Текст книги "Столетняя война"

Автор книги: Жан Фавье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 50 страниц)

Некоторые сочли, что раздумывать слишком поздно, и двинулись вперед. Другие решили, что наконец можно подраться. Некоторым пришла мысль перестроиться перед атакой, они остановились и даже отошли назад, потеснив тех, кто за ними следовал. Так же как только что в лесу, вторые ряды неправильно истолковали это отступление. Они сочли, что первые уже сражаются, а отступление – признак поражения. И те, кто ничего не видел, но полагал, что без них дело не обойдется, стали как получится пробиваться вперед, пришпоривая коней.

Теперь уже было поздно переносить битву при Креси на следующий день. И Филипп Валуа, имевший численное превосходство, но не превосходство в организаторском таланте, был вынужден дать бой, которого он так искал, в то время как основные силы его армии еще были растянуты по дороге из Абвиля в Креси. Французы устали. Каждый действовал по собственному усмотрению.

Англичане заняли позиции и успели изучить местность. Баталия Черного принца выставила в первый ряд, вдоль изгородей, лучников, поднявших вверх свои большие луки. Тяжелая конница, отряды валлийских копейщиков, легкая кавалерия хобеларов [32]32
  Легковооруженные всадники, ирландцы по происхождению (прим. ред.).


[Закрыть]выстроились за ними, готовые к бою. Баталии графов Нортгемптона и Арундела располагались дальше, намереваясь вступить в бой после первой атаки. Король держался в стороне. Лично сражаться было не его делом.

В качестве ответа на английские стрелы Филипп VI рассчитывал на арбалетные «болты», те страшные стрелы с металлическим оперением, пределы тактических возможностей которых выявились в сражении при Слёйсе. Увидев английских лучников, готовых к стрельбе, он приказал выдвинуть в первый ряд генуэзских арбалетчиков, нанятых за золото.

Но было одно «но»: генуэзцы устали. Они прошли шесть лье по жаре. Они с утра несли на себе арбалеты. На этот день с них было довольно, и они заявили об этом без обиняков. Граф Алансонский, брат короля, мог сколько угодно утверждать, что им заплатили ни за что:

Зачем было тащить с собой этот сброд, который отказывается сражаться в самый нужный момент!

Большая стая воронов, пролетевшая перед армией, не подняла духа: предзнаменование было дурным. Многие французы теперь испугались.

Пока Филипп VI и его армия теряли время, не переходя в атаку, разразилась гроза, уже довольно давно собиравшаяся в тот душный августовский вечер. Французы и англичане промокли. Во всяком случае, воздух посвежел. Но король Франции не понял, что это время суток выгодней противнику и что стоило бы отложить дело на завтра. Повернувшись к заходящему солнцу, слепившему его людей, он наконец приказал атаковать.

Воздух просветлел, и солнце засияло ярко и ясно. Теперь французам оно светило прямо в глаза, а англичанам – в спину.

Генуэзцы наконец решились. Чтобы устрашить англичан, они стали издавать пугающие крики. Но этого было слишком мало, чтобы встревожить английских лучников, которые сделали шаг вперед, встали коленом на землю и обрушили на генуэзцев такой град стрел, который, как скажут очевидцы, «напоминал снег». Потом загрохотали английские бомбарды.

Эдуард III взял с собой несколько артиллерийских орудий – может быть, три, – которые годились, чтобы пробивать бреши в стенах осажденных городов или крепостей, но не для участия в битвах. Если бы каждого врага убивать выстрелом, победа обошлась бы слишком дорого. Но кампания подходила к концу, а осад англичане избегали. Поэтому использовать артиллерию еще не было возможности. Эдуард III решил сделать опыт.

Несколько ядер, которыми выстрелили не целясь, едва ли могли решить судьбу боя. Тот же эффект дало бы использование старых как сама война пружинных баллист и рычажных катапульт. Снаряды новой артиллерии – фунт чугуна, диаметр четыре-пять дюймов – могли сразить человека и его коня, но не разметать отряд.

