Текст книги "Горе мертвого короля"

Автор книги: Жан-Клод Мурлева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

4
Совет

Чтобы попасть во дворец, надо было пройти через ворота, пересечь парадный двор и подняться по широкой каменной лестнице. Алекс шел медленно, держась за руку отца.

– Не волнуйся, – успокаивал тот. – Здесь, конечно, все так торжественно, но тебя не станут долго задерживать. Всего несколько вопросов, и пойдешь домой.

– Мы тут были в прошлом году с классом, – отозвался мальчик, – нас водили.

– А, ну да, но в этот раз ты будешь сидеть за столом Совета! Это еще интересней!

Старания Бьорна не выказывать горя и тревоги тронули Алекса, и тот выдавил из себя бледную улыбку в знак признательности. С позавчерашнего дня, дня похищения Бриско, его ни на минуту не оставляли одного. Госпожа Хольм из Королевской библиотеки с рук на руки передала его матери, из ее объятий он переходил в объятия отца, дяди. Не находя слов утешения, которых и быть не могло, они прижимали его к себе, обнимали, гладили. Но его утешители сами не меньше нуждались в утешении. Бьорн, с первой же минуты присоединившийся к Кетилю в розысках, не спал уже двое суток. Дважды он заходил домой среди ночи, в изнеможении валился на кровать, но уже через час снова уходил, так толком и не отдохнув. Сейчас он двигался как автомат, стиснув зубы, с бледным, как у смертельно больного, лицом.

Сельма сначала была как безумная – долго плакала и причитала, а потом впала в пугающую прострацию, и только забота об оставшемся сыне заставляла ее держаться на ногах.

Очень скоро удалось обнаружить дверь в склоне холма, через которую утащили Бриско. Это был вход в старую штольню, через которую во время строительства галерей завозили материалы. На снегу остался след от саней, запряженных одной лошадью, но на ближайшем проселке он затерялся среди других, и дальше проследить его не удалось. Добровольцы группами по трое прочесывали местность во всех направлениях. Они проводили день и ночь в седле, расспрашивали сотни людей. Все напрасно. Бриско и его похитители как в воду канули.

Зал Совета был на втором этаже. Его потолок напоминал опрокинутое днище корабля. Из середины свисала огромная люстра с горящими свечами. Они озаряли теплым светом большой овальный стол, за которым сидело человек двадцать мужчин и женщин. Когда Алекс с отцом вошли, беспорядочный гул разговоров смолк, и все головы повернулись к ним. Их явно ждали с нетерпением. Они уселись рядом, заняв два оставшихся свободных места.

Алекс едва дотягивался подбородком до поверхности стола, и кто-то принес толстую книгу и подложил, чтоб ему было повыше сидеть. Во главе стола на небольшом возвышении еще стояло пустое кресло покойного короля.

Алекс окинул взглядом собравшихся. Строгая сосредоточенность на их лицах произвела на него не больше впечатления, чем торжественность обстановки. С исчезновением Бриско внешний мир стал для него чем-то до странности далеким. Он больше не плакал. Он словно отрешился от всего окружающего, и ничто не могло отвлечь его от горя утраты. Казалось, он спокойно ждет, чтобы кончился кошмар. Вот он проснется, и опять начнется нормальная жизнь, настоящая жизнь, в которой Бриско будет рядом. Он скажет: «Мне такой кошмар снился, Бриско, будто тебя похитили, и ты никак не возвращался, и я был совсем один. Ой, вот страшно-то было!» И Бриско рассмеется своим заливистым смехом, и они пойдут кататься на коньках. Как раньше. Вот только пробуждения не было. Люди, двигавшиеся вокруг него, были тенями, бесполезными марионетками, поскольку не возвращали ему Бриско. Он смотрел на них равнодушно и только дивился, что страшный сон может продолжаться так долго.

Тем не менее он был рад, что первый голос, прозвучавший здесь, был голосом его дяди Кетиля. Тот сидел слева от пустого кресла короля. (По законам Малой Земли, пока на престол не вступил новый король, функции власти осуществляет Совет.) Кетиль был избран в него первым и в силу этого стал председателем.

