Текст книги "Столетняя война"

Автор книги: Жан Фавье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 50 страниц)

Рауль де Бриенн изображал принца: в Нормандии он был графом д'Э, но также графом де Гином, шателеном Арраса и Ланса, имел владения как в Пуату, так и в Ниверне, как в Англии, так и в Ирландии. Он не лишал себя права вести независимую внешнюю политику. В 1335 г. он командовал французской армией, собранной для отправки в Шотландию, но в качестве «генерал-капитана», нанятого по контракту, а не назначенного королем. Его нормандская политика была прежде всего одной из клеточек куда более обширной игры.

В политическом отношении Англия была отделена от Нормандии скоро полтора века, с тех пор как в 1204 г. Филипп Август отвоевал последнюю у Иоанна Безземельного. Но мир Вильгельма Завоевателя и Ричарда Львиное Сердце был живучим. Многие крупные и средние нормандские землевладельцы имели вотчины по обе стороны Ла-Манша, и в Нормандии почти не было аббатства без какого-нибудь приората в Англии. Всем придется взвесить, чего им будет стоить поддержка того или иного лагеря. История сделала их англо-нормандцами; какую бы сторону они ни выбрали, они были обречены на конфискацию.

Восстание и бегство Жоффруа д'Аркура в 1343 г. показало всю серьезность болезни. Филипп VI чувствовал себя окруженным изменниками. Ему пришлось велеть арестовать нескольких нормандских рыцарей – сообщников Аркура. Он должен был обезглавить товарища своей юности Оливье де Клиссона, одного из немногих баронов, имевших владения как в Нормандии, так и в Бретани. Он казнил организаторов дерзкого заговора против Карла Блуаского, а затем нескольких союзников Аркура, случайно найденных во время взятия Кемпера. Для правосудия Филиппа VI 1343 г. и весна 1344 г. были отмечены головами, слетающими с плеч за заговоры против власти суверена.

Первые Генеральные штаты

Однако в том же 1343 г. король посчитал необходимым в первый раз созвать представителей королевства, то есть архиепископов и епископов, аббатов монастырей и отдельных докторов университетов, основных баронов и уполномоченных, избранных с этой целью добрыми городами.

Казна была пуста. Турский ливр падал. В 1336 г. он еще составлял 82 грамма чистого серебра, а в конце 1342 г. стоил всего 16,6 грамма серебра. Налог еще бывал только чрезвычайным, податные не забывали об этом и очень косо смотрели на то, что право короля брать у них деньги, предусмотренное для особых случаев, никак не прекращает действовать. Представление о постоянных государственных расходах, не связанных с образом жизни суверена и его личной службой, укладывалось в головах очень медленно.

Подданные короля видели, что цены растут, кроме цен на зерно, которые могли бы восстановить покупательную способность крестьян и сеньоров-землевладельцев, живущих за счет натурального оброка, десятины или полевой подати. Городские бюргеры замечали, что в результате инфляции стремительно обесцениваются их ренты, арендная плата и задолженности им. Короче говоря, все были недовольны.

В марте 1343 г. король предпринял две операции, финансовая прибыль от которых далеко не компенсировала их пагубных политических последствий. Он решил собрать, несмотря на перемирия, налог в четыре денье с ливра – 4 из 240 денье, составлявших один ливр, то есть 1,7 %, – обложив им продажи и сославшись в оправдание лишь на потребности обороны королевства. Он реорганизовал габель, то есть королевский контроль над торговлей солью, контроль, который обосновывал, но плохо оправдывал обложение налогом этого продукта первой необходимости. Введенная Людовиком X в году, когда шли спекуляции солью, габель поначалу выглядела приемом регулирования рынка, выгодным для потребителей. За тридцать лет все наконец поняли, что это еще один налог.

