Текст книги "Чероки"

Автор книги: Жан Эшноз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

9

– Нашел ее все-таки, эту дамочку, – рассказывал Бок. – Риперт, ясное дело, обозлился. Он даже сказал мне: берегись этого типа. Но я не понимаю, с какой стати я должен его бояться?

Рядом с ним горела лампа – маленькая прикроватная лампочка под красным стеклянным колпаком, водруженная на продолговатую скульптуру из серого мрамора, чьи бесформенные выпуклости весьма неуклюже отображали неясный замысел автора. Другого освещения в комнате не было. Портьеры были задернуты. Силуэт человека, сидевшего позади Бока, угадывался лишь по отблеску галстучной булавки в виде стрелки, которая мерцала в полумраке, точно какое-то золотистое насекомое.

– Мне-то как раз этот тип нравится, – продолжал Бок, – он слегка напоминает моего дядю. Вид у него такой… нерасчетливый. Хотя мой дядя – тот был очень даже расчетлив, в своем роде. А этот – нет. И все же он почему-то напоминает мне дядю. Я понятно выражаюсь?

Человек, сидевший позади Бока, не ответил. Он лишь чуть шевельнулся на своем месте, и его золотая булавка сверкнула, на миг прочертив в темноте минимальную зенонову дистанцию [15]15
  Зенон из Элеи (ок. 490–430 до н. э.) – древнегреческий философ, знаменитый своими парадоксами, в одном из которых, в частности, обосновывалась невозможность для стрелы достичь цели, т. к. для этого ей нужно преодолеть половину расстояния, затем четверть, затем восьмую и так далее, до бесконечности.


[Закрыть].

– Вы не поверите, он мне даже приснился однажды. Я имею в виду, этот тип. Хотя, строго говоря, это был не он, а оловянный солдатик – с его лицом и в человеческий рост. И в драгунском мундире XVIII века, это я хорошо запомнил. Он стоял неподвижно, как и положено оловянному солдатику. И я тоже ничего не делал, только глядел на него. Хотя нет, кажется, я держал собаку на сворке, да-да, именно собаку, и эта собака спала, лежа на земле, с натянутой своркой. А я все искал, куда бы ее прицепить, эту сворку. И все, больше ничего не помню.

Бок изогнулся, чтобы вытащить из кармана маленькую сигару, закурил и придвинул к себе пепельницу на ножке, с толстой кнопкой, обеспечивающей вращение резервуара. Он дважды или трижды нажал на нее, прежде чем снова заговорить:

– В агентстве-то дела не шибко хороши. Есть несколько договоров, но их надолго не хватит. Если так пойдет дальше, то жди сокращения, как два года назад. И этого типа, умника этого, Бенедетти, конечно, захочет оставить. Так что, может, Риперт и прав. Может, лучше было бы отделаться от него… ну не знаю… короче, отбить у него охоту перебегать нам дорожку. Расквасить ему физиономию, что ли…

– Да, – бросил человек, сидевший позади Бока.

– Вот именно что да, – повторил Бок, – взять и расквасить ему физиономию. Почему бы и нет?

– Верно, – одобрил его собеседник.

– А вообще, зря я так распсиховался, – решил Бок. – И мне уже пора.

– Значит, это соперничество… – начал было человек.

– Да бросьте, – отрезал Бок, – ну я пошел.

Встав с дивана, он вынул из-за пазухи пару теплых мятых купюр. Сидевший также, в свой черед, сменил позу на стоячую.

– Возможно, я не смогу прийти во вторник, – объявил Бок. – Боюсь, мне это не удастся.

– Ладно, – ответил человек, – но наш уговор вы знаете.

– Ну, вы крутой, – сказал Бок.

Человек холодно улыбнулся, идя впереди Бока к двери, затем протянул ему руку, до этого свисавшую вниз, точно слабый, разболтанный рычаг.

– Да, крутой, и вся жизнь у нас крутая, – повторил Бок, протягивая ему свою, влажную.

– Ничего, все обойдется, – сказал человек. – Одна лишняя таблетка, если прихватит, – лучше поутру, сверх обычной нормы, вот и все дела.

