Текст книги "Чероки"

Автор книги: Жан Эшноз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

– Подбери все это и умойся, – приказал он. – Погоди, я тебе сейчас пластырь налеплю.

14

– Это он, он! – твердил Шпильфогель на следующее утро.

Доктор держал попугая в руках, нежно поглаживая его жемчужно-серую головку, свинцово-серую грудку, мышино-серые крылья и хвостовые перышки с розоватым отливом; он согревал птицу своим дыханием, а Морган отвечал ему ругательствами. Тем временем Бенедетти разглядывал высокую светлую комнату, где над его головой неугомонно летали многоцветные пернатые; этот пестрый вихрь напоминал небольшой дневной фейерверк, даром что беззвучный и беспорядочный. Бенедетти встал, Шпильфогель еще раз поблагодарил его, отпустил попугая к соседям по вольеру и торжественно взмахнул чековой книжкой. Но Бенедетти сказал доктору, что это не срочно, что счет за услуги ему пришлют на неделе, и откланялся; выйдя из дома, он перешел на другую сторону улицы, где ждал бежевый «Мерседес», который так трудно было поддерживать в приличном состоянии. Пока он искал в кармане ключи от машины, к нему обратилась юная девица в круглых очках, плохо скроенных белых одеждах и с пачкой брошюр под мышкой.

– Ось мира проходит через ваше сердце, – возгласила она, – но вам это неведомо.

– Согласен, – сказал Бенедетти, – извините меня, я немного спешу.

– Закройте глаза, – приказала девушка, – и вслушайтесь в биение вашего сердца. Его питает река небесной гармонии, не правда ли? Чувствуете ли вы это?

– Оставьте меня, прошу вас, – нервно огрызнулся Бенедетти: связка ключей куда-то запропастилась.

– Расслабьтесь, – посоветовала девица, – дышите спокойно, не думайте ни о чем. Вдыхайте и выдыхайте, вдыхайте и выдыхайте. Вы счастливы. Луч неземного блаженства согревает вашу жизнь. У вас красивая машина.

– Она еле ходит, – сообщил Бенедетти, нервно обшаривая карман за карманом.

– У вас наверняка красивая жена, – продолжала девица.

– Она тоже еле ходит, – сказал он. – Держите.

– Счастливый путь! – сказала девица, пряча деньги. – И повторяйте семь имен. Река небесной гармонии протекает через семь имен.

Бенедетти, грязно ругаясь сквозь зубы, наконец включил мотор, и тут зарядил дождь. Дворники, постанывая, размазывали по лобовому стеклу мокрую налипшую пыль, но так и не довели его до идеальной прозрачности к тому моменту, как «Мерседес», переехав Сену по мосту Альма, затормозил у дверей «Оптики».

Здесь повторилась примерно та же сцена, что у доктора: Реймон Дега сжимал супругу в объятиях, целуя ее щеки в розовой пудре и белокурые волосы с седыми корнями. «Это она, слава богу, это она! – ликовал он. – Сколько я вам должен?» Бенедетти снова обещал прислать счет и торопливо ретировался. На подходе к своему автомобилю он бдительно оглядел окрестности, но не обнаружил никого, желающего превозносить ось мира. «Мерседес» проехал вдоль реки к Шатле, а затем к началу бульвара Севастополь; мрачные небеса по-прежнему источали вялый, тяжелый дождь.

Двое мужчин встали, когда он открыл дверь своего агентства.

– Господин Бенедетти? – спросил один из них, тот, что пониже. – Я офицер полиции Кремье. А это офицер полиции Гильвинек.

– Чему обязан? – осведомился Бенедетти.

– Нас интересует один из ваших служащих, – сказал Кремье. – Мы вас долго не задержим.

Двадцать минут спустя Гильвинек и Кремье покинули кабинет Бенедетти, куда в свою очередь вошли Бок и Риперт. Шеф сидел в прострации и не отреагировал на их вторжение ни словом, ни жестом. Его неподвижный взгляд за полукруглыми стеклами очков выражал глубокую задумчивость или по крайней мере сильную тенденцию к таковой. Помощники сели и стали терпеливо ждать в окружении изумрудно-зеленых портьер, цветных обоев и абажурчиков, прикрывавших маленькие медные лампы. На боковых стенах висели две гравюры, первая – с изображением океанского судна, на второй – видимо, симметрии ради – красовалось все то же судно. На каминной полке были расставлены фотографии в тоненьких рамочках: какие-то дома, лошади, пожилая пара, женщина с ребенком. Риперт закурил сигарету.