Оставалось покончить с инфляционным кризисом, в отношении которого никто не сознавал, что это элемент векового развития экономики. Все считали, что монета обесценивается, потому что финансами плохо управляют. Кричали о спекуляциях, даже об измене. Находить козлов отпущения было, конечно, легче, чем лечить болезнь.

На Генеральных штатах, созванных в Париже в августе, Франция еще была представлена целиком – как Франция языка «ок», так и Франция, где для выражения согласия говорили «ойль», «да». Скоро Лангедойль и Лангедок будут собираться по отдельности.

Король сделал им предложение, какое уже делал в свое время его дядя Филипп Красивый: он будет чеканить гроши и серебряные денье, аналогичные монетам Людовика Святого, той «доброй монете» Людовика Святого, на которую ссылались уже почти сорок лет, а Штаты разрешат ему по-прежнему взимать налог с продаж. Таким образом, внушалась идея альтернативы налог-монета, уже представленная во всех провинциальных хартиях 1315 г.: подданные короля за участие в расходах монархии покупают право на твердую монету.

Если бы порча монеты была лишь следствием королевского произвола с единственной целью получить прибыль для казны, такая сделка была бы обоснованной. Но с тех пор как инфляция была связана с нехваткой платежных средств и прежде всего с нехваткой серебра, предложения такого рода стали мошенничеством. Король очень хорошо знал, что сохранить твердую монету не удастся, даже если бы удалось ее восстановить, поскольку баланс рынка ценных металлов был уже не тем, что во времена Людовика Святого. Зато он получал налог.

Из соображений выгоды депутаты Штатов были заинтересованы в твердой монете. Знать, прелаты, бюргеры – все они были кредиторами, собственниками, вкладчиками. Дефляция означала повышение ценности их вкладов. Налог же отягощал всех. Те, кто умел переложить его бремя на других, относились к нему не так враждебно, как к девальвации монеты. Когда пьешь вино из своего виноградника и получаешь учетные проценты, лучше налог на вино, покупаемое в кувшине в таверне, чем слабая монета.

Ведь депутаты были лицами привилегированными. Привилегии имели знать и духовенство, налоги с которых собирали по особому режиму. Привилегии имели бюргеры, которые считались представителями оставшейся части нации и всегда стремились отстоять экономические льготы, предоставленные их городу или ремеслу. Для парижан было особо важно сохранить монополию на торговое судоходство на Средней Сене между Йонной и Уазой и на самих этих реках. Они следили за сохранением своей юрисдикции, распространявшейся на всю экономическую жизнь столицы и области. Они не забывали о своей способности приобретать дворянские фьефы.

Но именно привилегированные лица завидовали друг другу. Привилегия была правом на юридический партикуляризм и правом урезать привилегию другого. Об этом хорошо сказали парижане:

Ваши люди из вашего города Парижа заключили денежный договор с Вами по причине арьербана, и в оном договоре было сказано и оговорено, что вклад должны вносить люди всякого разряда.

И тем не менее декан и капитул Парижа стараются избавить от сего некоторых жителей города Парижа, уверяя, что это их «гости» (арендаторы), ибо один должен денье, а другой полушку чинша либо иные суммы за их дома, хоть и не имеют другой юрисдикции или сеньориальных прав…

У оных декана и капитула имеется несколько приставов, каковые постоянно служат в парижской церкви, и каждый носит жезл на свою службу, каковые, по их словам, освобождены от налогов. И, ссылаясь на оных приставов, они обращаются к парижским бюргерам, самым богатым, и продают им должности приставов, дабы за это тем дали льготу, обходя и подрывая Ваше право, во вред и в ущерб добрым людям вашего города.

