Текст книги "Чероки"

Автор книги: Жан Эшноз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

27

Трое мужчин вернулись с полными руками хвороста, поленьев и веток. Они сложили топливо в сарае, вошли в дом, и тут Бернар Кальвер обнаружил письмо Бока, предназначенное Жоржу. Он прочел его сам, дал прочесть адресату, а потом Кроконьяну, который долго рассматривал листок. «Если хотите снова увидеть молодую даму, – гласило послание, написанное мелкими угловатыми буковками, – следуйте по департаментской дороге № 605 до шоссе № 12, а там сверните на юг. Приезжайте один». Уже смеркалось.

Итак, на следующее утро Жорж уехал один. Было холодно, деревушки четко вырисовывались внизу, в долине. Погребенные большую часть года под снегом, они летом выныривали из него бледно-желтыми и бледно-серыми, словно этот зимний покров, растаявший, а затем подсохший на их крышах, съедал все яркие краски; да и в окружающем пейзаже, где крутые скользкие земляные склоны были укреплены рядами елей, доминировали в основном цвета жухлой соломы и блеклой черепицы. Шоссе временами ныряло под черные гранитные арки с вкраплениями ракушек; сверху над ним струились зеленоватые горные ручьи, быстрые, нервные, тонкие и холодные, как змеи.

На полпути между двумя населенными пунктами Жорж сделал короткую остановку перед чем-то вроде дорожного кафе, куда еще на дальних подступах зазывали рекламные щиты, явно намалеванные дилетантом. Стоянка, усыпанная гравием и шлаковой крошкой, была чересчур велика для такого скромного заведения и в данный момент пустовала. Когда Жорж, взбодренный большой чашкой кофе, вышел, рядом с его «Опелем» стоял фургончик 2CV. За рулем сидел худощавый блондин в очках с дешевой оправой, какие выдают в органах соцобеспечения, рядом с ним женщина постарше годами, с суровым лицом. Увидев, что Жорж направляется к машине, блондин вылез из своего драндулета.

– Гляньте сюда! – и он ткнул пальцем в какую-то точку на земле, под «Опелем». – Этак вы далеко не уедете.

Под машиной растекалась темная лужица, которую жадно впитывал гравий. Жорж открыл капот, блондин взглянул через его плечо на капли масла, которые медленно, но безостановочно сочились из-под днища, точно кровь из тела умирающего. На их глазах процесс ускорился, и вот уже тягучая черная струйка соединила машину с землей.

– Нет, так вам никуда не уехать, – объявил блондин.

Жорж не ответил; сунув руки в карманы, он оглядел машину, затем повернулся к дороге, словно желая изучить все ее повороты и изгибы. При такой невезухе он счел бы вполне естественным появление Кроконьяна, который все улаживал в любой ситуации, но, увы, на этот раз он, как назло, отговорил силача ехать с ним.

– Можем довезти вас до гаража, – предложил блондин, тыча тем же пальцем куда-то вдаль. – Вон там, километрах в десяти, есть гараж. Я могу дотащить вас туда. Трос есть?

– Нет.

Не было у него троса. И не хватало денег, чтобы отдать машину в ремонт. И совсем не улыбалось торчать в одиночестве на обочине шоссе в Альпах, ожидая неизвестно чего. Он покачал головой. «Нет», – повторил он, уже в обобщенном смысле, как будто решил напрочь отринуть всю эту историю.

– Мы можем отвезти вас куда-нибудь еще.

– Да, спасибо, – сказал Жорж. – Отвезите меня куда-нибудь еще.

Таким образом, чуть позже он ехал по национальному шоссе, сидя прямо на железном полу в кузове тряского, неизвестного ему «Ситроена», ведомого неизвестными личностями к неизвестной цели. Все молчали, только пожилая женщина один раз повернулась к Жоржу со словами: «Мы сделаем небольшой крюк, нужно заехать в храм». «Хорошо», – ответил Жорж. Скажи она, нужно заехать на море, в морг, в Швейцарию, Жорж ответил бы точно так же, его охватило странное безразличие к собственной судьбе. Они свернули с национального шоссе на узкую дорогу с канавками по бокам, идущую в гору крутым серпантином. В одном месте у обочины стоял треугольный знак с силуэтом какого-то дикого животного, потом им преградило путь овечье стадо – пришлось ненадолго затормозить. Слева тянулся клин красной земли, на котором, с равными промежутками, росли кусты лаванды, всё вместе напоминало жилет с крупными пуговицами. Затем мелкая канавка справа превратилась в глубокий ров, а по другую сторону дороги встала сплошная гранитная стена. Со своего места, сзади, Жорж не мог разглядеть ни верхушку скалы, ни дно рва.

