355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Жан Эшноз » Чероки » Текст книги (страница 9)
Чероки
  • Текст добавлен: 29 сентября 2016, 01:08

Текст книги "Чероки"


Автор книги: Жан Эшноз



сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

20

Но в театральных агентствах тоже не знали никого, носящего эту фамилию. Тем не менее Жоржу предложили просмотреть картотеку и каталоги фотографий – на случай, если это псевдоним. Жорж узнал на снимках множество мужчин и женщин, виденных им в кино и по телевидению, и подивился множеству других, совершенно ему незнакомых. Однако и здесь он не нашел никаких следов женщины, которую искал.

Последнее агентство в его списке находилось на улице Понтье, параллельной Елисейским Полям и соединенной с ними роскошной крытой галереей, где было полно витрин, оформленных декораторами, с поражающими воображение ценниками. Когда Жорж вошел в этот пассаж, туда же проникли как минимум еще четыре человека, которых он очень интересовал. Двое первых имели отношение к службам общественного порядка, двое других работали в агентстве Бенедетти. Вторая пара шла за Жоржем по улице Понтье, первая поджидала его у другого конца пассажа, со стороны проспекта, замешавшись в толпу японских туристов, снимавших все без разбора своими японскими кинокамерами.

Едва Жорж засек позади себя Бока и Риперта, он бросился в проход между двумя бутиками, в один из многочисленных закоулков галереи, расположенных на разных уровнях и соединенных между собой эскалаторами и лестницами, мосточками и переходами, коридорами и поворотами, надстройками, служебными входами и запасными выходами. Закоулок, куда юркнул Жорж, привел его к маленькому вестибюлю, практически тупику, с бежевой дверью, украшенной табличкой «Нет выхода». Жорж все-таки толкнул дверь и убедился, что за ней продолжается тот же вестибюль, но уже неосвещенный. Он вернулся назад, взглянул на противоположный конец галереи и увидел там двух мужчин, слишком уж неподвижно стоявших у витрины магазина английской обуви. Жорж попятился, снова открыл бежевую дверь и стал пробираться наугад сквозь темноту.

Пройдя ощупью несколько метров, он уперся в другую дверь, за которой был другой уголок пассажа, другие павильоны; он юркнул в ближайший из них. Здесь составляли гороскопы современного типа, с помощью компьютера; за стойкой сидел мужчина в костюме-тройке кислотного фиолетового цвета. Жорж схватил рекламный проспект заведения.

– Месье интересуется гороскопами? – спросил мужчина, выждав несколько минут.

– Очень, очень, – заверил его Жорж, стараясь держаться подальше от входной двери.

– Общий прогноз стоит столько-то, – указал мужчина, – подробный столько-то. Месье угодно попробовать?

Жорж машинально кивнул, одновременно стараясь разглядеть фигуры в дальнем конце пассажа. Астролог подошел к компьютеру, нажал несколько вводных клавиш. Жорж все так же машинально назвал дату и место своего рождения и даже уточнил, что по гороскопу он Телец, восходящий к Близнецам; в этот момент он заметил в глубине помещения, за стойкой, другую дверь. «Знаю, знаю, все ясно», – отозвался астролог, набирая его данные на клавиатуре компьютера.

Принтер тотчас усердно закряхтел и начал извергать нескончаемую бумажную ленту с плотно набитым текстом, а миг спустя у двери павильона послышались шаги. Любители британской обуви преграждали Жоржу путь к бегству; один из них размахивал служебным удостоверением, второй отсвечивал полицейским значком. На заднем плане, по другую сторону торговой галереи, ясно видные на фоне витрины, закрашенной мелом, стояли Риперт и Бок; прислонясь к щиту «Сдается помещение», они со скучающим видом наблюдали снаружи за этой сценой. Жорж резко оттолкнул астролога и ринулся к маленькой двери в глубине павильона, которая распахнулась и тут же захлопнулась за ним. Он накинул на нее крючок изнутри и увидел, что стоит в каморке, где только и есть что стол со стулом, настенный календарь, пачки брошюр и писчей бумаги, красочная афиша с изображением лошади, плывущей через реку, и постер с Клодом Франсуа [36]36
  Франсуа Клод (1939–1978) – популярный французский певец.