Поскольку король еще не был вынужден торговать привилегиями, парижанам все-таки пришлось поступить, как всем остальным, – они согласились платить налог, взамен на который король 26 октября 1343 г. восстановил твердую монету: он установил курс гроша чистого серебра в 15 турских денье, тогда как прошлым летом грош стоил 60 денье. Естественно, должники всякого рода, особенно арендаторы, не преминули расшуметься. Они были должны десять или сто денье. Они по-прежнему должны десять или сто. Но в денье серебра стало больше, и легко понять, что получишь их меньше…

Генеральные штаты 1343 г. по-настоящему не потребовали реформ в том смысле, как понимали это слово сорок лет назад или будут понимать в 1346 г., когда это слово станет лейтмотивом Штатов. Об ограничении монархического произвола речи еще не было. Единственной уздой для королевского абсолютизма был Совет, а двери в него открывал король.

Что касается совершенствования механизмов управления, Филипп VI не ждал, чтобы от него этого потребовали. Уже в апреле 1343 г. он опубликовал ордонанс, которым восстановил несколько институтов, подрываемых хорошо известными пороками: совмещением должностей, некомпетентностью, неясностью задач. Одной из язв этой системы были подложные акты, в силу которых король давал или предоставлял, часто не зная этого, владения или милости, о величине или масштабах которых ни он, ни его люди никогда не узнают. В этом плане король не питал иллюзий: он хорошо знал, что те, кто ему служит, извлекают из этого выгоду. Но не мог же он обойтись без слуг…

Чиновники – мы бы сказали, должностные лица – как таковые не были представлены в Генеральных штатах, и удачным политическим ходом было пожертвовать немногими из них на алтарь налоговых требований. Бароны, прелаты и купцы на этот раз были едины: все беды королевства от этих государственных нахлебников – «крючков» из королевских судов, богачей из финансовой администрации, короче говоря, королевских слуг.

Штаты ничего не потребовали, но они ощутили, до какой степени королевская политика зависит от их доброй воли. Им решать, будут ли у короля средства для управления или нет. С того момента волнение практически не прекращалось. Под одними и теми же словами – реформа, привилегии, льготы – каждый понимал свое. Но в воздухе витала мысль: чтобы оплатить свою войну и подавить мятежи, вспыхивавшие со всех сторон, король способен торговаться о самих основах политической жизни.

В такой атмосфере претензий в феврале 1346 г. открылись новые Генеральные штаты, собранные на сей раз раздельно: в Париже – Лангедойль, в Тулузе – Лангедок. Король готовил кампании в Аквитании и Бретани – никто не мог предвидеть кампанию в Креси – и не имел необходимых ресурсов. К тому же он желал реорганизовать налоговую систему; «подымная подать», то есть прямой налог по столько-то с «очага», должна была заменить косвенный налог, который тяготил экономику и парализовал ее в некоторые моменты, соляную габель, а также четыре денье с ливра.

Между тем Штаты очень быстро проявили интерес к растущему недовольству населения королевскими служащими, сержантами, прево, всевозможными уполномоченными, число которых при каждой возможности росло за счет страны. Король сделал некоторые уступки – в феврале в Париже, в мае в Тулузе, – чтобы «протолкнуть» налог. Однако ропот почти не стихал, а поражение при Креси добавило новую претензию: на сей раз искали виновных.

Для начала Филипп VI избавился от балласта – пожертвовал некоторыми из людей, причастных к власти. Жан Пуальвилен, крупный парижский бюргер, смотритель Монетного двора, королевский казначей, смотритель вод и лесов, стал одним из тех непопулярных советников, которые из-за Креси попали в тюрьму и должны будут выплатить значительный штраф, чтобы сохранить свое имущество. К таким относились также Пьер и Мартен дез Эссары; за освобождение Пьера дез Эссара выплатят пятьдесят тысяч турских ливров.

Пьер дез Эссар был в полном смысле слова выскочкой, заработавшим состояние на службе у короля. Его отец был мэром Руана, потом приехал в Париж во времена Филиппа Красивого и почти двадцать лет руководил Счетной палатой. Он сам, породнившись благодаря браку с одной из богатых семей парижских менял, сделал карьеру в финансовых конторах. Он побывал сборщиком королевы, казначеем короля, наконец, советником Счетной палаты. Правду сказать, он был поверенным Филиппа VI, как и обоих последних Капетингов. Он давал займы принцам. Он управлял финансами короля.

