Текст книги "Столетняя война"

Автор книги: Жан Фавье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 50 страниц)

Здесь конец делам. Здесь исход означенной женщины, о чем ныне вам сообщаем.

Английское командование решило провести наступление на Эврё, где укрепился Ла Гир. Теперь, когда ведьма была мертва, ланкастерское завоевание могло возобновиться. Но по-настоящему на этот счет никто не заблуждался. «Мы сожгли святую», – сказал один англичанин, присутствовавший 30 мая 1431 г. на площади Старого рынка. Другой англичанин заметил несколькими днями раньше, во время процесса:

Славная женщина. Почему она не англичанка!

Глава XVII
Перелом

Миропомазание в соборе Парижской Богоматери

И вот я посылаю своего ангела…

Антифон едва слышался, хотя на синих драпировках были нашиты королевские лилии. Воистину очень странной была эта литургия коронации короля Франции, которую впервые служили в ее столице, в соборе Парижской Богоматери, 16 декабря 1431 г. ради миропомазания короля Англии, неспособного поехать в Реймс. Из прелатов королевства большинство отсутствовало. Миропомазание провел кардинал Англии в окружении епископов Парижа, Бове и Нуайона, а также канцлера Людовика Люксембурга, епископа Теруаннского. Был также один английский епископ, родственник юного короля. Народ отметил, что этого маловато. Не приехал даже архиепископ Сансский, а ведь Париж входил в Сансскую провинцию.

Епископ Парижский Жак дю Шателье откровенно злился: это ему полагалось помазывать короля, а не кардиналу Бофору. Он подзабыл, что без англичан миропомазание происходило бы в Реймсе.

Обещали присутствие легата. Его никто не увидел. Духовенство занималось откровенным саботажем. Каноники собора Богоматери отправили к Бофору депутацию, чтобы выразить протест против расходов, в которые их вгоняет церемония.

Где пэры Франции? Можно было видеть графа Солсбери, графа Уорика и графа Стаффорда. Но даже герцог Бургундский не счел нужным приехать. Для юного Генриха VI скудной компенсацией было то, что, проезжая перед дворцом Сен-Поль, он мог видеть в окне свою бабку Изабеллу Баварскую. Она плакала, и никто не знал, почему.

Зато на пиру было столько народу, что университет и парламент трижды поворачивали обратно, прежде чем им удалось проникнуть в большой зал.

Чернь занимала места с утра, и вовсю крали кошельки, шапки, миски и мясо. Когда парижская «мантия» достигла пиршественного зала, осталось всего несколько мест в конце стола.

Они уселись за столы, кои были предназначены для них, но оказались в обществе холодных сапожников, торговцев горчицей, буфетчиков или подручных каменщиков. Оных попытались заставить встать; но, когда поднимали одного или двух, с другой стороны усаживалось шестеро или семеро.

Уже разъяренные нотабли, которые были душой бургундской партии, вознегодовали еще больше, когда им стали передавать блюда. Англичане подали разогретое жаркое. Этот аспект праздника казался организаторам второстепенным.

Большую часть мяса, рассчитанную на простонародье, сварили в четверг – а было воскресенье, – что показалось французам весьма странным. Ибо хозяйничали англичане, а им мало было дела до чести, которую они получат, лишь бы отделаться.

Никто этому не порадовался. Даже больные из Отель-Дьё говорили, что за всю свою жизнь в Париже не видели столь убогих и столь голых объедков.

Бедфорд и его люди приобрели себе этим еще несколько врагов. Правду сказать, об этом шептались уже тогда, когда выплачивали праздничный налог. Во всяком случае, ему не простили, что он позволил своим людям отнестись во Франции к кулинарии как к неприятной работе, которую надо побыстрей сбыть с рук.