Но был грохот, было пламя. И, главное, новизна. Этого хватило, чтобы посеять панику. Первыми жертвами стали генуэзские арбалетчики.

У них не было ни времени, ни возможности выстрелить. Из-за дождя тетивы их арбалетов, которые они даже не подумали прикрыть – возможно, полагая, что из-за грозы бой отложат на завтра, – максимально натянулись. Чтобы вернуть оружию прежнюю эластичность, тетивы надо было высушить. Филиппу VI даже не сообщили об этом. Англичане успели принять меры предосторожности. Они, несомненно, больше привыкли к дождям. Их луки были сухими и готовыми к стрельбе.

Генуэзцы в ярости обнаружили, что не могут натянуть свои арбалеты; этого было достаточно, чтобы они обратились в бегство. Побросав свое тяжелое бесполезное оружие, они повернулись и стали искать выход.

Филипп VI в тот момент решил, что его предали. Рыцарям, которые окружали его и стояли стеной за арбалетчиками, ожидая, пока те начнут бой, он приказал искромсать изменников. Ведь генуэзцы больше ни на что не годятся, только дорогу загораживают…

Иоанн Люксембургский, король Чехии, держался в стороне: он был слепым и велел привести себя на поле битвы, чтобы сражаться, но на самом деле принял участие лишь в последних столкновениях. Ему рассказали об истории с генуэзцами. «Скверное начало», – сказал он. После резни арбалетчиков союзники французского короля составили о последнем самое неприятное представление.

Теперь против английских лучников оставалась лишь французская конница. Кирасы и бацинеты плохо защищали ее от стрел, а от оружия было мало толку, поскольку оно было рассчитано на ближний бой.

Рыцари французского короля

Кого же в действительности напоминали рыцари, готовившиеся к атаке, подобно своим прадедам под Мансурой и отцам при Куртре или при Монс-ан-Певеле? На крестоносца и воина времен Бувина они еще походили общим видом: это были тяжеловооруженные всадники, крепко упиравшиеся в стремена, чтобы внезапно направить всю силу удара вперед, на острие копья. Тяжелым было их оружие и прежде всего копье – длиной добрых три метра, – сделанное из твердого дерева и снабженное железным наконечником, крепко зажатое под мышкой в ожидании сокрушительного удара, который, в зависимости от ловкости участников сшибки, повергал противника наземь либо выбрасывал в воздух атакующего. В турнире, где участники сшибались в каждой атаке, копье применялось широко, и слуги подавали другое, если первое ломалось. В бою, где за атакой следовала рукопашная, копье можно было использовать только раз; лучше было от него побыстрей избавиться и обнажить меч.

Этот меч со своим толстым двухлезвийным клинком, который удерживала цепочка в случае, если рукоять выскользнет из руки, весил не меньше. Он был достаточно длинным для конного боя, когда копье уже сломалось. И достаточно удобным для пешего, если упавший всадник мог подняться. Многие рыцари, и не из последних, будут обязаны спасением, а то и победой взмахам такого клинка. Но для благородного бойца вовсе не считалось недостойным пользоваться оружием, менее окруженным символическим ореолом, чем большой меч. Нужны были железные мускулы, чтобы вращать булавой – тяжелым шаром, утыканным шипами, который соединялся с древком короткой цепью. Что касается секиры, то именно ей в последние минуты битвы при Пуатье будет сражаться король Иоанн.

Всадника, обремененного наступательным арсеналом, не меньше сковывали и доспехи, которые должны были защитить его от преждевременной гибели. Ведь в идеальном случае рыцарь рассчитывал пленить противника и взять за него выкуп, а не убивать, как делает мужичье. Рыцарская мораль сурово судила грубых фламандских ремесленников, которые устроили при Куртре в 1302 г. первое из долгого ряда кровавых побоищ; в следующем году с ними за это поквитались, так же как в 1328 г. при Касселе. Убивали пехотинцев, сержантов и кутилье, лучников и арбалетчиков, всех, кто по сути не отличался от мужика, орудующего дубиной или ножом. Обезоруженного рыцаря или оруженосца не убивали; даже считалось хорошим военным тоном оказать ему почести и обращаться великодушно – благодаря этому его можно было дороже перепродать своим.