[Закрыть]
, приклеенный к обоям. Другого выхода из комнатки не было, а за той дверью, которую он запер, уже сильно нервничали. И тут он углядел как раз напротив двери, в стене, на высоте человеческого роста, нечто вроде люка, видимо, служившего когда-то для доставки товаров или еды, а ныне заложенного фанерным щитом, к которому были приколоты кнопками квитанции, памятки, три счета и две почтовые открытки – из Байонны и из Бандоля. В полном отчаянии Жорж стукнул кулаком в щит, который ответил безнадежным звуком, вдобавок еле слышным сквозь оглушительные удары в дверь. Однако против всякого ожидания щит вдруг исчез, а в образовавшейся пустоте возник по плечи человек, не то лысый, не то бритый: его голый череп украшала единственная, свисавшая набок прядь, словно веревочка, приклеенная к яйцу. Он был одет в классический зеленый тирольский костюм с белым пластиковым эдельвейсом на груди.

Человек невозмутимым знаком подозвал Жоржа и помог ему пролезть в люк. Затем он включил карманный фонарик, вернул щит на место, сделал еще один приглашающий знак, и Жорж зашагал следом за ним по туннелю, куда более узкому и тесному, чем все предыдущие коридоры; пол был покрыт таким толстым слоем пыли, что их ноги оставляли в ней глубокие следы. Жорж едва различал прядь на голове мужчины, которая покачивалась, словно перо, в такт его поступи гурона.

Наконец человек заговорил. Пыль приглушала его голос в тесном пространстве туннеля. Человека звали Дональд, а туннель был потайным – правда, уже далеко не таким потайным, как прежде, посетовал Дональд, – и верно служил людям во время войны: он сообщался, посредством многочисленных ответвлений, со всеми магазинчиками и служебными помещениями галереи, а кроме того, скрыто шел вдоль всего жилого квартала вплоть до улицы Берри, местами проходя даже через квартиры.

И впрямь, тридцатью метрами дальше Дональд вытащил отмычку, и они пробрались от одной потайной двери к другой через залитую солнцем кухню, где в одиночестве томилось на плите рагу; по пути они успели расслышать голос, кричавший в соседней комнате: «Робер, тебе пора!» Затем снова наступили мрак и безмолвие. Еще дальше они протиснулись опять-таки из двери в дверь, через стенной шкаф, где хранились метлы, и услышали другой голос, тоже кричавший, но по-испански, о любви к женщине. Снова мрак и безмолвие. Потом они вышли к какой-то приемной, где старая секретарша-машинистка клевала носом над справочником, явно не собираясь покидать помещение, – пришлось им решиться и пройти мимо нее на цыпочках, что не вызвало у нее ни малейшего удивления. Снова мрак и безмолвие. Следующий этап – ванная комната, не видевшая ремонта как минимум лет тридцать: сухой, окаменевший обмылок лежал на краю ванны, затянутой густой паутиной, на выщербленном плиточном полу кишели легионы тараканов, из крана свисала неподвижная струйка холодной воды, вероятно, служившая здешним паразитам чем-то вроде доказательства существования Бога. Снова мрак и безмолвие. И вдруг – какой контраст! – гостиная, набитая возбужденными, суетливыми, расхристанными людьми с бокалами в руках; они передавали друг другу бутылки под салют пробок от шампанского, и никто не обратил внимания на Дональда и Жоржа, когда те прошли по комнате и даже передвинули диван, на котором бурно веселилась группа гостей, – иначе было не добраться к двери, ведущей дальше в туннель. Снова мрак и безмолвие, потом архивы нотариуса, и детская, где царил кавардак, и приемная медсестры с полным набором пациентов, и наконец холодное солнце улицы Берри, где они пробрались между благоухающими букетами цветочной лавки к двум мопедам «Пежо» дымчато-голубого цвета, стоявшим на улице, у дверей.

Дональд снял антиугонные замки с мопедов, оседлал один из них, указал Жоржу на второй, и они начали пробиваться сквозь уличные пробки к развороту на Елисейских Полях, виляя между пыхтевшими у светофоров машинами. Дальше, возле площади Согласия, поток автомобилей почти иссяк, и они проскочили к Обелиску, который высился, подобно маяку, над рослыми раскидистыми деревьями, окаймлявшими широкую асфальтовую реку; воздушный поток взвивал и пронизывал их одежды. Лицо Дональда выражало бесстрастное спокойствие баварского апача. Жорж ехал за ним.