Алексу показалось, что он изменился. Это был не тот славный добряк Кетиль, к которому он привык ластиться дома, который поднимал его, перевешивал через плечо, спускал вниз головой по спине и продергивал под расставленными ногами, заставляя сделать полный оборот, не касаясь пола. Нет, человек со скрещенными на груди руками и пристальным взглядом черных глаз, этот новый Кетиль всем своим видом, всей статью внушал уважение, как если бы место и обстоятельства раскрыли его истинную суть – суть человека, которого все слушают.

– Александер, – начал он ласково, – мы знаем, что тебе пришлось отвечать на много вопросов за эти два дня, но все же мы должны задать тебе еще несколько. Это очень, очень важно для нас, и для Бриско, и для всей нашей Малой Земли. Долго мы тебя не задержим. Ты готов?

Алекс вздрогнул. Этими немногими словами дядя возложил на него миссию, которую никто за него не исполнит. Что ж, он сделает все, что в его силах.

– Готов.

– Хорошо. Прежде всего я хотел бы, чтобы ты рассказал нам то… то, что тебе показалось, когда ты ходил на площадь посмотреть на покойного короля.

– Мне это не показалось.

– Будь по-твоему, – с некоторой заминкой согласился Кетиль, – все равно, расскажи нам, что тогда произошло.

Алекс прочистил горло. В этом зале, привычном к звучным, уверенным речам, его слабый детский голос был таким тоненьким и хрупким среди всеобщего безмолвия.

– Король, ну, то есть призрак короля, он сел на своем каменном ложе и заговорил со мной.

– Да, твой отец нам говорил. Мы бы хотели знать точно, какие именно слова произнес король. Мог бы ты их повторить?

– Ну да.

– Очень хорошо. Тогда скажи.

– Он сказал: «Берегись огня. Огня, который сжигает». Вот как он сказал. Мне еще даже смешно стало.

– Да, твой отец и об этом рассказывал. Но ты сказал ему еще кое-что, когда он за тобой пришел. Вспомни-ка.

– Не помню.

– Помнишь, Алекс. Король, когда говорил, обращался к тебе?

– А! Нет! Он думал, что говорит с Бриско.

– Откуда ты знаешь?

– Потому что он называл меня Бриско.

– Понятно. А ты не вывел его из заблуждения?

– Нет, потому что у меня не получалось заговорить. Губы замерзли. Он так и называл меня все время – Бриско.

На имени брата у него вдруг вырвалось короткое рыдание, вроде всхлипа, похожее на стон. У всех комок подступил к горлу, и Кетиль не сразу заговорил снова:

– Скажи мне, Алекс, король называл тебя еще как-нибудь, кроме Бриско? Я имею в виду, какими-нибудь другими словами. Вспомни хорошенько, это очень важно.

Алекс не понимал, чего ждет от него дядя.

– Нет, – сказал он, – он говорил только Бриско, больше ничего.

Кетиль подождал еще несколько секунд в надежде, что Алекс, может быть, вспомнит, но, не дождавшись ничего, продолжил:

– Ладно. А король предостерегал тебя еще от чего-нибудь, кроме огня?

– Нет. Он сказал только про огонь. Я просил его объяснить попонятнее, но он слишком устал.

– Устал?

– Да, он выглядел совсем обессилевшим. Это же естественно. Выйти из своего тела ведь очень трудно… ну, мне так кажется.

Многие члены Совета поймали себя на том, что согласно кивают, едва ли сознавая комизм ситуации. Они, политические лидеры, на важнейшем заседании Совета слушают десятилетнего мальчика, объясняющего, как трудно призраку выйти из своего тела, и что же? Они кивают без тени улыбки.

– И последнее, а потом мы тебя отпустим, – продолжил Кетиль. – Вернемся к белокурой даме из Королевской библиотеки.

Алекс весь напрягся. У него сводило живот всякий раз, как он вспоминал эту женщину. Ее нездешняякрасота, ее жестокость и трагический исход этой встречи – все отзывалось в нем невыносимой горечью, а пуще всего мучительное сожаление о том, что он ничего не сделал, чтобы отвратить беду.

– Я про нее уже все рассказал… – промямлил он, надеясь, что, может, этим и обойдется.

– Да, конечно. Но я хотел бы, чтоб ты как можно подробней вспомнил один момент. После этого, даю слово, мы оставим тебя в покое.

