не вдавался ни в какие подробности и, только когда я сказал, что нельзя увольнять человека ни с того ни с сего, сослался на докладную Бекера.

– Но докладную-то тот наверняка написал задолго до моего возвращения.

– Конечно. И Клюзо не такой человек, чтобы откладывать свое решение в долгий ящик. Поэтому я и спросил, нет ли у тебя оснований ожидать неприятностей со стороны Брисака. Понимаешь, начальники всегда друг с другом договорятся.

– Возможно, ты и прав, – проговорил Жак.

Его удручала не столько потеря работы, сколько то, что опять придется отложить свадьбу… Кроме всего, он мог лишиться и комнаты…

– Я сделал все, что мог, – сказал Вебер.

– Верю. Вы тут ни при чем.

– Зайди ко мне, может быть, я что-нибудь для тебя придумаю.

Жак отправился к Фурнье. Жаклина была уже там и накрывала на стол. Ирэн жарила картошку. Обе женщины о чем-то переговаривались и хохотали. Почти одновременно с Жаком пришел Луи и, не дав тому произнести ни слова, торжествующе провозгласил:

– Великолепные известия, друзья. Грандиозная новость – Беро освобожден!

XVII

Темно-красные стены и потемневшая позолота придавали версальскому залу Конгресса вид старинного театра. Сквозь высокие витражи просачивался тусклый свет, освещая висевшую над трибуной большую картину Кудера, на которой было изображено заседание генеральных штатов в 1789 году. Аллегорические сцены на гобеленах с увядшими розами дополняли декорацию этого театра. Зал украшали четыре светловолосые богини: Земледелие, Торговля, Индустрия и Мир.

На одном из ярусов, предназначенных для гостей, сидела Маринетта Делорм. На ней был ярко-синий облегающий костюм. Вооружившись перламутровой лорнеткой, она обводила взглядом высокую колоннаду, которая начиная с третьего яруса тянулась по трем сторонам громадного зала. Дамы, сидевшие в первых рядах, выставили напоказ свои туалеты и драгоценности. В партере на желтых кожаных креслах, расположенных амфитеатром, тесно сидели участники конгресса. Говорили, что там всего 865 мест, а парламент насчитывал 937 депутатов и советников.

Все было тщательно подготовлено к выборам шестнадцатого президента республики, но никто не предвидел, что в декабре может выдаться теплый солнечный день, и батареи отопления были накалены. В переполненном зале люди буквально задыхались от жары.

Маринетта сняла жакет, расстегнула ворот блузки и принялась разглядывать амфитеатр, откуда доносился беспрерывный гул и выкрики. Анри Вильнуар, сидевший в правом крыле, помахал ей рукой. В ответ она так очаровательно улыбнулась, что некоторые депутаты загляделись на нее. Вильнуар, подчеркивая, что улыбка относится к нему, продолжал делать знаки, давая понять Маринетте, что заседание скоро начнется.

Она приехала вместе с ним. Их машина с трехцветным пропуском на ветровом стекле проделала путь от Парижа до Версаля в сопровождении мотоциклистов в кожаных куртках и шлемах. По обе стороны шоссе тянулись ряды полицейских в белых перчатках с красными значками боевого отличия. Хотя это происходило семнадцатого декабря, стояла необыкновенно теплая погода и яркое солнце освещало город. Туман постепенно рассеялся. В парках величественного королевского дворца было по-весеннему свежо. Редкие любопытные глазели на поток автомобилей и мотоциклов, с шумом проносившихся по аллее, более густая толпа окружала площадь Арм, доступ к которой преграждали отряды охранников и жандармов в парадной форме. Похожие на оловянных солдатиков охранники виднелись вдали, на мощеной площади; они были расставлены, как фигурки на шахматной доске. На фоне решетчатой ограды, украшенной скрещенными флагами, блестели на солнце каски парижской жандармерии, украшенные лошадиными хвостами. Напротив дворца находился военный госпиталь, солдаты, высунувшись в окна, свистом приветствовали нарядных дам, выходивших из машин, но те даже не оборачивались в их сторону – и слава богу, так как большинство было весьма зрелого возраста. Каждая из них воображала себя Марией Антуанеттой, въезжающей в Трианон.

Когда шофер открыл дверку Маринетте, раздался пушечный залп и она вздрогнула. Вильнуар принял это за салют, но кто-то из толпы крикнул: «Какое безобразие!» В дальнейшем выяснилось, что стреляли на учебном полигоне в Сатори – начальство не нашло нужным отменить занятия.

