Текст книги "Орланда"

Автор книги: Жаклин Арпман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

* * *

Орланда, как и обещал, убрал все следы их «пиршества», после чего отправился в магазин покупать школьные учебники по алгебре и геометрии за шесть лет и всю вторую половину дня читал. Результаты привели его в восторг: мозг так легко воспринимал теоремы, как будто он знал их всю жизнь, потом немножко подзабыл и вот теперь «освежил» эти знания. «Да, – сказал он себе, – занятие увлекательнейшее, но как же быть с идеей реставрации старинных частных особняков для последующей их перепродажи? Я не могу одновременно делать два дела!» При мысли о неизбежности выбора Орланда скривился: уже! «Алина всю дорогу от чего-то отказывалась, а теперь что же, и мне придется?» Ему захотелось с кем-нибудь поговорить, тут же, сама собой, пришла в голову мысль о Поле Рено, и он отправился на авеню Лепутр.

Поль, до смерти напуганный собственными желаниями и побуждениями, решил в следующие несколько дней не возвращаться домой к шести. Никогда прежде ему не приходилось прибегать к подобным мерам – он умел укрощать свои чувства, но был трезвым реалистом. Вспомнив, как кинулся выяснять по телефону вопрос о лиценциатской степени, а потом предложил нежданному любовнику стол (хорошо, что не кров), понял: благоразумнее будет не доверять себе и принять меры безопасности. Итак, в среду, выйдя из конторы, он изучил репертуар кинотеатров, ничего не выбрал, не захотел идти и на концерт барочной музыки в консерваторию, просмотрел записную книжку – и пришел к выводу, что вряд ли кто-то так уж жаждет его общества, тяжело вздохнул, прекрасно осознавая причины столь стремительного отказа от любых возможных развлечений, и стал приискивать кафе, где можно будет часов до восьми почитать на террасе газету. «Нет! До половины восьмого», – тут же поправил он сам себя, покупая «Монд», «Суар» и «Тайм мэгэзин». Его терпения хватило на три четверти часа…

Вот почему Орланда, добравшись до авеню Лепутр, нос к носу столкнулся с Полем Рено у подъезда его дома.

– Я принес ужин! – весело сообщил он.

Черт, что-то он сегодня всех кормит! Поль смотрел, как Орланда распаковывает копченую семгу, заливную форель, телятину в собственном соку (ее придется разогреть) и две бутылки «Пуйи».

– Поставщик сегодня здорово заработал! Здесь еды – на три дня вперед.

– Вы плохо знакомы с моим аппетитом.

* * *

Альбер метал громы и молнии. Весь вечер Алина слушала его ворчание и брюзжание по поводу Гонконга: поездки не избежать, прямого рейса из Брюсселя нет, придется лететь из Парижа, он уедет в субботу, а вернется только на следующей неделе в четверг.

– Глава клана так и не смог преодолеть страх перед взлетом и посадкой, а посему старается по возможности сократить их количество до минимума, так что мы поедем на машинах, да еще набьемся по пять человек в автомобиль – как сельди в банке! А еще старик скорей застрелится, чем позволит спидометру зашкалить за сто километров, и мне придется целых четыре часа терпеть нудный треп – я «закладываюсь» на четыре, учитывая остановки «по требованию простаты». Архитекторы не приглашены – и они в ярости, я позвонил и уговорил их не строить козью морду нам, а ударить тяжелой артиллерией по Бордье. Но сам-то я вот-вот лопну от злости, потому что ехать надо, никуда не денешься, это неотвратимо, как конец вечности. Одно утешение – пасхальный понедельник тоже выпадает на поездку, так что хоть один день не будет потерян.

Страстно-желчно-обиженный монолог Альбера время от времени прерывался сочувствующим мурлыканьем Алины.

Кстати, а любит ли Алина Альбера? Ну, пылать она не пылает, это уж точно, но она к нему привязана и сочувствует его досаде. Страсть тут и не ночевала, она – в другом месте. Орланда в этот момент увлеченно рассуждает перед Полем о постулатах Евклида, и тот чувствует, как его закручивает вихрь мира параллельных линий. Но разве в прошлое воскресенье, погрузившись в «Орландо», Алина не пылала? Так почему же ей не передается возбуждение Альбера? Она достает мясо из морозилки, задает в нужный момент нужные вопросы… те, что не подогреют, не дай бог, злость Альбера, шатающегося туда-сюда по кухне, потом он начинает «на автопилоте» готовить заправку для салата, а она моет зелень, и вот они уже садятся за стол, а Альбер все еще не решил, что, кроме башни, ему стоит там посмотреть.