– Ладно.

– Ты говорил, что эта дама разглядывала ваши руки, так ведь?

– Да, линии на ладонях, чтобы посмотреть, кто из нас самый везучий.

– Пожалуйста, Алекс, сделай еще одно усилие и расскажи нам, как это было.

Мальчик набрал побольше воздуха и постарался вспомнить.

– Сперва она смотрела мою руку и сказала…

– Что сказала?

Он замялся. В других обстоятельствах он, конечно, не решился бы повторить слова той женщины, но в странном сне наяву, в котором он жил последние два дня, это его почти не смущало.

– Она предсказала мне «великую, прекрасную, долгую-долгую любовь», – потупясь, тихо сказал он.

Впервые за все это время по лицам собравшихся пробежало что-то вроде улыбки.

– А Бриско? Ему она что сказала?

– Почти ничего.

– Почти ничего?

– Ну да. Потому что мы как раз подъехали к концу галереи, и потом, она что-то увидела у него на руке, что-то такое, от чего она стала прямо сама не своя, но я не знаю, что это было.

Воцарилось молчание. Бьорн Йоханссон, сидевший рядом с сыном, почувствовал, что все взгляды обратились на него. «Вот оно, – подумал он, – десять лет хранить тайну, а прошлое все равно рано или поздно настигнет…»

После похорон короля он сделал то, что почитал своим долгом в этот тревожный момент: довел до сведения своих друзей по Совету «видение» Алекса и загробное предостережение старого короля. Он был человеком разумным и уважаемым. Его выслушали и не отмахнулись, как от сумасшедшего. Не забыл он и упомянуть, что король обращался не к кому-нибудь, а именно к Бриско. И вот, всего через несколько дней Бриско был похищен той белокурой женщиной… Как тут не усмотреть связи? Оставалось открыть тайну, столь бережно хранимую до сих пор, – о появлении Бриско у них, Йоханссонов, в ту давнюю зимнюю ночь. Но он не ощущал в себе ни силы открыть ее прямо сейчас, ни права сделать это без согласия Сельмы. А главное, был Алекс – Алекс, сидящий тут, рядом, которому уже пришлось пережить более чем достаточно.

– Я тоже не знаю, – сказал он, опережая вопрос, который вертелся у всех на языке. – Не знаю. Мы с Сельмой, правда, сразу заметили кое-что на ладошке Бриско, но я, право, не представляю…

– Что вы заметили, Бьорн?

– Ну, как бы это сказать… у Бриско всю жизнь на ладони этакая метка, что ли, у основания большого пальца.

– Метка?

– Да, похожая на шрам от ожога, в виде креста.

Снова воцарилось молчание, вскоре нарушенное мягким ровным голосом одной из советниц, сидевшей через стол от них:

– Эта метка была у него с рождения?

Спохватившись, она тут же поправилась:

– Она у него с рождения?

Бьорн был в замешательстве. Никогда ему и в голову не приходило солгать в Совете – ни разу за все двенадцать лет, что он в нем состоял. Ему вспомнилась клятва, которую он приносил в этом зале в день своего посвящения. Громким голосом, стоя перед всем Советом, он обещал тогда, что не будет ни «умышленно лгать» в этих стенах, ни «умышленно утаивать то, что может затрагивать общие интересы».

– Ты слышал вопрос? – мягко, но настойчиво окликнул его Кетиль.

– Слышал, – отозвался Бьорн и решил сказать правду.

Откуда ему знать, родился Бриско с этой меткой или кто-то пометил его сразу после рождения?

– Я не знаю… – выговорил он и почувствовал, как давят на него удивленные взгляды советников. – Я… я не присутствовал при его рождении.

– Сельма-то должна знать, – сказала женщина по другую сторону стола.

– Сельма тоже не знает.

Бьорну было невмоготу. Усталость, нестерпимая боль утраты, а теперь еще неизбежность публичного признания, что его сын – не сын ему, – все это вдруг навалилось на него непосильной тяжестью. К глазам подступали слезы, он был на грани обморока. Только присутствие Алекса заставляло его держаться.