К счастью, Анри заранее заказал столик в «Трианон паласе». Они с Маринеттой пробирались к своему месту сквозь толпу депутатов, журналистов, дам в мехах и в шляпах с перьями, жен депутатов, сенаторов и министров, кинозвезд, модных красавиц, безбожно накрашенных старых дам. Около одиннадцати все они бросились в знаменитый ресторан. По принятой традиции каждые семь лет в день президентских выборов видные деятели (не обязательно из политического мира) угощают своих друзей королевским завтраком. Накануне газеты сообщили, что заготовлено 225 пулярок, 300 уток, 450 лангуст. Вся эта снедь, пройдя через руки величайших мастеров французской кухни, должна была в торжественный день закончить свой путь на украшенных цветами столах.

И хотя дело происходит во времена Четвертой республики, на разложенных у приборов визитных карточках можно встретить немало имен духовных лиц и аристократов.

Вильнуар сиял от гордости, что его видят с Маринеттой. Он целовал ручки дамам, останавливался поболтать с министрами, шутил с депутатами, наперебой рассыпавшимися в любезностях перед его хорошенькой спутницей. Несколько человек, здороваясь с ним, сказали: «Приветствую президента!»

– В чем дело? – спросила Маринетта, когда они наконец уселись за свой столик и метрдотель по ее просьбе отодвинул в сторону огромную корзину роз, которая загораживала вид на парк.

– Это обычная острота, – ответил Анри. – Так принято называть друг друга, ведь сегодня любой гражданин может стать президентом республики. И нечего над этим смеяться…

Когда было подано шампанское, Вильнуар пригласил к столику нескольких друзей. Они условились собраться перед окончательным голосованием и тогда сговориться. Тактика, которая разрабатывалась за ресторанными столиками Трианона, сводилась к выдвижению кандидатов от всех групп, с тем чтобы избежать неожиданных результатов прошлых выборов, когда коммунисты, к общему удивлению, сразу отдали свои голоса за кандидата социалистической партии и президент был избран при первом же туре голосования. Но веселое настроение, царившее за столиком после вкусного завтрака, не способствовало обсуждению столь серьезных вопросов.

Разговор перешел на сплетни. Посудачили о депутате, который почему-то надеялся быть избранным и на всякий случай захватил с собой фрак; поговорили о том, к каким уловкам прибегают некоторые кандидаты, чтобы набрать голоса; вспомнили, как один бывший премьер-министр, считая себя наконец на пути в Елисейский дворец, за несколько дней до выборов уговорил одну девицу выйти за него замуж, пообещав ей взамен любви место первой дамы Франции, и застраховал себя тем самым от неудачи; поговорили также о некоем господине Фрере, который на свой лад вел подготовительную работу к избранию своего знатного родственника, нынешнего председателя Совета республики, и проявлял при этом простодушное усердие новичка и умение помалкивать, свойственное опытному интригану.

– Я хочу с вами поделиться совершенно очаровательной историей, – неожиданно сказал один из собеседников Маринетте. – Я ее слышал от префекта полиции…

Он рассказал, что сегодня утром, когда в Версаль прибыло пять тысяч жандармов, чтобы преградить доступ во дворец, в центре парка, у грота «Рокай», был задержан мрачный человек, погруженный в размышления.

– В первый момент его приняли за соучастника какого-то заговора. Его схватили, связали по рукам и ногам, обругали, обыскали, избили…

– А на самом деле он оказался одним из тех сумасшедших, которые появляются каждый раз, когда происходят выборы, – вмешался Вильнуар.

– Еще лучше, дорогой мой, – просто влюбленный, ожидавший свою девушку. Он был счастлив, узнав, что происходит, и радостно воскликнул: «Так вот почему она так опаздывает!»

– Очаровательная история, – сказала Маринетта. – Надеюсь, его выпустили?

– Вот об этом префект ничего не говорил.

В половине второго члены парламента и их гости снова встретились в зале Конгресса; первые заняли места в амфитеатре, последние разбрелись по ярусам. У Маринетты от шампанского и духоты пылали щеки. Она решила попудриться. Ровно в два часа собравшиеся были оповещены барабанной дробью о прибытии президента республики. За несколько минут до этого прожекторы ярко осветили трибуну. В зал вошел председатель Высшего совета магистратуры Франции. Его сопровождали двое распорядителей с цепями на груди и шестеро секретарей. Он медленно поднялся по ступеням на трибуну, в то время как человек двадцать репортеров из телевизионного центра наводили на него свои аппараты. Президент охотно позировал операторам. На нем был фрак, белая рубашка, белый галстук.