Может быть, горожане нарочно две недели назад, во время торжественного въезда, показали мистерию перед Шатле в момент проезда юного короля, направлявшегося во дворец на острове Сите по улице Сен-Дени и мосту Менял? В этой мистерии изображался ребенок-король, одетый в двойную корону и окруженный всеми принцами крови. Всеми принцами…

Горожане отметили, на сколь малые расходы пошли ради них. Маленький пир, маленькие турниры, маленькие щедроты. Парламент даже по этому случаю не смог добиться выплаты жалованья. Генрих VI не помиловал узников. Он не отменил налогов. В городе не постеснялись заметить, что даже на свадьбах детей горожан бывает веселей.

На дароприношении во время мессы люди короля хотели присвоить кувшин из золоченого серебра, в котором находилось вино. Вмешались каноники и в конечном счете одержали верх, но инцидент оставил неприятный осадок. В народе судачили об этом. Выглядело все это скверно.

Шел дождь, дни были короткие, хворост дорог, и парижане были всем недовольны. Генрих VI уехал после рождественских праздников. У Парижа осталось впечатление, что город сделал для него слишком много.

В это же время Франция узнала, что в Лилле после долгих переговоров делегаты Карла VII и Филиппа Доброго 13 декабря договорились о всеобщем перемирии на шесть лет. Успех для кардинала Альбергати, легата папы Евгения IV, перемирие стало пощечиной для Бедфорда. Легата ждали в Париже, а он был в Лилле. От Филиппа Доброго ожидали, что он нападет на Шампань, которую англичане предлагали ему отвоевать, а он сложил оружие. Английские власти поняли, что в Иль-де-Франсе и в Нормандии теперь они останутся одни. Планировать обширные завоеваний южней Луары уже не приходилось.

Сопротивление

После смерти Жанны д'Арк англичане сочли, что удача к ним вернулась. Эта иллюзия сохранилась ненадолго. Купив капитуляцию Лувье после пяти месяцев неэффективной осады, английские солдаты тотчас нарушили обещания, данные горожанам. Это оставило плохое впечатление в Нормандии и даже в Париже. В Мене, в Западной Нормандии отряды Амбруаза де Лоре, Ришмона, Дюнуа наносили точечные удары, которые почти не продвигали вперед дело Карла VII, но укрепляли у нормандцев представление, что Генрих VI не обеспечивает порядка. В Шампани Барбазану и гарнизону Труа было достаточно подчинить нескольких англичан, не покинувших эту местность в 1429 г. Ла Гир действовал в окрестностях Парижа, нападая на провиантские обозы, сжигая деревни, мешая проводить жатву и сбор винограда.

Родриго де Вильяндрандо нашел себе новые занятия, поступив на службу к Жоржу де ла Тремую. Он повел в Оверни войну против графини Марии, наследницы своей кузины – графини Жанны, покойной жены ла Тремуя. Потом рутьер двинул свои отряды в Анжу, где напал на владения королевы Иоланды.

Феодалы совсем распоясались. На Западе по любому поводу снова и снова вспыхивала война между Ришмоном и ла Тремуем. Герцог Алансонский устроил поход на герцога Бретонского. Сир де Прейи, Пьер Фротье, поколачивал монахов окрестных земель. В Центре не кончалась усобица между знатью Ле-Веле и Жеводана. В Лангедоке по-прежнему враждовали Фуа и Арманьяк.

Бедфорд попытался пресечь анархию, от которой он страдал больше, чем его противник. Амбруаз де Лоре потерпел неудачу под Каном в 1431 г., но Рикарвиль и его люди в феврале 1432 г. захватили Руан и некоторое время удерживали его, прежде чем погибнуть под топором палача. Любителей заговоров весть о Лилльском перемирии могла только воодушевить. Не проходило месяца, чтобы та или иная группа парижан не измышляла способа впустить в столицу тех, кого бывшие сторонники бургундской партии начали называть «французами». В том же 1432 г. заговор возник даже в аббатстве Сент-Анту-ан-де-Шан.