– Вот и храм, – сказала женщина.

Храм не очень-то походил на храм. Скорее, это было нечто вроде маленького замка в испано-мавританском стиле; высокий фронтон венчала фестончатая черепичная кровля с затейливыми башенками. На узких окнах – частые решетки, прутья кованых железных ворот сплетены в два пышных букета. Весь ансамбль – охряно-белый с элементами сочного розового и зеленого.

Деревянные скамьи ограждали аллею, ведущую к дому, от засохших деревьев нездешних пород. Впрочем, здесь и кроме деревьев было много погибших причудливых растений: вся эта флора, явно рожденная в другом климате, медленно умирала, и только жесткая живучая агава, раскинувшая листья у ворот, еще не окончательно стала мумией. Зато поодаль высились вполне здоровые ели, такие же чуждые этому экзотическому декору, как швейцарское шале – хлебным деревьям, а эскимосская иглу – бугенвиллеям.

Дом приник задним фасадом к черной гранитной скале и, вероятно, был даже частично встроен в нее, ибо над крышей, прямо в каменной глыбе, зияли четыре-пять окошек разной величины: широкое, как эркер, узкое, как бойница, круглое зарешеченное. И нигде ни живой души, только это вычурное строение, а перед ним ботаническое кладбище. Скала тянулась к востоку, где смыкалась с первыми хребтами ближайшей горы, а затем внезапно поворачивала на запад, открывая взгляду другую, тоже довольно близкую гору между чахлой травой равнины и серой бездной небосвода. Стекла в машине были опущены, и, когда она затормозила перед воротами, в окна ворвался резкий ветер. Все вышли и направились к двери, в которую блондин пропустил первым Жоржа. В холле стоял сырой мрак, как будто они сразу попали в недра скалы. Жорж шагнул вперед, как вдруг его осенило, и он обернулся к своему спутнику:

– Это дом Ферро, верно?

Тут пожилая женщина произнесла что-то, чего Жорж не понял, и вдруг Жорж получил жестокий удар в плечо, нанесенный сзади, и Жорж вскрикнул и тут же получил второй удар, нанесенный сверху в затылок, и вселенная сжалась в одну слепящую белую вспышку, которая на миг озарила черное пространство вокруг Жоржа, а потом медленно угасла – так гаснут экраны некоторых телевизоров, когда их выключают.

28

Жорж привязан к столбу посреди бескрайней степи. Вдали звучит приглушенная музыка, ее последний аккорд умирает внезапно, как тухнет огонек спички. Затем слева от него раздается зловещий треск; Жорж поворачивает голову и видит, что на него надвигается дракон. Он в два раза больше Жоржа. У него жуткая зубастая пасть, когтистые крылья и тупой взгляд, он устрашающе квакает и напоминает доисторического птеродактиля. Его чешуя окрашена в пепельно-бело-желтые цвета. Подобравшись к Жоржу, он склоняется над ним, и Жорж понимает, что эта птичка намерена сжевать его голову. Жорж пробует закричать, но не может издать ни звука. Он бьется в своих путах, открывает глаза. Перед ним комната в бежево-серых тонах, коричневые задернутые портьеры, маленькая желтая лампа, бежево-серые картины на стенах. Одна из картин изображает человека на улице; человек отбрасывает тень, более длинную, чем он сам, она лежит у его ног, указывая полдень плюс-минус двадцать минут.