Спустя четыре часа Бенедетти, одетый в темный костюм и туфли в мелкую дырочку, сортировал бумаги, одновременно бросая на своих помощников испытующие взгляды поверх очков с полумесяцами стекол. Все молчали. Зазвонил телефон. «Алло? – сказал Бенедетти. – Это я». Пауза. «Вы уверены?» Пауза. «И давно?» Пауза. «Понятно. Это ужасно. Я постараюсь… спасибо, я зайду вечером». Пауза. «Да, я постараюсь». Он повесил трубку, еще несколько секунд посидел, держа руку на аппарате, затем отодвинул от себя бумаги и углубился в созерцание пустого пространства письменного стола. Пауза. Наконец он поднял глаза, оглядел подчиненных, одного за другим, вдумчиво покачивая головой, снова придвинул к себе документы и спросил: «Так на чем мы остановились?»

Бок поместил свое яйцеообразное тело на стул, сев на него верхом, лицом к спинке, и опершись подбородком на скрещенные руки; Риперт примостился на батарее отопления, свесив длинные ноги и положив длинные пальцы на колени. Жорж, как всегда отиравшийся у книжного шкафа, сознался, что нисколько не преуспел в расследовании дела о завещании Ферро. «Ничего удивительного, – устало отозвался Бенедетти, – но будем продолжать работу». Потом взял слово Риперт: тыча пальцем в коричневую радугу у себя на лбу, он снова поставил вопрос о производственной травме и отгулах; Бенедетти со вздохом нацарапал на бумажке несколько слов и протянул ему. «Спасибо», – сказал Риперт. «Только не злоупотребляйте», – предупредил Бенедетти. Когда настал черед попугая Моргана, Бок объявил, что напал на след в провинции и по этой причине будет во вторник отсутствовать. «Хорошо», – согласился Бенедетти и отрешенно, явно думая о чем-то своем, произнес короткую речь, посвященную налоговым тяготам, трудной доле руководителя и тому, как все это прискорбно; Жорж тем временем перечитывал названия на корешках книг. Все встали, и Бенедетти подошел к нему:

– Еще раз поздравляю с мадам Дега.

– О, мне просто повезло, – сказал Жорж.

– Ну, все так говорят, – ответил Бенедетти. – Послушайте, Бок, вам случайно не требуется подмога в деле с птицей?

– Нет-нет! – в панике воскликнул Бок.

Наконец они расстались. Жорж прошел по Страсбурскому бульвару до первой же телефонной кабины. Это была трехместная кабина, ее дверцы открывались с большим трудом. В первом аппарате с мясом вырвали трубку, второй был вообще расколот надвое – похоже, орудовали топором, а третий монополизировал испуганный молодой человек, разложивший перед собой газетную страницу объявлений. Жорж терпеливо ждал, изучая, пока суд да дело, то, что осталось от телефонных справочников, соседствовавших с разоренными аппаратами: фамилия Вельтман – именно в такой орфографии – фигурировала там дважды.

Молодой человек внезапно повесил трубку и, выскочив из кабины, со всех ног помчался к своему будущему, а Жорж набрал первый из двух номеров. Ответил женский голос, увы, пронзительный и жесткий. Совершенно не похожий.

– Здравствуйте, мадам, – сказал Жорж, – могу я поговорить с Женни?

– Ошиблись номером, – проскрежетал голос.

– Вы уверены?

На том конце провода повесили трубку. Жорж поразмыслил с минутку, затем набрал другой номер, где ему ответил, в порядке компенсации, мужской голос среднего возраста – сочный, мягкий баритон.

– Здравствуйте, месье, – сказал Жорж, – вы находитесь на прямой связи с нашим каналом, в игре «Вам не повезло». Кажется, у вас там транзистор, выключите его, пожалуйста, – он создает неприятные помехи для наших слушателей. Благодарю вас. И позовите к телефону Женни.

– Но здесь нет никакой Женни, – ответил мужчина.

– Вам не повезло! – объявил Жорж. – Предоставляем вам второй шанс, месье. Знаете ли вы особу по имени Женни?

– Нет, не думаю, – ответил мужчина, – а в чем дело?

– Вам не повезло! – снова прокричал Жорж. – Вы в этом уверены? Неужели это имя вам ничего не говорит? Вы отдаете себе отчет, что рискуете потерять миллион франков?

– Новых? [16]16
  В 1959 г. во Франции был введен новый франк, равный 100 старым.


