Текст книги "Столетняя война"

Автор книги: Жан Фавье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 50 страниц)

К югу от Луары структуры были прочными, но политическое руководство – слабым. К северу уже формирование политических и финансовых структур не успевало за слишком быстрыми темпами завоевания. В эти годы, сразу после смерти Генриха V и Карла VI, никто не решался воевать по-настоящему.

Как с одной стороны, так и с другой обыватели приспособились к ситуации. До самого появления Жанны д'Арк времена Бедфорда и буржского короля были временами умеренного процветания. Конечно, дела шли не так, как в период между 1380 и 1405 гг., когда можно было полагать, что война закончена, и люди, монета и товары циркулировали почти свободно. Тем не менее бедфордовский Париж торговал с Аррасом и Лиллем, как Тур – с Лионом, а Руан – с Лондоном. Купцы из Руана, Дьеппа, Кана, Сен-Кантена в 1424 г. записывались в Парижскую ганзу, чтобы иметь возможность перевозить товары по Сене в среднем течении. Через несколько лет уже никто записываться не будет.

Тогда нормандцев встречали на женевских ярмарках; правда, им надо было пройти путь по Фландрии и Рейнской дороге. Ярмарка в Ланди, не устраивавшаяся после смут 1418 г., вновь открыла свои прилавки близ Сен-Дени в 1426 г.; она проводилась еще в 1428 г., а возможно, и в 1429 г. Доходы торгового порта Нейи в 1425 г. отдавали на откуп за 36 ливров, в 1426 г. – за 48 ливров, в 1427 г. – за 66 ливров, в 1428 г. – за 80 ливров. Конечно, это еще очень далеко от уровня 1410 г. – 320 ливров, – но оживление очевидно. В какой-то мере процветали также суконщики Сен-Ло или производители холста из Фужера; на наших кривых за много веков этот подъем выглядит небольшим всплеском, но те, кто переживал его, могли думать, что испытания кончились.

В сельской местности самые отчаянные храбрецы сделали первые попытки восстановить хозяйство, то есть отстроить дома, заново возделать поля, воссоздать поголовье скота. Это восстановление было очень робким, не выходило за рамки отдельных хороших земель и скоро окончилось неудачей. Но после него особо болезненно был воспринят развал 1430-х годов. После тех, кто повзрослел в 1380-х, еще одно поколение утратило свои иллюзии в 1430-х. Когда гроза минует, понадобится гораздо больше времени, чтобы каждый привык к мысли: к работе можно возвращаться на самом деле, а вкладывать деньги имеет смысл.

Вот что было в регионах, где каждый день ощущалась национальная драма, даже если не все переживали ее как национальную. Мрачный облик обескровленного Лангедойля депутаты Генеральных штатов Пуатье опишут в марте 1431 г.

Здесь люди Церкви и их бенефиции разорены и уничтожены, их дома разрушены и снесены… Купцы, привыкшие бывать на ярмарках и рынках, не смеют ездить по стране, чтобы торговать и вести дела своей торговли. Земледельцы не смеют и не могут ни держать скотину для пахоты, ни выводить ее на равнину, опасаясь за свою жизнь и боясь утратить последнее, что у них осталось.

Небезопасность

По мере удаления от долин Сены и Соммы, Луары и Вьенны обстановка несколько улучшалась. Но ненамного. Аквитания и Лангедок, так же как Овернь и Дофине, ощущали чувство небезопасности и бремя военных налогов, оставлявших мало средств желающим восстановить экономику. Ведь каждый год провинциальные или Генеральные штаты – бывало, что те и другие сразу – повышали косвенный эд и прямую талью, иначе говоря, налог, разорявший всех и пожиравший состояния, крупные и мелкие. В одном только 1425 г., в самый разгар краткого затишья, Карл VII потребовал 550 тысяч турских ливров от Лангедойля и 250 тысяч от Лангедока. Порт, находящийся в кризисе, – Ла-Рошель – должен был выплатить 14 тысяч ливров. От такой бедной аграрной местности, как Верхний Лимузен, требовали 13 тысяч. Для умеренного процветания это много.