Какая-то женщина разглядывает эту картину, стоя спиной к Жоржу; он узнает в ней свою пожилую спутницу – наверняка мать того высокого белобрысого типа, а он, Жорж, лежит на спине в большой кровати, и его запястья и лодыжки прикованы наручниками к медным прутьям спинок. Повернув голову еще чуть налево, он обнаруживает Веронику; она лежит рядом, скованная так же, как он, но выглядит спящей. Пожилая женщина обернулась, и Жорж быстро закрыл глаза: пусть думает, что он тоже спит. Птеродактиль куда-то исчез. Жорж услышал, как женщина подошла к кровати, наклонилась к ним, – он различил даже ее дыхание, – потом переложила на столике какие-то стеклянные и металлические предметы и вышла из комнаты, заперев за собой дверь; на лестнице послышались ее удалявшиеся шаги.

– Я не сплю, – шепнула Вероника.

– Я тоже.

За дверью стояла тишина, но они на всякий случай говорили вполголоса, первой начала рассказывать она. Бок и Риперт решили запереть ее в какой-то жалкой, наспех снятой конуре, откуда ей ничего не стоило бы сбежать, вот только времени не хватило. Среди ночи в комнату, где отдыхали агенты Бенедетти, заявились двое мужчин, один такой белесый, атлетического сложения, второй сухощавый брюнет, не то итальянец, не то американец (я знаю, о ком ты говоришь, вставил Жорж). Сперва они вроде бы поладили с Боком и Рипертом, но потом у этой четверки возникли какие-то разногласия, и в конце концов ночные гости уехали, захватив с собой Веронику. Дальше наверняка было еще что-то, но это напрочь выпало у нее из памяти, и она проснулась на этой кровати, снова заснула и снова проснулась и на сей раз увидела рядом с собой Жоржа. Потом они стали вспоминать то время, когда жили вместе, и оно казалось им теперь таким далеким, почти доисторическим, почти сказочным, а ведь они встретились около Зимнего цирка всего-навсего месяц тому назад.

Дверь открылась, вошел Берримор, а за ним Батист. Не сказав ни слова, они освободили от наручников Веронику и Жоржа и повели этого последнего к выходу, заперев молодую женщину в комнате. Жорж шагал за ними следом: по коридорам и по ступеням, куда-то вверх, потом куда-то вниз, по площадкам, в боковые двери. На полпути они сделали остановку в узенькой комнатке, напоминавшей ризницу, где Жоржа и впрямь обрядили в подобие стихаря, застегнутого на вороте и запястьях. Одеванием заведовала, естественно, Беатрис, но она, как и двое мужчин, сделала вид, будто не узнаёт Жоржа.

Которого затем усадили во что-то типа курульного кресла, посреди небольшой безмолвной группы людей, с головы до ног одетых в белое и не спускавших глаз с задернутого занавеса. Четверо бритоголовых мужчин тесно окружили Жоржа, искоса следя за ним; они выглядели отупевшими и в то же время взвинченными.

Просторный круглый зал был несоразмерно высок: его купол, сужаясь к центру, переходил в вертикальный штрек, в верхнем отверстии которого брезжил дневной свет; все вместе напоминало по форме бутылку от бордо. Этот узкий полый цилиндр, пробитый в камне, в самом сердце скалы, отвечал духу предстоящей церемонии куда лучше, чем бывшая темноватая мастерская на улице Амло. Далеко вверху сквозь толстое стекло, замыкавшее «горлышко бутылки», Жорж разглядел голубой кружок неба с облачком, похожим на окурок. Белый занавес стоял перед собравшимися четким прямоугольником, словно лист бумаги. Он был недвижим. И все были недвижимы. Внезапно он раздвинулся – рывком, как рвется бумажный лист, – открыв уже знакомую мизансцену: кровать с лежащим на ней укрытым телом, маленькую фисгармонию Farfisa и два табурета-треножника – на одном кастрюля, на другом ведерко, – за которыми стояли массажист и человек в маске.

– Верховный Луч! – провозгласил тот, что в маске. – Седьмой Луч!

И Жорж узнал голос Фреда.

– Обрати к нам солнце! – подхватили хором собравшиеся.

– Восславим семь святых имен! – завопил вдруг кто-то из них. – Бакстер! Дешноук…

– Не спешите, не спешите, – остановил его безликий, взмахнув рукой. – Это попозже…

– Аберкромби! Северинсен! Краболь! – упрямо продолжал адепт.

– Мартини и Даскалопулос, – покорно завершил безликий. – Да будут благословенны эти святые имена. Мы еще вернемся к ним.