– Говорят, его заставили нарумянить щеки, – сказала соседка Маринетты.

В надежде, что операторы направят свои объективы на публику, Маринетта для большей фотогеничности облизала губы.

Гул голосов постепенно затихал, и когда президент позвонил в серебряный колокольчик, который стоял справа от него, водворилась полная тишина. «Объявляю открытым конгресс парламента», – провозгласил президент и после этого прочел статьи конституции, относящиеся к избранию президента республики. Он подчеркнул, что по закону выборы проводятся без дебатов, тайным голосованием и по поименному вызову.

Президент предложил назначить тридцать шесть человек, на которых будет лежать обязанность следить за порядком голосования, и после этого объявил: «Сейчас я при помощи жеребьевки определю, с какой буквы начнется поименный вызов». Из корзины, накрытой темно-зеленой материей, он достал белый билетик, на котором оказалась буква «б». Только у одного депутата фамилия начиналась с этой буквы, и поэтому сразу перешли к букве «в». Вильнуар проголосовал четвертым. Ему аплодировали члены его группы и несколько министров, сидевших на правительственных местах.

Последнее обстоятельство очень обрадовало Маринетту. Она с интересом следила за церемонией, которая постепенно теряла торжественный характер. Один из распорядителей вызывал депутатов, те торопливо пробирались к трибуне, поднимались по ступенькам, где им вручали белый контрольный шар, который они отдавали вместе со своим бюллетенем одному из секретарей. Тот клал шар в одну урну, бюллетень во вторую. У трибуны толпились в ожидании своей очереди депутаты и сенаторы. Они образовали плотную стену, преграждая путь к лестнице. Некоторые из них, потеряв терпение, отправились в коридор или в буфет, и чиновники вынуждены были их разыскивать. Чтобы видно было, какая буква голосует, на больших картонных щитах по обе стороны трибуны попеременно вывешивались огромные буквы. Это и чисто французская суматошливость создавали атмосферу школьной перемены. Время от времени в разных концах зала вспыхивали аплодисменты – члены разных групп приветствовали своих лидеров, которые шли голосовать. Особенно горячие аплодисменты раздались с мест, где сидели коммунисты, когда голосовал их кандидат, старейший член Национального собрания – Марсель Кашен.

Маринетта, не вытерпев духоты и нескончаемой канители, вышла в коридор. Вскоре к ней присоединился Вильнуар.

– Это надолго? – спросила она.

– На час с лишним, – ответил Вильнуар. – Будут снова вызывать всех, кого не оказалось на месте.

– А президента выберут?

– Нет. Выставлено восемь кандидатур, и большинства никто не наберет.

– Мне хочется уехать. Я устала.

– Как хочешь, дорогая. Второй тур состоится вечером, ты еще успеешь вернуться.

– И тогда кого-нибудь выберут?

– Еще ничего не известно. Для этого нужно, чтобы воздержались коммунисты…

Маринетта уехала в машине. У подъезда она встретила прогуливающихся под руку Жака с Жаклиной. Маринетта узнала их и приветливо улыбнулась. Их вид напомнил ей рассказ о влюбленном юноше, задержанном сегодня в версальском парке…

* * *

Жак и Жаклина только что вышли из Люксембургского сада, где они провели всю вторую половину дня. Последние недели у них было немало огорчений, и они только начали выпутываться из свалившихся на них невзгод.

После того как Жака уволили из «Лютеции», его немедленно выселили из комнаты. Стало совершенно ясно, что и то и другое было делом одного и того же лица. Брисак лишил его не только работы, но и крова. Для этого он воспользовался разными предлогами. Из «Лютеции» его уволили будто бы по доносу Бекера, из комнаты выкинули якобы за то, что он жил в ней не один. Конечно, он мог оказать сопротивление и не выезжать еще некоторое время, но по складу своего характера он предпочел сразу со всем покончить и никому не быть обязанным. Пришлось спешно искать новое жилье. Томасен взялась ему помочь и отправилась поговорить с хозяйкой гостиницы – мадмуазель Перванш. Прежде всего надо было узнать, есть ли там свободная квартира для молодой пары. К счастью, выяснилось, что одна квартирка еще не сдана. Все дело было в цене, надо было предложить хозяйке шестнадцать тысяч франков вместо пятнадцати, которые ей уже давали. Собрав все эти сведения, консьержка набралась храбрости и сообщила хозяйке гостиницы правду о своих подопечных. Лицо старой девы стало каменным, когда она услышала, что ее бывшая жилица Жаклина и ее так называемый брат не родственники. Но консьержка так упорно защищала бедных «деток», что сердце мадмуазель Перванш дрогнуло.