Что касается чувства небезопасности, которое удерживало купца от того, чтобы колесить по дорогам, а крестьянина – от того, чтобы идти пахать, оно стало результатом слабости короля, политической неразберихи и нового появления солдат, оставшихся без дела. Столетняя война была не только войной между Францией и Англией.

В нее входили и чисто побочные конфликты, так же, однако, ослаблявшие страну и разорявшие казначейства. Даже когда эти конфликты не имели прямого отношения к противоборству суверенов, они были связаны с самой обширной сетью союзов или клиентел и втягивали в себя людей, участвующих также в других конфликтах. Все конфликты разрешались одинаково – при помощи сжигания деревень, обирания городов, грабежа купцов, роста налогов. Восстание племянника Григория XI относится к делам, которые не имели ничего общего с французской короной, но потрясали регион в течение жизни целого поколения.

Раймон Роже, граф де Бофор и виконт де Тюренн, просто-напросто добивался выплаты денег от должника своего дяди, когда в 1386 г. поднял оружие против папы Климента VII. На самом деле он хотел сорвать заключение союза между Святым престолом и прованской Анжуйской династией – союза, непосредственно угрожавшего некоторым из его крепостей, таким, как Сен-Реми или Ле-Бо. Он набрал рутьеров и создал угрозу для Авиньона. Несмотря на многочисленные договоры и солидные выкупы, Раймон де Тюренн и его люди почти пятнадцать лет разоряли Конта-Венессен и Западный Прованс. Правительство Карла VI попыталось навести порядок в сеньории папы, вмешался граф Жан III д'Арманьяк, и, наконец, появился Тюренн вместе со своим зятем Жаном Бусико, маршалом Карла VI, – они пришли осадить Авиньон во время борьбы за отказ от повиновения папе. Враждебность к герцогу Анжуйскому, поскольку тот был графом Прованским, в конечном счете сделала племянника Григория XI одним из проводников антипапской политики герцога Бургундского.

Точно так же в Лангедоке возродились стародавние конфликты между пиренейскими князьями. Известны мятежи Гастона Феба, графа де Фуа, претендовавшего одновременно на политическую автономию и на пост королевского наместника в Лангедоке при Карле V и его братьях. Граф де Пардиак и сир де Барбазан при Карле VI поссорились из-за нескольких земель в области Тулузы. Война вспыхнула и тогда, когда Аршамбо де Грайи – дядя капталя де Буша, побежденного при Кошереле, – в 1398 г. объявил о притязаниях на наследие графов де Фуа, на которое могла претендовать его жена. Еще в одной войне в 1403 г. граф Бернар VII д'Арманьяк, будущий хозяин Парижа, и его союзник граф де Пардиак столкнулись с графиней де Комменж.

Вследствие заката политической карьеры герцога Беррийского в 1411 г. столкнулись Жан де Грайи, граф де Фуа, королевский генерал-капитан милостью Иоанна Бесстрашного, и Бернар д'Арманьяк, мало склонный допустить, чтобы Лангедок попал в зависимость от Бургундии. Арманьяк в 1412 г. даже обратился к англичанам. Это был период, когда в Париже правили бургундцы, Иоанн Бесстрашный считался защитником короны Валуа, а значит, естественным врагом англичан. Ничего удивительного, что Фуа набирал рутьеров для борьбы с англичанами. Арманьяк, естественно, оказался на стороне противников этой политики.

Для лангедокского населения все это выражалось в нескольких словах: подати, небезопасность, грабежи.

Когда хозяевами королевства стали арманьяки, графа де Фуа в качестве генерал-капитана Лангедока сменил сын Бернара VII, виконт де Ломань. Арманьякская алчность проявлялась в Тулузе не меньше, чем в Париже, и поэтому население потянулось к бургундской партии, находило общий язык с Изабелла, торговалось о выгодных условиях присоединения. Лангедокские города оказались в руках Иоанна Бесстрашного на несколько дней раньше, чем Париж.