Именно в плане этого защитного доспеха, всегда слишком тяжелого и недостаточно надежного, силуэт рыцаря претерпел наибольшие изменения со времен крестовых походов. В бою почти никто больше не носил большого цилиндрического шлема, сжимавшего голову и затруднявшего обзор, даже если он еще и изображался на «конных» печатях. Большая часть конных бойцов приобрела легкие каски, бацинеты. Иногда на висках к бацинету шарнирно крепилось забрало; его поднимали в моменты, когда не было опасности.

Щит теперь был легким, маленьким и треугольным, его чаще всего вешали на шею, высвобождая левую руку, чтобы управлять конем. Большой щит XI в., щит соратников Вильгельма Завоевателя, который еще изображен на ковре из Байё, был рассчитан на защиту от дротиков – легких старомодных копий, которые метали, не рассчитывая вернуть. Эти времена прошли, и тяжелое копье разило как таран, а не как стрела. Щит при этом был совершенно бесполезен: получив в галопе удар копьем весом в двести фунтов в щит или прямо в грудь, сраженный всадник все равно летел наземь. В лучшем случае можно было отвести удар, нанесенный неловко… Что касается стрел, от которых мог бы защитить щит, они летели слишком быстро, и пытаться их парировать было бессмысленно.

Против стрелы или болта, меча или ножа имелся доспех. А какой доспех – это зависело от богатства каждого. Доспех богатого барона вызывал зависть скромного оруженосца, наступательное оружие которого часто было лучше защитного. Простая кольчуга, длинная одежда из гибкой проволоки, которая защищала от рубящего удара клинка, но не от колющего, считалась теперь недостаточной. Ее усиливали жесткими пластинками, способными отклонить удар, если не отразить его. Почти не встречалось «брони», где бы не были таким образом защищены жесткой чешуей грудь, руки и ноги. Эти пластинки из железа, вываренной кожи или из рога искусно сочленялись с кольцами кольчуги или просто пришивались к ним в зависимости от собственной технологии или желания ремесленника или самого воина. Богачи носили наборы таких «пластин» (plates), накладывавшиеся прямо на кольчугу. Менее зажиточные довольствовались тем, что подбивали шерстью, хлопчатобумажной тканью или кожей одежду на местах тела, наиболее чувствительных к удару, даже не приводящему к ранению. Такие доспехи не защищали от прямого удара копьем, но могли спасти от гибели при ударе копытом или перелома конечности при ударе чеканом.

Для коней это были последние бои в средние века. Известно, что эффективно лошадь защитить невозможно, кроме как на турнирах, где обычно никакой кутилье не подрежет ей сухожилия. Вскоре поймут, что кавалерийская атака в старинной манере стала бесполезной мясорубкой в преддверии настоящего боя, выявляющего, кто победит. Несколько «пластин» из железа, из рога или кожи пока защищали грудь и суставы коня; от этого вскоре откажутся, и от боя коней отстранят. Они будут использоваться для командования, наблюдения, разведки. Они будут незаменимым вспомогательным средством при проведении любого маневра. Без коней невоможны ни внезапные нападения, ни обходные движения, ни перекрытие дорог и захват мостов. Но сражаться будут пешими. В турнирном арсенале копье встанет в один ряд с большими нашлемниками и с длинными гербовыми налатниками.

Пока что Креси стал триумфом кутилье, головорезов, лучников, засевших в рощах в засаде, кольев, расставленных как поперек дорог, так и и на поворотах изгородей. Топор и булава взяли верх над копьем и длинным мечом.