– Ладно, раз ваши голубки женаты, я их возьму к себе.

– Да, но понимаете, они еще официально не поженились.

– Тогда отпадает. Моя гостиница не проходной двор.

– У них вполне серьезные намерения, уверяю вас.

– Но она-то хоть совершеннолетняя?

– Конечно…

В конце концов старая дева великодушно заявила:

– Ладно. Восемнадцать тысяч в месяц и ни франка меньше.

Пришлось согласиться на такую плату за комнату и крошечную кухоньку. Эта квартира спасала их, и они даже нашли ее роскошной, но если Жак долго будет без работы, им придется перебраться в комнату подешевле.

Окрыленный первым успехом, Жак рьяно взялся за поиски работы. Он не мог ждать, пока наступит его очередь в бюро распределения рабочей силы, и поэтому сам обходил рестораны и кондитерские, но всюду его встречали отказом, и он уже начал отчаиваться. Судомойщик Анатоль дал ему один адрес, но там место еще не освободилось. Правда, Жаку обещал еще помочь его бывший начальник Вебер, но он пока ограничился тем, что посулил устроить ему временную работу на рождество. А ведь нужно было жить, сбережения, сделанные во время пребывания в Бержераке, таяли, и каждый день отодвигал свадьбу на добрую неделю.

Отцу Жак не сообщил о своем увольнении. Он знал, что тот пришлет денег и снова предложит ему вернуться домой, но он чувствовал себя больше чем когда-либо привязанным к Жаклине и считал делом чести самому выпутаться из тяжелого положения.

Две недели, проведенные в безуспешных поисках работы, породили у Жака массу вопросов, о которых он до сих пор не думал. Как ему быть и что его ждет, если он так и останется без работы? Во что выльется их любовь, раз жизнь, которую он выбрал, начиналась с неуверенности в завтрашнем дне? А вдруг и Жаклину уволят – что тогда делать? Гордость мешала ему поделиться своими заботами с Жаклиной, и он чувствовал себя скованным в ее присутствии; сам того не замечая, он стал необщительным и забыл, что у него есть друзья. А они-то и вернули ему веру в жизнь.

– Если хотите, мы поговорим о вас с Мореном, – предложила Жаку Ирэн.

Депутат дал ему адрес одного булочника в районе Монружа, с которым когда-то был знаком и продолжал переписываться.

Жак был слегка разочарован, он считал, что Морен, как член парламента, мог сделать гораздо больше. Он отправился по указанному адресу, не веря в успех. Но, к великому своему удивлению, был принят, как спаситель.

– До чего же вы кстати пришли! – воскликнул хозяин булочной, жизнерадостный толстяк. – Я только что подал в профсоюз заявку на кондитера, но раз вы присланы Мореном – это одно и то же.

Правда, в этой булочной пирожные раскупались только в праздничные дни, и поэтому в будни работы было маловато, но для Жака и это было спасением. Он радостно поспешил в Люксембургский сад, чтобы поделиться приятной новостью с Жаклиной. Он должен приступить к работе завтра, будет занят двадцать-тридцать часов в неделю, хозяин будет ему платить по ставке, утвержденной профсоюзом.

– Замечательный парень, поверь мне. Он познакомился с Мореном еще в Бордо.

И Жаклина с Жаком снова стали строить планы на будущее. Как раз в этот момент их встретила Маринетта Делорм. Они сияли от вновь обретенного счастья.

– Кто это? – спросил Жак.

– А ты ее не узнал? Помнишь, Пибаль получил у нее подпись против ЕОС?

– Кстати, хозяин тоже заговорил со мной о ЕОС. Видимо, он из рьяных противников.

Жак проводил Жаклину до «Лютеции» и отправился к Шарлю Морену, чтобы его поблагодарить. Он знал, что депутат вместе с женой приехал в Париж, но, войдя в дом, где жил Морен, вспомнил: тот, вероятно, в Версале.

Консьержка сказала, что и его жены, Роз, тоже нет дома, она ушла к врачу.

– Она ходит готовиться к родам. Говорят, теперь женщины рожают без боли.