Филипп VI почти без колебаний обходился с такими людьми, как Пьер дез Эссар. Он арестовал их дюжину. Он отпустит их через несколько месяцев без суда, но за деньги. В чем их обвиняли? Лишь в том, что они были богаты.

Тем временем аббату Сен-Дени, аббату Мармутье и аббату Корби, трем духовным лицам, имевшим прочную репутацию честных людей, было поручено оздоровить управление финансами, восстановить некоторый порядок в денежном обороте и вновь подчинить Счетную палату. Получив новые титулы «генеральных депутатов по королевским делам в Париже», они фактически должны были реформировать высшую администрацию. Главными результатами этого наведения порядка будут установление контроля за выделением денег – это продлится лишь недолго – и окончательное разделение функций финансового контроля, которыми наделили Счетную палату, и управления финансами, которое осуществлял Большой совет. Впредь будет невозможно принадлежать одновременно к двум этим органам. Станет понятней, кто чем занят.

Эта попытка коренной реформы ничуть не помешала Штатам устроить королю разнос, когда в ноябре 1347 г. он снова собрал их, чтобы получить средства для ответного удара.

Из-за дурного совета Вы все потеряли и ничего не выиграли!

Принцы

Какой-то момент казалось, что Филипп VI, несмотря на разгром, вновь овладел ситуацией. В дипломатическом плане дни после Креси были отмечены даже некоторыми переменами в пользу французского короля. Герцог Брабантский Иоанн III, которого давно беспокоили периодические волнения в крупных фламандских городах и который едва ли хотел, чтобы эта зараза перекинулась на Брюссель, Мехелен или Антверпен, в сентябре 1345 г. пошел на контакт. Филипп VI ждал только знака. Как и Людовик Неверский, которого союз внутри Нидерландов избавил бы в случае новых акций коммун от слишком тесной зависимости от французского короля. Переговоры, отложенные из-за поражения, возобновились в мае 1347 г.; активное участие в них принял новый граф Фландрский Людовик Мальский вместо своего отца, погибшего при Креси. И в июне Сен-Кантенские соглашения скрепили новую систему союзов: Людовик Мальский женится на дочери Иоанна III, а Генрих Брабантский – старший сын герцога – на Жанне Французской, дочери будущего Иоанна Доброго. Их дети будут воспитываться при французском дворе.

В то же время непостоянный Людовик Баварский попал под удар папских приговоров. Его уже отлучили от церкви; в апреле 1346 г. Климент VI его низложил. И на сей раз выбор князей пал на одного из наиболее надежных союзников Филиппа VI – Карла Люксембургского, избранного в июле. Он был сыном того самого Иоанна Слепого, короля Чехии, который прибыл в Креси, чтобы погибнуть рядом со своим другом, королем Франции. Его сестра, Бона Люксембургская, вышла за наследника престола, герцога Иоанна Нормандского.

Новый римский король – так называли императора до коронации папой – был целиком заинтересован в том, чтобы разыграть французскую карту, которая стала франко-брабантской. Ведь Людовик Баварский не умер, и Карл IV Люксембургский не мог себе позволить остаться в одиночестве в трудной политической игре. Впрочем, в личности Иоанна III Брабантского было много привлекательного: герцог был мудрецом, которого уважала вся Европа. Он был и последним из Каролингов; по крайней мере, так говорили. Наконец, император Карл IV ничего не приобретал, если бы Эдуард III стал властителем Франции и Нидерландов. Он решительно вступил в союз с Францией. Пока Филипп VI договаривался с Брабантом, герцог Нормандский вел переговоры с избранным императором, которые завершились соглашением от 7 мая 1347 г.

