Текст книги "Горе мертвого короля"

Автор книги: Жан-Клод Мурлева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

6
Нанна

И не вернулся… и на другой день тоже… никогда… потом-то только и говорили, что про Ивана, оно и понятно, королевский сын… да и любили его все… из него бы вышел добрый король, разумный, скромный, как его отец… понятно, его оплакивали… я же первая… но мой-то Арпиус, получилось, вроде не в счет… чего там, слуга… так и говорили: «Иван и его слуга»… как будто у него уж и имени не было… вот тут мне стало невтерпеж… главное дело, не верила я ни в какого медведя… ни на секунду не поверила… двуногие это были медведи, вот что… а кто их послал, всякий знает…

– Нанна, – прервал ее Кетиль, – это так и не было доказано.

– Да неужто? А почему тогда король его изгнал, Герольфа этого? И доказывать не стал… убирайся, говорит, отсюда, а тот и убрался… на воре шапка горит… разве бы он так сразу и уехал, кабы был ни при чем?

Члены Совета невольно усмехнулись. Нанна по-простецки высказала то, в чем они все давно были убеждены.

– В общем, тяжело мне было… и через несколько дней после того несчастья пошла я к Унн, Ивановой жене… сама знаю, мы не ровня, куда там, но горе-то у нас одно… она меня хорошо приняла… как родную… взялись за руки, заплакали… не в обнимку, конечно, ведь кто я и кто она… она сказала, что ее муж моего очень любил, а я ей – что мой муж тоже ейного очень любил, и плачем-то обои разливаемся… а потом она мне сказала под великим секретом… уж не знаю, почему мне… хотя нет, знаю… потому что я тоже женщина… и одно у нас горе, и я в тот момент оказалась рядом… а ей надо было кому-то сказать… в общем, сказала она мне, что ждет ребенка…

Молчание, и без того царившее в зале Совета, стало каменным. Все ошеломленно уставились на крестьянку. Лицо Бьорна из бледного сделалось мертвенным. Он стиснул голову руками и сидел неподвижно.

– …она еще никому не говорила… я была первой и единственной… насчет медведей она думала то же, что и я… медведи были тут замешаны не больше, чем жирафы или гиппопотамы… убийство это было, и с рук сошло, все шито-крыто… Герольф себе дорогу расчищал… он на все пошел бы за-ради короны… и ребенка бы убить не посовестился… я сказала Унн, чтоб лучше молчала про то, что ждет ребенка… пока с виду не заметно, пусть никто не знает… а уж когда живот большой станет – тогда к королю под защиту, у него стража… она сказала, да, так и надо будет сделать… на том и разошлись… я рада была, что она так разумно решила… а сама-то и проболталась… да… я ее и выдала…

Голос у нее сорвался, она разрыдалась. Вытащила из кармана платок и уткнулась в него, утирая слезы.

– Кому ты проговорилась? – спросила одна из женщин. – Я ни от кого никогда не слыхала, что Унн ждала ребенка.

– Кому проговорилась, тому не резон было другим пересказывать, мадам.

– Это был Герольф?

– Да… – простонала Нанна, – Герольф… тот самый, от кого это надо было пуще всего скрывать… по гроб жизни себе не прощу… я это не нарочно… само сорвалось… больно нрав у меня горячий… неделя тогда миновала со смерти моего Арпиуса… нашли в снегу тела, истерзанные, когтями изорванные, и привезли, и все говорили – медведи, медведи… так все и думали… медведи… медведи, как же! А я и наткнись на Герольфа с его шайкой на рыночной площади… курицу шла продавать, а курица-то сестры моей, сестра сама хотела пойти, а муж у ней занемог, в спину ему вступило, ну и вот… а они-то верхами, а я пешком… один на меня пальцем кажет и Герольфу шу-шу-шу на ухо… ясно, сказал ему, кто я есть… минутное дело, да я-то увидала… а он этак на меня глядит с усмешечкой… как я закричу тут: «Убийца!» – а кругом народ, ну, я и опять ему: «Убийца!» – а он только усмехается… болтай, мол, не больно напугала… тут-то я и ляпнула, подумать не успев… уж так-то захотелось согнать эту ухмылку с его подлой хари, извините за выражение… показала пальцем на дворец да и крикнула: «Рано обрадовался! Ты пока еще не там! На подходе уж тот, кто тебе дорогу-то перекроет!» Его как ошпарило… коня остановил, повернулся ко мне… смотрит, смотрит, понять старается… и понял… опять усмехнулся, да теперь в другом смысле – спасибо, мол, за ценные сведения… мне бы помереть тогда… язык бы себе откусить… «Нет! – ору. – Нет!» Но ори не ори, ему каждое мое «нет» – лишнее «да»… как я со стыда не сгорела… курицу прямо там на рынке бросила и бегом к Унн…

Голос у нее опять сорвался.