Бенедетти все еще пребывал в неподвижности, его застывший взгляд уперся в высокие настольные часы, которые торчали перед ним среди бумажного хаоса, словно маяк средь бушующих волн; их стеклянный корпус позволял видеть устройство механизма: большое зубчатое колесо двигалось вполне бодро, приводя в действие второе, более медлительное, от которого, в свою очередь, вращалось – но уже еле заметно – третье; следующие, совсем мелкие шестеренки вообще выглядели нерабочими. Бенедетти зачарованно следил за ходом этой системы. Волна его изжелта-седых волос прекращала свое существование, не достигнув макушки, из одной ноздри торчал длинный медно-рыжий волос – точь-в-точь оголенный проводок электронного мозга робота. Бок шепотом попросил у Риперта сигарету. «А я думал, ты бросил», – так же тихо ответил Риперт. «Ладно, не надо», – махнув рукой, шепнул Бок. Этот обмен репликами вырвал Бенедетти из его медитации: он достал из кленовой шкатулки толстую сигару и обрезал кончик маленькими золочеными щипцами.

– Хотите эту, Бок?

– Спасибо, я больше не курю, – ответил тот.

– Да? А мне показалось… – протянул шеф отсутствующим голосом.

Он выпрямился, прочистил горло и поднес зажигалку к дальнему концу сигары, вслед за чем изложил содержание беседы с офицерами полиции, а именно пропажу Жоржа Шава и связи этого последнего с субъектом по имени Кроконьян, упоминание о котором заставило Риперта судорожно сжать зубы. Потом Бенедетти напомнил сотрудникам об удивительных успехах Жоржа в расследовании дел Шпильфогеля и Дега. И пожелал узнать, что они об этом думают. Наступила тишина. Похоже было, что никто ничего об этом не думает. Бенедетти взглянул на своих подчиненных, покачал головой, слегка покривился и повторил вопрос, сформулировав его несколько иначе: не находят ли они в этих успехах чего-то именно удивительного, даже, можно сказать, подозрительного? Как они считают?

– Вы хотите сказать, что он все это сам подстроил?

– Браво! – одобрил Бенедетти.

– А зачем ему это нужно? – спросил Риперт.

– Вот это-то меня и смущает, – сказал Бенедетти. – Этого я как раз и не знаю.

– Он никогда мне не нравился, этот тип, – напомнил ему Риперт. – Я ему с самого начала не доверял. И ведь я всегда предупреждал, что тут дело нечисто. Но меня не слушали.

– Да, но это не помогает разобраться в ситуации, – заметил Бенедетти.

– Может, он хотел втереться к нам в доверие? – предположил Бок. – Я вот тоже не знаю. Уж не сыщик ли он, этот тип?

– Нет, вряд ли, – сказал Бенедетти. – Если сыщики его разыскивают с таким тщанием, чтобы прижать к ногтю, значит, он не сыщик.

– С таким… чем? – переспросил Риперт.

– С тщанием, – повторил его шеф. – Иными словами, с таким усердием. Вы сегодня ведете себя как последний дурень, Риперт, – продолжал он задумчиво. – Интересно, кто из нас глуп, – то ли вы сейчас, то ли я всегда?

– Да ладно вам, – прервал его Риперт, втянув в плечи длинную шею.

– Итак, продолжим, – сказал Бенедетти. – Значит, он хотел втереться к нам в доверие, это понятно, но с какой целью?

– Чтобы спокойненько добраться до того дела? – догадался Бок.

– Что-о-о? – спросил Риперт. – Дело Ферро?

И они дружно улыбнулись.

– Господи боже! – воскликнул Бенедетти.