Король Франции мог быть доволен переменами на своей восточной границе. Зато у него были все основания беспокоиться о других землях. В Гиени граф Дерби снова двинулся на север. Он уже занял Лузиньян, Сен-Максан, в общем, все Пуату. Если так будет продолжаться, скоро будет восстановлена большая Аквитания XII в., Аквитания герцогини Алиеноры. Все явно чувствовали, что краткое перемирие, заключенное благодаря папским легатам Аннибале Чеккано и Этьену Оберу – будущему Иннокентию VI – 28 октября 1347 г., через три месяца после падения Кале, очень непрочно; никто не мог знать, что Черная чума продлит это перемирие…

Но отнюдь не настоящее разрешение франко-английского конфликта. Ставки начали пугаться. В Бретани дело забуксовало: Карла Блуаского в июне 1347 г. взяли в плен, но Жанна де Пантьевр не хотела уступать. Никаких оснований для того, чтобы все это кончилось, не было. Тем временем Нормандия роптала, Артуа протестовало, дом Эврё выдвигал притязания. Наследник престола уже наделал достаточно глупостей, чтобы все запугать.

Филипп Валуа, ставший королем в результате импровизации, сделал все, чтобы второй король из его рода научился своему ремеслу. Герцог Иоанн заседал в Совете. Он командовал бретонской армией, затем гиенской. Он представлял короля в Авиньоне на коронации Климента VI. Он провел множество переговоров, как об объединении Дофине с вотчиной Валуа, так и о союзе с императором. Он учился войне, дипломатии, управлению, и Филипп VI во всем этом дал ему лучшего из наставников – герцога Эда Бургундского, брата королевы.

Однако король не сделал из старшего сына столь важную особу, как казалось на первый взгляд. Герцог Нормандии, граф Анжу, Мена и Пуатье, «сеньор завоеванных земель Лангедока и Сентонжа», будущий Иоанн Добрый на самом деле был всего лишь представителем отца в этих больших фьефах. Ими по-прежнему управляли королевские чиновники, делая это от имени короля. Что касается сеньорий – разбросанных по всему королевству, – которые Филипп VI на самом деле дал своему наследнику, чтобы тот жил на доходы с них, они годились для того, чтобы сделать его богатым сеньором, но не могущественным принцем. Если Филипп VI и был авантюристом на дорогах войны, он был осторожен на политической стезе.

После поражения Иоанн Нормандский получил свою долю непопулярности. Не он ли напрасно задержал королевскую армию на долгие недели под Эгийоном? В Королевском совете считали, что наследник престола окружен очень дурными людьми. Дело дошло до того, что его упрекали за советников, которых ему дал отец, и прежде всего за герцога Бургундского, чья звезда в политике клонилась к горизонту. Его, конечно, упрекали и за тех, кого он выбрал сам.

Кризис достиг пика в мае 1347 г., когда старший сын короля Франции счел необходимым просить у шурина, римского короля, династическую гарантию. Карл IV Люксембургский обязывался помочь Иоанну, если в соответствующий момент кто-то попытается помешать тому наследовать отцу.

Одно из двух: либо тогдашние опасения будущего Иоанна Доброго были основательными, и это изобличает очень непрочную политическую ситуацию, или они были напрасны, и подобный договор мог вызвать самую яростную реакцию. Как бы то ни было, наследник престола менее чем когда-либо был уверен в династическом будущем рода Валуа. Спокойная уверенность официальных хронистов не должна вводить в заблуждение: не все поддержали выбор, сделанный в 1328 г.