– Принести ей воды, – бросил Кетиль в сторону стражника, стоящего у дверей. – И кресло…

Стражник повиновался, и через несколько минут, усевшись, хотя по-прежнему на некотором расстоянии от стола Совета, Нанна продолжила свой рассказ:

– Я ей во всем призналась… уж натворила дел, так надо отвечать… она не осердилась… простила меня… Нанна, говорит, это они – чудовища, а вы-то что ж… вот тут я поняла, что такое настоящая знатная дама, и зарок дала помогать ей чем могу… мы решили бежать… у меня была старуха тетка, жила одна-одинешенька в своем домишке на взморье… я и сказала Унн – спрячемся там, это даже не край света, а за край света, а тетка моя из ума выжила, ничего не соображает, никому ничего не скажет, и вы спокойненько родите своего ребеночка, никто вас не побеспокоит, а я за вами ходить буду, рыбки вам сготовлю… а Унн говорит, хорошо, и не надо мне, чтобы мой сын был королем, хочу только, чтоб он рос, играл, стал мужчиной, хочу, чтоб он жил… и на другой день уехали вдвоем в санях… вы помните, какая она была красавица… тоненькая такая, беленькая… со мной рядом – прямо тебе Красавица и Чудовище… она переоделась крестьянкой, а мне и переодеваться ни к чему, я такая и есть… тетка нас пустила и не спросила ничего… полоумная, я уж вам говорила… день-деньской вяжет да распускает одну и ту же фуфайку да песни моряцкие поет, что с нее возьмешь… так мы лето прожили и осень, а зимой у Унн начались схватки… я туда-сюда, никогда ведь роды не принимала… не так чего-то пошло… она много крови потеряла… я помогаю, как могу, а внизу старуха полоумная распевает «Выбирай, ребята, якорь»… ну и ночь, ох, что за ночь… а Унн бледная, прямо белая вся, насквозь светится… ох, простите, дамы-господа…

И Нанна снова разрыдалась. Потом высморкалась, отпила воды и продолжила:

– … и родила она мальчика… здорового, крепкого… сразу закричал, все как следует… пуповину я обрезала… она еще успела его на руках подержать, но сил у ней уже не осталось, под утро и умерла… я прямо голову потеряла… сами подумайте, дом на отшибе, я одна, младенец орет, а мать мертвая лежит, а полоумная горланит «По морям, по волнам»… тут я вспомнила про колдунью Брит… за пару лет до того я ее как-то выручила – разогнала ораву хулиганов… они закидывали ее снежками, а в снежках-то камни… она мне и говорит: Нанна, если тебе чего понадобится… х-с-с… х-с-с… только кликни, я добро помню… вот и понадобилось… я послала соседского сына… где уж он искал, как уж она добралась – меня не спрашивайте, но в тот же вечер она была тут как тут… что за беда, Нанна? – спрашивает… а чего спрашивать, вот она, беда… я ей все рассказала… и кто отец… она говорит – положись на меня… х-с-с… х-с-с… завернула тело Унн в простыню, взвалила на спину и в ночь ушла… вернулась, говорит – ну вот… х-с-с… х-с-с… спит она в Великой Могиле… в море, значит… потом взяла мальчонку… то он орал, а как взяла, сразу смолк… а прежде чем унести, говорит – погоди, надо знак ему сделать… какой, спрашиваю, знак? атакой… х-с-с… х-с-с… это ж будущий король, надо, чтоб его узнать было можно хоть через двадцать лет… бери лопату, пошли, поможешь… х-с-с, х-с-с… вышли с ней в ночь… велела копать, глубоко, точное место показала меж двух деревьев, а дальше она сама рыла уже руками, черными своими ногтями… вырвала какой-то белый корешок… ты, говорит, не трожь… х-с-с… х-с-с… обожжешься… вернулись в дом, там тетка моя поет ребеночку «Эх, пляши, красотка»… знаете эту песню? там чего-то «Вот мы в порт придем, на берег сойдем»… а дальше «Там вино и водка, эх, пляши, красотка…»

– Нанна… – остановил ее Кетиль.