Промчавшись по правому берегу Сены до Ратуши, они обогнули ее и направились через Маре к церкви Сент-Амбруаз. За ней стоял жилой дом для людей среднего класса, окруженный низкой решеткой, к завиткам которой они и примкнули свои мопеды.

Затем поднялись на четвертый этаж. Квартира была распланирована на манер гребенки: длинный коридор, куда выходило множество комнат, все с одной стороны. В последней из них сидел за бокалом пенистого розового напитка дюжий человек. Дональд посторонился, пропуская вперед Жоржа. Коренастый встал.

– А, Кроконьян! – воскликнул Жорж. – Я почему-то так и думал, что увижу вас.

За прошедшее время Кроконьян сильно изменился.


21

Хотя, впрочем, не так уж и сильно. Просто его нынешняя внешность свидетельствовала о более заботливом отношении к себе: в одежде наметился определенный изыск, короткий бандитский ежик претерпел трудную парикмахерскую обработку – отсюда и возникало ощущение перемены. Шляпы на нем уже не было, но вкус к ярким краскам остался непоколебим: водолазка цвета «сомон» под синим пиджаком с муаровыми разводами и искрой, брюки из грубого лощеного холста и огненно-красные носки. Тяжелые башмаки из змеиной кожи стояли отдельно от ног. Все это облачение явно стоило очень дорого. Кроконьян не скупясь тратил краденые деньги.

Он коротко, не вдаваясь в детали, рассказал Жоржу, как ему удалось основать маленькое, но стабильное предприятие, вложив в него плоды своих первых набегов. Из его намеков Жорж сделал вывод, что экспроприация и перепродажа произведений искусства были важной составляющей этого дела, в котором Дональд являлся единственным компаньоном, первым акционером и второй боевой единицей.

Кроконьян приподнялся со стула, чтобы приготовить еще две порции пива с лимонадом. Попутно он сообщил, что узнал о неприятностях Жоржа, о том, что его разыскивают, что его преследуют, и направил своего талантливого компаньона Дональда по следам Жоржа; а теперь он намерен помочь Жоржу и весь к его услугам. Он ведь считает себя его должником с того самого вечера в ночном заведении – может, Жорж помнит?

– Ну конечно, – ответил Жорж. – А как мадам Дега?

Кроконьян потупил взор, уставившись на свои башмаки; его лицо побагровело, как спелый помидор. Дональд придвинулся к Жоржу и шепнул: «Смените пластинку».

– Хорошо, – сказал Жорж. – Мне нужно надежное место. Чтобы укрыться на несколько дней.

Кроконьян поразмыслил, затем ткнул пальцем в потолок: комната служанки, с железной кроватью, с некрашеным, но заляпанным красными чернилами деревянным столом, парочкой стульев эпохи Регентства и сильно поистершимся ковриком. Выходит во внутренний дворик, напротив – последний этаж соседнего дома, с двумя непроглядно грязными окнами, цинковой крышей и каминными трубами, увешанными антеннами, среди которых разгуливают стаи голубей.

– Прекрасно, – сказал Жорж. – Меня это вполне устроит.

– Тесновато будет, – извинился Дональд. – И, конечно, без телефона.

В этой каморке Жорж провел следующие три с половиной дня в полном бездействии. Каждое утро к его двери доставляли свежие газеты и свежую пищу, потом он спускался на четвертый этаж принять душ, а во второй половине дня общался короткое время с Дональдом и Кроконьяном, а иногда и с его коллегами, которым Кроконьян, видимо, кое-что рассказал про Жоржа Шава, ибо они почтительно взирали на него, зачарованно слушали, а сами заговаривали весьма робко. Дважды его хозяевам приходилось отлучаться на несколько часов; в этих случаях они оставляли Жоржу ключ от квартиры с инструкциями, прикрепленными скотчем к холодильнику. Оба раза они возвращались из своих экспедиций богатыми и счастливыми, с полными руками изысканной еды, редких вин, новых пластинок и картин в крафтовой обертке, которые разворачивали, которыми любовались.