В то время как престол рода Валуа дал трещины, дом Эврё попытался вернуться к соглашениям о наследстве, которые нанесли ему ущерб. Вспомним, что Жанна Наваррская, дочь Людовика X и Маргариты Бургундской, получила в наследство королевство Наварру, в то время как ее дяди договорились придержать Шампань, одновременно и слишком процветающую, и слишком близкую к Парижу, чтобы оставлять ее принцессе, которая когда-нибудь обязательно передаст свою вотчину роду мужа. Жанна и этот муж, точнее Филипп д'Эврё, племянник Филиппа Красивого, должны были довольствоваться графством Ангулем, доход от которого был несоизмерим с доходом от Шампани, и графством Мортен, которое, возможно, приносило денежный доход, но политического веса не имело. Как и через несколько лет в отношении герцога Нормандского, власти постарались, чтобы ни у одного вассала Эврё во Франции не могло быть слишком обширного княжества. Очевидно, что после этой сделки Эврё затаили злобу.

Восшествие на престол короля из рода Валуа позволило подправить финансовую ситуацию. Теперь Эврё были богаты. Но это ничуть не мешало Жанне при любой возможности напоминать, что с ней поступили несправедливо. Кроме того, хотя она никогда не говорила об этом публично, можно полагать, что она была не слишком убеждена в исключительном праве мужчин наследовать престол, которое придумали, чтобы обделить ее. Тем ожесточенней королева Наварры настаивала, что она может притязать на гораздо большее, чем притязает сейчас. Она приобрела часть Котантена. В конечном счете она обменяла графство Ангулем на несколько крепостей и земель в Вексене, у ворот столицы, – Понтуаз, Бомон-на-Уазе, Аньер-на-Уазе. Владея землями от Котантена до Понтуаза, включая Мортен и, естественно, графство Эврё, ближайшие кузены короля вот-вот могли получить контроль над Нормандией.

Это начало вызывать тревогу. Что стало хорошо заметно, когда король воспрепятствовал браку Жанны де Пантьевр – как мы знаем, возможной наследницы Бретани, – с Карлом д'Эврё, сыном Филиппа и Жанны. Ведь однажды этому принцу предстояло стать обладателем всего нормандского наследства дома Эврё и впридачу королем Наварры, а если бы он еще и владел герцогством Бретанью, он бы сделался серьезнейшей угрозой для французской монархии. В конечном счете Жанна де Пантьевр вышла за Карла Блуаского – тот по крайней мере будет обязан королю всем, чем станет.

Шел 1337 год. Карл д'Эврё родился в 1332 г. С женитьбой он еще долго мог не спешить. Но он никогда не забудет, что его обделили до рождения и что его – с полным основанием – остерегались, прежде чем он научился ездить верхом. Этот принц крови действительно поставит под угрозу корону Валуа. Это его один испанский хронист в XVI в. наградит прозвищем Карл Злой, которое усвоят французские историки.

В ближайшее время Наварра предпочитала действовать в одиночку. Это стало особо ясным в период после Креси. Овдовев с 1343 г., энергичная королева Жанна правила своим пиренейским королевством, учитывая лишь собственные интересы. Не слишком желая, чтобы англичане, нанеся поражение Валуа, повернули оружие против нее, в марте 1348 г. она заключила соглашение, по которому за Эдуардом III признавалось право свободного прохода через все земли королевы-графини, отчетливо обязавшейся запретить доступ в свои крепости войскам Филиппа VI. Составленное для Наварры, это соглашение, очевидно, не относилось к нормандским крепостям дома Эврё; их Жанна держала как фьеф от короля Франции. Однако все уже поняли, что, выбирая между англичанами и французами, королева Жанна предпочла осторожность.

Через полгода Жанна – как ни в чем не бывало – спросила у Филиппа VI, не смущает ли его, что договор между Арагоном и Наваррой заключен против всех, без оговорки «кроме как против короля Франции». Тот окончательно утратил союз с Наваррой.