[Закрыть]– спросил мужчина. – Ну не знаю, не знаю. А Женевьева вам не сгодится?

– Как сказать, – ответил Жорж. – Есть ли у нее черное платье? С такими маленькими серо-голубыми крапинками? Это ваш третий и последний шанс.

– А бог ее знает, – испуганно пропыхтел голос, – это была моя тетка с отцовской стороны. У меня остались ее фотографии, я могу посмотреть, если вы подождете минутку.

– Вам не повезло! – проорал Жорж в трубку. – Вы проиграли, месье, вы потеряли кучу денег, вы жуткий недотепа. Тем хуже для вас, и мне вас ничуточки не жаль. Вам не повезло! Никогда еще наша игра не была так достойна своего названия!

И он бросил трубку. Значит, ее в справочнике нет. Когда он вернулся домой, зазвонил его собственный телефон.

– Шав, – отрывисто сказал Бенедетти, – хорошо бы вам заняться этой историей с попугаем. У меня дела стоят, и с этим следует покончить как можно скорее.

– Ну я попробую, посмотрю, – сказал Жорж.

– Да-да, попробуйте, посмотрите. Я сегодня узнал скверные новости о своей жене, – продолжал он, внезапно сменив тон. – Она, знаете ли, больна, и они сказали, что ей недолго осталось жить. Сам не знаю, зачем я вам это говорю.

– Я понимаю, – сказал Жорж. – Это ужасно.

– Это ужасно, – повторил Бенедетти. – Да, это ужасно. А откуда у вас такая фамилия – Шав? – помолчав с минуту, вдруг спросил он. – Из какого она региона?

– Точно не знаю, – сказал Жорж, – в Марселе, например, есть бульвар Шав. Там в старину рубили головы людям.

– А, да-да, – равнодушно отозвался Бенедетти. – Ну хорошо. Значит, вы попробуйте заняться розысками этой птицы и держите меня в курсе. А с делом Ферро пока можете повременить, это терпит.

– Боюсь только, это не понравится Боку, – заметил Жорж. – В принципе, дело о попугае поручено ему.

– Я знаю, – ответил Бенедетти, – я знаю и именно поэтому звоню вам домой. Мне не хотелось обсуждать это с вами в его присутствии. До чего же они неприятны, Шав, все эти кадровые проблемы! Неужели их нельзя избежать? Разве не лучше было бы нам всем стать простыми и искренними, жить во всеобщей душевной гармонии… ну, не знаю, не знаю, возможно ли это. А вы что думаете, Шав? Шав, куда вы пропали?

– Да я слушаю, – сказал Жорж.

– Ладно, – резко заключил Бенедетти, – значит, постарайтесь отыскать эту птицу, договорились? Живую или мертвую, и, если возможно, не позже понедельника. Доброй ночи.

– Доброй ночи, шеф, – ответил Жорж.

10

В субботу, во второй половине дня, Фред ехал по убогим улочкам Монружа в желтой, взятой напрокат «Мазде». Было прохладно, все заливал какой-то белесый свет, в тяжелом воздухе царило безмолвие. Фред включил было радио, но там какие-то люди с пресыщенными голосами занудно препирались насчет Брамса, и он решил обойтись без Брамса.

В конце одного переулочка по правую сторону виднелись ворота с распахнутыми решетчатыми створками. Фред проехал в ворота и остановил машину перед длинным грязно-белым зданием, окруженным небольшим парком, по аллейкам которого медленно передвигались представители третьего возраста, кто в одиночку, кто парами, где один иногда тащил за собой другого. Кое-где были расставлены скамьи, на них тесными рядками, как птицы на ветках, также сидели глубокие старики. У входа в здание медсестра-стажерка везла в кресле на колесиках молодого дебила, закутанного в клетчатое сиренево-зеленое одеяло, откуда торчали только его бесформенная голова да ноги в свисающих синих тапочках. Одна из тапочек, регулярно спадая с ноги, волочилась по земле, и молодой человек прямо-таки трепетал от счастья всякий раз, как стажерка нагибалась, чтобы поднять ее перед тем, как покатить кресло дальше, ласково обращая внимание больного на чахлые кустики среди косматой серой травы, где шныряли запаршивевшие кошки. Фред поднялся по трем ступенькам крыльца и пересек нечто вроде холла, где старичок с зубами, торчащими как у кролика, попросил у него сигаретку, только одну сигаретку, на что Фред любезно посоветовал ему сдохнуть поскорей.