Однако большей частью Жорж сидел у себя в полном одиночестве, читая, почесываясь, ловя какую-нибудь музыку в транзисторе Дональда. Иногда он выглядывал в окно и смотрел на голубей, иногда голуби смотрели на него. Они вприпрыжку бегали по крышам, среди карнизов, водосточных труб и слуховых окошек, подергивая головами при каждом шажке, внезапно скучиваясь для непонятных совместных действий, тут же бросаясь врассыпную при полном взаимном безразличии и неизменно пребывая в отвратительной праздности, которую Жорж никогда не подумал бы вменить в вину другим птицам. Иногда двое из них как бы случайно сходились, проявляли интерес друг к другу, долго терлись клювом о клюв в почти человеческом поцелуе, потом торопливо спаривались и сразу же после этого акта разлетались, часто даже в разные стороны, напоминая в своем тяжелом, неуверенном полете перегруженные бомбардировщики. Выглядели они довольно безобразно, отличались какими-то воровскими повадками и насчитывали в своих рядах немало инвалидов – одноногих, одноглазых, облезлых, с гноящимися ранками. Когда они поднимались в воздух, их крылья трещали и хлопали, точно картонные, – в общем, типичные порождения большого города, такие же бездушные, как он, такие же прожорливые, как крысы, идеально симметричные им, относительно поверхности земли – те же крысы, только что пернатые.

В раскрытое окно доносилось мало звуков: домашний скандал, приглушенный захлопнутой дверью, имя ребенка, которого звали домой или отчитывали, хлопки выбиваемого ковра, скрежет передвинутого мусорного бака, арпеджио невидимого трубача, бормотание окрестных приемников в часы семейных трапез, истошный крысиный визг в колодце двора. Все эти шумы сливались в единую симфонию и звучали в дремотном чреве дома слаженно, как по нотам, напоминая звуковое сопровождение старого французского фильма.

Прошло два дня, и Жорж понял, что это не жизнь. На третий день утром он объявил о своем уходе. Дюжий человек воспринял эту новость с угрюмым недоумением.

– Мне здесь очень-очень хорошо, – поспешил его заверить Жорж, – но это не решение проблемы. Кроме того, понимаешь, я ищу одну женщину – хочу ее снова увидеть и никак не могу найти. Нет смысла сидеть тут и ничего не делать.

– Дональд, – произнес Кроконьян.

– Дональд? – повторил Жорж. – То есть ты хочешь сказать, что он мог бы ее разыскать? И правда, ведь нашел же он меня.

Он написал на листке бумаги все, что ему было известно про Женни Вельтман, затем вручил этот листок трансальпийскому ирокезу, а затем послал его в редакцию одной из утренних газет с текстом короткого объявления, нацарапанного на обратной стороне того же листка и сообщавшего о рождении Пепито де Кампоэнья. Крестины младенца назначались на следующий день, в шестнадцать часов, сбор у левого портала Нотр-Дам.

На следующий день Жорж вышел из дома в пятнадцать часов сорок минут и взял на бульваре Вольтера такси, которое высадило его у левого бока Нотр-Дам, рядом с дверью, за которой узенькая винтовая лестница ведет наверх, к башням, изобильно разукрашенным козлами и единорогами, фениксами и сфинксами, чудищами пешими и чудищами на слонах, драконами, пожирающими друг друга, свирепыми орлами и омерзительными обезьянами. Отсюда, из-за парапета башен, Сена казалась темным ручейком, заключенным в каменные пределы, укрощенным и совершенно безвредным. Стоял будний день, и сезон не туристский, так что желающих выцарапывать свои инициалы на химерах почти не было. Жоржу не составило никакого труда засечь Фергюсона Гиббса, который справлял малую нужду возле аркбутана. Англичанин обернулся, расплылся в широкой улыбке и подошел к нему, застегивая ширинку.

– Я прочел ваше объявление! – торжествующе сказал он. – Как вы думаете, там, внизу, собрались какие-нибудь дурни на крещение Пепито?