Артуа в руках короля

Пока принцы волновались и ждали удобных возможностей, мелкие феодалы и дельцы то здесь, то там поднимали ропот. Особенно в Артуа, где любой твердил, что графство платит королю налог на войну, но не получает от этого больших выгод с точки зрения обороны. Жители Артуа видели, как английский король с армией прошел от Креси к Кале. Они пострадали от непрестанных налетов армии, которая, чтобы развеяться от осадной скуки, жгла деревни и наводила страх на маленькие городки. Они не увидели ни короля Франции, своего сюзерена, ни своего сеньора герцога Эда IV Бургундского, женившегося на внучке и наследнице Маго д'Артуа. Тревога этих добрых людей была непритворной, проявляясь в письмах, которыми обменивались эшевены разных городов, чтобы получать сведения и поддерживать друг друга. Не сам ли бальи Арраса послал в Гент и Брюгге шпиона, пытаясь узнать, что замышляют принцы?

В том, чего требовали жители Артуа, не было ничего революционного. Они просто-напросто хотели, чтобы графство вошло в королевский домен. Стараясь щадить герцога Бургундского, Филипп VI колебался, отвергая идею присоединения в чистом виде: тогда надо было бы возместить герцогу ущерб. В конечном счете он избежал открытого кризиса, прибегнув к хитроумной процедуре: 2 декабря 1346 г. он взял Артуа «под свою руку». Иначе говоря, он не обирал герцога и не посягал ни на его права, ни на его владения, но взял на себя управление Артуа. Впрочем, все это объявлялось временным решением – «до тех пор, пока мы не устроим иначе».

Таким образом, это подобие захвата, сделанного с согласия герцога Бургундского и его жены, которые сознавали, в какой тупик их вовлекло небрежение предыдущих месяцев, было вынужденной мерой. С точки зрения права и морали сеньор, оставивший без защиты вассалов, не выполнял своих обязанностей. Но акт от 2 декабря 1346 г создал прецедент, о котором вскоре вспомнят Генеральные штаты: король заверил жителей Артуа, что деньги, взимаемые в Артуа, будут направляться на оборону этой области.

Мы желаем, дабы расходы и жалованье оплачивались так, как сие делалось до настоящего ордонанса, а излишек средств от рент, доходов, прибылей и жалований оного графства тратился, использовался и обращался на гарнизоны и охрану крепостей, каковые оный наш брат (герцог) имеет в оном графстве.

Прошло три недели. Герцог опомнился. В Мобюиссоне он пристал к королю. Королевская конфискация с Артуа была снята. Впрочем, страсти успели улечься. Но в следующем году, в преддверии нового и сложного наследования Артуа, Филипп VI вспомнит об этой идее.

Иоанн Добрый

Активно занимаясь этой дипломатией, Филипп Валуа выглядел не совсем уверенно. Выправил курс в следующем году после разгрома при Креси наследник королевства, вдруг выступивший заодно с деловым бюргерством, которым сам только что помыкал. Люди герцога Иоанна и жертвы чистки 1346 г. вновь появились в Совете, вошли в Счетную палату, заняли высокие посты в администрации. Иоанн завершил переговоры о дофинстве Вьеннском, которое дофин Юмбер II в 1349 г. уступил старшему сыну герцога Нормандского, внуку короля, который некогда станет Карлом V. Когда умерла вдова Эда IV, он даже взял на себя управление Бургундией.

Возможно, это была единственная реальная, и скромная, победа королевской власти в те годы, когда Филипп VI постарел – тогда в пятьдесят лет человек считался старым, а королю уже при Креси было пятьдесят три, – но когда взять власть в свои руки особо старался герцог Нормандский, ставший наконец хозяином своего герцогства и «сильным человеком» в королевстве. Когда 22 августа 1350 г. первый из Валуа умер, произошло то, на что не позволяли надеяться тридцать лет неопределенности и претензий к передаче короны: то, что Иоанн II стал королем Франции, было воспринято как нечто само собой разумеющееся.