Граф де Фуа одержал победу – он оказался на стороне бургундцев как потомственный враг Арманьяка, точно так же как Сорбонна оказалась на стороне бургундцев из враждебности к Людовику Орлеанскому и папскому фиску. Сцепления в истории бывают непредсказуемы.

Тогда Жан I де Фуа обнаружил недюжинный политический талант. Далекий от того, чтобы мстить за старые обиды, он стал отстаивать общие интересы Лангедока. С 1418 г. он платил рутьерам за расформирование компаний Вместо того чтобы напасть с тыла на дофина, он добился от него титула наместника и генерал-капитана Лангедока и Гиени, потом вступил в соглашение с Альбре, Астараком и даже Арманьяком, чтобы оттеснить людей принца Оранского – крупного бургундского барона, – которые вели в Тулузе с лангедокскими Штатами переговоры, столь же непопулярные, как и требования его арманьякских предшественников. В 1419 г. восстание в Тулузе принесло победу партии графа де Фуа. Принц Оранский бежал. У правительства Карла VI, которое состояло из бургундцев, не было возможностей оспорить власть, фактически установившуюся в Тулузе: король подтвердил за Жаном де Фуа пост наместника, который последнему уже дал дофин. Для демонстрации щедрости к Лангедоку и Гиени даже добавили Овернь.

Для населения Юга понятия «англичанин» и «грабитель» были синонимами. Поэтому в результате союза Бургундии и Ланкастера общественное мнение повернулось в сторону Карла VII. Жан де Фуа умело руководил этой политической адаптацией, которая на деле была неизменным стремлением к миру. Далекие от парижских интриг и от махинаций Совета, горожане Лангедока – а тем более крестьяне – плохо понимали, какие могут быть сомнения по поводу короля, и не допускали мысли, что корону Франции можно уступить англичанам. Они желали, чтобы кончилась война и кончились налеты, а также чтобы прекратились подати. Английские набеги оставили слишком болезненные воспоминания от Бордо до Каркассона, чтобы желание мира могло кого-то привести на сторону Ланкастера.

Даже если время больших набегов прошло, английская угроза сохранялась, часто смешанная с арманьякской. Анализировать эти вопросы с парижской точки зрения значило изначально обречь себя на полное непонимание. В 1423 г. англичане осадили Базас. Андре де Риб, рутьер, в большей или меньшей степени служивший им, но называвший себя Арманьякским бастардом, разорил область Тулузы и в 1426 г. захватил Лотрек, в 1427 г. заставил пообещать себе семь тысяч экю за уход, а в следующем году возобновил грабежи, пытаясь добиться выплаты денег, положенных ему по договору 1426 г. Наконец, он создал угрозу для альбигойских земель Жака Бурбона, графа де Ла Марша. Тогда последний нанял соперника Арманьякского бастарда, кастильского рутьера, который окажется еще хуже, чем Риб, – Родриго де Вильяндрандо. Риб был схвачен и казнен. Вильяндрандо остался.

Сочтя, что ему заплатили мало, кастилец договорился с несколькими рутьерами, уже печально известными в Лангедоке, такими, как Андрелен и Ла Валетт, и сформировал настоящую армию, базировавшуюся между горой Лозер и хребтом Виваре. Люди Вильяндрандо рыскали по Нижнему Лангедоку, разграбили Ле-Веле, угрожали Лиону.

За то, чтобы не нападать на Лион, рутьер потребовал четыреста экю. Хотя сумма была незначительной, лионцы сочли, что уступка подобному шантажу чревата опасными последствиями. Они отказали. Когда они наконец согласились заплатить – чтобы разорению не подверглась вся равнина, – было поздно: теперь надо было выплатить восемьсот экю. И Вильяндрандо без малейшего стеснения разместил полученные таким образом суммы у нескольких лионских финансистов, чтобы они приносили доход…

В те же времена бывший каменщик, ставший главарем банды, Перрине Грессар, постоянно прочесывал долину Луары и Шера, между Буржем и Ла-Шарите. Он разорял окрестности Сансерра и одно время угрожал королю в Бурже. Карл VII встревожился настолько, что отправил будущего Людовика XI под защиту толстых стен замка Лош.