10 августа смелость осажденных горожан вкупе с молниеносной атакой Родриго де Вильяндрандо вынудила англичан снять осаду Ланьи. Рассказывали, что прекращенная осада обошлась в сто пятьдесят тысяч салюдоров. Ответственность за дороговизну жизни возлагали на правительство Бедфорда.

Бедфорд не придумал ничего другого, кроме как укрепить собственные гарнизоны и предложить союз обоим бретонским братьям – герцогу Иоанну V и коннетаблю де Ришмону. Он добился эффекта, обратного тому, на какой надеялся. Ла Тремуй решил, что это серьезная угроза, и заключил мир с Ришмоном. Советники королевы Иоланды догадались, какую опасность для короля представляет столь предприимчивый фаворит. Они подготовили его падение. Королева Мария Анжуйская и ее брат Карл Анжуйский, граф Менский, организовали заговор. В июне 1433 г. ла Тремуй, живший у короля в Шиноне, получил удар кинжалом в постели, а потом полумертвым похищен и заточен в Монтрезор. Его освободили за солидный выкуп только при условии, что отныне он будет держаться в стороне от политики. Карл VII перенес несчастье своего фаворита, как в свое время несчастье Жанны д'Арк, – не сказав ни слова.

Тем не менее события начали оборачиваться в его пользу. Власть теперь принадлежала королеве Иоланде, графу Менскому и прежде всего Ришмону. Английское правительство, напротив, уходило в небытие. Бедфорд старел. Генрих VI уехал к себе. Канцлер Людовик Люксембург был крайне непопулярен. Парижане сделали его козлом отпущения за то, что не удавалось заключить мир.

По секрету, а часто и открыто говорили: только от него зависит, чтобы во Францию вернулся мир. Их так же проклинали, его и его подельников, как некогда императора Нерона.

Регент еще раз попытался взять инициативу в свои руки. Он организовал оборону Нормандии силами самих нормандцев. Арундел и Талбот получили задание отбить крепости, потерянные в парижском регионе.

Поначалу рассчитывали на успех. Нормандские крестьяне согласились охранять порядок и для начала по воскресеньям стали упражняться в стрельбе из лука. Увы, Талбот и Арундел остановились после первой победы, несомненно, в ожидании инструкций, которые не поступили. Что касается энергичных действий нормандских крестьян, их активность обеспокоила гарнизонных воинов. Станут ли продолжать им платить, если вилланы сделаются дармовыми солдатами? Капитаны сговорились бороться с новыми конкурентами. Для большого отряда крестьян была устроена ловушка, и их перебили под Сен-Пьер-сюр-Див, прежде чем они успели как-либо разобраться в тактике. И тогда по всей Нормандии военная подготовка приобрела направленность на восстание. Пусть даже Бедфорд публично казнил в Руане виновников резни – тем же летом 1434 г. нормандцы взялись за оружие против оккупантов. Огромный налог, которого потребовали в сентябре от нормандских Штатов (334 тысячи ливров), убедил самых нерешительных. Выдвинулось несколько вождей, как крестьянин Кантепи или сир де Мервиль. Эта Жакерия нового типа во многих отношениях напоминала Жакерию предшествовавшего века: организация не была сильной стороной этих храбрых людей. Они двинулись осаждать Кан, позволили захватить себя врасплох и были разгромлены англичанами наголову.

Тем же летом люди Талбота отбили Бомон-сюр-Уаз, который плохо защищал Амадо де Виньоль, брат Ла Гира, и после шести недель осады вступили в Крей. Те, кто воодушевлял защитников двух этих крепостей, были повешены. Это обеспечило покорность выживших, но не их переход на сторону противника.

Больше никто не считал Бедфорда и его людей союзниками герцога Бургундского, и об арманьякской тирании стали забывать. Теперь англичан действительно воспринимали как оккупантов. Этому немало способствовало бремя их налогов. Как и бремя их репрессий, потому что народу трудновато было считать «ворами» столько смелых людей – от подмастерья до эшевена, – которых вешали за участие в заговорах. Наконец, этому способствовали их неуклюжие действия, и не самым пустяковым из них были притеснения Парижского университета.