Он встал, проворно обогнул свой письменный стол, подошел к гравюре с изображением парохода в разрезе, которая вращалась на петлях, скрывая вделанный в стену сейф, и начал лихорадочно набирать шифр, ставя колесики на двадцать шесть – сорок девять – ноль восемь – одиннадцать и еще раз одиннадцать; наконец он вытащил изнутри толстую папку и со вздохом облегчения водрузил ее на письменный стол.

– Это еще что? – вопросил Риперт.

– Дело Ферро, – торжественно сказал Бенедетти.

– Никогда не видел эти бумаги, – удивился Бок. – Вы ни разу о них даже не заикнулись, когда мы обсуждали эту проблему.

– Если бы вы действительно продвинулись в ее решении, вы бы сами все разузнали и сообщили мне. Но пока до этого еще далеко.

– Да мы и не могли продвинуться, – сказал Бок, – и вы знаете почему. В этом деле никто продвинуться не может.

– Да, – ответил Бенедетти, – но что же делать с этим типом, просто ума не приложу. Да и кто он на самом деле – непонятно. В общем, тут бесполезно ломать голову, пока кто-нибудь не появится, хотя… (эту фразу он не закончил).Я было испугался, что… (эта также осталась без завершения).Ладно, давайте-ка заглянем сюда.

Он распустил завязки папки, открыл ее, но вместо ожидаемых документов увидел всего лишь блок девственно белой бумаги в нетронутой упаковке с гордой надписью «Extra-strong» [23]23
  Сверхплотная (англ.).


[Закрыть], каковое зрелище заставило его побледнеть, простонать, ослабеть, схватиться за сердце и упасть в кресло; впрочем, он быстро пришел в себя и заговорил – тихим, холодным, бесстрастным тоном, напоминавшим синтетические голоса, какими говорят машинные переводчики, расшифровывая а forteriori [24]24
  Вслух (ит.).


[Закрыть]какой-нибудь особенно спокойный, безмятежный, отрешенный текст, к примеру короткое буколическое японское стихотворение.

– Этого типа, этого Шава, – отчеканивал он, – достать мне хоть из-под земли. Найти и привести сюда, в мой кабинет. Если окажет сопротивление, тем хуже для него. Шума не бойтесь. Я все улажу. Вы приведете его сюда, слышите, сюда, ко мне. Я достаточно ясно выразился?

Возражать было невозможно. Сотрудники переглянулись и встали.

– Шеф, – мягко спросил Бок, – а что, собственно, нам-то светит в этом деле Ферро?

– Миллионы, – хрипло ответил шеф, – десятки миллионов. Настоящих, новых!.

– Мать твою!.. – вырвалось у Риперта.

– А может, и больше, – добавил шеф, с устрашающим безразличием раздавив в пепельнице свою сигару. – Так что идите и работайте.

Телефонный звонок. Бенедетти снимает трубку. Долго слушает, говорит: «Да. Уже? Неужели так скоро? Я постараюсь. Спасибо, доктор. Да, до свиданья». Он кладет трубку. Ставит локти на стол, прячет лицо в ладонях. Потом поднимает голову. Он уже не просто бледен, как минуту назад, теперь его серое осунувшееся лицо напоминает череп, обтянутый прозрачной кожей. «Она совсем плоха, – говорит он почти беззвучно. – Идите, идите, оставьте меня!» Бок и Риперт смущенно переглядываются: они частично в курсе.

– Ладно, – говорит Бок еще мягче, почти нежно. – Значит, мы пошли, шеф.

– Нет, останьтесь, останьтесь! – с рыданием в голосе вдруг просит шеф. – Не бросайте меня. Не бросайте меня одного!

15

Вокруг Жоржа Шава стоял какой-то необъяснимый гул.

Когда он смог открыть глаза, его взгляд не встретил ничего – никаких предметов, никакого проблеска света. Недвижная, кромешная, окружавшая его темнота имела мало преимуществ перед недавним беспамятством. Вопреки расхожему мнению по поводу последствий такого состояния, Жорж, едва придя в себя, тут же вспомнил абсолютно все, что предшествовало потере сознания, вплоть до позавчерашнего дня, – правда, более ранние подробности представлялись слегка туманными. В настоящее время ему было просто холодно в этом оглушительном реве то ли моторов, то ли сопел – скорее всего, самолета, летящего в небе, и, скорее всего, в ясном небе, так как полет проходил ровно и неторопливо, без ощутимых толчков, без чрезмерной вибрации. Жорж спросил себя, над какой землей или, может быть, над каким морем сияет это небо.