Эдуард III не был трусом. Его личное поведение всегда будет безупречным с точки зрения рыцарской этики. Но там у него не было выбора средств. Против него была численность, за него – хитрость. Он обратит себе на пользу заходящее солнце, пересеченные изгородями поля, стрелы, отсрочивающие переход к ближнему бою. Он не мог позволить себе роскошь битвы по всем правилам, хотя был к этому готов. Войны в Шотландии против грубых горцев, незнакомых со всеми тонкостями турнирного искусства, научили Эдуарда III и его людей тактической гибкости и искусству приспосабливаться.

И потом, если Филипп VI не был дураком, то он был фанфароном, а большинство из его окружения в этом плане было еще хуже него.

Их идеалом был тот, кого опишут через полвека в «Ста балладах» четыре высокородных рыцаря, не лишенных литературного таланта. Перед боем надо быть в авангарде, после боя – в арьергарде, а в осажденных городах – на крепостных стенах.

 
Если идет война, постарайтесь
Двигаться в авангарде войска.
Ибо это наиболее опасно.
Там можно честь приобрести
Вернее, чем где-либо.
 

Добрый рыцарь – это тот, кто проводит множество единоборств в гуще схватки; его редко волнует общая стратегия армии. Это еще и тот, кто последним вкладывает меч в ножны. При Пуатье Иоанн Добрый заслужит свое прозвище.

Разгром

Но вернемся под Креси, где в конце дня субботы 26 августа 1346 г. был отдан приказ об атаке. Вооруженные французы имели численное преимущество, но немногим удалось преодолеть заграждение из лучников, чтобы скрестить мечи с английской конницей.

Эдуард III разместил свой наблюдательный пункт на мельничном холме. Оттуда он видел, как происходит чудо: даже не введя в бой всех сил, он стал победителем. Оруженосец принес королю бацинет, готовый протянуть его своему господину, если понадобится идти в бой; Эдуард станет победителем, даже не надев его. Зачем атаковать? Цвет французского рыцарства валился наземь вдоль изгородей.

Воистину верно, что столь великие воины и столь благородные рыцари, при таком их обилии, каковое было у короля Франции, совершили весьма мало великих подвигов, ибо битва началась поздно, и французы, когда прибыли, были утомлены и измучены.

В сумерках лучники стреляли по видимым целям. С течением времени бойцы переставали отличать друзей от врагов. В придорожных ямах скапливались лошади со вспоротыми животами.

Французы устали, «измучены». Но честь требует: лучше дать себя убить, чем уклониться от боя. По меньшей мере надо дорого продать свою шкуру. Иоанн Слепой велит вывести себя в первый ряд. Во тьме, вдвойне непроглядной для него, он наносит без счета ударов мечом. Пришло время бесполезного геройства.

Англичане достаточно хладнокровны, чтобы не рисковать ночью пересекать местность, которую они знают плохо. Сомкнув ряды, они выдерживают приступ. Всем рискуют атакующие французы, которые мчатся вперед вслепую, теряя друг друга из виду.

Некоторые уже начали ставить политический интерес выше рыцарской чести. Никто не знал, где Карл Люксембургский, сын чешского короля Иоанна Слепого: тот, кто станет императором Карлом IV, попросту предпочел отступить. На ухабистых дорогах Пикардии не рискуют короной Священной Римской империи.

В то же время Иоанн де Эно высказал королю Франции столь же реалистичное мнение: больше ничего невозможно выиграть, но можно все потерять. Центр прорван, левого крыла больше нет. Королю Франции остается лишь правое крыло.

Какой-то момент могло показаться, что наконец начнется сражение по правилам. Отряд французской конницы пробился сквозь заграждение. Холодное оружие вступило в свои права. Жизнь будущего Черного принца оказалась под угрозой. Вовремя подоспев, Нортгемптон и Арундел выручили его. Окружение принца достаточно обеспокоилось, чтобы отправить к королю гонца – Томаса Нориджа. Но Эдуард III глазом не моргнул:

– Мессир Томас, мой сын умер, или сражен, или столь тяжело ранен, что не может себе помочь?