– …ох, извините… взяла она ребеночка на колени к себе… я ему ручку держала, а она два кусочка того корешка положила крест-накрест на ладошку, откуда большой палец растет, и прижала, и какие-то колдовские слова сказала, только я их не запомнила… ребенок орал во всю глотку… а когда она сняла корешки, осталась метка… вроде ожога, аж дымилась… а она говорит, вот и ладно… х-с-с… х-с-с… теперь снесу его в безопасное место… а куда – не скажу даже тебе… х-с-с… х-с-с… прощайся с ним… а я ей: он же замерзнет насмерть, если его по улице нести… ничего не замерзнет, х-с-с, х-с-с… – она говорит… у моего огня ему и на морозе тепло будет… во как сказала: «У моего огня»… меня аж в дрожь бросило… а больше ничего не знаю… поцеловала я ребеночка, и она его унесла…

Нанна тяжело вздохнула и умолкла. Члены Совета обернулись к Бьорну, и тот медленно опустил руки, открыв лицо.

– Это правда, – сказал он безжизненным голосом, – Брит пришла к нам через несколько часов после рождения Алекса. И принесла Бриско.

Он был так бледен, что казалось, вот-вот потеряет сознание. Сейчас он переживал один из тех редких моментов, когда важнейшие жизненные узлы развязываются и перевязываются по-другому. Голова у него кружилась, словно он куда-то падал. Тайна, которую они с Сельмой хранили целых десять лет, больше не была тайной. Бриско не был их сыном. Но эту пустоту заполнила другая тайна – та, которую открыла сейчас Нанна. Ребенок, которого они растили день за днем, а теперь потеряли, был сыном Ивана и внуком короля Холунда. Бьорн вспомнил один давний вечер, когда Сельма это почти угадала. Бриско не было еще и года; они стояли вдвоем у его колыбели и любовались ребенком. «А тебе не кажется все это странным, – сказала она тогда, – погиб Иван, Унн исчезла, а теперь откуда-то взялся ребенок…» Бьорн только головой помотал – ну что, мол, ты выдумываешь… и больше они об этом никогда не говорили.

Нанна между тем еще не все рассказала.

– Прошло так это с год, – снова заговорила она, – и заявились они – шайка Герольфа… наверно, по всем домам прошлись, все ребенка искали… уж если в наш домишко заявились, так, значит, и впрямь ни одного не пропустили… меня дома не было, работала в наймах на одной ферме… они тетку расспрашивать… она им, поди, спела «Китобой, готовь гарпун» или еще что… а потом рассказала и про ребенка, и про колдунью Брит, и про метку – все-все… так мне и сказала, когда я вернулась… ведь вот полоумная, ничегошеньки не помнит, сколько пальцев у ней, не знает – а это, поди ж ты, запомнила и рассказала… они, надо думать, пошли искать Брит, чтоб дознаться, куда она снесла мальчонку… ну, Брит, вы ее знаете, небось так их встретила… вот теперь все сказала, дамы-господа… извините, что так бестолково… уж как умею.

– Вполне толково, Нанна, – успокоил ее Кетиль. – Совет тебя горячо благодарит. А я пользуюсь случаем сказать тебе, как мы рады, что ты вернулась к нам. Мы тебя не забывали, и все мы очень любили Арпиуса, ты ведь это знаешь. Тебя проводят, куда скажешь.

Тот же стражник, который привел ее, взял женщину за руку. С порога она оглянулась на советников и сокрушенно покачала головой.

– И все это – чтоб он попал-таки им в лапы… вот горе-то… бедный мальчонка…

Совет заседал до поздней ночи. Вспомнили позорное бегство Герольфа десять лет назад, его изгнание с Малой Земли, его заверения в своей невиновности, его унижение перед дядей-королем, его ярость и обещание страшной мести. Подозрения, вызванные гибелью Ивана, сыграли немалую роль в осуждении Герольфа, но еще большую – его характер, воинственный, непокорный и неистовый. Из нынешнего Совета многие помнили то бурное заседание – последнее, в котором он принимал участие, – где он дал выход своей ненависти. Битый час метал он тогда громы и молнии, и никто не мог его остановить.