Жоржу никак не удавалось рассмотреть глаза Фреда сквозь крошечные прорези в его маске.

– Братья и сестры, – продолжал тот, – настал знаменательный день для наших сердец и нашего слуха. Грядет восьмое имя, приуготовленное семью предыдущими. Оно скоро прозвучит. Вот он, решающий миг. По этому случаю мы принесем в жертву добровольца, – добавил он, ткнув пальцем в Жоржа. – Когда Луч осенит наши головы, – продолжил он, воздев палец к голубому кружочку в потолке, – мы посвятим сей прах далекому ультрафиолету. Пусть же явится Луч! – воскликнул он с неожиданным пылом. – Пусть встанет Он в зените и зайдет в надире!

– Пусть явится Луч, пусть явится Луч! – страстно потребовали молящиеся.

Казалось, они не питают враждебных чувств лично к Жоржу. Более того, на него вообще никто не обращал внимания, кроме четверки бритых мужчин, высокого блондина, который дважды глянул в его сторону, и Роже Бриффо, стоявшего в первом ряду толпы сектантов. Осведомитель носил такой же «лучезарный» наряд, как остальные, но ворот белой блузы был ему широковат, и в этом декольте поблескивала галстучная булавка. Лицо выражало легкий скептицизм, но он все же старательно выдерживал темп, скандируя вместе с соседями: «Пусть явится Луч, пусть явится…»

– Сейчас прозвучит Имя! Пора! – возгласил Фред.

– Да прозвучит Имя! – исступленно грянул хор.

В глубине сцены открылась дверь, и появился носитель восьмого имени.

Гиббс был облачен в белый смокинг с белой рубашкой и белой бабочкой, на голове у него красовался убор эмиров – куфия из белой ткани, скрепленная медным обручем. Он выступил вперед, также сделав вид, будто не видит Жоржа, и не обернулся даже тогда, когда Фред указал ему на пленника, повторив свой неприятный намек на неизбежное жертвоприношение. Проповедник и англичанин обменялись несколькими священными заклинаниями и преклонили колени возле узкого ложа. Наступила мертвая тишина. Гиббс обернулся к пастве.

– Восславим восемь святых имен, – несмело выговорил он.

Собравшиеся произнесли семь имен, дополнив их его собственным.

– Да возродится наша Прекрасная Сестра! – вскричал человек в маске, грянув торжественную мелодию на фисгармонии.

Тело на кровати шевельнулось, обнаженные руки сбросили простыню, и появилась Женни Вельтман. Она встала. Жорж ошарашенно воззрился на нее. Фред ухмылялся под своей маской.

Как и требовала роль, молодая женщина обнажилась и начала издавать протяжные крики; сектанты простерлись ниц. Жорж с некоторым опозданием заметил, что бритоголовые тоже уткнулись лбами в пол, и все, что произошло дальше, было сделано чисто рефлекторно, без подготовки, без всякого плана, как будто он кинулся в погоню за собственным телом: он сорвался с кресла и, раскидав молившихся, юркнул в ту дверь, откуда вышел Гиббс. Он действовал так молниеносно, что ему никто не помешал, даже руководители церемонии – и те не успели среагировать. За дверью тянулся темный коридор, и Жорж бросился бежать по нему. Через несколько секунд он услышал сзади стоны, а затем крики адептов; голос Фреда, заглушенный маской, призывал их к спокойствию. Дверь с треском распахнулась, и Жорж услышал дробный топот преследователей.

Жорж быстро отыскал путь, который недавно проделал под конвоем Батиста и Берримора. Шум погони за его спиной не стихал. Добежав до «ризницы», он ввалился в эту узкую комнатку и плотно закрыл дверь. Шаги в коридоре приблизились, миновали дверь, удалились. Потом на миг замерли. И медленно вернулись назад. Жорж инстинктивно схватил первое, что попалось под руку, – полотенце; увы, полотенце вряд ли могло служить оружием. Дверь отворилась, и снова появился Гиббс. Он весь взмок; белая эмирская куфия, вероятно, слетела у него с головы во время бега, и растрепанные волосы свисали на лоб рыжими запятыми.

– Хелло, Жорж, – сказал он как ни в чем не бывало.

– Какой же вы мерзавец! – ответил Жорж.