– Отнюдь, монсеньор, на то воля Бога. Но он ведет жестокий бой. Весьма желательной была бы ваша помощь.

– Мессир Томас, возвращайтесь же к нему и к тем, кто вас послал, и скажите им от моего имени, чтобы они не обращались ко мне ни с какими прошениями, пока мой сын жив. И скажите им, что я им велю: пусть они позволят ребенку заслужить свои шпоры.

Бой продлился недолго, лучники делали свое дело лучше, чем рыцари. Орифламмоносец французского короля Миль де Нуайе сумел достичь места схватки. Филипп VI при всем желании туда даже не добрался.

В таком бою было бы полным безумием брать пленных. У англичан были на этот счет приказы. Когда до своих баз далеко, а противник превосходит численностью, обузу на себя не берут. Впрочем, англичане представляли собой единую массу. Тащить раненого, громоздкого в своей кирасе, значило стать мишенью для лучников, которые после захода солнца мало разбирали, где свой, а где чужой.

Поняв, что в такой тьме ему уже не удастся отдать какой бы то ни было приказ, Филипп VI решил покинуть сражение, оставляя в беде тех, кто уже не получит от него никакого сигнала. С ним было несколько баронов: Эно, Монморанси, Божё. Они станут жалким эскортом короля, который скакал наугад, в то время как последние его приверженцы гибли, и постучался в ворота замка Лабруа.

Владелец замка уже знал, что под Креси дело обернулось дурно. Он видел беглецов, проходивших мимо замка. Он не спал. Ему было поручено охранять укрепление, а не идти в бой, тем не менее он издалека видел, как разгорается битва. Услышав голос короля, он все понял. Мост опустился, опускная решетка поднялась. Королю и его спутникам этот добрый человек подал кубок вина, предложил свежих лошадей, предоставил надежного проводника. Ведь действительно англичане были чересчур близко, чтобы оставаться в Лабруа.

Темной ночью, в сопровождении самое большее пятидесяти человек, французский король галопом проскакал до Амьена. На заре отряд был перед аббатством Ле-Гар, монастырем цистерцианского ордена. В трех лье от Амьена. Пора было останавливаться. Но Филипп VI все-таки хотел узнать, как завершилось дело при Креси.

В это печальное воскресенье, когда по иронии судьбы граф Амедей Савойский – тот, кого назовут Зеленым графом, – и его тысяча копий наконец присоединились к своему союзнику, королю Франции, последний узнал имена нескольких сот убитых, найденных утром у леса Креси. Это были герцог Рауль Лотарингский и граф Фландрский Людовик Неверский. Это были Жан Оксерский, Луи де Сансерр, Жан д'Аркур, Луи Блуаский и многие другие. Люди графа Люксембургского, короля Чехии, образовали зловещий бруствер вокруг тела Иоанна Слепого. К концу дня наконец пришла весть, которой не смели верить: Карл, граф Алансонский и Першский, родной брат короля, тоже пал в этой катастрофе.

По сравнению с этой гекатомбой англичане лишились только нескольких рыцарей и нескольких десятков лучников.

Филипп VI потерял даже орифламму, верней, ее копию, которую предусмотрительно заказали вышить для данного случая, в то время как оригинал, к большому счастью, остался в Сен-Дени. Принесенная некогда ангелом, орифламма была символом божественной миссии короля. Ее разворачивали в борьбе с неверными, в крайнем случае с клятвопреступниками. Филипп Валуа не решился поднять ее в бою против своего кузена, короля – вассала Святого престола. Он был наказан.

Козла отпущения нашли быстро. И на него возложили бремя ответственности: им стал Годемар дю Фей, бальи, не сумевший задержать англичан на левом берегу Соммы. Побежденный собственным нетерпением, усталостью своих войск, грозой и ночью, Филипп VI предпочел быть жертвой измены. Что Годемар дю Фей изменил – было очевидно. Все объяснилось.