Магистры – как богословы Сорбонны, так и юристы с Кло-Брюно – жили за счет определенной интеллектуальной гегемонии и международной клиентуры; гарантией того и другого была отдаленность конкурентов – Оксфорда, Тулузы, Монпелье, – но тому и другому угрожало затягивание войны. Северная Франция и Бургундское государство – вот на что после 1420 г. распространялось влияние Парижа. Магистры к этому приспособились, потому что не могли отрицать, что приняли некоторое участие в конфликте и несут некоторую ответственность за договор в Труа, но они страдали от этого. Милость регента Бедфорда и угодливость ректоров иногда, на несколько лет, создавали для университета видимость процветания. Когда в июне 1428 г. факультет канонического права принял четырех новых докторов, в том числе двух англичан, на пиру председательствовал Бедфорд. Магистры не упускали ни одного случая поздравить английское правительство и воздать ему хвалу ради своих корреспондентов. Они очень громко провозгласили от имени ученого мира благодарность королю, наконец посетившему свое Французское королевство и позволившему себя помазать. Мнение о Жанне д'Арк, которое они предоставили, показывало их верность. Фактически они не могли бы от него отречься. Пленники своей гордыни и первых обязательств, они были связаны собственной историей.

Из этого понятно их разочарование, когда они узнали, что англо-бургундская власть участвует в деле, ненавистном для обитателей пространства между Сеной и горой Святой Женевьевы, – создании новых университетов. Ни Бедфорд, ни Филипп Добрый не ставили целью подорвать позиции парижан, но отныне для государя считалось честью основать собственный университет, ради авторитета его государства и формирования своих административных кадров. Кстати, тот и другой не совсем доверяли Парижу, где следовавшие друг за другом «арманьякские» заговоры всегда позволяли ждать сюрприза. Было разумным принять меры, чтобы в случае необходимости обойтись без Парижа.

В 1422 г. Филипп Добрый добился от Мартина V разрешения создать университет в Доле. Герцог Иоанн V Брабантский в 1425 г. последовал его примеру в отношении Лувена. Известно, какие виды были у герцога Бургундского на Брабант.

Не захотел отставать и Карл VII, которому незачем было щадить друзей Пьера Кошона и Тома де Курселя. В 1431 г. создали университет в Пуатье: это было полноценное учреждение, с пятью факультетами, которое очень быстро заполнилось выжившими представителями парижской партии «мира», после исхода 1418 г. поселившимися по преимуществу в Пуатье. Двенадцать из четырнадцати экзаменаторов Жанны д'Арк в 1429 г. раньше были парижскими магистрами. Создав в Пуатье университет, Карл VII всего-навсего вернул их на кафедру, но тем самым создал упорных конкурентов Парижу. Еще тяжелей этот удар сделала Иоланда, добившись через несколько месяцев, чтобы университет в Анже, прежде специализировавшийся только на правоведении, в свою очередь мог давать образование в полном диапазоне.

Парижане были задеты за живое. Но Пуатье и Анже находились в стране противника. Это не вызвало удивления. Что касается Доля и Лувена, это были имперские города. Тут протестовать было трудно.

Вдруг те же магистры обнаружили, что одурачены. В январе 1432 г. указом Генриха VI университет создали в Кане, и было признано, что этим преследуются политические цели. Мало того, что Кан забирал у Парижа добрую часть клиентуры, но само рождение Канского университета означало, что власти не верят в будущее ланкастерского Парижа. Восемь лет борьбы и возражений после первых намеков на создание этого университета в 1424 г. не помогли. Парижские магистры писали регенту, папе, Базельскому собору. Они добились, чтобы на Совете в дело вмешался сам Филипп Добрый, подняв, впрочем, вопрос на уровень более общего конфликта интересов. Парижане боялись или делали вид, что боятся:

Рассеяния нашего образования, что приведет к сокращению населения сего доброго города.