– Ладно, – произносит он наконец, вздыхая, – смиримся с неизбежностью и попытаемся извлечь из ситуации максимум удовольствий.

За десертом оба уже смеются.

А вот Орланда ничего не принес на сладкое Полю Рено – вместо этого он рассказывает ему о доме на авеню Уинстона Черчилля:

– Больше всего поражает воображение библиотека. Огромная необычная комната на первом этаже, повсюду лепнина и позолота – то ли вестибюль, то ли гостиная, одних дверей – четыре или пять. Продавец открывает одну из них – в глубине, и вы видите перед собой узкую ярко освещенную лестницу. Правая стена – она выходит во двор – вся стеклянная. По лестнице вы доходите до следующей двери. Ощущение странное, потому что лестница имеет пол и потолок и выглядит как крошечная, длинная и узкая комнатка, чье единственное предназначение – быть футляром для лестницы! Там всего пятнадцать очень красивых деревянных ступенек, думаю, это натертое воском красное дерево. Красное дерево обычно полируют, и оно приобретает искусственный вид, становится похоже на этих светских дамочек, таких гладких и блестящих, что невольно задаешься вопросом: а люди ли они? У натурального красного дерева текстура чуть тяжеловата, потому-то оно такое прочное. Ступеньки лестницы широкие, так что карабкаться вверх очень удобно. Давайте же, открывайте, говорит мне агент по продаже недвижимости, когда мы оказываемся наверху, и я открываю: о, изумление! Пятнадцать метров в длину, десять – в высоту, два яруса стеллажей – и ни одной книги! Эффект трудно передать: комната без мебели выглядит пустой, библиотека без книг – пустее пустого. Я подошел ближе: должно быть, после того, как с полок сняли книги, пыль никто не вытирал, она покрывала дерево плотным сероватым налетом толщиной в два пальца, и мне вдруг померещились призраки томов, живших на этих стеллажах.

– Вы их действительно любите!

– Думаете? Не знаю… Полагаю, ситуация тут неразрешимая, – рассеянно отвечал Орланда. – Что станется с этой комнатой? Понадобятся тысячи книг, чтобы заполнить библиотеку, проще все порушить и превратить ее в бар, игровую комнату для детей, дискотеку – любой вариант преступен. Я покупаю дом, реставрирую его, перепродаю богатому библиофилу… Восхитительное занятие – все четко, чинно, благородно, но как быть с математикой?

– Ну, на всех стульях одновременно не усидишь…

– Вот именно, это-то и ужасно! А я хочу все успеть! – воскликнул Орланда с яростью капризного ребенка.

После этой вспышки он почти мгновенно рассмеялся, и в этой стремительной смене настроений и чувств тоже было что-то ребяческое.

– Я невозможен. И всегда таким был.

– Вы очаровательны, – возразил Поль, почти против собственной воли.

* * *

Альбер и Алина вместе убрались на кухне, и Альбер, выбитый из колеи пережитым гневом, предложил пораньше лечь спать. Они вместе вышли на «мостик», остановились, проверяя не высохла ли земля под бугенвиллеями, полили жаждавшие влаги растения.

– Было слишком жарко, – заметила Алина.

– Ты права, но скоро придется нам усмирять свою жалость – иначе они не зацветут.

Уже в спальне он вдруг спросил ее:

– Кстати, что это за молодой человек, с которым тебя видели в кафе на углу Вандеркиндере, – вы ели мороженое?

Алина застыла. Сердце у нее подъекнуло.

– Кто тебе рассказал?

– Не помню его имени. Этот тип все время гуляет с собакой и сплетничает. Осуществляет, так сказать, связь между жителями квартала, сообщает нам о свадьбах и смертях людей, с которыми мы и двумя словами-то не перекинулись.

– Зануда из дома напротив, – выдохнула Алина.

«Этот кретин что, сидел с нами в кафе?»

– Он остановил меня сегодня утром, аж ногами сучил от нетерпения – так хотел узнать, племянник этот юноша или кузен. Поскольку ни у тебя, ни у меня нет ни племянников, ни – тем более – кузенов, я сказал, что это студент, хотя, насколько мне известно, ты не угощаешься мороженым в компании своих учеников.

Алина была так бледна, что Альбер нахмурился.

– У тебя такой перепуганный вид…

– Так и есть, я напугана, – прошептала она, не имея сил притворяться.