Годемара уже собрались повесить, когда приближенные короля заметили: вся королевская армия накануне проявила себя не лучше, чем бальи Вермандуа. Тот был спасен; он станет сенешалем Бокера.

Тем временем герольдам под Креси хватало работы. Герольды английского короля еще с воскресенья начали распознавать гербы на доспехах убитых и диктовать список жертв. Английских убитых было немного, но их следовало найти среди массы французов, от которых их с первого взгляда было не отличить. В списке английских герольдов вчерашние враги смешались. Что касается герольдов короля Франции, они прибыли в понедельник, но их основная миссия состояла в том, чтобы провести переговоры о перемирии: нужно было похоронить мертвых. Все договорились прекратить военные действия на три дня.

Кале

Потеряв четыре месяца, Иоанн Нормандский только что снял осаду Эгийона. В тот день он стоял в аббатстве Муассак. Короткими переходами он двинулся в Париж; весть о поражении отца застала его, когда он пересекал Лимузен. Из определенной политической злопамятности будущий Иоанн Добрый строго осудил не слишком рыцарственное бегство короля Филиппа.

За герцогом Нормандским поспешили англичане и гасконцы. Дерби и Альбре взяли замок Тайбур, высокие стены которого некогда видели победу Людовика Святого над Генрихом III. Они опустошили Сентонж, вошли без боя в Сен-Жан-д'Анжели, не стали осаждать Ньор, взяли Пуатье и тем удовлетворились.

Эдуард III между тем возобновил путь на север. Победа практически ничего не изменила в его планах. Конечно, он безнаказанно проучил короля Франции. Но от этого до короны лилий было далеко…

Вскоре он уже был под Кале. По пути он разорил окрестности Монтрёя, сжег Этапль, разграбил область Булони. Под Кале перед ним встал выбор: отплыть, не рискуя омрачить победу, или же обеспечить себе плацдарм. Эдуард уже больше мог не опасаться непосредственной угрозы, нависавшей над ним во время всего его набега вплоть до Креси. Он счел, что захватит Кале так же, как занял Кан: быстро и без труда. Впрочем, опасность внезапного нападения врага, которая до сих пор удерживала его от настоящих осад, только что перестала существовать. Если что, можно было снять осаду Кале и отплыть. К тому же терять людей, штурмуя город, не следовало: английская армия была недостаточно велика. Король рассчитывал, что правильная осада заставит город сдаться.

Эдуард разбил лагерь вокруг всей городской стены и для защиты тылов выкопал новый ров. Началось ожидание. Кто поселился в деревянном бараке, кто в шалаше из дрока. Король собирал двор во «дворце» из досок и бревен. В конце октября к нему приехала королева Филиппа де Эно. Устроили праздник.

Так вокруг настоящего города вырос еще один город – с рынками, городскими площадями, скотобойней. Организовали порт, через который поступали пополнения и провиант, когда генуэзским галерам, бороздившим пролив, не удавалось перехватить английские барки.

Время от времени проводили набег по Пикардии – чтобы размяться и разнообразить рацион. В один день сожгли Гин, в другой – Марк. Эпизодически возникали стычки с французскими отрядами. В них одерживались однодневные победы, без последствий, кто бы ни выходил победителем.

Осенью бюргеры Кале думали, что от приступа их защитят стены. Поняв, что Плантагенет делает ставку на время, которое будет работать на него, они приняли свои меры – изгнали несколько сот «лишних ртов». «Бедных людей», – пишут хронисты. Кто это был – простые горожане, которых не защищала бюргерская солидарность? Маргиналы, беженцы или нищие? Трудно сказать. Как бы то ни было, Эдуард III принял этих отверженнных с демонстративным милосердием. Их напоили и накормили, выдали каждому по три серебряных стерлинга и выпроводили. Почитатель доблестного Эдуарда III, льежский хронист Жан Ле Бель, отмечал, что это было «великой учтивостью», иначе говоря, проявлением истинного благородства. Прежде всего англичанин продемонстрировал: смотрите, я удобно себя чувствую в положении осаждающего, – в расчете, что об этом станут говорить. Пусть бюргеры Кале не надеются на его усталость.