– Малая Земля! – кричал он, стоя у стола и колотя по нему кулаками. – Малая Земля! Этим все сказано: «Малая»! Вы что, не видите, в чем мы расписываемся, когда говорим: «я – с МалойЗемли»? Этот остров нас без конца умаляет. Теснит, ужимает, вы что, не замечаете? А я не люблю ужиматься. Мне нужен простор! История? История – это мы! Королевская библиотека? Вот в чем вы вязнете, вот он, символ! Символ вашей мягкотелости, вашего ухода от жизни! Про что написано в книгах, которые вы там нагромоздили? Про то, как другие народы в былые времена являлись сюда и нас завоевывали. И вот над этим вы гнете спину! И вам это нравится! Позор вам! Позор! Наша страна лежит лапками кверху. Вот вам истина. Она стала страной старых баб! Вы бы лучше прививали своим детям вкус к жизни, к славе! Учите их владеть оружием, сражаться! Чтоб мечтали о победах! О завоеваниях! Их надо растить орлами, а вы из них делаете мокрых куриц!

Он долго еще с неослабевающим жаром развивал эту тему, пока Кетиль, тогда еще молодой, не остановил его, спокойно молвив:

– Спасибо, что открыл нам свои помыслы, Герольф. По крайней мере, теперь будем их знать.

Когда Бьорн вернулся домой, Сельма спала глубоким сном. Впервые после похищения Бриско. Бьорн пожалел будить ее. «Завтра, – подумал он, – завтра скажу ей, кто наш сын». Прежде чем лечь, он поднялся наверх поцеловать Алекса. Взошел по деревянной лестнице босиком, стараясь, чтобы ни одна ступенька не скрипнула, и тихонько отворил дверь спальни. Луна бледно освещала ее. У Бьорна перехватило дыхание: на кровати Бриско одеяло выпукло обрисовывало лежащую фигуру.

– Бриско… – прошептал он.

Мальчик спал в своей излюбленной позе, носом к стенке. Бьорн подошел нетвердой походкой. Протянул дрожащую руку и положил ее на круглое детское плечо.

– Бриско, сынок… вернулся…

– Папа? – откликнулся сонный голос, и из-под одеяла показалась голова Алекса. – Папа… я переселился.

7
Подарок Волчицы

Оставляя в стороне деревни, сани бешено мчались прямо на север. Лошади неслись таким галопом, словно жизнь спасали, отмахивая подъемы и спуски с одинаковой отчаянностью.

– Хей! хей! – выкрикивала женщина, горяча их пуще, и удары кнута обжигали взмыленные бока.

Из-под парусины, которую на него набросили, Бриско слышал эти бесконечно повторяющиеся окрики и выматывающий душу визг полозьев по снегу. Он уже отказался от всякого сопротивления. С туго связанными лодыжками и руками, примотанными к телу рубашкой с мужского плеча, которая для мальчика сошла за смирительную, он больше не рисковал делать попыток к бегству. Все-таки первые несколько километров он еще барахтался и брыкался – не столько в надежде вырваться, сколько чтобы привлечь чье-нибудь внимание, пока его не увезли совсем далеко. «Скоро никакого жилья по пути уже не будет, – думал он. – Чем дальше я еду, тем меньше шансов, что мне придут на помощь». Но добился он только колотушек. Они сыпались на него втемную, сквозь парусину – по рукам, по спине, по голове, он даже уже не понимал, куда его бьют, потому что больно было везде.

– Прекрати! – скомандовала в конце концов женщина. – Покалечишь!

– Да он орет, мадам! – объяснил мужчина.

– А ты не бей, дурень, тогда и орать не будет!

Так что «дурень» больше его не бил, зато сел чуть ли не всей тушей на своего пленника, чтоб тот и шевельнуться не мог. А женщина снова принялась взбадривать лошадей дикими выкриками.

