Текст книги "Горе мертвого короля"

Автор книги: Жан-Клод Мурлева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

И этот звероподобный страж, который лупил его всего два дня назад, зевнул и добавил:

– Спи спокойно, малыш. Никого не пущу, ни сюда, ни отсюда.

8
Любовное гнездышко

Все говорили, что колдунья Брит хранит в коробках хвосты съеденных ею крыс, но никто не мог бы показать ни этих хвостов, ни коробок, в которых хранятся хвосты, ни даже дома, где хранятся коробки. Потому что никто не знал, где живет колдунья. Без сна и отдыха семенила она по лесам и ландам, по городам и деревням торопливыми мелкими шажками. В метель, в мороз, что днем, что ночью всегда она была в движении, всегда куда-то спешила. Утром ее видели здесь, а в полдень – на другом конце острова. Впору было задуматься, не обладает ли она способностью находиться в двух местах одновременно.

– Как же мы ее найдем, если у нее нет дома, – спросил Алекс.

– Может, он у нее и есть, – отозвался отец, – только никто никогда не видел, чтоб она туда входила.

Они уже довольно давно бродили наудачу по этому отдаленному предместью. Улицы были безлюдны. Снегу навалило по полсапога.

– Видишь ли, с Брит все не как у людей. Например, просто так с ней не встретишься. Если хочешь повидать ее, надо про это говорить направо и налево, во всеуслышанье. Рано или поздно до нее это доходит. И она сама тебя найдет, когда сочтет нужным, – по большей части тогда, когда ты этого меньше всего ожидаешь. Но она никогда не придет и в дверь не постучит. Надо выходить, прогуливаться и ждать, пока она сама объявится.

– А сколько ей лет, пап, этой колдунье Брит?

– Вот уж этого не знает никто! Знаешь старика Хольгерссона, который делал лодки? Ему уж за сто лет перевалило.

– Знаю.

– Так вот, он говорит, сколько он себя помнит, она всегда была старая.

– Значит, ей самое меньшее сто шестьдесят?

– Да, а может, и сто восемьдесят.

– Или триста двенадцать…

Бьорн с радостью отметил, что Алекс хоть на миг, да улыбнулся. С тех пор как родители посвятили его в тайну происхождения Бриско – наутро после достопамятного Совета, – мальчику как будто немного полегчало. Конечно, ничто не разрешилось и горе его оставалось горем, но теперь оно по крайней мере получило объяснение. Бриско похитили потому, что он был внуком короля. В этом хоть был какой-то смысл. И это если и немного, но рассеяло мучительные страхи, порожденные непониманием.

Когда пришлось открыть Алексу, что Бриско ему не брат, Бьорн и Сельма постарались сделать это как можно мягче и осторожней; но, к великому их удивлению, мальчика это разоблачение нисколько не взволновало. На самом деле ему было абсолютно безразлично, из одного ли чрева вышли они с Бриско. Это не имело ровно никакого значения. Мальчик, с которым он вместе ел, спал, смеялся, плакал, играл и мечтал день за днем все десять лет их общей жизни, – этот мальчик был его братом. Решительно и бесповоротно.

Вдобавок оказалось, что Бриско – не абы кто. Внук короля! Законный наследник престола Малой Земли! Впору лопнуть со смеху, только представив такое. Хохочущий Бриско, а на кудрявой голове набекрень – королевская корона! Бриско на троне болтает ногами, не достающими до полу! Бриско взмахивает скипетром и торжественно объявляет: «Всем привет, я ваш король! Назначаю коня Бурана главным советником, а моего брата Алекса – министром Печений!»

Но смеяться не хотелось. Наоборот: воображать всякие дурачества Бриско было все равно что вдруг увидеть его наяву, и от этого его отсутствие становилось вовсе невыносимым. Алекс ощущал его, как физическую боль, от которой перехватывало горло.

– Пап, ты думаешь, Брит может нам помочь?

– Не знаю, Алекс. Надеюсь. Видишь ли, после того как тебя и Нанну отпустили, в Совете еще долго обсуждали ситуацию. Все это очень сложно.

– Что тут такого сложного? Бриско похитили. Надо его вернуть. Не понимаю, чего они тянут.

Они только что свернули вправо, в узкую улочку с низенькими домиками, крыши которых, казалось, вот-вот провалятся под тяжестью снега. Бьорн вздохнул.