Он тут же начал шарить по карманам, как будто очнулся именно с этой целью. И разыскал там свою зажигалку semi-luxe, подарок Вероники; маленькая позолоченная крышечка, открываясь, выпускала газ в неограниченном количестве. Жорж щелкнул зажигалкой и поставил ее возле себя на пол.

Он увидел грузовой отсек, заставленный ящиками, находившийся, вероятно, в хвостовой части самолета и отделенный от салона мощной стальной дверью с закругленными углами и крепким замком в виде рулевого колеса, какие обычно стоят на подлодках. Ящики все как один были герметично закрыты и надежно обмотаны тонкой латунной лентой с очень острыми, режущими краями. Голые металлические стены отсека отливали блеклой голубизной, на которой слабо мерцало отражение огонька зажигалки. Одна только дверь была окрашена в молочно-белый цвет. В отсеке не было ничего, кроме ящиков. Жорж отказался от попытки открыть их. Сидя на полу, он стал ждать, глядя на крошечный язычок пламени перед собой и даже не помышляя о том, что можно посмотреть на часы.

В конце концов по истечении неопределенного промежутка времени дверь отсека раскрылась, и на пол лег прямоугольник бледного света. Жорж поднял глаза и различил напротив себя, в амбразуре двери, три силуэта: Батист и Берримор, а между ними человек, которого он никогда не видел и который улыбался. Какое-то мгновение Жорж и эти трое мужчин смотрели друг на друга в молчании, тем более тяжелом, что его полностью перекрывал рев моторов.

Незнакомцу можно было дать лет сорок, несмотря на его глаза крота-подростка, увеличенные толстенными стеклами очков, несмотря на морщины, бороздившие лоб, лежавшие сеткой вокруг глаз и прорезавшие щеки от крыльев носа к уголкам рта. Седина, правда еще несмелая, уже начинала оспаривать у рыжей окраски большую часть коротких волос, кое-где строптиво торчавших во все стороны, точно нескошенные пучки травы, растрепанные континентальными ветрами. На первый взгляд казалось, будто его лицо и все тело подергивает непрерывный тик, однако это было ошибочное впечатление: просто его члены уродовала сильная асимметрия, хотя реальный тик, правда, очень легкий, также имел место. Человек этот был одет в белые брюки и гавайскую рубашку с короткими рукавами, усеянную пальмами и сёрферами яблочно-зеленой и лимонно-желтой расцветок на лазурном фоне. Его улыбка, не надменная, а, скорее, смиренная, приоткрывала неровную вереницу зубов, посаженных вкривь и вкось, как и непокорные пряди на голове, и искрошенных, как старые могильные памятники.

Жорж поднялся на ноги и прошел в салон, в центре которого стояли друг против друга две пары кресел. Дверь, закрытая за его спиной, слегка приглушила гул моторов. Все сели. Берримор указал на Жоржа.

– Жорж Шав, – представил он.

Незнакомец приветливо покивал, дополнив свою улыбку ободряющим миганием, которое усиливали толстые очки.

– А это месье Гиббс, – сообщил Берримор.

– Фергюсон Гиббс, – уточнил незнакомец придушенным голосом.

Он улыбнулся еще шире, подтолкнул повыше к переносице очки, внимательно посмотрел себе на ноги, разгладил полу «гавайки» и густо покраснел. Жорж перевел с него взгляд на иллюминатор, в котором увидел ночной мрак, кое-где пересыпанный звездами, а внизу другое скопление светящихся точек. Похоже, они летели над каким-то городом.

– Где мы? – спросил Жорж.

– Мы летим по кругу, – ответил Фергюсон Гиббс. – Это Париж. Мы облетаем Париж.

– Зачем? – обеспокоился Жорж.

– Да просто так, – признался Гиббс. – Впрочем, сейчас мы сядем.