Не столько физическая боль мучила Бриско, сколько непонимание и страх. «Кто эти люди? Почему они увозят меня?» И самый страшный вопрос: «Что они со мной сделают?» Внезапно насильственно вырванный из привычной жизни, он никак не мог опомниться. Давно ли он сидел, угревшись под полостью, в санях господина Хольма, и старый добрый Буран трусил рысцой, и голова Алекса лежала у него на плече. А теперь какие-то неизвестные бешено мчат его неведомо куда. «Вот этот!» – сказала женщина и указала на него. На него, не на Алекса. Почему? Чем он провинился? За что его хотят наказать?

– Душно! – крикнул он, действительно задыхаясь – не столько от нехватки воздуха, сколько от страха.

– Дать ему, что ли, подышать, мадам? – спросил громила.

– Конечно! Здесь уже никого нет, никто не увидит.

Мужчина передвинулся, к немалому облегчению Бриско, и откинул край парусины – только-только чтоб высунуть голову.

В самом деле, похитителям нечего было опасаться: они мчались по нетронутым снегам, и окружающий дикий пейзаж был мальчику незнаком. На миг он зажмурился от мороза и нестерпимого сверкания снега. Мужчину, сидевшего рядом, ему не было видно, а вот женщина, правившая упряжкой, предстала ему вся вдруг видением ослепительной красоты.

Она правила стоя, невзирая на скорость и тряску, гордо вскинув голову, сжимая в одной руке вожжи, в другой кнут. Полы распахнутого мехового манто плескались по ветру, белокурые волосы стлались в воздухе медовой волной на фоне синего неба. Бриско невольно подумал, что выглядит она потрясающе: было в ней что-то от дикарки и от императрицы разом. Да и от укротительницы тоже, с этим кнутом в руке, – но когда она оглянулась на него, он увидел лицо, исполненное неожиданной нежности. Это мелькнуло на долю секунды, потом она резко отвернулась. Бриско завороженно ждал, чтоб их взгляды еще раз встретились, но женщина теперь смотрела только вперед, с удвоенной энергией погоняя лошадей.

– Ладно, хватит! – проворчал мужчина через некоторое время и бесцеремонно затолкал его голову обратно под парусину.

Только где-то через час ему снова дали подышать вольным воздухом. Женщина гнала упряжку все тем же бешеным аллюром. Бриско видел только ее неподвижный профиль и желтый прищур глаз, всматривающихся в горизонт.

– Обернитесь! – прошептал он, сам не зная толком, почему ему этого хочется. – Взгляните на меня хоть разок!

Но она больше не сделала ни единого движения в его сторону. Он заметил, что солнце теперь светит слева. Значит, они повернули на восток, к морю.

Они достигли его через несколько минут. Это был не порт, а маленький естественный залив. В двух кабельтовых от берега лежало в дрейфе трехмачтовое судно без всяких опознавательных знаков. На прибрежных скалах у пришвартованной шлюпки сидели двое мужчин. Увидев подъезжающие сани, они встали и замахали руками.

– Эгей, Хрог! Все в порядке?

Здоровяк, довольный, наверное, что его назвали иначе, чем «дурнем», весело отозвался:

– Порядок! Подсобите-ка!

Они перетащили Бриско в шлюпку, не развязывая.

– Ну что, Хрог, – посмеиваясь, спросил один, – как она, Волчица, не сожрала тебя?

– Не-а, – отшутился тот, – мясо у меня жесткое, зубы обломала бы! Но я вам здорово рад, ребята. Одному с ней оставаться – это не про меня…

Еще несколько гребков, и они добрались до корабля. Та, кого они называли Волчицей, приехала следующим рейсом. Можно было подумать, что она старается, насколько возможно, держаться подальше от Бриско. Как бы в подтверждение этого она, взойдя на борт, нервно отдала какие-то распоряжения, явно спеша сняться с якоря, после чего скрылась в своей каюте и больше не показывалась.

Матросы ее, видимо, побаивались: работа у них вмиг так и закипела. Очень скоро паруса были подняты, береговой ветер наполнил их и погнал судно в открытое море. Бриско, которого так и оставили на палубе, принялся стонать и извиваться, пытаясь ослабить путы.

– Хрог, да развяжи ты его! – сказал проходивший мимо матрос. – Жалко ведь мальчонку.

– Нельзя, Волчица не велела.

– Ну хоть ноги. Не улетит же он.