– Послушай, Алекс. Я буду говорить с тобой, как со взрослым. В конце концов, ты имеешь право знать. Во-первых, мы уверены в одном: Бриско – в руках Герольфа.

– Почему уверены?

– Потому что эта белокурая женщина – похитительница – его подруга. Очень честолюбивая. Ее называют Волчицей.

– Из-за желтых глаз?

– Да, а также из-за ее характера. Живут они на Большой Земле. После своего изгнания Герольф в считаные годы сделался там очень могущественной персоной. Он уже сейчас располагает внушительными силами – у него сотни, а может быть, и тысячи воинов, всецело ему преданных, потому что он щедро платит и сулит им славу. Настоящая армия, и она все время растет. Как ты можешь догадаться, это внушает тревогу.

– Он затевает войну? Чтоб нас завоевать?

– Ох, если он нападет на Малую Землю, даже и войны не будет…

– Но у нас тоже есть армия! Мы можем защищаться!

– У нас маленькая армия, Алекс, на которую приятно полюбоваться на праздничном параде, но для настоящего сражения этого мало. Наши короли всегда считали, что бессмысленно тратить деньги на такие вещи. Холунд говорил: «Кто позарится на Малую Землю? Здесь только и есть, что снег да книги…»

– Значит, Герольф не станет на нас нападать?

– С тех пор как король изгнал Герольфа, тот не забыл своего унижения. Он вполне может решить прибрать к рукам Малую Землю просто из мести. Но его честолюбивые планы шире, много шире. Он хочет стать властелином Большой Земли. А добившись этого, пойдет дальше. Он наберет огромную армию и двинется на завоевание.

– Завоевание?

– Да, он двинется на восток, на Континент. Он всегда мечтал о завоевании больших территорий.

Алекс все внимательно выслушал и из всего сказанного отцом извлек то, что было для него самым важным:

– Значит, мы никак не можем отбить у него Бриско…

– Силой – нет. Но другими средствами… Вот почему я хочу найти Брит, понимаешь? Она способна на все, как на хорошее, так и на плохое. Я прекрасно знаю, что обращаться к ней – не самое разумное, но если есть хоть малейший шанс, надо попытать счастья, ты согласен?

Алекс убежденно кивнул, с силой тряхнув капюшоном.

– И потом, это ведь она принесла нам Бриско, – продолжал отец. – Может быть, она почтет своим долгом найти его и вернуть.

И тот и другой старательно избегали думать о худшем. Как, впрочем, и все, кто знал и любил мальчика. Это была запретная мысль, что-то вроде мерзкой гадины, которая приютилась где-то в животе, в груди, и никак нельзя позволить ей пробраться в голову. И тем не менее…

А вдруг уже слишком поздно? Герольф в свое время наглядно продемонстрировал свою жестокость. Организовать зверское убийство Ивана и его слуги у него рука не дрогнула. Дрогнет ли перед убийством десятилетнего ребенка? Вряд ли на это можно рассчитывать. Но даже на миг вообразить другое было все равно что сорваться в бездну отчаяния. И все цеплялись за край этой бездны, избегая упоминать о ней, жались друг к другу, изображая, как в плохой пьесе, надежду.

Отец и сын медленным шагом прошли до конца улочки и оказались на маленькой площади. Здесь тоже было безлюдно. Бьорн предполагал, что Брит, скорее всего, предпочтет встретиться с ним в каком-нибудь тихом месте. Он вообще очень редко видел ее с той памятной ночи, когда она постучалась к нему с младенцем на руках. Он вспомнил, что она тогда сказала: «Не надо никому про него рассказывать… х-с-с… х-с-с… А то не было б мальчонке беды». Четверо посвященных в тайну – Сельма, ее сестра, повитуха и он, Бьорн, – молчали все десять лет. Но беда все-таки случилась. Что это значит? Кто проговорился? Тетка Нанны, полоумная старуха, оказавшаяся недостаточно полоумной, многое открыла людям Герольфа, но она не могла знать, куда Брит отнесла ребенка. Уж не сама ли Брит выдала тайну? Бьорну очень хотелось бы ее об этом спросить.

– Ладно, – сказал он наконец, – пошли домой. Сегодня нам ее не встретить.