Что одним плохо, другим хорошо. Присутствия королевского двора и Счетной палаты было достаточно, чтобы создать в Бурже такой крупный потребительский рынок, какого там никогда не было. Пуатье извлекал большую выгоду из того, что в нем оказались парламент, Палата эд, а вскоре и университет. Это порадовало финансистов, а также галантерейщиков, ковроделов и ювелиров вместе с бакалейщиками, каменщиками и торговцами скобяным товаром. Не меньше, чем частные лица, дельцы и простые ремесленники, выгадали и городские коммуны: Пуатье завершил городскую стену, построил новую ратушу, начал облагораживать русло реки Клен.

Некоторые отважные дельцы отвернулись от стесненного регионального рынка и обратили взор на средиземноморские порты и альпийские перевалы. Устав от отцовской торговли мехами и не слишком желая повторять в Бурже монетные спекуляции, едва не обернувшиеся очень плохо, Жак Кёр вышел на большую экономическую дорогу. Он основал торговую контору в Монпелье. Он сотрудничал с итальянцами. В 1432 г. он оказался в Сирии. Шторма, из-за которого по возвращении он попал в руки корсиканских бандитов, было недостаточно, чтобы его обескуражить. Но время неопределенности прошло, и теперь Жак Кёр считал разумным спекулировать на победе Карла VII.

То здесь, то там экономическая жизнь оживлялась. Так, в феврале 1420 г. лионцы добились создания двух ежегодных ярмарок, пользовавшихся значительными налоговыми льготами. Но это оживление было непрочным, и многие признаки динамичного развития оказывались массовой иллюзией. Лионское бюргерство полностью восстановит свою деловую активность через двадцать лет.

В эти годы как политической, так и экономической неопределенности перед англичанами стояла самая тяжелая из военных задач: им надо было наступать, Это Карл VII мог оставаться в обороне. А для Ланкастера не довести завоевания до конца означало совершить роковую ошибку. Эта задача была тем тяжелее, что на уже завоеванных землях ему приходилось иметь дело с беспрестанными налетами партизанских отрядов и еще держащимися «арманьякскими» гарнизонами. Ведь люди Карла VII потеряли Компьень только в июне 1422 г., а в начале 1423 г. заняли Мёланский мост. Орсе и Маркусси на юге Парижа были логовами арманьяков, и «Горожанин» постоянно жаловался: Орлеанская дорога находилась в руках врагов, в то же время его бургундские друзья опустошали сельскую местность.

Накануне Богоявления (1422) прибыл в Париж герцог Бургундский и привел тьму латников, каковые причинили немало зла деревням вокруг Парижа, ибо после них не остается ничего, что они могли бы унести, если только не слишком жарко или им не слишком тяжело.

А арманьяки прибывали со стороны ворот Сен-Жак, ворот Сен-Жермен и ворот Бордель до самого Орлеана и творили столько же зла, как некогда сарацинские тираны.

В этой ненадежной ситуации много беспокойства англичанам причинял шпионаж. Английские капитаны и французские бальи, верные Генриху VI, в конечном счете начали видеть шпионов повсюду, но сам шпионаж был совсем не мнимым. «Их враги, у которых постоянно везде были друзья…» Эта фраза «Горожанина», симпатизировавшего бургундцам, была не просто оправданием поражения англичан. Она отражает реальность: арманьяки на равнине находили помощников, которых легко мог бы обрести какой-нибудь герцог Бургундский, но на которых не мог рассчитывать островной капитан.

Итак, прежде чем думать о завершении завоеваний к югу от Луары, англичане должны были закончить его к северу от нее. Таким образом, им пришла совершенно естественная мысль напасть на владения королевы Иоланды – Мен и Анжу. Эти регионы как для одной, так и для другой из воюющих сторон были стратегическим ключом к любому выгодному союзу с Бретанью.