Если знаешь, что с 1418 г. население столицы непрестанно уменьшалось из-за изгнаний, гриппа и оспы, если заметишь, что уже в 1425 г. две трети домов на мосту Нотр-Дам – 43 из 65 – стояли пустыми, а за десять лет, с 1422 по 1432 гг., большинство парижских домов потеряло 90 % своих доходов от сдачи жилья, становится понятно, что тревоги магистров были непритворными. Конечно, они были обижены, но они вполне обоснованно боялись краха.

Они в полном составе выразили протест парламенту. Купеческий прево Юг Рапиу поддержал их заявление. Они даже предложили то, что всегда отвергали: расширить у себя юридическое образование, добавив гражданское право, в котором Париж зависел от Орлеана. Все это ничего не дало.

Старинный Парижский университет утрачивал еще толику своего универсализма. Он терял и свой состав. Бургундцы и жители Франш-Конте уже исчезли, но Нормандия давала теперь добрую треть кадров: о последствиях победы Кана можно было догадаться. Впрочем, не стала бы благом она и для всех нормандцев: Руан и Верхняя Нормандия собирались и дальше пополнять ряды «нормандской нации» Парижского университета. Но Бедфорд только что потерял в Париже поддержку единственной корпорации, которая скомпрометировала себя ради него.

Аррасский договор

Для герцога Бургундского выбор был сделан. Он ни в чем не попытался помешать миропомазанию Карла VII и не почтил своим присутствием помазание Генриха VI. Перемирия, заключавшиеся одно за другим уже пять лет, не становились миром, но в конечном счете французы и бургундцы редко сражались друг против друга. И уже на следующий день после реймсской коронации в Аррасе встретились полномочные представители Карла VII и Филиппа Доброго. Весной 1432 г. переговоры возобновились. Они уже не будут прерваны.

Герцог Филипп не забыл ни убийства своего отца, ни собственных обязательств по договору в Труа. Но союз с англичанами отныне оказался ненужным, и теперь Бургундское государство подстерегали другие опасности. Связанный с Карлом VII узами дружбы, император Сигизмунд выражал намерение сдерживать бургундскую экспансию в направлении Рейна. Фландрия была недовольна экономическими последствиями войны, лишавшей Брюгге доброй части его европейского рынка. Коль скоро развитие английской суконной промышленности побуждало континентальных ткачей заменять английскую шерсть на шерсть кастильских мериносов, богатство фламандских городов все меньше зависело от связей с Англией и все больше – от континентальной сети распространения товаров крупной морской торговли. На юге был нужен мир с Францией. На севере – взаимопонимание с императором. А последний был союзником французского короля.

Добавим, что отряды Карла находились теперь на севере Иль-де-Франса, то есть на территориях, соседствующих с бургундскими владениями – Артуа и Пикардией, где царила неуверенность и множились набеги «арманьяков». С этой стороны все мечтали о франко-бургундском мире.

Тем не менее Карл VII не был готов к авантюрам. С тем терпением, в котором достаточно выражалась его привычная нерешительность, но все ясней проявлялась и уверенность, он воссоздавал единство своего королевства. Во Вьенне весной 1434 г. он собрал двор ради политических целей, выходивших за рамки простого утверждения его права на титул дофина Вьеннского. Там среди вельмож вновь появился коннетабль де Ришмон в сопровождении своего протеже Карла Анжуйского. Туда прибыли посланцы Базельского собора, кардинал Луи Алеман – кардинал Арльский, как его называли, – и кардинал Юг де Лузиньян, более известный под именем кардинала Кипрского, потому что он был из рода Лузиньянов, царствовавшего на Кипре с конца XII в. Там король на несколько дней вновь встретил даже человека, который пользовался его доверием в тяжелые дни, бывшего предводителя банды арманьяков времен Монтеро и рождения Буржского королевства – Танги дю Шателя.

О чем говорили во Вьенне? По видимости – о возобновлении враждебных действий против Бургундии. В реальности – о том, насколько они уместны. Вести об этом переговоры еще не следовало. К ним готовились.