22

Гиббс занимал виллу в три этажа, окруженную небольшим парком, в пятнадцати километрах к югу от Парижа, по направлению к Со. На вилле имелись: слуга-сенегалец, «Стейнвей» и два холста Пикабиа в холле. «Хотя я не так уж люблю Пикабиа, – извинился англичанин, – а вы?» Имелась здесь также и жена Гиббса, крайне пылкая, экспансивная рыжая особа с ярко-зелеными веками и ярко-красными губами. Жорж даже не представлял себе, что Гиббс может быть женат, а главное, что ему могла достаться такая супруга.

За ужином Этель Гиббс вытащила из Жоржа подробный отчет о его приключениях, потом разговор перешел на завещание Ферро.

– Я очень рассчитывал на вас, – напомнил англичанин. – Печально, что все сложилось так неудачно.

– В настоящий момент ситуация крайне сложная, – сказал Жорж, – эти типы буквально наступают мне на пятки.

На стол села худосочная муха и пошла блуждать между крошками. Гиббс схватил зубочистку, секунду подержал ее над мухой, затем метким молниеносным движением проткнул и предъявил остальным свою жертву, истошно жужжавшую на острие.

– Браво, – сказал Жорж.

– Мииилый, – протянула Этель.

Англичанин издал нервный смешок английского школьника, выхватил пару редисок из салатницы, встал и исчез.

Жорж остался наедине с Этель, наступило молчание. Они переглянулись поверх своих бокалов.

– Все образуется, вот увидите, – мягко сказала она. – В конце концов они поймут, что вы здесь ни при чем. А почему бы вам просто-напросто не объясниться с ними, раз и навсегда?

– Это слишком сложно, – сказал Жорж. – И потом, я ищу женщину, и это тоже сложно, – повторил он, – мне никак не удается ее найти.

– Женщину? – с улыбкой переспросила Этель.

– Я имею в виду не любую женщину, – пролепетал Жорж, – а определенную женщину, которая носит определенное имя.

Она снова улыбнулась и вынула из золотого портсигара сигарету с золоченым мундштуком. Когда Гиббс вернулся в столовую, Жорж молча чистил апельсин, а Этель выводила на скатерти узоры кончиком красного ногтя. Едва ее муж сел за стол, как она встала и в свою очередь куда-то скрылась. Англичанин принялся сметать крошки, рассыпанные вокруг его тарелки, в маленькую светлую кучку.

– Она не всегда в хорошем настроении, – сказал он полушепотом. – Видите ли, сейчас, совсем недавно, у нас возникли денежные затруднения, и это ее раздражает. Да, я действительно рассчитывал на то дело, – повторил он. – Очень, очень прискорбно. Идемте, я вам покажу вашу комнату.

Комната выходила на юго-восток, к оконным стеклам приникли черные конечности высокого каштана, тонкие и ломкие, а на следующее утро подернутые инеем. Потом немного потеплело, потом на много дней зарядил упорный дождь; он лил как из ведра, не ослабевая ни на минуту, словно небеса решили устроить второй всемирный потоп. Фергюсон Гиббс часто запирался в библиотеке вместе с женой, переписывал счета, вскрывал пакеты с эзотерическими трудами Фритьофа Шюона или Отца Анизана [37]37
  Шюон Фритьоф (1907–1998) – французский писатель-метафизик, поэт и живописец. Отец Анизан (1853–1928) – французский писатель, монах.


[Закрыть]
; эти книги ему ежедневно доставляли почтой, и он складывал их в стопки не читая. Почти каждый вечер он ездил в Париж, где его адвокат помогал ему спасаться от своры кредиторов. Но вскоре оказалось, что адвокат сам примкнул к той же своре, и рыжий англичанин стал возвращаться домой после своих хлопот все более измученным, обездоленным и мокрым, потерянным и убитым, с таким отрешенным взглядом, словно стекла его очков безнадежно запотели. За столом все жаловались на скверную погоду.

В конце концов Гиббс отказался от своих безрезультатных набегов в Париж, и тут же, автоматически, кончился дождь. Этель объявила, что они приглашены к друзьям, живущим по соседству, вместе с другими друзьями и, конечно, с друзьями друзей, словом, вечеринка обещает быть занятной. Жорж тоже может пойти с ними.