– Прости, Бьорн, – сказал Кетиль, заметив, в каком состоянии его зять. – Прости, ты слишком вымотался. Я думаю, лучше будет…

Тут отворилась дверь, и вошел стражник; он направился к председателю и принялся что-то шептать ему на ухо. Кетиль внимательно слушал, потом обратился к собранию:

– Какая-то женщина требует, чтобы ее выслушали. Она утверждает, что это срочно и крайне важно. Предлагаю принять ее. Есть возражения?

– Никаких возражений, если это имеет отношение к повестке дня.

– По ее словам, имеет.

Стражник вышел, и не прошло и полминуты, как он вернулся, пропустив вперед женщину лет шестидесяти, приземистую толстуху, тяжело отдувающуюся, одетую в грубую крестьянскую накидку.

– Дамы-господа… – сказала она, откидывая капюшон, и все увидели одутловатое лицо с большими темными слегка навыкате глазами.

Весь Совет ахнул в один голос:

– Нанна!

Ее лицо блестело от пота, всклокоченные полуседые волосы обрамляли его какой-то дикой гривой.

– Ну да, – зычным голосом отозвалась она, – я и есть! Простите, коли напугала. Извиняюсь за такой вид, времени не было красоту навести… Ну, то есть чтоб не совсем уродиной… Как раз, видите, поспела. Извините тоже, что так влезла, но мне сказали, что вы тут собрались насчет мальчонки, которого увезли… а я как раз кой-чего знаю… тогда, десять лет назад, не могла рассказать, а теперь могу… потому что… ох, вспоминать-то больно… знали б вы, как больно… мой-то Арпиус, бедный… не заслужил он такого… накануне еще говорил мне: «Готовь, Нанна, котел… завтра будет в нем два славных зайчика… один тебе, один мне… с травками-приправками…» – потому что мы с ним оба поесть были не дураки, уплели бы за милую душу по зайцу на брата, а чего вы удивляетесь? Так он зайцев и не принес, сами знаете почему… а большой котел я с тех пор и не трогала… только я ведь не про то хотела… я про мальчонку, потому что…

– Нанна, – перебил ее Кетиль, – успокойся. Сейчас тебе принесут кресло, ты сядешь и спокойно объяснишь, зачем пришла.

– Чтоб мне да сидеть за столом Совета? Как можно? Куда мне такой почет! Лучше так постою. Восемь часов отшагала, так уж маленько-то погожу рассиживаться.

– Ну, как хочешь. Мы тебя слушаем.

– Подождите, – вмешался Бьорн. – Мне бы хотелось, чтоб Алекса теперь отпустили. Я думаю, в его присутствии больше нет необходимости.

– Конечно, – сказал Кетиль и повернулся к мальчику: – Алекс, ты свободен. Стражник проводит тебя домой. Благодарю тебя от имени Совета Малой Земли. Ты нам очень помог. И держался молодцом.

Мальчик встал и пошел к выходу, а советники в знак признательности тихонько похлопали по столу кончиками пальцев.

Женщину в тяжелой накидке, стоящую за креслом покойного короля, знали все. Вот уже десять лет, как она исчезла из города, и никто о ней с тех пор не слышал. Но забыть ее не забыли. Разве Нанну забудешь? Кто не слыхал от нее раза три как минимум про ее «бедного Арпиуса» и зайцев, которых он так и не принес?

– Мы тебя слушаем, Нанна, – повторил Кетиль. – Постарайся рассказывать все по порядку и, если можно, не слишком отвлекаться на ненужные подробности.

– Насчет подробностей попробую так, чтоб без лишних, только какие надо… а чтобы по порядку – уж как сумею, с этим у меня не больно-то… заносит меня, то на одно сверну, то на другое… да вы не стесняйтесь, одерните, если заболтаюсь… в общем, начну с того вечера, когда мой Арпиус не вернулся с охоты… поехал с Иваном, сыном короля Холунда… обещал мне двух зайцев, да я не об зайцах переживала… хоть мы их оба и любили… тушила я их в котле… румяные получались… а то можно в маринаде, да с луком, с морковкой, с чесноком… только тогда надо денек-другой подержать, чтоб помягчели…

– Нанна… – тихонько одернул ее Кетиль, хмуря брови.