– Нет уж. Могу разве что на руки его взять, чтоб поглядел на родной берег. Напоследок…

– Да! – крикнул Бриско. – Дайте поглядеть!

Здоровяк поднял его, как пушинку, спиной к себе, и прошел на корму.

– Ну вот, гляди. Только чтоб без фокусов! Мне неохота за тобой в воду нырять. Тем более я плавать не умею!

Этот берег кому угодно показался бы на редкость неприютным: нависшие, готовые обрушиться пласты снега и черные скалы, о которые бьются свинцово-серые волны, – но Бриско всем сердцем вбирал эту последнюю картину удаляющегося родного острова. Малая Земля… До сих пор он и не сознавал, насколько он принадлежит этой земле, а она – ему. Это было все равно что ходить, дышать – что-то такое, о чем и не думаешь никогда.

– Алекс… папа… мама… – тихо простонал он и в первый раз с момента похищения заплакал горькими слезами.

Его похититель сам по себе жестоким не был. Он лишь слепо повиновался приказам, и, будь ему приказано снова побить мальчика, он бы, безусловно, так и сделал; однако пожалеть он тоже мог.

– Ну, не плачь, – проворчал он, – может, еще когда и вернешься, мало ли что…

Они обогнули островок, заселенный колонией крикливых олушей, потом судно взяло курс на северо-восток. Еще несколько минут – и Малая Земля скрылась из виду.

Волчица раздраженно откинула в десятый, наверно, раз край шторы на окне, выходящем в парк. Ее снедало нетерпение. Она не любила и не привыкла ждать, и затянувшееся отсутствие Герольфа действовало ей на нервы. Во время плавания она почти не покидала каюты, а на палубу выходила, только убедившись заранее, что Бриско там нет. Заключительный этап путешествия показался ей нескончаемо долгим. В порту на Большой Земле они заняли две комфортабельные кареты – одну она, другую Хрог с юным пленником – и мчались во весь опор целый день и следующий тоже, останавливаясь лишь перекусить да поменять лошадей.

Теперь она была дома, в своем логове, как сами они любили его называть. Как же иначе: ведь она была Волчица, а он – Волк. Внушительный помещичий дом, почти замок, возвышался посреди парка, обнесенного крепостной стеной. За стеной раскинулись их владения: поля и луга на севере, на западе – темный ельник, а ниже – озеро, шесть месяцев в году скованное льдом. Она любила это дикое, от всего удаленное место. Она любила возвращаться сюда к Герольфу. Но сейчас Герольфа не было.

– Оставь! – сухо бросила она горничной, приводившей в порядок туалетный столик. – Можешь быть свободна. Ты мне больше не нужна.

Ожидание было мучительным, но и сладостным тоже. Раз двадцать за эти два дня она проигрывала в воображении всю сцену: «У меня сюрприз для тебя, Герольф…» – «Сюрприз, любовь моя?» – «Да, я думаю, тебе понравится». От этих мыслей пробирала дрожь. Вот он увидит, на что она способна.

Только к ночи ей доложили наконец, что хозяин вернулся. С бешено заколотившимся сердцем она глянула напоследок в высокое стоячее зеркало: оно отразило высокую породистую женщину. Кремовое платье послушно повторяло стремительные линии ее стройной фигуры. Белокурые волосы рассыпались по точеным плечам. Она была готова.

Герольф влетел, как всегда, словно порыв ветра, внося с собой с улицы морозную свежесть. Это был высокий угловатый человек с волевым лицом, с тяжелой челюстью. Он шагнул к Волчице, они обнялись, не говоря ни слова, и долго не разнимали объятий. Потом он стал целовать ее – в лоб, в губы, в шею.

– Как ты долго… – прошептала она, откидывая голову.

Это был не упрек. Скорее это следовало понимать так: мне не хватало тебя, каждый миг без тебя так долог…

Вместо ответа он приложил палец к губам женщины. «Тс-с-с, я ведь неспроста задержался, – сказал он одними глазами. – Поди сюда». Он тихонько подвел ее к окну и отодвинул бархатную штору. «Посмотри…» В парке какой-то человек держал под уздцы арабскую лошадку, такую ярко-рыжую, что она казалась объятой пламенем. Увидев стоящую у окна пару, он заставил коня покружиться на месте, чтоб можно было хорошенько рассмотреть его при свете факела.