Чистой воды курьезом считается идея, которая родилась в голове святой визионерки Бригитты Шведской, а та предложила ее Клименту VI, – об усыновлении Филиппом VI Эдуарда III. По мнению святой, это решение положило бы конец всем бедам христианского мира. В действительности, и это знали все, оно лишь умножило бы их число.

Впервые с 1328 г. королем Франции снова стал сын короля. Известно, что Эдуард III в свое время резко напомнил своему кузену Валуа, что он-то – не сын простого графа.

Иоанну II исполнился тридцать один год. Это был сложившийся, опытный человек. До сих пор он представил мало доказательств политических и военных талантов. Обладая не более чем средним интеллектом, он все-таки был образованным и даже просвещенным. Зато в нем отмечали негибкость ума и авторитаризм. Этот человек много читал, умел вести дискуссию, умел услышать аргументы другого и подумать, прежде чем сделать вывод, но был также способен к резким реакциям и к решениям, принимаемым сгоряча. Мало склонный к насилию, под влиянием гнева он становился несговорчивым. То нерешительный, то импульсивный, Иоанн II был прежде всего непостоянен.

Его назовут «добрым», потому что он жил на широкую ногу. Приобретя где-нибудь деньги, он тратил их не считая и щедро угощал друзей. Но разве его «положение» короля не предполагало этого?

Он не был фанатиком размахивания мечом и безутешным адептом некоего анахроничного рыцарства, каким его с удовольствием будут изображать, высмеивая орден Звезды и клеймя тактическую анархию в битве при Пуатье. Но этот кабинетный человек со слабым здоровьем, депрессивный и всегда испытывавший тревогу, периодически испытывал противоречивые влияния и иногда выражал нежелание быть марионеткой какой бы то ни было клики. Это был государственный деятель, но деятель неуклюжий. Королю Иоанну было трудно балансировать между знатью, с которой его связывало все воспитание и от которой отделяли все политические интересы, и советниками, в той же мере карьеристами, сколь и разумными людьми, нередко выходцами из парижского делового бюргерства, которое знать неустанно обличала.

Царствование началось со взрыва, который объяснялся атмосферой ожидания измены, в какой жил двор Филиппа VI, но драматический характер которого в достаточной мере демонстрирует импульсивность нового короля.

Вспомним о коннетабле Рауле де Бриенне, столь досадно попавшем в плен в 1346 г. под Каном во время беспорядочного бегства, очень мало походившего на оборону. Бриенн уже четыре года находился в Англии, и за это время его сторонники успели собрать деньги на выкуп. Он вернулся ко Дню всех святых 1350 г., и новый король, возвращавшийся с миропомазания, как будто встретил его с радостью. Поражение – не позор, и Бриенн, безуспешно, но с честью, выполнил свой долг. Он вновь занял свое место при дворе, причем одно из первых.

Тем больше было удивление, когда через несколько дней парижский прево Александр де Кревкёр арестовал Рауля де Бриенна прямо в Нельском дворце, в присутствии короля. Время было позднее. Арестанта заключили под стражу в одном из покоев.

Ни о каком процессе не было и речи. На следующий день Иоанн II во всеуслышанье поклялся, что не заснет, пока жив коннетабль. Ночью вызвали палача. Следующим утром, на мостовой Лувра, Бриенну отрубили голову.

Окружение короля было ошеломлено. Бароны во главе с герцогом Бурбонским присутствовали при казни (многие считали: при убийстве) одного из них и готовились к худшему. В народе, где страха было меньше, каждый выдвигал свою гипотезу в зависимости от мнения о новом короле. Одни уверяли, что коннетабль замыслил сдать англичанам, чтобы оплатить выкуп за себя целиком, свою крепость Гин. Это был сюжет измены, подкрепленный поступком Жоффруа д'Аркура. Говорили также об измене в другом смысле, и льежский хронист Жан ле Бель с удовольствием изложил то, что французы ни за что на свете не стали бы записывать: Бриенн заплатил головой за преступную любовь к французской королеве.