– Мне кажется, это не очень-то разумно, – осторожно заметил Жорж.

– А кого вы боитесь там встретить? – возразила Этель. – И потом, представьте себе, вдруг онатам будет, а вы – нет!

– О ком вы говорите? – спросил англичанин.

– Поедемте, поедемте, – настаивала она. – Если вашей дамы там не окажется, я вас познакомлю с Флоранс.

– Да-да, едем с нами, Жорж, – сказал Гиббс. – Я вам дам свой второй смокинг.

На склоне лесистого холма, возвещавшего о близости Фонтенбло, раскинулся обширный частный парк, где стояло около десятка роскошных вилл; при каждой – теннисный корт с высоким металлическим креслом для судьи, бассейн под брезентовым навесом, просевшим от широких бесформенных луж дождевой воды, и куча блестящих машин у ворот, обвешанных камерами наблюдения.

Им пришлось ждать – сначала у ограды имения, а затем перед домиком-будкой, подобием таможенного поста, откуда вышел охранник в серой форме и фуражке с галуном. Гиббс отдал ему приглашение. Охранник внимательно изучил карточку, зашел в будку, позвонил куда-то, вернулся и распахнул ворота. В конце аллеи другой охранник указал им место для стоянки перед большим белым домом с аркадами по фасаду, квадратным порталом и женщиной в розовом платье у входа.

Она подбежала к машине, расцеловалась с Этель Гиббс и потащила ее в дом. Женщина была очень хорошенькая и очень веселая – наверняка та самая Флоранс. Жорж и Гиббс вошли следом: гостей собралось не меньше сотни. Они обошли комнаты, где стояли главным образом кресла и диваны, расположенные веером вокруг низких столиков, – точь-в-точь фургоны американских первопроходцев. Слуги во фраках с подносами в руках сновали между гостями, предлагая им пенящиеся бокалы, россыпи сигар, груды тостов. Был здесь и музыкальный салон, в данный момент безлюдный, – только в центре за огромным черным лакированным роялем, похожим на многоместный катафалк, сидел бездействующий виртуоз во фраке, читая газету, разложенную поверх партитуры.

Невнятный гул разговоров перетекал из комнаты в комнату, вперемежку со звонкими смешками и звяканьем льда в бокалах. У входа в гостиную стояла группа знакомых англичанина, и он пожал дюжину рук с выражением испуганной решимости, как будто угодил в облако саранчи или под водопад. В уголке следующей гостиной они нашли пару свободных кресел, обитых блеклым бежево-серым гобеленом, на котором олень созерцал пустым взглядом окружившую его свору гончих.

– Мы уехали из дому, чтобы хоть как-то развеяться, но у них такая же скука смертная, – доверительно сообщил Гиббс. – Теперь вот сиди тут до трех-четырех утра.

– Но ведь можно уйти и раньше, – подсказал Жорж.

– Не хотелось бы, – ответил англичанин, – уезжать всегда нужно одними из последних – меньше прощальных рукопожатий.

Внезапно пространство между ними пересек, с плавной неспешностью межпланетного корабля, поднос на чьей-то руке. Жорж снял с него квадратный стакан с виски, в котором позвякивали толстенькие кубики льда. Но миг спустя стакан грохнулся на пол, а Жорж, отпрыгнув назад, скорчился за спинкой кресла; на ковре, жадно выпившем виски, проступило пятно с очертаниями департамента Мёрт-и-Мозель. «Что случилось?» – испуганно спросил англичанин. Жорж приложил палец к губам, призывая его к молчанию, а другим пальцем указал на доктора Шпильфогеля.

Доктор только что вошел в комнату. На нем был элегантный костюм, из нагрудного кармана торчал уголок платочка, острый, как лезвие ножа, воткнутого в сердце, как плавник белой акулы в море чернил. Он обвел взглядом гостиную, заметил пустое кресло рядом с англичанином и бесцеремонно завладел им.

– Прелестный вечер, – объявил он сердечным тоном. – Надеюсь, это место не занято?

– К сожалению, занято, – ответил Гиббс. – Он должен вернуться с минуты на минуту.

– Я подожду, – сказал доктор, – а пока немного отдохну здесь. Сколько красивых женщин! Вы друг Шумахера?