Несколько недель они жили надеждой, что король Франции пришлет помощь. Увы, тот совсем растерялся. Его унизили в Пуату, где англичане жгли его города и деревни, убивали бюргеров и насиловали мещанок, откровенно насмехаясь над его правами суверена. Его унизили в Пикардии, где агрессор явно показывал, что ничего не боится. И, наконец, его унижали в Париже, где Генеральные штаты наносили жестокие удары королевской власти, упорно торгуясь с ней из-за средств на восполнение потерь.

Весной 1347 г., когда ситуация под Кале казалось застывшей, никто не мог предугадать, какую роль будет играть этот город на протяжении двух веков в политической и экономической системе Англии. Для Валуа осада Кале была всего лишь еще одним поражением – неизбежным, какими были потеря Эгийона и разгром в Кане. Не более того. Эдуард III хочет отплыть из Кале. Зачем ему мешать?

Решимость горожан превратила Кале в нечто иное, чем просто удобное место для англичан. Кале стал ставкой в игре, а затем символом.

Но говорить о национальном сопротивлении было бы все-таки преждевременно. Горожане не думали о борьбе с иностранным агрессором, они боялись судьбы, обычно ждавшей город, который захватывала солдатня. Грабежи, пожары, насилие были в таких случаях обычным делом. В то время, когда Кале оказал сопротивление Эдуарду III, а Бетюн отразил атаки фламандцев, деревни, горевшие по всему Артуа, создали англичанам недобрую славу.

Под этим ветром страха, как грибы, росли городские стены. Пуату и Артуа имели собственный горький опыт, другие области извлекли из него уроки. Затраты на крепкую стену и надежно закрывающиеся ворота были не напрасными. Ремонтировали куртины, заделывали бреши, укрепляли створки ворот. Король не желал, чтобы эти статьи военных расходов легли на королевскую казну, и совсем не возражал, чтобы затраты на «крепость» надолго заняли первое место в муниципальных бюджетах.

Поскольку обеспечение безопасности было общим делом, старались добиться и общего участия в расходах. Король принуждал самых уклончивых клириков, парламент отказывал тем, кто предпочитал судиться, а не платить. В Реймсе, Труа, Дижоне духовенство вынуждено было взять на себя добрую четверть расходов на «крепость».

Некоторые города до сих пор располагали лишь небольшими бюджетами. Расходы на стену внезапно перевели муниципальные финансы в другое измерение. Строительство, ремонт, расширение, содержание – все это требовало иного финансового уровня, чем выплата жалованья муниципальному секретарю суда или нескольким сержантам. Отныне стало невозможно вести бюджет «на глазок». Именно на эти, 1347–1348 гг., приходится во многих городах появление первых городских бухгалтерий – этого требовали новые значительные суммы, за которые надо было отчитываться перед королем и податными.

Шло время, и ярость Плантагенета росла. Она дошла до предела, когда рухнули его планы выдать дочь замуж. Действительно, Эдуард остановил выбор на молодом Людовике Мальском, которого смерть при Креси отца, Людовика Неверского, сделала графом Фландрским. Убить отца, хоть бы и в честном бою, а затем сделать сына своим зятем – это отнюдь не смущало монарха XIV в., привыкшего к тому, как браки укрепляют союзы, которыми закончились войны, начатые вместе с другими союзниками. Разве окончание войны в Гиени пятьдесят лет назад не сделало двух капетингских принцесс королевами Англии? [33]33
  Имеются в виду Маргарита, дочь Филиппа III и жена Эдуарда I, и Изабелла, дочь Филиппа IV и жена Эдуарда II (прим. ред.).