Несмотря на английское имя, он говорил почти без акцента. Самолет сел. Батист и Берримор встали. Их повадки сразу же изменились, как у солдат или официантов, сбросивших форму. Берримор подобрал с кресла газету и развернул ее сначала на спортивной странице, затем на театральной; Батист, глядя ему через плечо, искал знакомые имена в критическом разборе возобновленного спектакля «Замок сердец». Фергюсон Гиббс тоже распрямился, но как-то странно, двигаясь сразу в нескольких направлениях, отчего пышные пальмы на его рубашке заколыхались, а сёрферы рванули в разные стороны; потом он вынул из кармана бесформенный бумажник из скверно продубленной кожи, на котором с одной стороны была вытеснена надпись «В память о Буссааде», а на другой – опять-таки пальма, только под этой пальмой стоял верблюд. Он разделил пачку денег между Батистом и Берримором, те отперли дверь самолета и исчезли. Гиббс повернулся к Жоржу:

– Вы, наверное, на меня сердитесь.

– Немного, – сказал Жорж. – Я прекрасно обошелся бы без снотворного. Не вижу в нем никакой пользы.

– Я знаю, я понимаю, – воскликнул Гиббс, покаянно разводя руками. – Вам было очень неприятно? Это придумал мой поверенный.

– Да и эта затея с самолетом мне не очень ясна. Это ведь должно стоить кучу денег.

– Самолет – дело другое, – сказал Гиббс, – я очень люблю самолеты. И потом, у меня есть деньги, немного денег, я и вам дам, если хотите.

– Ладно, – ответил Жорж, – смотрите сами.

– Да-да, я вам дам денег, обязательно дам, – настаивал тот. – Я хочу просить вас об одной услуге.

Он извлек из кармана серебристо-серой вельветовой куртки, брошенной на спинку кресла, небольшую плоскую фляжку с джином, налил в два пластиковых стаканчика и протянул один из них Жоржу.

– Давайте выйдем, – предложил он, поставив стаканчик, чтобы натянуть куртку. – Здесь так душно.

Трап вернул их на темную и твердую землю, вблизи от прожектора, вполсилы освещавшего территорию аэроклуба. Они пересекли летное поле, а затем длинный ангар с беспорядочно расставленными туристскими самолетиками под призрачно белыми чехлами; раздвижные ворота мягко скользнули в пазах, выпуская их наружу, и сомкнулись за ними с тяжким звенящим стоном. Они зашагали по первой же попавшейся дороге, держа стаканчики с джином в руках. «Вы заметили, как неудобно пить на ходу?» – спросил Гиббс.

Редкие машины едва не задевали их и слепили ядовито-желтым светом, заставляя отскакивать на обочину; длинные корпуса дешевых многоэтажек маячили унылыми рядами в холодной тьме, которую через регулярные промежутки разгоняли оранжевые лучи фонарей в окружении броуновских роев светолюбивых мошек. Они находились где-то в районе Курнёв, а, может, в Баньоле или же в Леваллуа-Перре. Наконец им попался дорожный указатель: на нем было написано «Порт де Лила».

Они миновали склады, закрытые фабрики, приоткрытые автостанции, черные массивы спящих жилых домов, кое-где размеченные желтыми квадратиками окон неусыпных владельцев, загородные домики с палисадниками, где нервные сторожевые псы ревностно охраняли клумбы, грядки с салатом, колодцы, сложенные из автомобильных покрышек, и красных гипсовых гномиков, торчавших по краям газонов. В какой-то момент они остановились и осушили свои стаканчики; Гиббс зашвырнул свой в кусты, вызвав истерику чьего-то добермана.

– Пить больше нечего, – заметил Жорж. – А вам не холодно?

– Помнится, где-то здесь должно быть бистро, – сказал Гиббс. – Ага, вон там, как раз за кустами.

Бистро и в самом деле обнаружилось как раз там, за кустами, рядом с круглосуточно работавшим заводом. Это было длинное покосившееся строение барачного типа, крытое волнистым толем и с виду невинно-безалкогольное, особенно в такой час. Столы были расставлены рядами, как в фабричной столовой, и покрыты полосатой, сплошь облупленной клеенкой. На стенах красовались вспомогательные схемы и плакаты, выпускаемые организациями соцобеспечения, с призывами соблюдать правила техбезопасности, дабы машины и станки не отрезали вам пальцы, не вырвали волосы вместе с головой или не выпустили кишки. Несколько дезертиров трехсменки [25]25
  Система из трех смен, работающих по восемь часов.