– Ох, простите… так вот, нет и нет моего Арпиуса… уж и ночь на дворе, и снег валит… что уж там было на этой охоте, ничего не знаю… одно только знаю: утром уехал, а вечером так и не вернулся…

5
Безмолвие медведя

Иван, единственный сын короля Холунда, выезжает на охоту со своим слугой Арпиусом. Бледное солнце отбрасывает на снег серые тени их лошадей, которые движутся шагом след в след: высокий вороной жеребец Ивана и маленькая серая в яблоках кобылка Арпиуса. Над их головами продолговатое белое облако растягивается и разворачивается, как длинный шарф, высоко в небе. Неспешно пересекают они равнину, направляясь к ландам, где, может быть, попадутся зайцы, разыскивающие проталины с подснежной травкой.

– И зачем ты мне, собственно нужен, Арпиус? – спрашивает Иван.

– О, да, считай, ни зачем… Разве только затем, чтоб мешать вам стать тем, кем вы стали бы, если б я вам не мешал.

– А именно? Не можешь ли выражаться яснее?

– А именно – самодовольным юнцом, ничего, кроме своей особы, не видящим, который считает себя выше других по той единственной причине, что он – сын своего отца.

– А что, это не так?

– Что вы – сын вашего отца? Так, так…

– Нет. Что я выше других.

– О, выше, как же, как же. Да вот хоть сегодня утром, когда вы поскользнулись, садясь в седло, и повисли на стремени – вы были, прямо скажем, на высоте. А на прошлой неделе, помните, когда у вас живот прихватило…

– Арпиус! Ты хоть помнишь, с кем говоришь?

– Да, увы, с нашим будущим королем.

– Что это за «увы»?

– Я сказал «увы»?

– Да, ты сказал: «увы, с нашим будущим королем».

– А, ну, видно, сорвалось с языка… или я имел в виду, что негоже так говорить с будущим королем, вот и сказал «увы». Себе в упрек, понимаете ли.

– Врешь! Разве твое «увы» не относится к тому, что я – будущий король?

– Ну что вы, я бы себе такого не позволил!

– Даже если бы думал именно так?

– Тем более, если бы так думал.

– А ведь думаешь, а?

– Я никогда ничего не думаю на пустой желудок, а сейчас именно тот случай.

– Ты сам – одно сплошное брюхо!

– Точно, а вы без головы – вот мы и два сапога пара.

– И не надоест болтать пустое!

– Все не такое пустое, как мое брюхо. Слышите, скулит? А где нам с таким хилым оружием добыть себе обед, да еще и зайцев, которых я обещал принести любимой женушке. Лук и стрелы!

А вы знаете, что человечество изобрело порох? Эх, надо было держать вас в курсе современности…

– Ты же знаешь, я не люблю охоту с карабином.

– Вы разделяете взгляды дичи, и это делает вам честь.

Так они едут, обмениваясь колкостями, коротая дорогу полушуточной перебранкой. Арпиус превосходно справляется с возложенной на него миссией: напоминать принцу, что он – всего лишь человек, и постоянно сбивать с него спесь. Король Холунд и сам держит при себе шута, который под видом острот говорит ему правду в глаза. Он считает такой обычай весьма мудрым и приставил к сыну лучшего в этом деле – Арпиуса. Тот совмещает обязанности слуги, наперсника, телохранителя и советчика, но к тому же, не стесняясь, отпускает своему господину нелицеприятные, а порой и неприятные замечания, которых никто другой себе не позволил бы: «Помылись бы вы, мой принц, а то от вас потом разит». Или, например: «Иногда мне сдается, что у вашего коня словарный запас больше, чем у вас».

Иван чаще всего только смеется, но бывает, что Арпиус попадает не в бровь, а в глаз:

– Кто считает, что все его любят, может здорово возомнить о себе.

– По-твоему, я возомнил о себе?

– Я этого не говорил.

– Сказал, вот сейчас.

– Нет, не говорил. Я рассуждал в общем и целом.

Он предостерегает своего господина против подхалимства придворных:

– Уж лучше общайтесь со своим конем, он хоть вам не льстит.

Он осмеливается даже подпускать шпильки по адресу Унн, красавицы-жены Ивана, вернее, по поводу того, какую пару они составляют.