– Однажды, – шепнул Герольф на ухо Волчице, – однажды Бог призвал к себе Южный Ветер, зачерпнул из него горсть, бросил перед собой и сказал: «Иди, нарекаю тебя Конем». Думаю, это был вот этот самый конь. Я привез его тебе.

Волчица встрепенулась. Лошади были ее давней и пламенной страстью, особенно арабские чистокровки, пленявшие ее своей утонченной красотой и несокрушимой отвагой.

– И он мой?

– Твой. Пойди поздоровайся с ним.

– Нет, завтра…

Он немного удивился. Он-то думал, она тут же, не откладывая, захочет рассмотреть коня, потрогать, приласкать, проехаться на нем, несмотря на поздний час и темноту. Скакать верхом она могла часами, в любую погоду, сколько лошадь выдержит, не обращая внимания на собственную усталость.

– Ладно, – сказал он, – завтра полюбуешься… Но у меня тут еще один подарок. Смотри, что у него было привязано к гриве. Торговец добавил это для тебя.

На его ладони блеснуло тонкое серебряное колечко с сердоликом.

– Оно из пустыни, как и конь. Этот камень обладает свойством останавливать кровь. Так что если ты когда-нибудь поранишься или…

– Очень красивое, – прервала его Волчица и взяла кольцо двумя пальцами. – Благодарю тебя, Герольф.

– Ты его не наденешь?

– А? Надену, конечно…

Теперь он окончательно убедился, что с ней что-то не так.

– Оно тебе не нравится?

– Нет-нет, нравится… только…

– Да что с тобой?

Внезапно выдержка изменила ей. Она взяла руки Герольфа в свои и крепко сжала.

– Поди сюда.

Она потянула его к креслу, усадила и опустилась на колени у его ног.

– Прости меня, любимый, но хоть бы ты до зари унизывал мои пальцы перстнями, наполнял мои сундуки редкостными тканями, а мои конюшни арабскими скакунами – все равно твои подарки не сравнятся с тем, который я тебе сейчас преподнесу.

Герольф усмехнулся – это показалось ему забавным. Такое торжественное заявление в ее устах было делом непривычным. И вдруг он понял – то есть подумал, что понял, – и вся кровь отхлынула у него с лица к заколотившемуся сердцу.

– Волчица… – прошептал он, – ты… ты ждешь ребенка? У нас будет ребенок?

Ее словно ударило. Предвкушая, какова будет реакция Герольфа, она проигрывала в воображении все варианты – но не этот. До сих пор они так и не смогли зачать ребенка. Как будто две их жизненные силы, не укладывающиеся в обычные рамки, не дополняли, а нейтрализовали друг друга.

– Нет, – тихо сказала она, – нет, Герольф… Это не то.

Она уже взяла себя в руки и повторила нарочито таинственно:

– Не то… Кое-что получше.

Он посмотрел на нее недоуменно, почти встревоженно.

– Я нашла для тебя то, что ты отчаялся отыскать. Подожди здесь.

Она вышла и минуту спустя вернулась, оставив дверь за собой приоткрытой. Герольф в своем кресле сидел недвижимо. Она подошла и встала рядом с ним.

– Я добыла тебе того, кого ты ищешь вот уже десять лет, Волк, – сказала она вполголоса. – Я добыла тебе сына Ивана, внука короля Холунда. Только ничего ему не говори, он не знает, кто он такой.

Потом она позвала:

– Хрог!

Гигант вошел, подталкивая перед собой Бриско. Довел его до середины комнаты, не доходя до ожидающей пары, и по знаку Волчицы удалился. Бриско переодели во все новое. Он был умыт, причесан, но его лицо, прежде такое живое и смеющееся, замкнулось и стало жестким и упрямым. Он едва взглянул на мужчину и женщину, перед которыми стоял.

– Подойди, – сказал Герольф.

Бриско не шелохнулся, и тогда он сам встал и подошел к мальчику.

– Покажи руки.

Бриско не шелохнулся. Герольф взял его левую руку и повернул ладонью вверх.

– Отлично. Как тебя зовут?

Бриско не отвечал.

– Ты не хочешь сказать мне свое имя?

Непреклонное молчание этой малявки поневоле впечатляло. Герольф понял, что вопросов задавать не стоит.

– Хрог! – крикнула вдруг Волчица. – Уведи его! Быстро!

Герольф, хоть и удивленный такой поспешностью, возражать не стал. Дверь закрылась, а он все стоял как громом пораженный, уронив руки, с полуоткрытым ртом.

– Ты уверена, что это он? – спросил он наконец чуть слышно.

– Так же уверена, Волк, как я уверена, что ты – это ты.

– Но как тебе это удалось? Сколько лет я рассылал на поиски десятки людей. Они побывали в тысяче домов, они обшарили Малую Землю от подвалов до чердаков, разыскивая ребенка с меткой. А ты… Как же ты…

– А, неважно, – отмахнулась она, сладострастно смакуя свое торжество. – Просто надо было знать одну вещь, которую никто из твоих людей так и не узнал.

– О чем ты? Какую вещь?

– О, ничего сложного. Вот какую: «Один да один – два». Вот и все.

Он уставился на нее, ничего не понимая. Она пояснила:

– Твоим парням, Герольф, мозгов не хватает. Они искали одного ребенка. Никому из них в голову не пришло, что младенца могли подкинуть к другому, чтоб получилась пара близнецов – я имею в виду, лжеблизнецов. А именно так оно и было. Колдунья Брит всех провела, но не меня. Это еще вопрос, кто из нас двоих самая-то ведьма…

Любой другой, кроме Герольфа, испугался бы, увидев, как при этих словах вспыхнули желтым огнем глаза Волчицы.

– Колдунья Брит…

– Да. Ты же знаешь, это она забрала ребенка, едва он родился. Твои люди так и не сумели от нее ничего добиться. И даже по сей день хранят не очень-то приятные памятки о встрече с ней. Но они просто тупицы. А я действовала тоньше, и она выдала себя. Я взяла ее лестью. Даже на колдуний это действует, если правильно себя вести. Как сейчас ее слышу: «Один да один – два… х-с-с… х-с-с… один да один – два… так-то, моя красавица…» Когда она узнала, кто я такая, и поняла, что я ее раскусила, она прямо обезумела. Думаю, отныне на всей земле не найдется человека, который ненавидел бы меня так, как она.

– Ты пошла на страшный риск, Волчица. Эта женщина опасна. Она обладает такими возможностями, перед которыми мы бессильны, ты же знаешь.

– Знаю. Вот почему мне не хотелось бы, чтоб мои старания пропали даром. И если ты хочешь меня отблагодарить, я прошу только об одном.

– О чем?

– Подарок есть подарок, и мальчик теперь твой. Так тому и быть. Делай с ним что хочешь. И знай: каким бы ни было твое решение, я с ним соглашусь. Но если ты должен… я хочу сказать, если ты выберешь… в общем, если ты решишь, что он должен разделить судьбу своего отца, тогда…

– Что тогда?

– Тогда прошу тебя не откладывать. Я смотрела на этого мальчика всего несколько минут, пока очаровывала. Но это он меня очаровал. Он чудесный. Он так мне нравится. Я не хочу еще больше к нему привязаться. Я хочу, чтобы это было сделано быстро.

– Завтра, Волчица.

– Нет, Волк. Сегодня ночью.

Его веки неуловимо дрогнули.

– Хорошо, Волчица, завтра все будет позади.

И подхватил ее на руки.

Волна леденящего холода поднялась из их объятия, растеклась по комнате и, просочившись под дверью, стала затоплять лестницу.

Комната, куда поместили Бриско, находилась под самой крышей. «Чтоб я в окно не выпрыгнул», – подумал он. Лежа под одеялом, мальчик смотрел на огонек свечи, горевшей на ночном столике, когда леденящее дыхание, надвигающееся снизу, проникло в комнату. Он вздрогнул и съежился, обхватив себя руками. В сомкнувшейся вокруг него плотной тишине чувствовалась какая-то неясная угроза. Шум деревьев, доносившийся из парка, смолк. У него тревожно заныло сердце.

– Хрог! – тихо окликнул он. – Хрог…

– Ты чего? – проворчал громила, боровшийся с дремотой на приставленном к двери стуле.

– Вы здесь будете всю ночь?

– Ну да, всю ночь.