За стеклянной перегородкой сидела грузная, коренастая, медлительная женщина простоватого вида, в одежде санитарки. Фред подошел к ней и сказал, что хочет навестить господина Леона Ришо. Женщина провела пальцем по смятому списку пациентов.

– Он в тяжелом состоянии, – сказала она.

– И что это меняет? – спросил Фред.

Женщина бросила на него угрюмый, тупой взгляд.

– Поймите, – внушительно заявил Фред, – у него из близких один только я и есть. Пускай он увидит меня перед тем, как… ну, в общем, последний раз.

– Номер 3, – сказала санитарка, ткнув пальцем в сторону коридора.

Фред вошел в коридор. Там царила удушливая смесь запахов скисшего супа, моющих средств и испражнений, главным образом испражнений; к тому же и стены были выкрашены в желтовато-коричневый цвет – все это, по мнению Фреда, выглядело и чудовищно, и смешно. Двери палат были снабжены зарешеченными окошками; первую забаррикадировали стулом, а в самой комнате стояли шесть кроватей с больными, из них три – с металлическими поручнями, не дававшими лежачим свалиться на пол; оттуда не доносилось ни звука. Дверь второй была заперта, и за ней тоже стояла тишина. Дверь третьей опять-таки была закрыта, но внутри слышались голоса – два мужских голоса, один молодой, терпеливый, второй старческий, капризный.

– Мне уже вставили трубку для еды, – скрипел старческий голос. – А теперь, значит, вторую, с другого конца. Это еще для какой надобности?

– Она облегчит вам жизнь, – храбро врал молодой терпеливый голос. – С ней вашему организму будет легче функционировать. Разве вы не хотите, чтобы ваш организм функционировал лучше?

Старческий голос разразился циничным смехом.

– Да идите вы подальше со своими фокусами, а меня оставьте в покое. Был у меня кузен, – продолжал он без всякой связи с предыдущим. – Есть у меня кузен, Грасьен…

Голос внезапно смолк. Фред, пристроившись поближе к двери, затаил дыхание.

– Да, и что же ваш кузен? – напомнил второй голос. – Кузен Грасьен?

– Вот он бы такого никогда не стерпел, Грасьен. У него все они бегали как ошпаренные, докторишки эти.

– Вы его очень любите, да? – подсказал второй голос. – Вы его очень любили, своего кузена?

– Еще чего! – фыркнул старческий голос. – У него они бегали как ошпаренные. Да и деньжата…

– Да?

– А потом он уехал. Может, и помер уже, кто знает. У всех ведь один конец. Все в гроб ложатся.

– Да, это верно, – признал молодой голос, – у всех один конец.

– А потом, денежки-то, все его денежки, – сипел голос, точно дряхлый орган, – они ведь были его собственные. Не мои. И уж я-то их не взял бы ни за какие коврижки. Что упало, то пропало, – непонятно закончил он.

Тут Фреду пришлось выпрямиться, поскольку в конце коридора показался инвалид, который бесконечно медленно тащился в его сторону, цепляясь за поручень на стене. Так что какие-то обрывки разговора Фред упустил. Инвалид прополз мимо Фреда, даже не взглянув на него, и скрылся, а Фред снова приник к двери, почти не дыша.

– Им не терпится узнать, где он, – продолжал старик. – Деньжата… с ними вечная история, всем они нужны, да побольше. Но ко мне с этим пусть не лезут. Грасьен уехал, и никто не знает, куда он подевался. И меня пускай не ищут.

– Да кому нужно вас искать? – терпеливо спросил второй.

– Они думают, я могу им сказать, – снова заскрипел дряхлый одышливый голос, – но пусть знают, ничего я им не скажу. Надо им сказать, что я не скажу. Надо им сказать, что я не знаю.

– Ну хорошо, – сказал второй, – я вас оставлю. Загляну завтра.

– Надо им сказать… – слабо, но упрямо простонал старик.