[Закрыть]

Людовик Мальский не хотел жениться на англичанке. Он не согласился на эту комбинацию. Коммуны Фландрии попытались женить его против воли. Но Людовик хотел править по-настоящему; чтобы держать в руках постоянно взбудораженное графство Фландрию, он решил разыграть другую карту – опереться на могучего соседа, герцога Иоанна Брабантского. У того тоже была дочь на выданье.

Города Фландрии и Брабанта были конкурентами на европейском рынке шерсти и сукна. Хуже того, Брабант начинал брать верх над Фландрией. Гент, Брюгге и Ипр не могли допустить, чтобы граф Людовик подпал под влияние брабантца. Поэтому бюргеры пошли на решительные меры – посадили молодого графа в заключение и выпустили через несколько недель, лишь поместив его под строгий надзор и взяв обещание жениться на англичанке.

Куда бы он ни шел, при нем постоянно было двадцать человек из фламандских бюргеров. Они так плотно охраняли его, что он едва мог сходить помочиться.

Договорились о встрече для заключения сделки. Из Кале в Берг [Синт-Виноксберген] прибыли Эдуард III и королева Филиппа. Привели Людовика Мальского. Стороны обменялись любезностями. Эдуард смог выразить будущему зятю сожаления по поводу смерти графа Людовика Неверского. В ходе битвы, посчитал нужным добавить король, он ни разу не видел того своими глазами, ни мертвого, ни живого. В честь помолвки устроили пир. Назначили день свадьбы.

На приготовления ушло много дней. Эдуард вновь занялся Кале. Молодой граф Людовик убивал время на охоте. Наступил канун свадьбы.

Охрана ослабила внимание. Сокол графа взлетел. Все подняли головы и последовали в беспорядке галопом за хищной птицей. Когда глаза свиты вновь опустились, оказалось, что граф Людовик тоже пришпорил коня. Дело было на парижской дороге, и его конь был лучше, чем у всех остальных охотников. Догнать его было невозможно.

Французы смеялись. Фламандцы, чтобы оправдаться в глазах коронованного союзника, спалили несколько деревень в районе Сент-Омера. Внезапно покинутый вместе с дочерью-невестой, король Англии пришел в крайнее бешенство.

Он отдавал себе отчет, что время теперь работает против него. Хотя короля Шотландии прошлой осенью взяли в плен, провести целый год на материке было неосторожным с политической точки зрения. Эта неосторожность обходилась очень дорого. Какими бы мелкими ни были столкновения вокруг города, их становилось все больше, и осадная армия таяла от них быстрей, чем местные силы скрытого сопротивления. Приступ был невозможен, а осада ничего не давала.

Если Кале держался, то потому, что в город продолжало поступать продовольствие. Как у осажденных, так и у осаждавших был собственный порт. Эдуард III усилил блокаду, сумев отрезать город от снабжения.

Он возвел высокий замок из длинных и толстых дыбовых бревен на берегу моря и поставил в нем бомбарды, спрингалды [34]34
  Средневековая метательная машина (прим. ред.).


[Закрыть], артиллерию и прочие орудия. И разместил там также мощное орудие, более сорока латников и двести лучников, каковые стерегли гавань и порт Кале, так что ни одно судно не могло ни войти туда, ни выйти без того, чтобы его не разбили и не вывели из строя.

В конце июля 1347 г. к Кале подступил Филипп VI с армией для снятия осады. Тем вечером, когда он встал в Сангатте, жители Кале решили, что они спасены. Эдуард III предпринял ответные действия: поставил на дюны несколько орудий и поручил Дерби, который присоединился к своему суверену после блестящей кампании в Гиени, охранять мост в Миле. Слева и справа были лишь болота – Филиппу VI оставалось либо штурмовать мост, либо уходить. Дав перебить свое войско значило ничем не помочь жителям Кале. Маршалы посоветовали удалиться.

Валуа испробовал последний прием – предложил противнику принять сражение. Пусть англичанин либо перейдет на эту сторону реки, либо пропустит на ту, и произойдет честный бой. Ответ Эдуарда озадачил французских уполномоченных, еще не видавших такого: