Текст книги "Столетняя война"

Автор книги: Жан Фавье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 50 страниц)

Налог был тяжелым, но поступал плохо. Защитой для средневекового податного были уклонение от налогов и задержка их выплаты. В 1377 г. подать составляла серебряный грош с души, в 1380 г. она повысилась до трех грошей. Одно время городские и сельские коммуны пытались уклоняться от налогов, искажая списки. Здесь «забывали» включить в них девушек, там – вдов. Правительство Ричарда II, заметив оскудение поступлений в казну, отреагировало: были направлены уполномоченные для проверки списков на местах. В списках восстановили тысячи имен – с каждого причиталось по три серебряных гроша, то есть три дня работы сельского рабочего.

Восстание не заставило себя ждать. В конце мая 1381 г. первыми им были затронуты Эссекс и Кент – земли к востоку от Лондона. Через несколько дней заволновался Центр, потом Север. От Сассекса до Норфолка запылали замки вместе с их архивами грамот – свидетельствами социальной системы, которая с первых дней восстания оказалась под угрозой. Проповедник Джон Болл, пролетарский евангелизм которого был многим обязан пылу «спиритуалов» из францисканского ордена, появившихся несколькими поколениями раньше, быстро приобрел популярность, развивая несколько простых мыслей.

Когда Адам пахал, а Ева пряла, кто был дворянином?

В долгосрочной перспективе у кризиса были другие причины, кроме неумелости финансовых советников Ричарда П. Была манориальная система, все хуже подходившая к новым экономическим условиям, были личные статуты, отсталые по сравнению с материком, – разве крепостная зависимость не оставалась тяжелой и широко распространенной? – к тому же положение усугубляли зачатки сеньориальной реакции, которую отчасти вызывало сокращение населения. Не будем забывать о светском могуществе английской церкви: было совершенно естественно, что люди Кембриджа ополчились на колледжи! В тот самый момент, когда «трудящиеся» поднимались против установленного порядка, оксфордский магистр Джон Уиклиф проповедовал и призывал своих учеников проповедовать антицерковный реформизм, который церковь в 1382 г. осудит.

В той социальной войне, какой стало восстание «трудящихся», погибло немного людей: несколько королевских сборщиков налогов, несколько строптивых сеньоров, несколько слишком быстро разбогатевших купцов. Но многие дворяне отделались тем, что приняли в ней участие заодно с восставшими, и многие бюргеры искренне поддержали протест последних.

Огромная разница между английскими «трудящимися» и лангедокскими тюшенами и даже былыми «Жаками» с Французской равнины заключалась в том, что «трудящиеся» почти знали, чего хотят. Программа? Может быть, ее и не было. Но они сформулируют четкие требования, и они с самого начала знали, куда идут: в Лондон, где есть король и где изобилие съестных припасов.

К восстанию бедноты не добавились, как произошло в то же время в Лангедоке, бесконтрольные действия праздных вояк без кола и двора. В Англии не было компаний, бродящих в ожидании войны. На дороги Эссекса и Кента вышли только крестьяне, угнетенные налоговой системой – неумелой и равнодушной к экономическим трудностям, составному элементу катастрофической экономической конъюнктуры XIV в., когда недоставало рабочей силы и цены на сельскохозяйственную продукцию переживали застой.

И главное, что в Англии был Уот Тайлер. Это был английский Карль, но Гильом Карль был посредственным стратегом, а у Мериго Марше [85]85
  Мериго Марше (1360–1391) – известный французский рутьер благородного происхождения; казнен за то, что служил англичанам (прим. ред.).


[Закрыть]не было и зачатков политического мышления. Тайлер же не оставался просто деревенским трибуном (рядом с которым вскоре встал пламенный Джон Болл) и полемистом, способным выступать перед простыми людьми. Это был вождь, который координировал действия «трудящихся», направлял их гнев в нужное русло и вел переговоры от их имени. Уот Тайлер сумел не допустить ненужных убийств. Многие бюргеры, которых не сдерживал страх перед резней, с удовольствием выражали симпатию к крестьянскому движению. Ведь разве налоговая система не была для них общим врагом?

Через две недели «трудящиеся» были в Лондоне. Сити продержался всего одну ночь: городские советники, сочувствовавшие восставшим, приказали открыть ворота.

Размах движения обеспокоил правительство Ричарда II. Двадцать, если не пятьдесят тысяч человек расположились в городе, сожгли несколько дворцов аристократов и кое-где захватили добычу, но энергичные дисциплинарные меры быстро восстановили порядок в их рядах. Грабители были повешены. Бюргеры вздохнули с облегчением. Лондон должен был только поставлять провиант; некоторые крестьяне еще старались платить за то, что съели.

Жертвы были выбраны не случайно. Это были непопулярные советники юного короля, те, кого считали ответственными за политическую катастрофу – потерю материка и разорение острова. Как некогда в окружении Иоанна Доброго, шли толки об измене. Не то же ли самое слово, чрезвычайно зловещее в то время, когда вассальная верность еще была одной из основ общества, через десять лет бросит тот несчастный, чьи проклятия вызовут первый приступ безумия у Карла VI? Изменники есть – полагали в Англии 1380 г. Казалось естественным их покарать.

Тайлер и его люди не искали добычи и не хотели кровавой бани. Это стало хорошо видно, когда они вступили в переговоры с королем (пусть сначала велев или позволив наказать ответственных за финансовую политику) и когда они оформили то, что начинало походить на программу. Это было просто-напросто потрясением основ общества: отмена крепостной зависимости, отмена постановлений, регулировавших право на труд, передача церковных земель крестьянам. Ричард II выигрывал время, делая вид, что идет на уступки. Он не мог отказать открыто, но он знал, что Роберт Ноллис снова собирает достаточно сильную армию.

15 июня ситуация переменилась – внезапно и резко. Король знал, что Ноллис готов выступить. В ходе переговоров королевское окружение побудило Тайлера повысить тон. Народный трибун был цельной натурой, он ни на миг не думал, что эти переговоры могут обернуться провокацией. Он угодил в ловушку и позволил себе дерзости. Не заботясь о протоколе – кто бы мог его научить протокольным правилам? – он выпил кружку пива на глазах у короля. В ответ на выпад одного советника он произнес неосторожное слово. В ход пошло оружие. Тайлер пал мертвым.

И королевская армия бросилась на крестьян, ошеломленных быстрой переменой ситуации. Профессиональные солдаты почти без труда обманули этих простаков, не ждавших подвоха: крестьяне попали в окружение. Авантюра закончилась. Радуясь уже тому, что им позволили уйти живыми, «трудящиеся» вернулись в свои деревни, а армия Ноллиса шла за ними по пятам. Отдельные запоздалые вспышки бунта были подавлены солдатами.

Тогда же проявилась реакция во многих графствах, охваченных восстанием. Надев бацинет, епископ Нориджский провел операцию по прочесыванию местности, подавив волнения в пяти-шести графствах.

Итак, Ричард II победил. Вся история не продлилась и месяца. Для острастки хватило нескольких казней. Амнистия в декабре подоспела как раз вовремя, чтобы успокоить народ, но не показаться проявлением слабости. Об уступках, с неохотой сделанных Уоту Тайлеру, конечно, не было и речи. Но понятно, что в 1381 и 1382 гг. у английского короля хватало забот, кроме как пользоваться на континенте временной слабостью короля Франции.

Французы против фиска

Сказать, что правительство Карла VI было в очень затруднительном положении, – это самое меньшее, что можно сказать. Оно совсем не имело возможности подавить бунт, подтачивавший во Фландрии будущее наследие герцога Бургундского, и при этом ему предстояло столкнуться по всему королевству с колоссальной волной восстаний, вызванных одновременно существованием фиска как такового и промахами в фискальной политике, измеримой нищетой разоренных земель и упадком духа, к которому всегда приводит военный психоз.

Противодействие сбору налогов открыто началось сразу после смерти Карла V. Он, терзаемый укорами совести, на смертном одре декретировал отмену подымной подати. Но он ограничился этим прямым налогом, а добрый народ слишком быстро посчитал, что отменили все налоги в совокупности, иначе говоря, отменили и косвенный эд, которым облагалось повседневное потребление. Из убеждения, а также для того, чтобы сдержать проявления недовольства в городах, народу вторили нотабли. Когда в ноябре 1380 г., вернувшись с коронации, король созвал Генеральные штаты Лангедойля, он услышал, что должен окончательно лишить себя – на время мира – любых ресурсов, кроме обычного дохода с королевского домена и от коронных прав. Начались волнения народа в поддержку требования Штатов. Отдельные проявления недовольства наблюдались в Париже перед дворцом.

Купеческий прево нашел русло, в котором горожане могли проявить свой пыл: королю направили прошение. Выступить с речью перед правительством поручили адвокату Мартену Дублю. Дубль был королевским адвокатом: парижские бюргеры еще мыслили в терминах прошений и не видели никакого парадокса в том, чтобы для выражения своей точки зрения послать верного слугу монархии. Ведь это было не восстание и даже не требование реформ.

Однако ярость населения обратилась против евреев. Убили одного раввина, разгромили несколько домов. Толпа требовала изгнания евреев, виновных прежде всего – в те времена экономических сложностей – в том, что они занимались делом, которым христианам каноническое право теоретически запрещало заниматься: ссужали деньги под залог. Отчасти из духа прозелитизма, отчасти ради глумления парижане похитили несколько еврейских детей у родителей с явным замыслом крестить и очевидным намерением выжить из города еврейские общины. Юг Обрио, доверенный человек Карла V, заставил вернуть детей родителям. В некоторых кругах ему не простят этого поступка. Правду сказать, беря под защиту детей, так же как он уже укрыл в Шатле их родителей, сумевших вовремя найти убежище в этой маленькой крепости на выходе с Большого моста. Юг Обрио только выполнял свои обязанности прево – пытался пресечь беспорядки.

В Сен-Кантене, Компьене, Лане сборщики эда в предыдущие недели несколько раз натыкались на грубый отказ, и их приезд вызвал волнения местного масштаба. Это было вполне заурядным явлением – со времен Филиппа Красивого сборщики и откупщики налогов насмотрелись всякого.

Королевское правительство, стараясь положить конец истории с евреями и при этом не вызвать массового возбуждения, могло занять лишь двусмысленную позицию. Оно велело вернуть евреям имущество, захваченное во время ноябрьских погромов: драгоценности, серебряную посуду, тряпье. В некоторых домах тогда сожгли долговые записи, но никто словом не обмолвился о признании этих долгов: исчезновение записей облегчило жизнь в числе прочих должников и многим дворянам, в отношении которых каждый знал, что они в той или иной мере подстрекали к погромам. Но, успокаивая евреев, правительство Карла VI в то же время подготовило ордонанс, обнародованный 20 марта 1381 г., который лишал евреев права собственности и ограничивал проценты со ссуды, которую можно было брать под денежный залог.

Антисемитизм не сложил оружия. Для гонений на евреев годился любой повод. В 1394 г. король положит конец волнениям такого рода, оставив их без объекта: все иудейские общины будут высланы из королевства.

Однако мятежи против налогов продолжались. Карл V отменил подымную подать, а правительство герцогов, дядьев Карла VI, в свою очередь отменило эд. Но жить-то было надо. В ноябре 1380 г. Штаты вотировали прямой налог, сбор которого не мог дать преимуществ, какие благодаря регулярности предоставлял любой налог на потребление. Поэтому в начале 1382 г. возобновились переговоры о косвенном эде.

С поистине дьявольской ловкостью люди короля ухитрялись обсуждать это дело только с маленькими группами нотаблей, не сообщая одной того, что слышала и на что согласилась другая. Цеха Парижа, которых, бесспорно, боялись, принимали по одному и притом в Венсенне, где никакой сочувствующий народ не мог волноваться у стен крепости во время приема делегатов. Наконец 17 января 1382 г. объявили о введении эда в полном объеме, но сделали это втихомолку, в час обеда. Почти никто этого не заметил. Те, кто это услышал, подумали, что это чистая формальность: о сборе нового налога речи не было.

К середине февраля парижане все-таки поняли: что-то затевается. Служащие короля готовились к сбору налогов, откупщики покупали откупа. Сохранить тайну было уже невозможно. На перекрестках и в тавернах начались стихийные совещания. Некоторые открыто заявляли, что ни в коем случае не будут платить. Четверо бюргеров были арестованы. Жан де Марес, очень популярный адвокат, с удовольствием пустивший в ход свои связи и свое пламенное красноречие, сделал несколько попыток добиться, чтобы сбор налога хотя бы отсрочили. Умы были возбуждены. Можно было опасаться худшего.

Как раз тогда взбунтовались руанцы. Штаты Нормандии вотировали налог; горожане узнали, что королевские чиновники готовятся потребовать больше, чем разрешили Штаты. 24 февраля восстало двести-триста рабочих-суконщиков. Ударили в набат. Народ собрался на Старом рынке и стал ломиться в ворота мэра и бывших мэров. Открыли тюрьмы. Разгромили дома нотаблей, которых подозревали в том, что те нажились, когда-то взяв в откуп сбор налогов. Надо сказать, что за такое дело, как сбор налогов, ни один откупщик не взялся бы, если бы это не приносило ему выгоды.

Несколько человек было убито. Большинство богатых бюргеров спасло себе жизнь, укрывшись в монастырях. Но капитул собора был разграблен, и аббатство Сент-Уэн сильно пострадало от ярости повстанцев. Правду сказать, о королевских налогах уже не думали. Теперь врагами стали богачи.

В доме бывшего мэра Гepy де Маромма повстанцы поломали мебель, выбросили на мостовую то, что могло пройти через окна, выпили часть содержимого винного погреба и вышибли днища у бочек, которые не смогли допить. Это был погром, а не попытка уйти от налогов.

На следующий день многие почувствовали себя изрядно утомленными этой «гареллью» [86]86
  Это слово происходит от «Haro!» – возгласа, означавшего в Нормандии законный протест (прим. ред.).


[Закрыть]. Судьи вернулись к исполнению своих функций, но они не знали, как себя вести с королевскими чиновниками, которым так досталось накануне. Народ боялся репрессий и чувствовал, что за сделанное придется поплатиться. Направили делегацию к королю с просьбой о прощении. Очень надеялись, что она вернется из Парижа с подтверждением старинной «хартии нормандцам», которая обосновывала право короля собирать налоги и строго их ограничивала. Ответ королевского правительства был лаконичен:

В Руан приедет король. Он разберется, кто съел сало!

Майотены

По сравнению с событиями, которые теперь сотрясали Париж, руанская история была мелкой. После январских переговоров в столицу вернулось спокойствие. Крупные бюргеры не слишком гордились своим прежним поведением и не очень спешили поведать во всеуслышанье, что во время переговоров в Венсенне они пошли на большие или меньшие уступки королевским требованиям. Но спокойствие объяснялось всеобщим заблуждением. Хотя было твердо решено ввести налог, никто его не ждал.

Поэтому, когда в последние дни февраля откупщики восстановили налоговую систему, все удивились. С новой силой начались пересуды. Опять заговорили о заговоре. В качестве посредника вновь хотел выступить Жан де Марес, рассчитывая по меньшей мере оттянуть начало сбора. Может быть, ему бы это и удалось, если бы тогда не стали известны подробности событий «гарелли». Было очевидно, что нотабли Руана во многом утратили контроль над событиями. Правительство могло сделать вывод, что в подобных обстоятельствах Жан де Марес и ему подобные не представляют для него никакого интереса.

Правительство герцогов выиграло сутки за счет одной уловки. 28 февраля глашатаи объявили на всех парижских перекрестках, что украдена посуда короля или по меньшей мере ее часть. Это событие было новым. Его наперебой принялись обсуждать. Среди всеобщего гама глашатаи добавили, что с завтрашнего утра начинается сбор налога с розничных продаж. Этого никто не услышал.

К полудню откупа окончательно распродали. Чиновники и откупщики дружно решили избегать огласки. Распродажа не принесла никаких сюрпризов: новые откупщики были теми же людьми, которых современники Карла V видели на этой должности два-три года назад.

И утром 1 марта парижане, проснувшись, узнали: нечто затевается, но что – неизвестно. Слухи ходили самые противоречивые, а официальные органы молчали.

Бунт разразился, когда один откупщик вознамерился взять налог с торговки кресс-салатом. Начавшись на рынке, восстание охватило весь правый берег, а потом перекинулось по мостам. В нем дружно приняли участие мастера цехов, сбитые с толку экономическими переменами, безработные работники и ремесленники, опасавшиеся потерять клиентуру. Хозяева мастерских боялись фиска, клиенты страшились дорожания жизни. Некоторые были в восторге от возможности подраться с людьми прево. Другие сражались против фиска, чтобы не обанкротиться.

Ведь все уже было поверили, что налог умер и что этого будет достаточно, чтобы вернуться к процветанию. Ярость повстанцев отчасти была вызвана крахом мечты – они дорожили старым мифом о золотом веке.

Бесспорно одно: повстанцы первого часа, которые набросятся на дом откупщика, ростовщика или слишком богатого бюргера, были простолюдинами. Простолюдинами, среди которых с самого начала было некоторое количество таких маргиналов, как крестьяне, укрывшиеся в городе, или безработные слуги. Но очень скоро в их рядах появились и другие маргиналы – профессиональные воры и грабители с большой дороги.

Как обычно, принялись за евреев. Некоторых зарезали, других на месте окрестили. Нападали также на менял – по крайней мере, на тех, кто не был достаточно хитер, чтобы сразу же подхватить проклятия по адресу фиска. В общем, жертвами стали собственники, купцы, адвокаты, королевские чиновники. Запылали прекрасные дворцы правого берега. В первую очередь жгли архивы. Позже рассказывали, что многие дворяне подстрекали к погромам или не мешали им, очень довольные, что и на сей раз обращаются в дым расписки о долгах, недавно сделанных ими у кредиторов всех мастей.

Можно было ожидать реакции со стороны короля. Значит, нужно было оружие. Толпа выломала двери ратуши на Гревской площади и захватила там две-три тысячи свинцовых молотов, недавно запасенных в этом импровизированном арсенале на случай, если бы какой-нибудь Ноллис вломился в столицу.

Тех, кого назовут «молотами» (Maillets), реже в то время – «майотенами» (Maillotins), пошли искать подкреплений в тюрьмах. Были захвачены Шатле, Фор-Левек, Тирон. В свою очередь не выдержали и ворота Дворца правосудия.

Зажиточные бюргеры, сначала захваченные врасплох, а потом поддавшиеся соблазну выть по-волчьи вместе с волками и мало склонные петь хвалу фиску, теперь встревожились из-за оборота, какой стали принимать события. Они, конечно, хотели конца налога, но не разгрома столицы. Уже насчитывалось десятка три убитых. Никто не сомневался, что король потребует расплатиться по счетам.