Повести первое наступление на Анжу выпало Кларенсу. Брат Генриха V и Бедфорда, Томас Кларенс был не прочь, воспользовавшись, наконец, подвернувшейся возможностью, немного прославиться. 22 марта 1241 г. при Боже он попал в ловушку, расставленную французами – или, скорей, франко-шотландской армией – будущего коннетабля Стюарта. Кларенс недооценил численность «арманьяков». Стюарт без труда обманул его. Брата Генриха V после боя обнаружат в числе убитых.

Наконец, в 1423 г. произвели систематическую очистку парижского региона. Бедфорд хотел добиться спокойствия у ворот своего дома и лишь потом вернуться к завоеванию. Область Шартра, Перш, Бри, Валуа были почти очищены от арманьякских гарнизонов.

На 1423 г. пришлись два наступления в противоположных направлениях. Англичане вторглись в Мен и были отброшены. Армия Карла VII попыталась присоединить Шампань и была разбита. Ведь у буржского короля была армия.

Армия буржского короля

По организации эта армия мало походила на армию Карла V и Карла VI. В ней было покончено с различиями в зависимости от социального происхождения бойцов – такое-то содержание оруженосцу, такое-то рыцарю, – как и в зависимости от военной специальности и вооружения. Арбалетчики вступили в общий строй. Это значит, что метательное оружие применялось уже в операциях на уровне компании, а не «баталии», иначе говоря, армейского корпуса. Больше не было стрелковых рот, а также капитанов или коннетаблей арбалетчиков. Единство командования – через век после катастрофы при Креси – предполагало превращение арбалета в стандартное оружие.

Такое упрощение воинской иерархии требует осторожного подхода при его интерпретации. Ясно, что делалось все меньше различий – а после 1438 г. их вообще перестанут делать – между рыцарем-баннеретом, простым рыцарем, оруженосцем-баннеретом и простым оруженосцем. Все были либо «латниками» (hommes d'arme), которым платят двенадцать ливров в месяц, либо «стрелками» (hommes de trait) за шесть ливров. Произошло ли это просто-напросто потому, что Карл VII уже почти не мог найти рыцарей для службы в своей армии? Или потому, что люди короля из-за отсутствия архивов, оставшихся в Париже, или опытных герольдов не могли точно выяснить, кто заслуживает оплаты рыцаря-баннерета или оплаты рыцаря, первая из которых – еще во времена Жанны д'Арк – была в четыре раза, а вторая в два выше оплаты простого оруженосца? Может быть, это различие утратило смысл, потому что те и другие уже имели сходное вооружение и одинаковую эффективность? А баннерет давно уже не водил под своим знаменем феодальный отряд?

Карл VII набирал наемников и платил им за службу, которой ожидал, а не за происхождение. Для него было не очень важно, посвящены они в рыцари или нет. Что касается доплаты за командование, ее давали капитану, ответственному за свою роту, – капитану, выбранному королем. Уже капитаны Карла V получали «счет» (état), добавлявшийся к общей сумме, которая была положена им для содержания воинов. В то время как подчиненные получали, в зависимости от подготовки и вооружения, от шести до шестидесяти ливров в месяц, Ангерран де Куси – как капитан, отмеченный королем, а не как один из знатных баронов королевства, – имел в 1377 г. ежемесячный «счет» в пятьсот ливров, к которому добавлялась пенсия, выплачиваемая ему казной, как и многим высокородным сеньорам, за верность и политические услуги.

То есть Карл VII только довел до крайнего предела эту иерархию оплаты: он теперь вознаграждал лишь за настоящую ответственность – ответственность капитана.

На деле, хотя о недостатках такого комплектования было прекрасно известно, армия Карла VII в значительной части состояла из наемников, прибывших извне, – шотландцев, ломбардцев, пьемонтцев, арагонцев, кастильцев. Было известно, что они, по крайней мере, не изменят, если только им не забыли заплатить. Ко внутренним распрям во Франции они оставались безразличны. Еще до 1420 г. дофин заручился службой Джона Стюарта и Уильяма Дугласа. В худший момент для Буржского королевства коннетаблем стал Стюарт; в армии «благородного дофина» было уже более шести тысяч шотландцев, в том числе четыре тысячи испытанных лучников, и за сменой в Шотландию направилось два испанских корабля.