– Вы ее не стоите.

– Правда? Ты считаешь, она слишком красива для меня?

– Нет, я считаю, она недостаточно некрасива. Не то чтоб вы были уж такой урод (хотя носу вас подкачал), но, видите ли, мой принц, штука в том, чтоб подходить друг к другу. Вот на меня посмотрите: маленький, толстый, почти одноглазый, на двадцать лет старше вас, стеснен в средствах, поскольку мой хозяин (которого вы прекрасно знаете) мне мало платит. Но я это все знаю и вот нашел себе Нанну, которая хоть и не уродина, однако и не… впрочем, вы ее видали. Ну вот мы и можем идти рука об руку без того, чтоб люди на нас оборачивались.

– А на нас люди оборачиваются?

– На кого?

– На Унн и меня!

– Я этого не говорил.

– Сказал!

– Нет, не говорил.

Пессимизм Арпиуса сравним лишь с его нахальством. Иван к тому и другому привык. Более того: они его забавляют. К тому же Арпиус для него – неистощимый источник бесценной информации. Говорить с ним – все равно что пробраться переодетым в таверну и послушать, о чем люди толкуют.

– Боятся за вас, мой принц.

– Да ну, правда?

– Да, я имею в виду, те, кто вас любит, а такие, как ни странно, есть.

– И чего они боятся, те, кто меня любит?

– Чего? Ничего. «Кого», так будет правильнее.

– Ну и кого же?

– Сказать?

– Да, пожалуйста.

– Вашего кузена.

– Кузена? Какого?

– Ищите и обрящете. Чтоб облегчить вам задачу, напоминаю, что у вас только один и есть.

– Герольф…

– Да, Герольф.

Имя названо. Иван досадливо вздыхает. Про этого Герольфа он уже слышать не может. Если Его Величества короля не станет, наследником, разумеется, будет Иван. Но если Иван окажется выведен из строя, на трон взойдет второй претендент – единственный королевский племянник Герольф. А того сжигает честолюбие. Как он этого ни скрывает, оно так и пышет у него из глаз, из уст, из ноздрей его коня.

– Мне нечего бояться Герольфа. Что он мне, по-твоему, может сделать? Убьет?

– …

– Арпиус, ты всерьез думаешь, что он может меня убить?

– …

У Арпиуса язык без костей, как, впрочем, и у его жены Нанны, так что они и впрямь хорошая пара. И если он молчит – значит, не хочет отвечать. Натянув поводья, он отстает на несколько метров. Ивану это не нравится, он останавливается и ждет.

– Арпиус, прошу тебя, скажи серьезно, что ты думаешь про моего кузена Герольфа.

– Ладно. Я думаю, что если бы зависть измерялась в килограммах, его конь под ним бы рухнул.

– Допустим, но от этого до убийства, знаешь ли…

– Он вспорол бы вам брюхо так же спокойно, как я бы выпотрошил цыпленка.

– Это уж ты хватил!

– Вы правы, я не люблю потрошить цыплят.

Они едут друг за другом и вот уже несколько минут, против обыкновения, молчат. Снег хрустит под подковами. Как-то внезапно похолодало. На горизонте, к северу от искрящейся равнины возносит трехглавую вершину оледенелая гора. Прошлой зимой с нее спустился медведь и напал на двух охотников. Одного задрал, другой остался без руки. Такое случается каждые восемь – десять лет, в особо суровые зимы. Медведи, обезумев от голода, выходят на равнину и нападают на людей. Те немногие, кому удалось остаться в живых, все, как один, рассказывали о странном и страшном явлении: о предчувствии беды. Казалось бы, ничто ее не предвещает, однако возникает ощущение, что надвигается нечто ужасное. И дело идет о жизни и смерти.

Есть два знака-предвестника. Во-первых – беспричинная тревога, которая сжимает сердце, и бороться с ней невозможно. А главное – совершенно особенное безмолвие, предшествующее нападению. Никакое слово, никакой крик не могут его нарушить. Звать на помощь бесполезно. Голос глохнет, словно замурованный. Все цепенеет. Медведь уже тут, и все поздно.

Иван и Арпиус слыхали эти рассказы. Оба вспоминают их, не признаваясь в том, в один и тот же момент – на спуске в заснеженную котловину, где растут вразброс редкие кривые елки.