Фред выпрямился, принял безразличный вид, и тут обладатель молодого голоса вышел из палаты. Это был курчавый брюнет, похожий на прилежного ученика, в очках без оправы и белом халате с поднятым воротом. Проходя мимо Фреда, он метнул на него оскорбленный взгляд. Фред дождался, когда он окончательно исчезнет из виду, стащил халат, обвисший на деревянной культе вешалки, словно вялый осенний лист, и надел его; халат обтянул его, как перчатка, только грязная. Толкнув дверь, Фред вошел в палату.

У Леона Ришо было длинное иссохшее лицо; большие бледные глаза утонули во впалых глазницах, на висках остались скудные седые завитки, зато из ушей и носа торчали длинные седые волосы. Он лежал на кровати в грубой полосатой пижаме, выложив поверх простыни тощие руки со сжатыми кулаками. Фреду повезло: три кровати из шести были свободны, а две остальные заняты то ли спящими, то ли уже мертвыми пансионерами. Старик недоверчиво воззрился на незнакомца, усевшегося в ногах его постели.

– Я доктор Пероне, – объявил Фред. – Теперь я буду вами заниматься.

Старик принял эту новость без всякого энтузиазма.

– Итак, – продолжал Фред, – как мы себя чувствуем сегодня, месье Ришо?

Вместо ответа Леон Ришо только моргнул и скривил губы в безропотной усмешке.

– Мой ассистент ( Фред указал на дверь) только что рассказал мне о проблеме с вашим кузеном, месье Ферро. Месье Грасьеном Ферро, ведь так?

Старик тотчас испуганно сжался.

– Я гляжу, вы взволновались, – безмятежно констатировал Фред. – Стало быть, эта проблема вас сильно заботит.

Старик резко вздрогнул и энергично замотал головой. Нужно было спешить: каждую минуту в комнату могли войти. И Фред решил действовать напрямик. Он придвинулся к Леону Ришо и схватил его за плечо.

– Вам лучше рассказать мне все как есть, месье Ришо, – ласково сказал он. – Ну-ка выкладывайте, что знаете. Вот увидите, после этого у вас сразу полегчает на душе. Вы успокоитесь. И никто больше не будет к вам приставать.

Старик заметался в постели, потом в панике открыл рот, но Фред проворно закрыл его ладонью.

– Вы мне скажете, – шепнул он, – скажете только одно: где он, этот Грасьен. Потом я уйду, и больше об этом разговора не будет.

Леон Ришо конвульсивно бился под давившей на него рукой. Его лицо побагровело. Фред чуть приподнял ладонь, освободив старику уголок рта.

– Ну, давайте же! – потребовал он.

– Скажите им, что я не знаю, – слабо выдохнул старик.

– Я вижу, вы меня не поняли, – констатировал Фред.

Внезапно он перестал ощущать сопротивление под рукой, как будто давил на пустоту. Он сдвинул ладонь с лица старика. Леон Ришо больше не двигался, жизнь покинула его, застывшие глаза были устремлены прямо на Фреда, и тот отпрянул, чтобы уклониться от этого мертвого взгляда. «Черт подери! – досадливо пробормотал он, – вот уж чего я не хотел!» Он встал, пошел к двери, на ходу с трудом сдирая с себя халат, и час спустя уже входил в пивнушку у Орлеанских ворот, где в самом темном углу его поджидал человек в низко надвинутой, скрывающей лицо шляпе и непроницаемых очках, перед которым стояла кружка темного пива.

– В богадельне дела прошли неважнецки, месье Гиббс, – сказал Фред. – Там больше делать нечего, даже не надейтесь.

– Очень жаль, – ответил месье Гиббс. – Ну что ж, тем хуже, не будем об этом.

– Вот именно, не будем об этом, – заключил Фред.

– А Бенедетти?

– Тут есть сложности, мне трудновато к нему подобраться, – уклончиво сказал Фред. – Может, вы бы занялись этим сами?

– А откуда я знаю, как это сделать? – обеспокоился месье Гиббс.

– Да я вам все объясню. Хорошо бы наладить контакт с кем-нибудь из его сотрудников, ну, знаете, с таким, кто мог бы работать одновременно и на нас. Это я могу устроить, тут я кое-что разнюхал, прежде чем говорить с вами.

– Ну хорошо, делайте, как считаете нужным. Только держите меня в курсе.

– Я постараюсь, – обещал Фред. – А как эта история с сектой – вы ее покупаете?