Не станем полагать, что Карл VII презирал французское рыцарство. Он не находил в нем готовности служить. После двадцати лет гражданской войны знать устала, возможно, настроилась скептически и, бесспорно, проявляла осторожность. Сеньоры оставались дома и выжидали, куда подует ветер. Половина воинов, участвовавших в осаде Орлеана, явилась из-за моря или из-за гор. Там было десять шотландских капитанов, пять испанских и итальянец Теод де Вальперга, который закончит карьеру в королевской администрации в качестве бальи Макона и сенешаля Лиона.

Как бы ни возмущался поэт Ален Шартье таким безразличием природных защитников общего дела, это ничего не меняло. Они предпочитали «домашний уют». Правда, Карл VII делал все, чтобы отбить у своей знати желание проявлять военные доблести. Карьеру быстрей делали в передних Лоша или Шинона, чем на полях сражений, и король был не настолько энергичен, чтобы из-за выжидательной позиции можно было опасаться неприятностей. Двор жил в ирреальном мире, а Дюнуа, который предпочитал сражаться, считался чудаком.

Итак, кто очень хотел воевать, имел на это полное право, а король в этом отношении не был слишком требователен. Время испытаний для рыцарства еще не настало. Впрочем, свою выгоду в этом находили все: король, которому служили, вельможи, которые посылали своих людей биться друг с другом, солдаты, которые зарабатывали себе на жизнь. Бывшего клирика и бывшего возчика, менялу и овернского суконщика Пьера Бегона возвели в благородное сословие после того, как он сделал двух сыновей капитанами на службе короля. Что удивительного, если в том же году доверия воинов удалось добиться лотарингской крестьянке? Старые рамки треснули, и люди были готовы ко всему. Гораздо позже первых побед и освобождения Парижа коннетабль де Ришмон без колебаний навербует для осады Мо добрых два десятка рот «живодеров», иначе говоря, три-четыре тысячи наемников, не имеющих иного социального положения, кроме умения сражаться, причем сражаться охотно.

Исход войны неясен

Итак, эта странная армия Карла VII в 1423 г. вышла на Реймсскую дорогу. Действительно, с горем пополам набранные части, верные Карлу VII, бродили по сельской местности восточней Парижа и, в частности, создавали угрозу городу коронаций. Этот факт не мог оставлять равнодушным короля, которому незачем было дожидаться Жанны д'Арк, чтобы понять – миропомазание прибавит ему политического веса. Его банды, действия которых были плохо скоординированы, попытались соединиться. Их надежды развеялись 30 июля 1423 г. при Краване, близ Оксера. Парижане зажгли иллюминацию. На улицах плясали.

Среди воинов, топтавших сельскую местность в войсках Карла VII, был и некий Этьен де Виньоль. Его прозвище, Ла Гир, войдет в легенду и даже в карточные термины.

Через два месяца после Кравана, 26 сентября, наступление Саффолка на Мен остановили на ландах Ла-Гравеля голодные дворянчики графа д'Омаля. Англичане недооценили этих «арманьяков», в которых видели скорее разбойников, чем солдат регулярной армии. На самом деле знать Мена и Анжу твердо хранила верность Анжуйской династии, а значит, и Иоланде Арагонской как вдове Людовика II Анжуйского. Многие воины, уже не обитавшие в своих полуразвалившихся замках, были готовы биться бесплатно только ради удовольствия наносить удары и ради единственной, но реальной выгоды – выкупов и грабежа. Сжечь ферму им мало что могло помешать. Насильно обесчестить девушку представлялось им развлечением. Но они не могли не ответить ударом на удар, и главная заповедь их катехизиса гласила: бей первым. Они бы ни за что на свете не присоединились ко двору Карла VII в Шиноне. Но сражаться за него в своих краях казалось им делом достойным.