– Срежем путь! – решили они, но уже на полдороге об этом пожалели. Обзора здесь совсем никакого.

Всадники пришпоривают лошадей. Выбраться из этой ямы. И чем скорее, тем лучше. Лошади по колено вязнут в глубоком снегу и упираются. Кобылка Арпиуса передергивается и мотает головой.

– Ну, ну! – уговаривает ее хозяин. – Спокойно, девочка!

И внезапно – вот она, в их участившемся дыхании, в сведенных судорогой желудках: тревога. Они узнают ее, но ничего не говорят. Делают вид, что не замечают ее, надеясь этим ее обмануть.

– Ты обещал Нанне двух зайцев? – спрашивает Иван.

– Да, – без выражения отвечает Арпиус.

А вот и оно является в свой черед: безмолвие. Безмолвие медведя. Это несколько секунд, на которые время зависает. Это какое-то дуновение за пределами слуха, исходящее то ли у них изнутри, то ли из каких-то неведомых далей.

– Проклятье! – ругается Иван, у которого сердце начинает вдруг колотиться как бешеное. – И чего нас понесло в эту яму?

Он ругается, чтоб сотрясти эту невыносимую пустоту вокруг, но голос в ней глохнет. Он кричит, как утопающий барахтается. Он понукает коня.

Арпиус молчит. Он озирается кругом, гадая, откуда появится зверь. С юга, откуда они едут? Или с севера, со стороны горы?

– Повернем обратно, хозяин. Давайте за мной.

Они движутся теперь по собственному следу, понукая лошадей, которым трудно на подъеме. Если удастся быстро выбраться из этой котловины, они смогут пуститься в галоп и оторваться от зверя. Они почти уже выбрались, остается не больше сотни метров, когда появляются всадники. Их силуэты четко вырисовываются на фоне серого неба. Потому что погода переменилась за какие-то секунды. Солнце исчезло в тумане. В воздухе кишат крохотные ледяные иголочки, заставляя жмуриться. Мороз обжигает лицо.

Их десять человек, все в просторных рыжих мундирах; они даже лица закрыть не потрудились. Они сидят в седлах прямо и непринужденно, подражая вызывающей манере своего вождя. Недвижимые, подобрав поводья, они разглядывают свою добычу.

– Герольфова шайка… – шепчет Арпиус.

Иван не отвечает. Он понял, что здесь решается его судьба, и, скорей всего, тут и конец его молодой жизни. Уже конец. И сразу ему видится Унн. У него в голове не укладывается, как она будет ждать его, а он не вернется – не вернется никогда. Арпиус, должно быть, думает сейчас то же самое о своей Нанне.

– Арпиус, я освобождаю тебя от твоих обязанностей. Им нужен я, а не ты. Уходи!

Толстяк не двигается с места.

– Уходи, слышишь! Я приказываю!

– Я не собираюсь повиноваться, мой принц. И на то есть две причины. Какую желаете узнать – достойную или недостойную?

Момент неподходящий для рассуждений, но он неисправим. Не может себе в этом отказать.

– Уноси ноги! – снова кричит ему Иван, не желая ничего слушать.

Арпиус гнет свое:

– Недостойная причина та, что мне все равно не дадут уйти. Чтоб я их выдал? Не такие они дураки. А достойная… достойную оставлю при себе. Ну, скажем, люблю я вас…

Их взгляды встречаются, и Иван понимает, что настаивать бесполезно. Арпиус его не покинет.

Один из всадников расстегивает мундир и запускает под него руку. Они ожидают увидеть ружье, но он достает нечто другое: полуметровую дубину с закрепленными на конце когтями. Иван, содрогнувшись, понимает: никакого медведя нет, но они погибнут от медвежьих когтей. По крайней мере, так подумают, когда найдут их истерзанные трупы. В этой извращенности – весь Герольф. Иван так и видит его, так и слышит, как тот, прикрыв глаза рукой, чтобы скрыть отсутствие слез, восклицает: «Как, моего кузена задрал медведь? Какой ужас! Какая утрата!» Вот второй всадник достает из-под мундира такую же дубину. Третий. Четвертый… У остальных ружья, которыми они не воспользуются – разве что в самом крайнем случае: трудненько заставить людей поверить, что медведи располагают огнестрельным оружием. Во всяком случае, лук и стрелы тут не защита.