Состав делегации был импровизированным: законники, магистры университета, несколько купцов встретились у Сент-Антуанских ворот с герцогом Бургундским и несколькими королевскими советниками, прибывшими для этого из Венсенна. Парижане выдвинули условия: отмена налога, всеобщая амнистия. Люди короля их отклонили.

Восставшие тщетно искали вождя. В Фор-Левеке майотены освободили среди прочих бывшего прево Юга Обрио, который попал в тюрьму в прошлом году потому, что нарушил некоторые привилегии университета, а правительство герцогов меньше всего было расположено защищать одного из бывших служащих Карла V. Обрио был ненавистен нотаблям, клирикам, студентам. На данный момент повстанцы забыли, что он прежде был начальником полиции, и постарались видеть в нем только заклятого врага привилегированных и жертву власть имущих. Ему предложили возглавить восстание.

Обрио был слишком благоразумен, чтобы попасть в ловушку. Сын дижонского менялы, он побывал прокурором герцога Бургундского, потом его бальи в Дижоне, прежде чем перейти на королевскую службу. Это был юрист, администратор, строитель. Не бунтовщик. Выступить против ратуши и университета его в свое время побудили интересы короля, а не демагогические соображения. Он прекрасно понимал, что, если примет предложение майотенов, ему рано или поздно отрубят голову. Государственной измены бывшему парижскому прево никто бы не простил.

Он было подумал снова стать узником епископа, потом предпочел заночевать дома. Но на следующее утро он, не привлекая внимания, покинул столицу. Снова обнаружился он в Авиньоне, у папы Климента VII.

Правительство герцогов спешило покончить с этим делом. Если бы парижане нашли своего Артевельде, события могли бы иметь продолжение. Восстание против налогов могло распространиться на все королевство. Уже многие города волновались, чаще всего поднимая лозунг: «Да здравствует Гент, наша мать!» [87]87
  Во французском языке слова «город» (la ville) и, в частности, «Гент» (Gand) – женского рода (прим. ред.).


[Закрыть]. В Нормандии, Шампани, Пикардии налоговые чиновники обращались в бегство. Амьен, Орлеан, Лион отказывались платить какой бы то ни было новый налог. С другой стороны, срочно надо было покарать мятежников Гента и Руана.

В качестве посредника выступило духовенство. 13 марта 1382 г. король даровал всеобщую амнистию. Из списка помилованных исключили четыре десятка вожаков – это были простые люди и нотабли, когда-то ведшие переговоры в надежде предотвратить репрессии. Воплощением королевского правосудия стал десяток повешенных. Остальные мятежники отделались испугом: 25 марта прево помиловал тех, на кого не распространилась амнистия.

Крупные парижские бюргеры были удовлетворены. Репрессии сделали свое дело, надолго смирив народное недовольство. 1 марта бюргеры испугались, 13 марта взяли восстание под свой контроль. Таким образом, борьба с налогом вылилась в укрепление позиций хозяев и собственников и в их гарантированное спокойствие. Дело майотенов завершилось победой демагогов и краснобаев, которые в феврале были защитниками податных, в марте – сторонниками порядка и в конечном счете – поборниками парижских вольностей.

Репрессии

Без труда можно было понять, что король ни в чем не уступил. Штаты, собравшиеся в Компьене, вотировали сбор эда. Депутаты от Парижа оспаривали размер этого налога, но не решились воспротивиться ему, опасаясь нового массового подъема. На самом деле парижское бюргерство рассчитывало на гентцев. Во всех кабачках, за играми в шары или кегли, на рынках и в лавках все на словах вели себя как заговорщики, но рисковать не хотели. В этом смысле показательна безропотность суконщика Обера из Дампьерра. Когда его изобличили как участника заговора против фиска, он дал себя арестовать, даже не позвав на помощь: он сказал себе, что в случае восстания погибнут слишком многие. Добрые парижские горожане были врагами фиска, но притом и врагами беспорядка. Если победа фламандцев нейтрализует королевскую власть, тогда будет видно.

Пока Париж занимал выжидательную позицию, а Фландрия организовывала свою жизнь без графа, Карл VI занялся Руаном. К тому времени, когда он вступил в город (29 марта) уже отрубили головы главным зачинщикам «гарелли», сбросили колокола с колокольни, снесли укрепление у ворот Мартенвиль, сняли цепи с улиц и конфисковали оружие у горожан. В назидание королевское правительство распустило коммуну и отменило привилегии руанцев на перевозку товаров. Заодно город обложили особо тяжелым налогом.

Ошеломленные руанцы четыре месяца вели себя спокойно. Но когда штатам Нормандии навязали новый эд с потребления, сдержать ярости горожане уже не сумели. 1 августа 1382 г., когда сборщики налога установили свой прилавок, на суконном рынке вспыхнула вторая «гарелль». Бальи удержал город под контролем: инцидент не получил развития. Тем не менее люди короля сошлются на этот рецидив, чтобы окончательно подавить Руан.

Пока что каждый восставший город вел бой по отдельности, никакой координации между ними не было. Конечно, горожане много писали. Они обменивались сведениями и подбадривали друг друга. Но перед лицом королевских репрессий города остались в одиночестве, каждый сам за себя. Герцоги – повсюду руководившие молодым королем – могли карать города один за другим, посвящая этому все свое время.

В августе 1382 г. Филипп Бургундский добился в Совете, чтобы приоритет был отдан фламандским делам. Его они в достаточной мере интересовали. Поэтому 18 августа Карл VI принял в Сен-Дени орифламму, присутствие которой в армии делало фландрский поход не просто набегом, а акцией по защите монархического порядка. Гентцы в то время тщетно добивались, чтобы король выступил арбитром в споре между ними и их графом: они забыли, что герцог Бургундский уже сам чувствовал себя графом Фландрским. И кроме того, Филипп Храбрый сумел придать предприятию облик крестового похода: было объявлено, что Фландрия должна признать папу Климента VII. В то время, когда у церкви было два главы, любая политическая акция могла найти новый резонанс, если ее вписали в эту драму всего христианского мира.

У Артевельде не было выбора. Он обратился к Англии. Ричарда II не слишком радовало, что французы хотят подчинить Фландрию, к тому же он признавал папой Урбана VI. Если Авиньон признает новые земли, это могло его только встревожить. Поэтому Артевельде без труда добился очень расплывчатых обещаний. Он этим довольствовался.

18 ноября королевская армия под дождем покинула Лилль. На следующий день умелый маневр позволил ей занять Коминский мост и таким образом перейти через реку Лис. 21 ноября сдался Ипр. Артевельде застали врасплох: в планах обороны он рассчитывал на Лис. Чтобы не допустить осады Гента, ему теперь нужно было искать сражения на открытой местности.

Армия гентцев продвинулась к Розебеке, выстроилась там треугольником, обращенным острием к королевской армии, поставила артиллерию на вершине холма и стала ждать дня, чтобы перейти в атаку. Дело было 27 ноября. На рассвете, в тумане, который медленно таял, гентцы атаковали, издавая устрашающие крики. Французские рыцари отошли на несколько шагов. Опасаясь ее братания с мятежными коммунами, пехоту поставили сзади.

Гентцы не видели, что их обходят. Рыцари, отойдя назад в центре, окружили их с флангов. И началась бойня, где активней применяли булавы и боевые секиры, чем мечи. Под их ударами слетали бацинеты и раскалывались черепа. Теперь победа была достаточно обеспечена, чтобы не опасаться за верность сержантов французского короля: их ввели в бой, чтобы добить раненых ножами.

Потерпев поражение, фламандцы стали уже просто мятежниками против Бога и короля. Ту же судьбу испытали их прадеды после Монс-ан-Певеля. Их трупы бросили собакам и птицам. По особо выраженному желанию графа Людовика тело Филиппа ван Артевельде повесили в назидание народу.