Альбер, снимавший в этот момент галстук, прервал свое занятие и внимательным долгим взглядом посмотрел на женщину, с которой жил вместе вот уже пятнадцать лет и которая – он это смутно чувствовал – никогда не позволяла ему узнать ее до конца.

– Может, и мне пора испугаться? Кто он?

Не племянник, не кузен, не студент… Проницательность Альбера исключала пустые объяснения, следовательно, оставалось одно-единственное: любовник.

– Это не то, что ты думаешь.

– А я ничего не думаю.

– Сейчас… Но скоро ты начнешь задаваться вопросом… С молодым человеком, о котором я умолчала, мы виделись дважды, с прошедшего воскресенья, – думаю, наш любезный сосед тебя просветил?

– Да.

Сказать правду она не могла, поэтому следовало что-то придумать – и быстро. Только что, когда она была в безопасности, я сомневалась, спрашивая себя, любит ли Алина Альбера: мы понимаем, насколько сильны наши привязанности, только когда им угрожает серьезная опасность. Задыхающаяся от страха и волнения Алина поняла вдруг, что ни за что на свете не станет рисковать своими отношениями с Альбером. Она села на кровать.

– Я не хотела тебе говорить.

– Почему?

И тут она нашла решение – такое ясное и удобное, что едва сумела сдержать смех.

– Потому что это не только моя тайна.

– О чем ты?

Она опустила голову. Так всегда поступаешь, когда нужно изобразить смущение и растерянность, «спрятав» одновременно выражение лица, – не каждый ведь уверен в собственных актерских талантах.

– Ладно… Наверное, именно это называют семейным «скелетом в шкафу». Знаешь, тайны, о которых молчат всю жизнь, а потом признаются на смертном одре.

– Что ты пытаешься мне рассказать?

– Пока ничего. Может, остановимся, пока не поздно? В конце концов, ты меня так давно знаешь, что мог бы просто доверять, не спрашивая ни о чем.

– В принципе, ты права. Но я не идеален.

«Достаточно ли долго я изображала колебания?» – спросила она себя.

Но черт возьми! Какая она изворотливая хитрюга! Не ожидала от нее!

– Повторяю – это касается не только меня.

– Перестань увиливать. Пусть мы и не женаты – я слишком хорошо тебя знаю, чтобы рисковать, прося тебя выйти за меня замуж, – пятнадцать прожитых под одной крышей лет придают мне статус члена семьи. Кроме того, до смертного одра, надеюсь, далеко.

– Этот молодой человек – мой брат.

– Что?!

– До прошлого воскресенья я ничего не знала об этой безумной истории. Его зовут Люсьен Лефрен, и он – плод преступной любви, жертвой которой мой отец стал двадцать лет назад. Впрочем, жертва он или автор преступления – это вопрос семантики. Мама, конечно, ничего не знает.

История складывалась в ее голове так стройно, что Алина почувствовала жизнерадостное вдохновение записного сочинителя. Она на мгновение прикрыла лицо ладонями.

– Люсьен тоже только что все узнал. Его мать умерла несколько месяцев назад, и он, наверное, наводил порядок в ее бумагах. Так и узнал, что родился от неизвестного отца. Едва справившись с первым изумлением, он узнал, что восемнадцать лет получал ежемесячное пособие от некоего Эдуара Берже, о котором ничего не слышал. Его мать всю жизнь работала за крошечную зарплату, но он никогда не спрашивал себя, откуда берется относительный достаток их семьи, это же так естественно для подростка, ведь правда? А еще Люсьен понял, что выплаты прекратились в тот самый момент, когда он начал работать. Наш ахенский адрес был на чеках, он пошел туда, но не объявился. Это случилось в воскресенье, прошлым летом: папа стриг газон, мама накрывала стол к празднику. Люсьен подумал, что этот человек аккуратно платил все эти годы, спасая свой брак, и упрекать его не за что. Потом явились мы с тобой, он долго колебался, но наличие мифической сестры его интриговало, и он решил встретиться со мной.

Алина замолчала, обдумывая свою импровизацию. Полно дыр, но она сумеет их заполнить – если и когда понадобится.

– Ну вот, он некоторое время шатался по нашему кварталу. Не мог решиться. Его можно понять, ведь так? В воскресенье, когда я отправилась прогуляться, он все-таки подошел ко мне.

Изумленный Альбер так и не отнял руки от узла галстука.

– Твой отец! Твой отец и любовница… И незаконнорожденный ребенок!