[Закрыть]подремывали или беседовали вполголоса перед пустыми рюмками, сдвинув стулья, поставив локти в крошки на столе. У входа трое португальцев играли в желтого гнома [26]26
  Карточная игра.


[Закрыть]. Гиббс и Жорж устроились за отдельным столиком в глубине зала, под рекламными стенными часами в виде чашки с двумя ложками, суповой и чайной, которые указывали время – четыре часа сорок минут. Они попросили джина, но его не оказалось, и им подали кальвадос и кофе.

– Я англичанин только по отцу, – объявил Гиббс. – С нашей родней – ну вы, наверно, знаете, фабриканты зубной пасты, это мои двоюродные братья, – мы не общаемся. Отец умер при моем рождении, только и успел сказать, что меня нужно назвать Фергюсоном – как его собственного отца, видите ли. Да, он именно так и назвал меня, а потом сразу умер, – повторил Гиббс с жестом, говорящим о покорности судьбе; видимо, в его глазах между этими двумя явлениями существовала явная и неумолимая связь. – А моя мать умерла только в прошлом году. Она была мексиканкой, хотя по мне и не видно, правда? Ну ровно ничего мексиканского. Потому что, знаете ли…

– Да-да, я понял, – сказал Жорж, – извините, что я вас прерываю. На самом деле она была французского происхождения, так?

– Именно так, – подтвердил его рыжеволосый собеседник.

– И поэтому вы не похожи на мексиканца.

– Именно так, – повторил Гиббс с явным облегчением.

– Французского происхождения, – продолжал Жорж, – например, из старинной французской семьи, обосновавшейся в Мексике… ну, скажем, лет сто пятьдесят назад, – поправьте меня, если я ошибаюсь.

– Все правильно, – сказал англичанин.

– И вы вдруг сообразили, что можете заполучить огромное состояние, выдав себя за наследника семьи, довольно близкой к вашей. Не исключено даже, что вы и есть настоящий наследник, только не знаете этого точно, и я тоже не знаю. В любом случае, у вас нет никаких доказательств, хотя никто не может доказать обратного. Тогда что же вам остается? А вот что. Можно взять да похимичить с архивами: что-то убрать из них, что-то подчистить, что-то подложить. А для этого необходимо получить к ним доступ – вы следите за моими рассуждениями?

– Очень хорошо, – одобрил Гиббс, – я вас внимательно слушаю.

– Вы начинаете искать того типа, что имеет доступ к этим документам, и вот он я – перед вами.

– И вот вы передо мной, – подтвердил Гиббс с восхищенной улыбкой.

– Я, конечно, фантазирую, – сказал Жорж, – так что остановите меня, если я увлекусь. Итак, значит, этому типу предлагают оказать маленькую услугу, а в награду сулят хорошую деньгу. Очень хорошую, верно?

– Верно. Вполне достойную сумму.

– Но я не могу ее принять.

– О, пусть вас не мучает совесть! – вскричал Гиббс со страдальческой миной. – Что плохого в моем предложении?! Мы ведь еще даже не затронули вопрос о деньгах.

– Дело не в этом, – сказал Жорж. – Дело в том, что никаких архивов не существует. Были бы архивы, уж я бы…

– Это невозможно! – заявил Гиббс.

Он пристально взглянул на Жоржа, и его черты, перекошенные как никогда, и веселенькие расцветки его одежды на перекошенной фигуре вдруг придали ему сходство с отсталым ребенком, с рисунком отсталого ребенка. Когда он поднял руку, подавая знак официанту принести еще кальвадоса, все его тело словно устремилось в беспорядочный полет следом за этой рукой.

– Давайте же подумаем, – сказал он.

Вскоре ночная тьма в окнах начала неприметно таять, растворяясь в утреннем мареве цвета грифельной доски и мела, как будто подсказывала им, чем и на чем записать события грядущего дня [27]27
  Имеется в виду доска в кафе, на которой мелом пишут меню текущего дня.


[Закрыть].

– Вот как мы поступим, – сказал англичанин.