Алекс кивнул, и капюшон уныло склонился вместе с головой. Они уже поворачивали обратно, когда совсем рядом неожиданно возник ребенок. Откуда он взялся? Ни одна дверь в поле зрения не открывалась, а площадь только что была совсем пуста.

– Добрый день, господа! – сказал он, и они тут же поняли, что ошиблись: это был не ребенок, а взрослый человек, только карлик – ростом примерно с Алекса, очень ухоженный, в теплом плаще, с виду совсем новом, и в меховой шапке.

Трудно было бы точно определить его возраст, но за шестьдесят ему перевалило наверняка. Он хмурил брови, как человек, старающийся придать себе солидность, которой у него нет, и от этого верхняя половина лица морщилась не столько внушительно, сколько забавно.

– Это вы ищете Бригиту?

– Бригиту?.. – переспросил Бьорн.

– Да. Ну, Брит, если угодно…

– Да, мы.

– Тогда прошу вас следовать за мной.

Он зашагал через площадь, даже не обернувшись поглядеть, идут ли они следом. Бьорн с сыном переглянулись и поспешили за ним. Шел карлик быстро, и это еще мягко сказано. Он шустро петлял по лабиринту совершенно одинаковых улочек. Иногда останавливался на углу, поджидая своих спутников. При этом он смешно раскидывал в стороны свои коротенькие ручки и раздраженно ронял их:

– Ну, вы идете? У меня и другие дела есть…

И припускал еще быстрее.

И вдруг оказалось, что они пришли. Карлик остановился перед дверью в стене так неожиданно, что они чуть на него не налетели.

– Заходите, господа! – сказал он, со скрипом отворив ее, и посторонился, пропуская гостей.

Они вошли в уютный мощеный дворик, в глубине которого стоял ярко-желтый свежеоштукатуренный домик. Карлик постучал в окошко двойным стуком, предупреждая о своем приходе, и открыл дверь, украшенную скрещенными сосновыми веточками.

– Отряхните, пожалуйста, сапоги и заходите!

Комната, в которой оказались Алекс с отцом, нисколько не походила на пещеру колдуньи, какой ее обычно представляют. Ни котла, кипящего в закопченном очаге, ни запыленных склянок на покривившихся полках, ни черной кошки, трущейся у ног. Ничего подобного. Сверкающая чистотой плита, тщательно выметенный пол, на столе скатерть в голубую клетку без единого пятнышка, два стула с подушечками на сиденьях, навощенный буфет, на окошках занавески.

– Если вам не трудно, снимите, пожалуйста, сапоги…

Они повиновались и, стоя в носках, ждали, пока хозяин тоже разуется.

– Бригита! – покончив с этим, окликнул он. – Пришли!

– Веди их ко мне… х-с-с… х-с-с… – отозвался хриплый голос откуда-то из глубины дома.

– Ты, может, встала бы…

– Сказано тебе, веди!.. х-с-с… х-с-с…

Когда карлик ввел их в спальню, Бьорн и Александер глазам своим не могли поверить. Брит – неутомимая Брит, несокрушимая Брит, Брит, которой и жара, и стужа нипочем, колдунья Брит лежала в постели в ночной рубашке, укрытая пуховой периной, бессильно откинув голову на подушку. На столике остывал в чашке какой-то недопитый отвар.

– Что-нибудь… х-с-с… х-с-с… неладно, Бьорн? – вяло спросила она.

Алекс смотрел на колдунью как завороженный. Он никогда не видел ее так близко. Пергаментное, сморщенное, запредельно старое лицо, глаза-щелки, такие узкие, что невозможно было поймать их взгляд, крепко сжатые губы – словно какая-то столетняя черепаха, переодетая женщиной. «Может, ей и правда триста двенадцать лет…» – подумалось ему. Ее тело под одеялом было как вязанка сухого хвороста.

– Да, но, похоже, у тебя у самой не все ладно… – ответил Бьорн.

Она раздраженно отмахнулась.

– Хальфред! Приподними меня… х-с-с… х-с-с… и выйди.

Карлик, которого она назвала Хальфредом, подошел и помог ей сесть в постели. Взбил подушку, подмостил ей под спину и послушно удалился.

– Что тебе нужно, Бьорн… х-с-с… х-с-с?.. Зачем меня искал?

– Брит, помнишь, ты принесла нам ребенка, десять лет назад?