– Думаю, да, – ответил месье Гиббс. – Но мне и тут понадобится ваша помощь, вы должны уточнить для меня все детали. Позвоните завтра. Хотите выпить чего-нибудь?

– Некогда, – сказал Фред, вставая.

Затем, ближе к двадцати трем часам, Фред сидел в своей «Мазде», припаркованной возле малой триумфальной арки Каррузель, и читал при свете слабой потолочной лампочки «Федру» в старой школьной хрестоматии с бутылочно-зеленой обложкой, восхищаясь тем, что это название являет собой почти точную анаграмму его имени. Он читал медленно, наслаждаясь сюжетом; его волновала сама мысль о том, что некоторые преступления всегда влекут за собой другие, великие преступления. Стекла машины густо запотели изнутри, и сырость собиралась в крупные тяжелые капли, которые иногда внезапно шлепались вниз.

Ровно в двадцать три часа механизм его наручных часов разразился звонким трубным маршем из «Аиды», и Фред с сожалением захлопнул книжку. Он протер лобовое стекло «клинексом», включил газ, лихо развернулся под аркадами Лувра, пересек улицу Риволи и поставил машину на второй линии в самом конце авеню Опера. Отсюда ему были хорошо видны двери «Театр-Франсе», между которыми желтели афиши с торжественным анонсом спектакля «Федра». Здесь он снова стал ждать. Открыв книгу, он перелистывал ее, выхватывая взглядом то один, то другой стих и повторяя его несколько раз, чтобы прочувствовать смысл и очарование трагедии, что ему не всегда удавалось.

Наконец двери театра распахнулись, публика валом повалила наружу, потом наступила пауза; затем вышел персонал, и трое людей, отделившись от общей группы и перейдя улицу Ришелье, приблизились к «Мазде». Фред открыл дверцы, и троица разделилась на две части – двоих мужчин и женщину. Один из мужчин, с тусклым лицом, высокий, костлявый и коротко остриженный, носил зеленую одежду и выглядел лет на тридцать. Женщина – розоволицая пухленькая блондинка – была того же возраста. Второй мужчина, опять-таки блондин, но кудрявый, отличался атлетическим сложением и при этом необычайной бледностью; ему можно было дать двадцать пять лет.

– Добрый вечер, – сказал Фред. – Меня зовут Фред.

– Знаем, – ответил костлявый. – Она нам сказала. Так в чем, собственно, дело?

– Долго объяснять, – бросил Фред. – Надо бы сначала выпить.

– У вас?

– Нет, – сказал Фред. – Я живу в отеле.

Он развернулся на авеню Опера, чтобы выехать на улицу Сент-Оноре, а оттуда в Шатле, где находилось кафе «Сара Бернар». По дороге Фред узнал, что молодого блондина зовут Батист и что он исполняет роль одного из стражников в «Федре». Пухленькая блондинка носила имя Беатрис и играла наперсницу Федры, Панопу, ту, что возглашает в самом конце пьесы: «Она умирает, господин!» Костлявый же, севший рядом с Фредом, не принадлежал к театральным кругам, но утверждал, что зовется Берримором. Батист и Беатрис составляли влюбленную парочку и непрерывно целовались на заднем сиденье. Фред попытался было пару раз заговорить с ними о Федре, но это их только смешило, побуждая обниматься еще более страстно, и он отказался от своего намерения.

В «Саре Бернар» они заказали шоколад, который им подали в толстенных фаянсовых чашках, под пышной, дымящейся пеной. Коньяк Фреда мерцал перед ним в бокале, как отполированное янтарное полушарие.

– Это вроде как пьеса, – объяснил он, – очень похоже на театр. Вы выучиваете текст, я в целом намечаю вам мизансцену, и вы играете. Всего полтора дня – и по пять тысяч каждому.

– Ладно, – сказал Берримор. – На таких условиях я согласен.

– Значит, вам придется взять на себя этого типа. Его реакции легко предвидеть, это будет несложно.

– Ничего сексуального? – спросила Беатрис.

– Ничего сексуального, – ответил Фред, – в принципе, ничего сексуального. Но конечно, вам придется решать это по ходу дела.

– Он что, ваш враг? – осведомился Батист. – Насолить вам хочет?

– Да нет, – сказал Фред. – Бессильная вражда мне не внушает страха [17]17
  Цитата из трагедии Ж. Расина «Федра».


[Закрыть].