* * *

Доктор Симонен, еще совсем молодой человек с черными усиками и большими добрыми глазами, надев белый халат, вошел в кабинет. Здесь на расставленных в четыре ряда стульях чинно сидели пятнадцать беременных женщин. Они, естественно, волновались в ожидании первого знакомства С доктором.

Симонен потер руки и сказал:

– Значит, вы мои новые ученицы? Сидите, сидите. А вы продолжайте вязать, это я вам говорю. Ах, вы пришли со своей дочерью! Очень хорошо. Прошу блондинку, которая сидит во втором ряду, расстегнуть крючки на юбке, вы не должны затягиваться… Прежде всего нужно, чтобы вам было удобно, я хочу видеть спокойные лица… А теперь разрешите познакомиться…

Доктор представился и рассмешил своих слушательниц, признавшись, что он всегда слегка трусит перед началом занятий и поэтому его нужно подбодрить улыбкой. Он вызвал учениц по фамилии и спросил каждую из них, на каком она месяце беременности и который раз рожает, после чего сел за стол и сказал:

– Роды – это ваш выпускной экзамен. Успех зависит только от вас. Мы со своей стороны поможем вам.

Симонен заговорил о дурных предчувствиях, которые обычно пугают беременных женщин и были так хорошо знакомы Роз, хотя при муже она держалась оптимистически. Правда, она не дрожала, как ее соседка слева, совсем еще девочка, или как женщина, сидевшая справа, мать троих детей. И та и другая явно надеялись, хотя и считали это маловероятным, что Симонен поможет им избавиться от страха, который существует испокон веков. Но все же и Роз прошла через это. Вначале она испытала глубокую радость: «Я стану матерью, у меня будет ребенок, плодом моей любви к мужу будет маленькое очаровательное существо…» Потом ее начали преследовать другие мысли: «У меня будет усталый вид, я растолстею, на лице появятся пятна», но она уговаривала себя: «Все это неважно, я хотела ребенка, я горда тем, что он у меня будет, я счастлива… Девять месяцев быстро промелькнут, а там конец беременности, наступит счастливая пора…» Ожидание родов, как бы вы ни уговаривали себя, вызывает все усиливающееся беспокойство… Да и как может быть иначе? Сколько тысячелетий женщина, производя на свет ребенка, испытывает ужасные мучения, и предсказание «в муках родишь ты» висит над ней, как страшное проклятие. А окружающие, словно сговорившись, все время напоминают ей об этом. Мать, родственники, подруги и соседки твердят: «Будем надеяться на благополучный исход…», «Я рожала ужасно…», «Бедняжка, тебе предстоит трудное испытание…», «Никогда нельзя сказать, как все произойдет…», «Я не кричала, но так впилась ногтями в ладонь, что несколько дней у меня не заживали раны…», «Желаю вам не узнать моих мук…»

У двоюродной сестры Роз были такие разрывы, что она осталась инвалидом на всю жизнь; одна знакомая родила в карете скорой помощи… Роз знала о трагических случаях, когда ребенка вытаскивали по кускам. Совсем молодая женщина умерла во время родов… Из поколения в поколение передается этот страх, о нем напоминают все окружающие, он усиливается книгами известных и неизвестных писателей, где роды – это всегда крики, слезы, кровь.

– Так вот, все это неправда и отошло в прошлое, – заявил доктор Симонен. – Прежде всего, вам следует побороть страх, порожденный тем, что до сих пор считалось закономерным совершенно противоестественное явление. Роды – не болезнь, а нормальное явление, и они не должны сопровождаться страданиями.

Доктор рассказал, что, судя по всему, некогда женщины рожали, за редким исключением, безболезненно, как сейчас животные. «Вы улыбаетесь? Но каждая из вас наверняка слышала, как о некоторых женщинах говорят, что им родить так же легко, как курице снести яйцо». Симонен привел еще несколько подобных примеров и рассказал, что советские врачи, собрав все эти факты, решили дать им научное объяснение. Опираясь на работы Павлова об условных и безусловных рефлексах, они занялись, сперва в виде опыта, а потом и в массовом масштабе, применением современного метода обезболивания родов. Несколько французских врачей во время своего пребывания в СССР познакомились с положительными результатами, полученными советскими врачами, и начали применять и распространять новый метод во Франции. Таинственного в этом методе ничего нет. Все дело в воспитании сознания и мышц. Надо хорошо знать анатомию своего тела, весь процесс беременности и родов, научиться определенным образом дышать, следить за собой и уметь расслаблять мышцы…