– Сейчас я вам все объясню.

Итак, Гиббс вступил в сговор с неким деловым человеком, дабы попытаться прикарманить наследство Ферро. Именно этот деляга и сообразил, как оборудовать дом Ферро под Храм Луча, за несколько недель реанимировал секту, взбодрил адептов, угнетенных исчезновением Даскалопулоса, выдал себя за него и в довершение всего похитил досье из сейфа Бенедетти. Разумеется, само по себе это досье гроша ломаного не стоило, однако деловой человек вроде бы изыскал верный путь к успеху. Оставалось ждать, куда это их приведет. Но, честно говоря, этот деловой – крутой тип; он, Гиббс, даже слегка его побаивается.

– Эта секта в настоящий момент не приносит мне ровно никакой прибыли, – признался англичанин. – Но он там главный, и я не хочу ему перечить. Знаете, он законченный психопат, с ним нужно держать ухо востро. Впрочем, неизвестно, как все сложится, – в дальнейшем это маленькое братство может оказаться очень даже полезным. И потом, они довольно забавны, вы не находите?

– Забавны? – переспросил Жорж. – Вы разве не видели, что они хотели со мной сделать?

– Но ведь это он придумал, а не я, – возразил Гиббс. – И потом, согласитесь, что жертвоприношение есть надежный залог сплочения любого сообщества.

– Надеюсь, они все же не собирались убивать меня всерьез, черт подери?!

На это Гиббс ответил уклончивым жестом, словно такая вероятность была исключена и в то же время неизбежна, а в целом не имела большого значения. Этот жест вызвал у Жоржа глухую злобу. Он протянул руку, чтобы оттолкнуть Гиббса от двери.

– А ну-ка дайте мне выйти отсюда.

– О нет, поверьте, вам лучше остаться.

Жорж замахнулся на Гиббса так яростно, будто решил расквасить ему физиономию; англичанин торопливо отскочил, невнятно пробурчав что-то по-английски, дверь распахнулась, и вошел Фред, держа в одной руке свою маску, а в другой Taurus-86 Target Master; трое бритоголовых за его спиной были вооружены дубинками.

– А вот и они! – с облегчением воскликнул Гиббс. – Позвольте представить вам (и он суетливо затряс верхними конечностями): месье Шапиро, это месье Шав; месье Шав, это месье Шапиро.

– Шутки в сторону! – объявил Фред.

29

Сначала она немного струхнула, но потом ей стало казаться, что вся эта история – не то сон, не то игра, изобретенная кем-то другим, игра, в которой она, Вероника, участвует просто в шутку. Она раздвинула портьеры. Широкое окно было расположено высоковато для нее и походило на аквариум, вделанный в толстую стену, – с той разницей, что за стеклом виднелись птички в ветвях засохших деревьев, газон с чахлой травой и горы вокруг, совсем близко, рукой подать. Она подтащила к окну стул, встала на него, дотянулась до шпингалетов наверху, спустила их, придержала раму, чтобы не нашуметь, и, выглянув наружу, яснее разглядела пейзаж.

Засохший парк переходил в узкую желтую дорогу, исчезавшую у поворота под скалой, и как раз у этого поворота двое мужчин стояли возле голубого автомобиля и смотрели в ее сторону; один из них что-то держал у глаз. Вероника перекинула ногу через подоконник и заглянула вниз: ее отделяли от крыши каких-нибудь два метра, а с этой крыши она могла перебраться на другую, потом на третью, в общем, там будет видно.

На секунду она повисла в воздухе, вцепившись в раму, потом отпустила ее, упала, почти не ушибившись, на скат, выложенный яркими, чуть замшелыми черепицами, и стала продвигаться по нему быстрыми решительными шажками, не колеблясь и не глядя вниз, из страха головокружения. Она все время выпадала из поля зрения бинокля Гильвинека, который с недовольным бурчанием водил им взад-вперед, отыскивая беглянку.

– Какая-то девчонка, – говорил он. – Видал, как она из окна выбралась? Похоже, решила смыться. Что будем делать?

– Ничего, – ответил Кремье, – подождем.