Уж лучше наше ремесло, чем околачиваться при дворе да смотреть, у кого красивей острые носки башмаков, толще валики на одежде или более облезлая шапка по нынешней моде.

Так в своем романе «Юнец» один старый солдат [97]97
  Жан де Бюэй (прим. ред.).


[Закрыть]выражал этику этих бедных, но смелых оруженосцев, предпочитающих интригам удалые вылазки. Недооценив их способность к ответным действиям, Саффолк был разгромлен. К несчастью для Карла VII, эти «железные мечи» не составляли постоянной армии.

Бедфорд извлек урок из этого печального опыта. Он велел подготовить кампанию 1424 г. в форме прежних набегов. В то же время Карл VII рассчитывал на трения в англо-бургундском союзе и на первых своих бретонских союзников. Он сформировал армию, которая должна была стать освободительной. К воинам королевы Иоланды добавились те, кого завербовали в Лангедоке, в Дофине, в Оверни. Набирали генуэзцев, арагонцев, шотландцев.

Обе армии стоили друг друга, но не командование. С одной стороны был Бедфорд, с другой – десятки командиров, ревнующих друг к другу: Омаль, Алансон, Кулоне и еще несколько, готовых разрушить любое тактическое единство, лишь бы не создать впечатления, что они признают чью-то власть.

Столкновение произошло 17 августа под Вернёй-сюр-Авр. Французы имели численное преимущество. Они напали первыми: в атаку пошла конница, за ней с трудом поспевали пешие сержанты. Только шотландцы позволили себя перебить. Итальянцы, которым следовало обойти врага, предпочли грабить обоз. Как некогда при Креси, как некогда при Азенкуре, английские лучники совершили чудо. Омаль оказался в числе убитых.

Карл VII уже было видел себя и на пути к коронации, и на пути в Париж. Теперь он почувствовал, что умеренное присутствие духа покидает его. Среди придворных волнений он отныне занялся своими любовницами. Вернёй удлинил войну на двадцать лет. Именно тогда многие парижане, изгнанные после 1418 г., начали переговоры о своем возвращении.

Но английская победа отнюдь не была решающей. Вернёй оставил Карлу VII его Буржское королевство, само существование которого было постоянным отрицанием договора в Труа, а значит, английского присутствия в Руане, Кане или Париже. Настоящим результатом этой победы было затягивание войны. Ее могли закончить только два события: либо вступление Карла VII в Руан, либо Генриха VI – в Тулузу.

А ведь у Бедфорда были и другие заботы, кроме переправы через Луару. Амбиции Глостера в Нидерландах угрожали союзу с Бургундией, да и в самой Англии тот разжигал мятежи. Четыре года во Франции можно было вести только операции ограниченного масштаба. Главным их результатом стало установление власти Генриха VI в Мене: Солсбери вступил в Ле-Ман, обстреляв стену из пушек, 2 августа 1425 г. Знать, верная Карлу VII, перебралась в Буржское королевство.

В условиях такого застоя осада Мон-Сен-Мишель легко приобрела символический смысл. Англичане 28 сентября 1424 г. начали блокаду острова, зная, что защищен он слабо: гарнизон состоял из двухсот нормандских латников, нескольких решительных местных жителей и монахов. С самого начала весны в море вышло два десятка судов. Бальи Никола Бюрдетт блокировал побережье и удерживал остров Томбелен, который должен был стать исходной позицией для окончательного штурма.

Капитаном Мон-Сен-Мишель был нормандец, рыцарь Никола Пейнель. Он разыграл последнюю карту, какая у него оставалась, – время. Стенам Мон-Сен-Мишель эскалады были не страшны, а импровизированный флот из палубных лодок в безлунные ночи подвозил осажденным провиант. Тем самым моряки Мон-Сен-Мишель во главе с Ивоном Приу по прозвищу Морская Волна и моряки соседних бретонских портов давали защитникам возможность изматывать осаждающих.