То же самое было, когда в Туре 12 августа 1434 г. открылась ассамблея Штатов Лангедойля. Война возобновлялась на всех фронтах. О переговорах, как если бы король был побежден, не было и речи. Привлечь прелатов, баронов и добрые города означало не только получить возможность для финансирования войны. Это означало продемонстрировать единство того, что раньше было Буржским королевством, а теперь, даже если король проживал в Шиноне или в Пуатье, вновь становилось Французским королевством.

Решающие переговоры открылись в Невере в январе 1435 г. Там был Филипп Добрый. Карл VII прислал герцога Бурбонского, архиепископа-канцлера Реньо Шартрского, коннетабля де Ришмона, маршала де Лафайета и нескольких из своих лучших юристов. Герцог Бургундский вновь встретил здесь свою сестру Агнесу, герцогиню Бурбонскую, которую не видел много лет. Такая встреча после разлуки упростила задачу дипломатов. Враги весело пировали, немало пили, поднимали тосты за мир. Наблюдатели отмечали, что весьма безумен тот, кто позволяет убить себя ради этих людей.

Герцог Филипп дал понять, что готов покинуть своего английского союзника, если найдет способ не предавать память Иоанна Бесстрашного. Новую встречу назначили в Аррасе. При расставании у всех было чувство, что мир уже заключен.

Тем не менее Карл VII не выходил из защитной стойки. По возвращении в Шинон Ришмон был назначен «наместником короля [на землях] между Йонной и Сеной». Назначая представителей в Аррас, король в то же время принял предложение Дюнуа: Орлеанский бастард изъявлял готовность взять Сен-Дени. Пока что не Париж…

Эти распоряжения о наступлении были не пустыми словами. В начале мая Сентрай и Ла Гир разбили в области Бове, под Жерберуа, английскую армию графа Арундела. 1 июня Дюнуа вступил в Сен-Дени. Там он стал ждать указаний приступить к окончательному штурму столицы.

Филипп Добрый не остался в долгу. Он прибыл прозондировать почву в Париже и обнаружил, что его популярность не пострадала с тех пор, как его здесь видели в последний раз. Из этой поездки он извлек урок, важный для понимания последующих событий: своим политическим положением во Французском королевстве он ничуть не обязан союзу с англичанами. Но ему кричали «Мир!». Филипп Добрый не жил при кабошьенском терроре; он не мог услышать в этом крике никакого намека на прошлое. Зато он понял, что добьется всего, если благодаря ему закончится война.

Англичане испугались. Сепаратный мир между Францией и Бургундией означал для них гибель. Английские члены Совета уверяли, что готовы к миру, но напоминали о том, что стремятся к общему урегулированию. Бедфорд покинул Париж и уехал в Руан. Герцог Бургундский не смог его увидеть. Он довольствовался отправкой в Англию посольства с поручением указать Генриху VI, что, если действовать силой, этого дела никогда не закончишь. Никакая победа уже более невозможна. Нужно только договариваться.

Англичане относились к нему с подозрением. Не собирается ли герцог изменить своим обязательствам? Его клятва в 1420 г. связывала его с делом Генриха VI. Ему напомнили об этом. Срочно было направлено посольство в Италию, чтобы выяснить, не освободил ли тайно Евгений IV какого-нибудь французского принца от его клятв. Папа успокоил англичан: никто и никогда не обращался к нему с подобной просьбой.

5 августа 1435 г. в Аррасе открылся конгресс для принятия окончательных решений. Его возглавляли кардиналы Святого Креста и Кипрский – Альбергати и Лузиньян, один в качестве папского легата, другой как представитель собора. На самом деле присутствие Юга де Лузиньяна также выражало интерес церкви к заключению мира, которое было первым условием осуществления любого крестового похода. Одно только его имя олицетворяло гибельное положение латинского Востока. Разве его племянник Иоанн III Лузиньян на самом Кипре не находился в плену у турок?

Прислали представителя и отцы Базельского собора – дело приобретало масштабы всего христианского мира. Вскоре в Аррасе появились послы короля Неаполитанского и герцога Бретонского, посланники Карла Орлеанского и Иоанна Алансонского. Своих уполномоченных прислал Парижский университет. То же сделали крупные города Франции.

В течение месяца создавалось впечатление, что идут франко-английские переговоры. Наряду с кардиналом Бофором здесь присутствовали архиепископ Йоркский, граф Саффолк и несколько советников, таких как сенешаль Гиени, епископ Пьер Кошон и доктор богословия Гильом Эрар. Французская делегация была более многочисленной: здесь снова появились Бурбон, Реньо Шартрский, Ришмон, но их окружала толпа политических и юридических советников, таких как первый президент парламента Адам Камбрейский, советник Гильом Шартье и старейшина Парижа Жан Тюдер.

Люди Карла VII соглашались на немаловажные уступки: Ланкастер сохранял Нормандию, кроме Мон-Сен-Мишель, и Гиень, но должен был держать эти провинции в фьеф и принести за них оммаж Валуа. Кардинал Бофор, который, прибыв с опозданием, восстановил против себя легата и вызвал раздражение бургундцев, 23 августа после бесчисленных проволочек дал понять, что едва ли признает за Карлом VII что-либо сверх того, чем тот владеет на данное время, в августе 1435 г. Решалась судьба Парижа. То есть англичане заняли позицию, представлявшую собой точный негатив позиции французов: то, что Карл VII сохранит, он будет держать в фьеф от короля Генриха VI. Иначе говоря, Карл VII переставал быть королем Франции. В лучшем случае он становился первым из баронов ланкастерского королевства.

Военная ситуация уже не позволяла англичанам выдвигать такие требования. Легат счел их неразумными. Ему даже казалось, что Карл VII достаточно делает для мира, предлагая в фьеф треть своего королевства, причем лучшую треть. Злой на Бофора и его людей, легат заявил, что теперь лучше не мечтать о всеобщем мире, но по-прежнему можно заключать частный мир. Таким образом верней можно достичь мира для Христианства.

Никто не поверил в случайное совпадение, когда 25 августа стало известно, что Ла Гир и Сентрай во главе королевской армии только что перешли Сомму и идут на Аррас. Филипп Добрый отправил им навстречу баронов из своего окружения. Бурбон срочно передал им, что они должны отойти назад. Ла Гир и Сентрай повиновались. Внешне все выглядело так, будто король Франции пресек несвоевременную инициативу; все поняли, что это было напоминанием – если когда-то стоял вопрос, перейдут ли англичане Луару, то теперь дорога стала вести в другую сторону.

Бедфорд находился в Руане, прикованный к постели болезнью. Старый кардинал Бофор плохо отдавал себе отчет, чем рискует, блокируя переговоры в момент, когда французы и бургундцы открыто обсуждают нечто, что может превратиться в сделку.

У Филиппа Доброго был великолепный двор, при котором находились его зять герцог Гельдернский и его племянник герцог Клевский, а также несколько десятков сеньоров из Бургундии, Фландрии, Эно и Артуа. 1 сентября он устроил пир в честь кардинала Англии. Под конец он отвел своего гостя в сторону – затем, чтобы оглоушить его выводом из долгих размышлений: из-за своего упрямства англичане сами виновны в разрыве союза, без которого рухнет всё политическое здание, воздвигнутое в Труа в 1420 г. Бофор разъярился. Он и архиепископ Йоркский жестикулировали в течение часа. Кардинал весь взмок. Его тщетно пытались успокоить, предлагая вино с пряностями.

Крики ничего не изменили. Герцог Бургундский не отказался от давно выношенного решения. Ночью в сопровождении только канцлера Бургундии Никола Ролена и двух скромных рыцарей он инкогнито направился к кардиналу-легату. У этой секретности была лишь одна причина: англичане в этой беседе были бы лишними.