После этого Брюгге решил опередить события. Город признал верховенство короля, отрекся одновременно от союза с англичанами и от папы Урбана VI и даже согласился заплатить большой штраф. Куртре захватили врасплох: оскорбленные французы еще не забыли о золотых шпорах, которые по-прежнему украшали свод церкви Богоматери и которые когда-то принадлежали их предкам. У Филиппа Бургундского была и более приземленная цель: захватить в архивах Куртре письма, которые, по слухам, посылали туда парижане в течение двух последних лет. Разве не рассказывали, что те же парижане только что задержали на Фландрской дороге обоз с припасами, которого ждала королевская армия? Не найдя в архивах доказательств заговора, французы сожгли город.

Благополучно все кончилось в конечном счете только для гентцев, оставшихся дома. Несколько тысяч их сограждан нашли гибель при Розебеке, но герцог Филипп хорошо понимал, что город не согласится на разорение, на какое его обрекал штраф, затребованный первоначально, – триста тысяч франков. Осаждать Гент в начале зимы значило идти на бесполезный риск. Победа была блестящей; герцог Бургундский счел за благо тем и удовлетвориться. Его тесть граф Фландрский получил всю выгоду от интервенции, которая вернула ему власть, но не хотел, чтобы французы теперь остались в его землях навсегда. Филипп, несомненно, догадывался, что в его интересах не затягивать оккупацию. Не говоря этого открыто, все согласились на том остановиться.

Конечно, у королевской армии были и другие задачи. Она двинулась на Париж. 2 января 1383 г. король был в Компьене. Столица сделала вид, что готовится к торжественной встрече победителя. Купеческий прево и эшевены поехали в Компень, чтобы оговорить детали церемонии. На самом деле с тех пор, как в Париже 1 декабря узнали о победе при Розебеке и разорении Куртре, в городе все трепетали. Несколько арестов, сделанных с 5 по 10 января, дали понять и самым упрямым оптимистам, что король отнюдь не простил «молотов».

И января Карл VI вернул орифламму в Сен-Дени и направился в Париж. Несколько сот парижан вышло навстречу армии к Монмартру, надеясь смягчить короля приветствием ему. Их притворный энтузиазм был принят холодно.

Возвращайтесь в Париж. Когда я сяду на судейское место, приходите и просите, и будете услышаны.

Реплика юного короля задавала тон. Встав от Санлисской до Мелёнской дорог, Париж окружили три армейских корпуса. Король был в доспехах. Как когда-то в Руане Иоанн Добрый. Суверен ехал вершить суд.

От армии было выслано вперед несколько латников. Выйдя одновременно с горожанами, которые вернулись озадаченными, они пошли занимать позиции в Лувре.

Парижане сочли ловким ходом показать силу, а может быть, просто-напросто продемонстрировать лояльность. Во всяком случае, они выставили вдоль маршрута короля контингент муниципального ополчения с луками, арбалетами и боевыми молотами. Королю это очень не понравилось.

Подошли к воротам Сен-Дени, широко открытым для входа короля. Тем не менее сержанты приподняли створки, вытащили из них штыри и с большим грохотом сбросили их. Символику этого жеста поняли все. То же самое люди короля сделали год назад в Руане. С привилегиями Парижа было покончено.

В то время как король отправился в собор Парижской Богоматери слушать «Те Deum», Оливье де Клиссон и маршал Сансерр заняли вооруженными силами Большой и Малый мосты. Один гарнизон разместился во дворце Сен-Поль, другой – в Бастилии. Один отряд расквартировали у Невинноубиенных, в двух шагах от Крытого рынка и Шатле, и он был готов к немедленным действиям в городе. Чтобы обеспечить мобильность при проведении операций, королевские сержанты сняли цепи на улицах и отнесли их в Лувр.