– Внебрачный. Люсьен ничего не знает об этой связи, но предполагает, что длилась она недолго: мать рассказывала ему о трагически погибшем в самом начале ее беременности муже – его отце, с которым она, впрочем, к тому времени уже рассталась и о котором не хотела вспоминать. Отец, надо думать, недолго был ею увлечен, но платил исправно – значит, о ребенке знал.

– Все это просто невероятно.

– Конечно, – кивнула Алина. Она настолько увлеклась рассказом, что сама начинала в него верить. – Вот так я обрела сводного брата. Он говорит, что его мать была, в общем-то, бесцветной женщиной, что аборт она не сделала, потому что была католичкой, но ты ведь знаешь, что рассказ о человеке, описание даже самых близких нам людей не всегда адекватны их личностям. В конце концов, увлекся же этой женщиной мой отец – пусть и всего на неделю!

Альбер снял наконец галстук и сел рядом с Алиной.

– И чего хочет от тебя новоявленный брат?

– Ничего. Узнать меня. Ну, естественно, поскольку мы даже не знали друг о друге, он вынужден был рассказать правду, чтобы я подпустила его к себе, но он ничем не хочет повредить моим родителям. Мой брат… Знаешь, он нормальный, хороший парень.

Этой невозможной девке до ужаса нравится вот так именно и говорить!

– Ты уверена? Все это может оказаться выдумками чистой воды.

– Ну безусловно, но ему эта мысль тоже пришла в голову.

«Вот уж воистину, – подумала про себя Алина, – почему бы мне не начать писать романы? – Я так много их читаю и столько о них пишу, что, сама о том не подозревая, развила в себе способность к сочинительству!»

– Люсьен захватил с собой корешки счетов за все восемнадцать лет – я их просмотрела, потому что никак не могла поверить в эту историю, а потом он их сжег. Ну, не в кафе, конечно – пачка была слишком толстая, а рядом с водостоком. Наш миляга-сосед к тому моменту уже нагулялся и ушел – иначе он бы тебе рассказал. Следов «преступления» не осталось. Но отец знает. Мне неприятно думать, что у него был сын, которого он ни разу не навестил.

– А ведь Эдуар – самый честный и чистый человек из всех, кого я встречал в жизни!

– Увы… Знаешь, мне что-то не хочется с ним встречаться. Пока не привыкну. Я никогда не скажу ему, что мне все известно – захоти он меня посвятить, давно бы это сделал. Рассчитываю и на твою сдержанность.

Альбер пожал плечами:

– Что за вопрос… Но мне тоже требуется время на то, чтобы привыкнуть.

«Бедный папа!» – подумала Алина.

* * *

Уф! Мне тоже требуется время – чтобы отдышаться! Решительно, Алина не перестает меня удивлять. Я считала ее робкой, не предполагала в ней воображения, а посему не ждала от нее столь ловкой лжи, таких затейливых придумок: говоря коротко, я следовала в фарватере ее собственного мнения о себе, забывая, что эта женщина создала Орланду. Да уж, потемки чужой души частенько расставляют ловушку рассказчику, но что меня больше всего поражает – так это редкостная лживость молодой женщины: она преспокойно обвиняет отца в адюльтере, в том, что он бросил ребенка, и ловит кайф от рассказа о подлости – которую сама же и сочинила. Конечно, иначе она не выпуталась бы из той скользкой ситуации, в которую загнал ее сосед-сплетник. Разве что… стала бы настаивать на варианте «студент»? Возможно, ее могла бы вдохновить студентка, бившаяся в падучей у дверей ее кабинета?

«Этот молодой человек готовит диссертацию и хотел поговорить со мной о моей работе…» Но нет, Алина соображала быстрее, чем я сейчас: она вспомнила свое ошарашенное лицо и внезапное бегство и сказала себе – нет, не пойдет, академичная беседа не оправдывает слишком явного смятения. Она не знает наверняка, что рассказал Альберу сосед, и вопрос « Что он тебе сказал?»мог усилить подозрения, так что требовалось нечто «ударное», что оправдало бы ее поведение. Итак, судя по всему, я имею право восхищаться стремительностью ее ума.

Однако Алина почти пугает меня, и я не знаю, как далеко она готова зайти.