6 сентября полномочные английские представители покинули Аррас. Официально они повезли Генриху VI предложения французов. На самом деле их отъезд означал разрыв, и ничто этого не скрывало. Кардиналы Альбергати и Лузиньян составили протокол.

Весть о провале ускорила конец того, чья энергия и ясность ума так долго поддерживали жизнь двойной монархии. 14 сентября Бедфорд умер в своем Руанском замке, где некогда решили судьбу Жанны д'Арк.

Тем временем по ночам герцогу Бургундскому наносил визиты Ришмон, чему способствовало его взаимопонимание с канцлером Роленом. 8 сентября весь конгресс собрался на мессу, которую служили за мир. Через день совет герцога почти единогласно высказался за сепаратный мир с королем Франции. Епископ Оксерский отметил, что произошло чудо: это была годовщина убийства Иоанна Бесстрашного. 11 сентября конгресс вернулся к работе, без англичан: оставалось только оформить договор. В принципе соглашение было достигнуто.

21 сентября 1435 г. в аррасской церкви Сен-Вааст после мессы, отслуженной легатом, проповеди епископа Оксерского и публичного прочтения договора на хоры вышел юрист Жан Тюдер, старик, который служил еще в парламенте Карла VI и которого в качестве докладчика прошений на службе Карла VII можно было видеть на всех переговорах с Бургундией. Уже лет двенадцать Жан Тюдер добивался мира. Он преклонил колени у ног Филиппа Доброго. Слова публичного покаяния, которые он зачитал, были зафиксированы в договоре.

Монсеньор герцог Иоанн Бургундский был незаконно и низко умерщвлен теми, кто совершил преступление под влиянием дурного совета. Эта смерть всегда вызывала скорбь у Короля, и ныне он сожалеет о ней всем сердцем. Он бы воспрепятствовал ей, если бы пребывал в теперешнем возрасте и имел теперешнее разумение, но он был очень юн и имел на то время малые знания, не будучи достаточно прозорливым, чтобы сие предвидеть.

Герцог Бургундский ответил, что он прощает, поднял уполномоченного короля Франции на ноги и обнял его. Потом он поклялся соблюдать мир. Французы согласились на все его требования. Это были почти те же уступки, какие политическое окружение королевы Иоланды предлагало сделать еще во время первых аррасских встреч, в августе 1429 г., сразу после победы под Орлеаном и миропомазания в Реймсе. Многие, кто оценил по достоинству услугу, оказанную Жанной д'Арк по разрешению сложной ситуации в мае и июне 1429 г., не могли удержаться от мысли, что ее упорство после первых побед, не принеся ни малейшей выгоды, отсрочило мир на пять лет. Король уступал, словно бургундцы его победили.

Аррасский договор включал три группы статей: одни были посвящены чисто моральному удовлетворению, другие – территориальной компенсации, третьи имели большое политическое значение.

Погребальные мессы, основание в Монтеро картезианского монастыря, мемориальный памятник на мосту, где была устроена ловушка, – вот что освобождало герцога Филиппа от угрызений совести в связи с его клятвой отомстить. Сверх того, Карл VII обязывался покарать зачинщиков убийства в Монтеро. Все прочие «обиды» предавались забвению. Оба кардинала официально объявили Филиппа Доброго свободным от клятвы, которая составляла единственное юридическое основание англо-бургундского союза.

Никто тогда не публично не обратил внимание, что вследствие борьбы клик были совершены и другие преступления, помимо убийства герцога Бургундского Иоанна Бесстрашного, и первым из них было убийство герцога Людовика Орлеанского, совершенное однажды вечером 1407 г. по приказу его двоюродного брата – Бургундца. В этом злодействе никто не каялся и не давал за него удовлетворения. Вернувшись во Францию, Карл Орлеанский испытает некоторую горечь, обнаружив, что государственные интересы покрыли пеленой забвения смерть его отца.