– Я все помню… х-с-с… х-с-с… и это, и много чего другого… все, что было… я бы и рада забыть, но все это врезано в память… как в твердый, твердый камень… врезано…

– Значит, помнишь этого ребенка?

– Да…

Она беспокойно перекатила голову по подушке, отвернувшись от него.

– И тебе, полагаю, известно, кто он такой?

– Само собой… я же его и пометила… х-с-с… х-с-с… крестом на ладони…

– Теперь этому мальчику десять лет, Брит. Мы вырастили его и, как ты и велела, никому ничего не говорили. А на прошлой неделе его похитили.

– Знаю… х-с-с… х-с-с… и знаю кто…

– Волчица, Брит. Это от тебя она узнала, как его найти?

Колдунья помолчала и вдруг сплюнула на пол обильной черной слюной.

– Эта шлюха! – тихо и глухо проговорила она. – Эта сука поганая… она обдурила меня, Бьорн… я оттого и слегла, видишь… х-с-с… х-с-с… печенку мне, гадина, надсадила… я ей все зубы по одному повыдергаю ржавыми клещами… отравлю, чтоб вся почернела, чтоб ее всю раздуло, пусть-ка тогда покрасуется… х-с-с… х-с-с… патлы оторву и к заднице приклею… я ей…

Алекс, не удержавшись, прыснул, и отец предостерегающе ткнул его локтем.

– Брит, Совет долго обсуждал это дело. Как ты понимаешь, мы не можем послать армию на Большую Землю. Мне готовы дать в помощь несколько человек, но и только. Вот почему я здесь, Брит. Чтоб вернуть мальчика, нам нужна ты. Поможешь?

– Я больна… х-с-с… х-с-с…

– Понимаю, но ты ведь от бездействия и заболела. Тебе нельзя опускать руки.

Колдунья поморщилась. Что-то, видимо, ее грызло. Иначе почему она до сих пор ничего не предприняла, чтобы отомстить? Что могло приковать ее к постели – ее, которая за всю жизнь и не присела ни разу? Уж очень это было на нее не похоже.

– Так как же, Брит? – осторожно закинул удочку Бьорн. – Если хочешь, я заплачу.

Она нервно хмыкнула.

– Мне деньги ни к чему… х-с-с… х-с-с… ты же знаешь.

– Ну так как? Что тебе мешает?

Она беспокойно завозилась, зашевелила длинными худыми пальцами.

– Я подумаю… х-с-с… х-с-с… передам тебе ответ через Хальфреда… дня через два… а теперь оставьте меня в покое…

После чего перевернулась на бок, словно собираясь уснуть, давая понять, что аудиенция окончена.

– Мы рассчитываем на тебя, Брит, – сказал на прощание Бьорн, – ты – наша последняя надежда.

Повернувшись к двери, они увидели, что к противоположной стене придвинута еще одна кровать. Судя по размеру, принадлежащая Хальфреду. Край безукоризненно белой простыни был аккуратно отогнут поверх одеяла, подушка взбита – ни складочки, ни вмятинки. На стене висела восхитительная скрипочка, инкрустированная рогом и слоновой костью, с завитком, вырезанным в виде девичьей головки.

Карлик поджидал их в кухне, сидя у плиты.

– Я провожу вас, – сказал он, вставая.

Все трое снова обулись и вышли. На этот раз Хальфред не поспешал впереди, а шел рядом, стараясь не слишком оттеснять их в глубокий снег.

– Вы хотите взять Бригиту с собой? – спросил он, помолчав с минуту.

– Вы подслушивали под дверью… – невольно улыбнулся Бьорн.

– О нет, я не подслушивал, я слышал – это не одно и то же. Стенка тонкая. Так вы собираетесь ее увезти?

– Не знаю. Она, кажется, не очень расположена ехать.

– Ах, я надеюсь, она поедет. Ей это, во всяком случае, пойдет на пользу, уверяю вас!

«Вы живете вместе?» – чуть не спросил Бьорн, однако сама мысль, что Брит может жить вместе с кем бы то ни было, казалась настолько дикой, что он видоизменил вопрос:

– Так вы… вы о ней заботитесь?

– Ну да. Вот уже четыре недели, как она у меня. Но с моей стороны тут нет особой заслуги. Она все больше лежит и почти ничего не просит.