– Йа! Йа! – выкрикивает Иван. Он поворачивает коня и гонит его вниз по склону, на север.

Арпиус следует за ним метрах в десяти.

– Йа! Йа! Давай, девочка!

Погоня не затягивается. Еще пятеро всадников появляются, откуда ни возьмись, и преграждают им путь. Ловушка захлопнулась.

– В сторону, хозяин! – кричит Арпиус и сворачивает влево, понукая свою кобылку.

Иван следует за ним. Не одолев и двадцати метров, лошади проваливаются в глубокий снег. Увязшая кобылка испуганно ржет. Высокий вороной Ивана яростно вскидывается, делает три отчаянных прыжка, вздымая тучи снега, и, не находя больше твердой опоры, останавливается.

Пять человек на снегоступах, вооруженные когтистыми дубинами, подходят все ближе. Остальные остались в седлах с ружьями наизготовку. Ивану вспоминается охота, в которой он однажды участвовал на Большой Земле. Затравленный олень, изнемогающий, загнанный в глубокий овраг, стоял один против охотников и собак. Иван на всю жизнь запомнил потерянный, непонимающий взгляд зверя. «Вот теперь мой черед, – думает он, – олень теперь я».

Арпиус, не слезая с седла, хватается за лук.

– Надо заставить их стрелять, хозяин! Лучше пуля, чем когти! Слышите?

Он прав, как всегда. Но не успевает он наложить стрелу, как они уже тут. Первый удар обрушивается на круп кобылы. Она вскидывается и сбрасывает седока.

– Звери! – кричит он, утопая в снегу, и выхватывает из-за пояса нож. Они бьют, рвут его. Кровь стекает у него по виску.

– Нанна… – плачет он, закрывая лицо. – На помощь!

Иван не может этого вынести. Он соскакивает с коня и кидается на них с ножом.

– Арпиус, – кричит он, – держись!

Это его последние слова.

Все происходит в удивительном безмолвии. Сыплются удары, раздирая одежду и кожу, снег окрашивается кровью. Слышно только тяжелое дыхание убийц, методически наносящих удары, да глухие стоны двоих, которые умирают.

Всадники наблюдают издали, сохраняя хладнокровие. Они ждут, пока все будет кончено. Когда все кончено, убийцы снимают снегоступы и садятся в седла, проверив перед тем, не осталось ли какой-нибудь улики. Потом неспешно, шагом удаляются, не говоря ни слова. Выбравшись из котловины, они переходят на рысь, потом пускают коней галопом по широкой равнине. И туман поглощает их.

Кобылке Арпиуса и вороному Ивана ценой героических усилий удается выкарабкаться из снежной ловушки. Они поднимаются по склону и долго стоят, растерянные, и ждут команд, которых им не суждено дождаться. В конце концов они трусят прочь бок о бок, а верхом на них препираются два призрака:

– Какой же вы молодец, мой принц, что оставили карабины дома. Они бы нам только мешали.

– Издеваешься?

– Нисколько. Вы же видели, как они испугались наших луков со стрелами.

– Ты злишься, потому что пожертвовал собой ради меня, да?

– Экая наивность. Жертвовать собой из-за такой малости? При всем моем уважении к вам, у меня на уме было кое-что другое, когда я пытался вас спасти.

– И что же?

– Да жалованье, что же еще! Нет хозяина – нет жалованья. А с вас причитается за месяц.

– Завтра заплачу.

– Да уж не разоритесь, поди…

– Ладно, Арпиус, поехали домой, погода портится. Бог с ними, с зайцами, – видно, не их день.

– С точки зрения зайцев, как раз-то их…

Проходит час за часом, а в котловине, где покоятся Иван, сын короля Холунда, и его слуга Арпиус, все остается без изменений. Потом темнеет, и начинает валить густой снег. Он заметает следы борьбы и следы копыт. И скоро остаются только два полупогребенных безжизненных тела. Этих двоих задрал медведь. Видите раны от когтей? Должно быть, с горы спустился. Гонимый голодом.