Этель Гиббс тоже вошла в гостиную следом за Шпильфогелем. Еще с порога она увидела эту сцену и поняла, что может произойти. Подойдя к мужу, она сказала два-три незначащих слова, затем повернулась и одарила Шпильфогеля горячей, плотоядной улыбкой; безупречный треугольничек на груди доктора тут же напрягся и затрепетал. Доктор вскочил с места, поцеловал пальчики Этель, предложил ей руку и увел из комнаты, тесно прижавшись к своей даме и бурно жестикулируя свободной рукой.

Жорж встал и прокрался к ближайшей двери, которая вела в ванную с необычайно высоким потолком. Он подождал, пристально оглядел себя в зеркале, вымыл руки и подождал еще немного. Дверь открылась, вошла Этель.

– Я убрала отсюда этого господина, – сказала она. – Теперь им занимается Флоранс. Можете спокойно выходить.

Они извлекли Фергюсона из гостиной и направились к выходу, пересекая анфиладу комнат в обратном направлении. Этель, как разведчица, шла на три метра впереди Жоржа и англичанина; этот последний на свободе успел слегка нагрузиться и теперь цеплялся по пути за дверные ручки, за ручки кресел, за плечо Жоржа.

– Я тут поразмыслил над вашей историей, – объявил он. – Это всё наверняка наладится.

– Вы думаете?

– Это просто обязано наладиться, – торжественно заверил его Гиббс. – Оно не может не наладиться. Поскольку оно не создано для того, чтобы разладиться, то, когда оно разлаживается, это в конечном счете добрый знак, знак того, что скоро все наладится, вы понимаете?

– Понимаю, – ответил Жорж.

– И когда все уже налажено, – продолжал англичанин, – совершенно необходимо, чтобы оно разладилось, видите ли, чтобы впоследствии наладиться еще успешнее.

– Понятно, – сказал Жорж.

– Именно так, – заключил Гиббс. – Разладилось – наладилось, разладилось – наладилось, вот так и не иначе.

Этель знаком разрешила им идти дальше: путь был свободен до самого музыкального салона, где лодырь-пианист, дочитав свою газету, принялся наигрывать какой-то мотивчик, вроде бы веселый и беззаботный, хотя это приятное впечатление непрерывно опровергал аккомпанемент, скорбный, как улыбка человека с разбитым сердцем. Большие желтые руки музыканта соперничали меж собой, мягко уклоняясь от встречи, избегая столкновения; эти бледные членистые конечности то лихорадочно бежали наперегонки по клавиатуре, то вдруг перепрыгивали одна через другую, как в чехарде, меняясь местами. Из салона они беспрепятственно добрались до «Вольво».

Спустя какое-то время доктор Шпильфогель, отпущенный Флоранс на свободу, бродил из комнаты в комнату в рассеянных поисках Шумахера. Наконец он подошел к группе людей, сидевших вокруг серебряного ведерка, из которого верхушкой айсберга торчало бутылочное горлышко в окружении мелких осколков льда. Но, увы, все эти лица были ему незнакомы, кроме разве одного, как раз перед ним, – доктор даже удивился, что не заметил его раньше. Впрочем, этот человек явно только что пришел: он еще не успел снять пальто и в данный момент разматывал свой шарф. Шпильфогель обогнул сидящих, подошел к новому гостю, тронул его за плечо.

– Рад вас видеть, – сказал он. – Вы привели с собой друга, как я понял. Прекрасная мысль!

– Какого друга? – удивился Бенедетти, высвобождая плечо.

– Ну, того дельного молодого человека, который отыскал моего Моргана. Я только что встретил его, он был со своими друзьями, и они там развлекались, – затеяли какую-то игру вокруг кресла, я так и не разобрался, в чем она состоит. Весьма милые люди, просто очаровательные. Да и сама вечеринка очаровательна. Вы только посмотрите, сколько красивых женщин, simulacra pulcherrime facta [38]38
  Здесь: прекраснейших созданий (лат.).


[Закрыть]
, а вы случайно не видели здесь Шумахера?

– Что вы несете? – воскликнул Бенедетти, лихорадочно наматывая на шею снятый было шарф.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю

  • wait_for_cache