Герцог Иоанн IV Бретонский сообразил, что падение Мон-Сен-Мишель будет предвестием возврата англичан в герцогство. Едва он решился вмешаться, как его опередили моряки Сен-Мало: 16 июня 1425 г. флот этого города взял на абордаж английские корабли. Защитники Мон-Сен-Мишель ликовали. Они, храня верность Карлу VII, под командованием нового капитана Луи д'Эстутвиля продержатся до прихода французской армии в 1444 г. Большего не понадобилось, чтобы святой архангел Михаил стал считаться покровителем королевских лилий.

Победа Дюнуа над Уориком при Монтаржи в 1427 г. тоже приобрела ореол великого подвига. Орлеанский бастард – титул графа Дюнуа он получит только в 1439 г. – тогда был молодым рыцарем двадцати четырех лет, желавшим защитить орлеанские земли, которые принадлежали его единокровному брату герцогу Карлу, попавшему в плен после Азенкура, а также создать себе имя, способствуя победе того, кто раньше принадлежал к партии его отца Людовика Орлеанского и был противником бургундцев.

Бедфорд по-настоящему снова принялся за завоевания только в 1428 г. Банды «разбойников», мешавшие ему осуществлять власть между Сеной и Луарой, не складывали оружия, и было ясно видно, что никакая демонстрация военной силы не покончит с ними. Англичане несколько раз прочесывали местность. Едва «арманьяков» изгоняли, как те появлялись снова. В городах и особенно в Париже заговоров становилось меньше по мере того, как слабели сторонники Карла VII, но эти заговоры оставались столь же опасными. Бедфорд хорошо знал: чтобы открыть городские ворота, хватит нескольких человек, а округа кишит арманьяками, готовыми ворваться в чуть приоткрытые ворота. Лишь покорение Буржского королевства заставит повиноваться подданных Генриха VI. Чтобы никто больше не ссылался на Карла VII, нужно было сделать, чтобы Карла VII не стало.

Решение занять Орлеан любой ценой и перейти Луару было принято на заседании Регентского совета, состоявшемся в Париже летом 1428 г. Через несколько недель Томас Монтегю, граф Солсбери, высадился в Кале с сильно вооруженной армией, которую он доукомплектовал во Франции.

Ожидалось, что осада Орлеана будет долгой и трудной. Бедфорд организовал снабжение армии зерном и мясом, а потом обосновался в Шартре, в самом центре группировки. 12 октября 1428 г. Солсбери подошел к Орлеану. Он не пожалел времени, чтобы очистить для прохода тыловые дороги и занять ближайшие крепости на Луаре: Жаржо, Мён, Божанси. Чтобы занять Орлеанский мост, нужно было только терпение.

Никто не задумывался, что Орлеан принадлежит герцогу Карлу, а рыцарская честь запрещает посягать на имущество пленника. В конце концов когда-то Филипп Август не обременял себя особой щепетильностью, пока Ричард Львиное Сердце был в плену. Главное, каждый понимал, что осада Орлеана – решительный момент конфликта, в котором Карл Орлеанский уже не участвует. Бедфорд напал на Карла VII, а не на пленного поэта.

Надежда у осажденных была очень слабой. Лучшим воином Карла VII был Ришмон, а коннетабль в это время вел открытую войну против собственного короля, или, точнее, против тех, кто вытеснил его из королевского фавора. Генеральные штаты, собравшиеся в Шиноне, попытались предложить посредничество, но временщики сделали все, чтобы его сорвать; ла Тремуй вовсю тратил налоговые поступления, вотированные в Шиноне, вместо того чтобы финансировать набор новых войск. Таким опытным капитанам, как Уильям де ла Поль, граф Саффолк, или как Джон Талбот, французы могли противопоставить лишь неумелую пока горячность молодого Дюнуа. Потон де Сентрай, Ла Гир и другие помощники Дюнуа были добрыми воинами, смелыми и выносливыми. Стратегами они не были. Что касается горожан, которые в некоторые моменты обороны сыграют решающую роль, то все-таки это были не более чем горожане. Дюнуа, правду сказать, располагал всего тысячей солдат. Его первая победа позволила ему лишь не впасть в отчаянье с первого дня.