– Вы давно с ней знакомы?

– Само собой. Полвека, если не больше! Все, кто с какими-нибудь отклонениями, знаете, так или иначе между собой знакомы: калеки, безумцы, карлики, ведьмы… Но прежде мы с ней и не разговаривали-то, в сущности, ни разу. Привет, Хальфред, привет, Бригита, сделали ручкой да разошлись. Только и всего за пятьдесят лет – не так уж много, согласитесь. А тут как-то вечером она и постучись ко мне. Я сразу понял – что-то с ней не так. «Можно войти… х-с-с… х-с-с?..» Ну, говорю, заходи. У меня и в мыслях не было, как оно обернется. А она входит, оглядывает все кругом, словно инспектор какой, – буфет, стол, плиту, все-все, а потом знаете что делает? Идет прямиком в мою спальню и ложится в кровать – в мою кровать! И все это, прошу заметить, не снимая сапог! И знаете что заявляет?

– Не знаем.

– Она заявляет: «Я остаюсь здесь».

– Ничего себе! – воскликнул Алекс. – А вы не пробовали ее выставить?

– А законы гостеприимства, молодой человек? Как можно выбрасывать людей за дверь, тем более больных! А она была очень больна, бедняжка. Больна от того, что далась в обман Волчице. Не могла перенести, что ее провели. С ней за всю жизнь такого еще не случалось. Она прямо пожелтела вся! Я имею в виду, у нее сделалась самая настоящая желтуха! Когда она ко мне пришла, она была желтая, как лимон. Я ухаживал за ней: смастерил ей кровать по росту, купил ночную рубашку, поил с ложечки овощными супами. Теперь она идет на поправку, но вот душевное состояние… Я уж ей и на скрипке играл, и песни пел, а ее все не отпускает… Прошлой ночью так стонала во сне… я со своей кровати слышал. Прямо сердце надрывается, скажу я вам!

Алекс был ошарашен. Представить себе, чтоб колдунья Брит стонала во сне, – его воображения на это не хватало.

– Я вот чего не понимаю, – вмешался Бьорн. – Почему она даже не попыталась отомстить Волчице? Насколько я знаю Брит, она всегда отвечала ударом на удар – бесстрашно и даже, извините меня, жестоко.

Хальфред покачал головой.

– Ах, это вам кажется, что вы ее знаете, а у нее есть свои слабости…

Бьорн и Алекс попытались представить себе, какие слабости могут быть у колдуньи Брит, но промолчали – иногда это лучший способ развязать язык собеседнику. И Хальфред, не замедляя шага, с удовольствием пустился в пространные объяснения:

– Постарайтесь ее понять. Бригита за свою жизнь исходила Малую Землю вдоль и поперек и знает ее лучше, чем вы – собственную столовую. Ей знакомы каждый холм, каждый овраг, каждое дерево и все, что на нем, каждый валун и все, что под ним. Она знает снега Малой Земли и дожди Малой Земли, и ветры, и животных, и насекомых – всех тварей, чуть ли не каждую в лицо! И пока под ногой у нее здешняя почва, она не боится ни Бога, ни черта, ни человека, ни зверя, да и духов тоже. Но отплыть куда-то еще… Вот в чем дело! Вот что вызывает у нее панический страх. Она знает, что Волчица увезла мальчика на Большую Землю… Вот две причины ее болезни: то, что эта женщина обхитрила ее, и то, что она не смогла отомстить! Это-то ее и гложет, это и мучает, это же ее, того и гляди, убьет…

Тут Хальфред вытащил платок и вытер глаза.

– Полно, не плачьте… – попытался утешить его Бьорн. – Я уверен, она решится отправиться с нами. Постарайтесь ее уговорить!

– Я не плачу, это просто от мороза! Но я постараюсь уговорить ее, да. Это ее, по крайней мере, отвлечет.

Они еще немного попетляли и вышли наконец на широкую улицу, где и распрощались, крепко пожав друг другу руки.

– Мы очень рассчитываем на вас, Хальфред, – сказал Бьорн. – Понимаете, Брит с ее возможностями действительно в состоянии вызволить мальчика.

– Приложу все усилия! – заверил карлик и удалился своей переваливающейся походкой, добавив: – Я тоже на вас рассчитываю. Ах, если б вам удалось вернуть ей, моей бедняжке, волю к жизни…

Едва он скрылся из виду, Алекс возбужденно запрыгал вокруг отца.

– С ума сойти! Колдунья Брит в постели, отвары пьет! Видел бы это Бриско!

Не менее удивительным казалось ему, что Хальфред оставил колдунью у себя и так преданно за ней ухаживает.

– У него, конечно же, есть на то веская причина, – уклончиво проронил Бьорн.

– Какая причина? Ты думаешь, он…

– …влюбился в нее? – рассмеялся Бьорн. – Нет, не думаю, что это слово тут подходит. Возможно, я ошибаюсь, но полагаю, тут скорее другое.

– Что?

– То, что впервые в жизни он кому-то нужен.

9
Южный Ветер

Герольф давно уже стоял неподвижно перед дверью в комнату Бриско. Сперва его раздражал мерный храп Хрога. Ленивый бугай спал без задних ног, несмотря на строгие инструкции. Но в конечном счете это было и к лучшему. Если б Хрог бодрствовал, Герольф сразу же отдал бы ему приказ, который держал в уме, поднимаясь по лестнице: «Разбуди мальчишку, одень и приведи ко мне на конюшню».

Избавиться от Бриско для него проблемы не составляло. Неподалеку – четверть часа верхом – у него был на примете глубокий овраг, зажатый между острыми скалами: немало трупов сбросил он туда под покровом ночи. Дальше с ними разбиралось всякое зверье. Сперва волки пожирали, что могли, потом налетали стервятники, после которых оставались только голые белые кости. Саму грязную работу он не собирался поручать Хрогу. Этот псевдозверь провел с мальчиком уже три дня и мог заартачиться или даже дать себя разжалобить, как дурак охотник в сказке, пощадивший Белоснежку.

Нет, для такого дела у него был другой исполнитель, у которого рука не дрогнула бы сбросить тело Бриско во тьму оврага, как в свое время колдунья Брит схоронила тело его матери Унн во тьме моря. Можно сказать, семейная традиция! Нырок во тьму! Он улыбнулся от этой мысли. А потом – возможно, из-за того, что Хрог так храпел – он не постучал в дверь сразу же, а прислонился к ней головой, да так и остался стоять, весь уйдя в свои раскаленные добела мысли. Наконец, по меньшей мере через час, он, беззвучно ступая, спустился обратно и лег рядом с Волчицей.

Она не спала. Огонек догорающей свечи еще трепетал на круглом столике.

– Кончено? – спросила она ясным голосом, голосом человека, который все это время не спал, а бодрствовал.

– Нет, – ответил он.

Она повернулась, не веря своим ушам. Герольф был не из тех, кто меняет принятое решение. Неужели у него не хватило духу убить мальчика? Она присмотрелась – ничто в его лице не говорило: я не смог… Напротив, оно дышало сдержанным торжеством, неким тайным самодовольством.

– Я придумал кое-что получше, Волчица.

– Получше?

– Да. Мы оставим ребенка себе.

Только услышав эти слова, она поняла, как страстно надеялась, сама себе в том не признаваясь, что он это скажет: оставим себе…

Она выждала несколько секунд, пока сердце не стало биться ровнее, и лишь тогда заговорила:

– Ты хорошо подумал, Волк? Если это ради меня, то не надо, прошу тебя! Это было бы ошибкой. Я знаю, как ты ненавидишь Холунда и весь его род. Ты убил отца. Уверен ли ты, что способен полюбить сына?

– При чем тут «полюбить», Волчица? Я не собираюсь растить его, как растят детей на Малой Земле, в тепле и неге. Я хочу сделать из него воина. Я хочу сделать из него самого бесстрашного и самого безжалостного из моих людей.

Она придвинулась поближе. Лоб в лоб, они были сейчас едины – одно лицо, один помысел.

– Какое это будет наслаждение, – прошептал он, – ведь он не знает, кто он, а я знаю. Ты только представь…

Его голос был теперь чуть слышнее дыхания.

– Только представь… Сын Ивана, внук Холунда – верный адъютант Герольфа, их заклятого врага! Я сумею сделать его другим человеком, Волчица. Я сумею разжечь тепленькую кровь, что течет в его жилах. Я хочу, чтоб он вырос жестоким воином, завоевателем. Я буду держать его при себе день за днем, формировать его, выковывать, как оружие, часто наказывать, почти никогда не хвалить – я закалю его…

– Ты хочешь, чтоб он тебя боялся?

– Боялся и в то же время боготворил. Чтоб самым его заветным желанием было заслужить мое одобрение, малейший знак привязанности…

Их губы соприкасались. Они говорили шепотом, как будто Бриско у себя наверху или еще кто-нибудь мог услышать их речи – чудовищные, как они сами знали.

– А мне ты позволишь любить его – хоть немножко? – спросила она.

– Люби сколько хочешь, Волчица. Будь с ним нежной, матерински заботливой. Я буду сталью, ты – бархатом. Поначалу ему необходима будет твоя нежность, чтобы выжить. Он еще маленький. Но когда окрепнет, он должен будет оторваться от тебя, чтобы стать мужчиной.

Она поцеловала его, перебирая пальцами его волосы.

– Как мы его назовем? Нельзя же оставить ему прежнее имя.

– Разумеется, нет! Как его, говоришь? Бриско? Это имя для маленького мальчика, пухленького и ласкового! Нет, я хочу дать ему имя Фенрир.

– Фенрир… мне нравится. Это значит «волк»…

– Да, чтоб он и вырос волком.

– Фенрир… – мечтательно повторила Волчица, и оба умолкли, представляя себе, как это будет, когда эти два слога войдут в их жизнь: «Фенрир, где ты? Поедешь с отцом на охоту, Фенрир? Фенрир, ты не озяб?»

Потом Герольф заговорил снова, глядя в желтые глаза Волчицы:

– Однажды, когда дело будет сделано, когда он уже долго пробудет предателем, сам того не зная, когда он достаточно отвратится от своих, сам того не зная, а я стану слишком стар, чтобы он заставил меня за это поплатиться, – вот тогда я скажу ему, кто он такой. И им всем скажу – всем на Малой Земле: «Смотрите на этого человека! Хорошенько посмотрите! Это сын Ивана и внук Холунда. Посмотрите, что я из него сделал! Посмотрите, что я сделал из того, кто должен был стать вашим королем!»

Ее губы свело судорогой.

– Волк, я не знаю, восхищаться мне тобой или бежать в ужасе. Это уже не просто коварство, это, знаешь ли, высокое искусство!

– Когда они меня прогнали, я поклялся отомстить. Они думали, я угрожаю им огнем и мечом. Это они получат. Но получат еще и кое-что похуже. Я им верну сторицей унижение, которое от них перенес.

Его трясло. Давняя ярость с годами не утихла.

– Для начала мне хотелось бы… – заговорил он, чуть успокоившись, – правда, не знаю, возможно ли это… может быть, я слишком многого хочу…

– Чего тебе хотелось бы, Волк?

– Хотелось бы, чтоб он забыл все, что было до сих пор: дом, где он рос, голос отца, ласки матери… Чтоб он был как… совсем новый. Что ты об этом думаешь?

Она помедлила с ответом.

– Думаю, он может все забыть, если мы будем действовать с умом, если сделаем его жизнь у нас увлекательной и насыщенной.

– Сделаем.

– Тогда, пожалуй, – продолжала она более медленно, – пожалуй, да, со временем он забудет прошлое, вот только…

– Что «только»?

– Только есть, боюсь, одно, чего он не забудет.

Герольф насторожился, сдвинул брови.

– И что же это, Волчица?

– Его брат. Они выросли вместе, как близнецы. Ни на день не расставались за все десять лет. Они… они неразделимы, Волк. Я видела их вместе. Они как один человек. Неразрывная связь.

– Посмотрим, Волчица, посмотрим, – прошептал Герольф, и в голосе его звучало предвкушение: ему был брошен очередной вызов.

Тем временем Бриско спал в комнате под крышей, свернувшись клубочком под одеялом, и ему снился плохой сон.

Они с Алексом ехали на библиотечной тележке. Они катились по темной галерее, и он, Бриско, решив напугать брата, зажал его голову в ладонях и проговорил загробным голосом: «Скачи за луной… на смерти верхом…» Но Алекс не засмеялся. Тогда он разжал руки. Алекс обернулся – и это был не Алекс, а какой-то незнакомый мальчик. И все. Ни чудовищ, ни мертвецов, ни убийств – это не был кошмар, но страшно все равно было.