Вероника добралась до второго ската, такого же крутого, как первый, потом до третьего, а оттуда до гребня отвесной стенки, по обе стороны которой зияла пустота, зато по ней можно было пройти до горного склона, устланного мягкой еловой хвоей. Спрыгнув наземь, она помчалась через парк к двум мужчинам у поворота дороги.

Полицейские находились здесь уже с полудня: бегло обследовали местность, нашли в «Голубом путеводителе» сведения об этом регионе, просмотрели здешние газеты, послушали местную духовую музыку с кассеты и ежечасные новости по радио, выпили остывшего кофе из неплотно закрытого термоса. Они подоспели сюда через час после блондина и его матери, умыкнувших Жоржа. В это время сектанты уже собрались в недрах скалы, а их небольшой, арендованный по случаю автобус был спрятан в амбаре. Таким образом, Гильвинек и Кремье не видели, чтобы кто-то входил или выходил из дома. Полюбовавшись пейзажем, они закусили сэндвичами с заливной свининой и начали, позевывая, сравнивать и обсуждать свои гороскопы, найденные в журнале. Теперь они следили за подбегавшей Вероникой, которая тотчас догадалась, что эти люди – представители правопорядка. Она заговорила с ними, и они ответили именно как таковые.

– Чего вы от нас ждете? – спросил Кремье. – Смотрите сами: мы даже не вооружены, у нас нет подкрепления. Полиция беззащитна, как все остальные. Придется ждать.

– Значит, вы так и будете торчать тут без дела? – возмутилась Вероника.

– Ну, скажем так: мы начнем с того, что будем здесь торчать.

Снизу, из-за поворота, послышался рокот мотора, а вслед за этим звуком, виляя между рытвинами, появился бежевый «Мерседес». «Это еще что такое?» – воскликнул Гильвинек. А это был Бенедетти.

Подъехав, Бенедетти остановил машину и устремил на них тусклый взгляд сквозь лобовое стекло. Он завалился на сиденье, как тюк с грязным бельем, украшенный роговыми пуговицами. В машине звучала сладенькая музыка, не то Лео Делиба, не то Венсана д’Энди [47]47
  Делиб Лео (1836–1891); Энди Венсан де (1851–1931) – французские композиторы.


[Закрыть]. Бенедетти убавил громкость и, опустив стекло, вяло приветствовал всю компанию: господа… мадемуазель…

– А вы зачем сюда пожаловали? – спросил Кремье.

– Да так, проезжал мимо, – глупо соврал Бенедетти. – То есть я хочу сказать, решил глянуть, что здесь творится. Мои агенты – они недалеко отсюда – позвонили сегодня ночью и намекнули, что тут становится жарко. Я сразу же выехал и провел за рулем пятнадцать часов, устал безумно.

– А вам не кажется, что от машины попахивает? – спросил второй полицейский.

Бенедетти с явным усилием, словно толкал стену, распахнул дверцу и вышел, прихрамывая. Легко было догадаться, как он пропотел и обмяк под своей сбившейся одеждой. Нагнувшись, он долго массировал лодыжку и при этом поглядывал на легкий дымок, который шел из-под капота.

– Проклятая развалина, – сказал он. – Вот так и дымит с самого Парижа, беспрерывно, – можете себе представить эту поездочку.

– Надо было сделать техосмотр, – с отеческой заботой посоветовал Гильвинек, – и все проверить, прежде чем пускаться в дорогу.

– Не успел, мчался как на пожар, – ответил юрисконсульт. – Да еще моя жена, больница… – пробормотал он. – В общем, я совсем выдохся. Так что у вас тут происходит?

– Ну, по словам мадемуазель, – начал Кремье, вслед за чем методично изложил то, чем поделилась с ним Вероника. Он говорил размеренно, будто рапорт печатал, обдумывая каждую фразу, перед тем как ее озвучить, старательно подбирая каждое слово, а потом и каждую букву этого слова, как будто искал их на клавиатуре своей громоздкой машинки. К удивлению Вероники, он дополнил рассказ молодой женщины собственными подробностями; ее удивление возросло, когда она поняла, что подробности эти вполне верны. Двое других слушали Кремье, мерно кивая, и, когда он завершил свой отчет, все взглянули на колониальный дворец. Однако там ровно ничего не происходило: дом по-прежнему казался пустым и безнадежно мертвым, как высохшая раковина.