Когда наутро Бриско открыл глаза, он увидел склонившуюся над ним белокурую женщину. И почувствовал тонкий аромат ее духов, нежный аромат, какого ему еще не доводилось вдыхать.

– Ты поспал от души. Вот и славно. Не озяб?

Она показалась ему настоящей красавицей, и он рассердился на себя за это. Красота ее была не такой, как тогда, в санях, – менее дикой, но не менее завораживающей. Он резко отвернулся, чтоб не видеть ее, не подпасть под чары этих горящих желтых глаз и этой улыбки. Такой улыбкой, нежной, чуть ли не умиленной, она одарила его на долю секунды два дня назад, когда, правя упряжкой, оглянулась на него. Но та улыбка словно сорвалась у нее против воли, о чем она тут же пожалела. А теперешняя, наоборот, не сходила у нее с губ. Даже не глядя, он чувствовал эту обращенную к нему улыбку и не хотел ее.

– Понимаю, конечно, ты злишься. Я бы тоже злилась на твоем месте, правда! Прямо р-р-рвала и метала!

Последние слова она произнесла с некоторым оттенком юмора, за что Бриско просто-таки возненавидел ее. Можно подумать, она всего лишь сыграла с ним немного обидную шутку, которая скоро забудется! Ему захотелось ударить ее кулаком в лицо, чтоб заставить переменить тон. Однако он предпочел сохранять каменную неподвижность и молчание.

– Я принесла тебе завтрак, – продолжала она, не давая себя смутить. – Думаю, сегодня ты предпочтешь обойтись без сотрапезников. Так что оставляю тебя. Когда поешь, можешь выйти погулять. Ходи где хочешь. Собаки тебя уже знают, так что ты их не бойся. Ворота днем не запираются. Все окрестные земли – твои. Ты свободен.

Когда она вышла, оставив за собой благоуханный след, он оглядел комнату, которую накануне в темноте толком не рассмотрел. Просторная, светлая, с высоким потолком, мебели довольно мало: слишком большая кровать, платяной шкаф с зеркальными створками, на сундуке умывальный таз и полотенце, а у окна стол с завтраком и стул, на котором ночью сидел Хрог.

Он встал, медленно, словно нехотя, оделся. Из окна был виден парк, а дальше, за стеной и решетчатыми воротами, – замерзшее озеро. Он смотрел на все это равнодушно, невидящим взглядом. Окно в задней стене было поменьше и выходило на еловый лес. На столе его ожидал завтрак – краюха ячменного хлеба, масло на тарелочке и большая кружка горячего молока. Он заколебался: от голода сводило живот, а в то же время хотелось показать этим людям, что он не унизится до того, чтобы принять от них что бы то ни было. В конце концов он отрезал от краюхи ровный и тонкий ломтик и съел его дочиста, подобрав крошки. Вполне могут подумать, что он ничего не ел. Молоко он едва пригубил и только ценой нечеловеческого усилия воли удержался, чтоб не отпить побольше.

Свободен… Она сказала, что он свободен! Тебя хватают, бьют, отрывают от семьи, швыряют в сани, потом на корабль, уволакивают куда-то на край света, в какой-то незнакомый дом, а оказывается, ты… свободен. Он спустился по широкой плавно изгибающейся лестнице, скользя ладонью по полированному дереву перил. На втором этаже двери апартаментов Герольфа и Волчицы были закрыты. Зато большой зал внизу был открыт настежь, он поскорее прошмыгнул мимо и вышел наружу.

Он поежился от холода. Два огромных дога, игравших у стены, не обратили на него внимания. Слева тянулось длинное низкое строение: конюшня. Инстинктивно он направился туда. Может быть, в расчете на тепло, а может быть, ради простоты и невинности животных. Он вошел. От запаха сена и конской сбруи на душе стало как-то легче. По обе стороны чисто выметенного прохода тянулось десятка два денников. Лошади высовывали из них головы поверх невысоких дверок. Он пошел по проходу, разглядывая каждую. Одни были очень высокие и черные, другие поменьше, белые или гнедые, но все равно они были слишком большие и массивные, и он не решался подойти поближе даже к тем, которые сами тянулись к нему, напрашиваясь на ласку. Одна даже била в дверь копытом, словно звала его. Но, поглядев вперед, больше он на них не смотрел.