– С этой стороны нам ничего не светит, – продолжал Кремье, указав на фасад. – Если и существует другой проход внутрь, то только сзади (и он указал на скалу).Она (и он указал на Веронику)выбралась вон оттуда (и он указал на застекленное окно).Значит, где-то там должен быть лаз или что-нибудь в том же роде. Поскольку нас мало, мы потратим много часов, пока найдем его. Нас мало, – глухо повторил он (и указал на себя самого). – Нужно бы сообщить местным коллегам и в префектуру, но им понадобится не меньше часа, чтобы приехать.

И он начал усиленно тереть глаза. Бенедетти слушал его, машинально полируя рукавом лобовое стекло «Мерседеса». Гильвинек следил за мелким ястребом, парившим в белом небе. Вероника оглядела всех троих мужчин, повернулась и решительно зашагала к дому.

– Эй, вы куда это отправились? – окликнул ее Гильвинек.

– Молчи, – сказал Кремье. – Забудь хоть на минуту, что ты сыщик. Ладно, уговорили! – крикнул он молодой женщине, – давайте попробуем. Вернитесь, сейчас пойдем все вместе. Слышите, что я говорю, вернитесь, мы идем с вами.

Она вернулась. Кремье указал остальным на узкую тропу, петлявшую вдали справа по скале; тропа вела наверх, к плоской вершине, где рос падуб, – дерево находилось как раз над окнами, пробитыми в камне.

– Пройдем по ней, – сказал он. – Сверху будет виднее. Вполне возможно, что оттуда можно забраться внутрь. Однажды летом мы с женой отдыхали в Греции и видели похожий дом, разве что не такой шикарный. Интересно, прямо пещера троглодитов, не иначе. И там было полно таких вот ходов.

Они вскарабкались по тропе на площадку; рядом с падубом раскинулся пышный можжевеловый куст. Ловушка на дроздов, сделанная из большого камня, некогда опиравшегося краем на две шаткие жердочки, указывала на то, что здесь время от времени бывали люди. Камень упал, а лежавшая под ним приманка – гнилые ягоды можжевельника – и окаменелый птичий скелетик свидетельствовали о том, что люди сюда давным-давно не наведывались. Все молча постояли перед камнем. Бенедетти снова принялся массировать лодыжку. Кремье внимательно изучал окружающую местность.

– Минуточку, – вдруг произнес он.

И с неожиданной энергией начал взбираться по почти отвесной скале к небольшому слоистому выступу, расположенному выше площадки и по форме напоминавшему плоский клюв. Несколько раз его ноги соскальзывали с камня, и он судорожно цеплялся за малейшие бугорки, вставал на кусты, вырывая их с корнями из расщелин («Как вы там, шеф? Как вы там?» – кричал Гильвинек), однако вскоре все увидели, что он добрался до «клюва», встал во весь рост, посмотрел вниз, себе под ноги, и крикнул: «Здесь есть что-то похожее на лаз». Остальные тоже вскарабкались туда, кто как мог.

Это был не проход, а круглое отверстие в скале, нечто вроде узкого бездонного колодца. Они окружили его, Гильвинек лег на живот и заглянул внутрь. Затем поднял голову и объявил, что ничего не видно. «Смотри получше», – сказал Кремье. Гильвинек снова сунул голову в дыру и через минуту сказал: «Да, вроде там что-то маячит». Его лицо так побагровело от натуги, что на нем трудно было различить отдельные кровеносные жилки. «Мало что видно, – уточнил он. – Какой-то неясный свет на самом дне и всё».

– Через этот лаз нам внутрь не забраться, – устало констатировал Кремье, – это исключено.

– И что будем делать? – спросил Гильвинек, отряхивая от пыли свой синий костюм под плащом.

– Ждать, – ответил Кремье.

– Это вы уже недавно говорили, – заметила Вероника.

И тут снизу, из глубины дыры, к ним донесся протяжный вопль, многократно усиленный эхом колодца, как будто его исторгала сама скала; впрочем, это был не столько вопль, сколько нескончаемо долгий, высокий звук, жалобный, завораживающий и воинственный: они слышали голос Прекрасной Сестры.

– Спускаемся обратно, – приказал Кремье.