* * *

Поль Рено смотрел на уснувшего Орланду и находил его ангельски прекрасным. Какими странными уловками пользуется Венера, подстерегающая свою добычу! Его «закадрили» на концерте, Поль заплатил и думать обо всем забыл, «Муссон» вкупе с идеей экзамена на степень лиценциата в области математики спутали карты, а рассказ о пустой библиотеке в доме на авеню Уинстона Черчилля окончательно добил. Всю жизнь он не поддавался любви – и вот его победил молодой простодушный весельчак. Да, в это самое мгновение он – пленник наслаждений, от которых вкусил, но ведь он не из тех, кто живет только настоящим! Его чаруют и возбуждают и золото волос на подушке, и изящные линии щеки, и тонкий, полускрытый простыней профиль, и бесшумное дыхание, вырывающееся из приоткрытых губ, но он чувствует, как в нем нарастает страх. Он создал свой имидж и дорожит им: слегка загадочный холостяк, ценимый в обществе за обаяние, нравящийся женщинам, ни разу не выдавший своему окружению тех пристрастий и вкусов, которые могли бы ему повредить, он совершенно свободен, и вот теперь этой свободе угрожает опасность. Он выстроил свою жизнь, как надежное здание, он к ней привязан и считает себя счастливым человеком: Орланда его пугает. В нем есть нечто непонятное. Он кажется совершенно естественным и как будто ничего не скрывает, но Поль угадывает в нем какие-то противоречия, природу которых никак не может определить. Полю хочется думать, что молодой человек не проявит никакой инициативы – он ведь его не провоцировал, не знает даже адреса ( «Но я ведь и не спрашивал! А если бы спросил?»). Черт, а я ведь никогда в жизни ни у кого не интересовался его адресом, а теперь вот упрекаю его за то, что он не отвечает на вопрос, которого я даже не задал! Дьявольщина! Неужели, если уж мне суждено было отступить от всех моих принципов и влюбиться, я не мог выбрать человека, внушающего чувство безопасности? Неужели мне предстоит нырнуть в то самое безумие, которое оборачивается страданием?

Этот изящный любовник, кажется, не строит никаких связанных со мной планов, кроме ужина и занятий любовью, а я тревожусь, вопрошаю собственное сердце, становлюсь похожим на всех тех, кого презирал, скоро, прежде чем обнять, я начну внимательно изучать его, колебаться, произносить: «Если Вас это не затруднит…»– а может, даже спрошу: «Когда мы снова увидимся?»– тем тоном, который заставляет человека отвечать: «Пока не знаю!»Эта идея так сильно не понравилась Полю, что он разбудил Орланду – решительно и таким способом, который не оставлял сомнений в его намерениях. Ответная реакция оказалась более чем приязненной, что ничуть не уменьшило растерянности.

* * *

Альбер был слишком серьезно выбит из колеи собственной злостью из-за поездки в Гонконг и невероятным появлением у Алины сводного брата, чтобы читать или просто спокойно заснуть. Алина никак не могла успокоиться: вдохновение фонтанировало, мысленно она продолжала рассказывать историю, придумывая тысячи дополнительных деталей. Каждый из них переживал и колыхался в одиночку, на своей половине двуспальной кровати, что получило естественное завершение в виде совместного «трепыхания».

Вот так Алина и Орланда, разделенные в пространстве, одновременно вознеслись в поднебесье, куда, если верить слухам, бедняжка Вирджиния так и не попала.

День седьмой: четверг

Орланда провел ночь у Поля Рено. Они проснулись – синхронно – и вместе позавтракали.

– Кстати, – жизнерадостным тоном сказал молодой человек, – я не забыл, что вы не любите длительных связей, так что, если я вам надоел, валяйте, говорите, я не обижусь!

– И думать забудьте! – Поль отреагировал настолько стремительно, что сам испугался. Он добавил: – Пока, во всяком случае. Две ночи – это еще не связь, к тому же вы – очаровательный партнер.

– А вы – слишком добры.

У Орланды был довольный вид, и Поль почувствовал себя счастливым, но тут же разозлился на себя за эту радость. В душе он издал мучительный стон.

Они вместе вышли из квартиры. Орланда, поколебавшись мгновение перед «Миссис Паркингтон», решил посвятить день занятиям.

– Хотите, я вас отвезу? – предложил Поль, открывая дверцу своей машины.

– Да нет, спасибо, я хочу пройтись! По-моему, погода скоро испортится, взгляните, какие тучи набежали. Попробую ухватить последнее солнышко.

«Интересно, он что, хочет скрыть, где живет?» – думал Поль, отъезжая.

«Ну да, конечно, только не от вас!» – мог бы ответить Орланда, который двадцать минут спустя оказался перед дверью собственного дома. Молодая женщина, подпиравшая в ожидании стену, с ходу накинулась на него:

– Ну наконец-то! Что за жизнь ты ведешь, Люсьен? Не снимаешь трубку, дома не бываешь, из газеты ушел, никто ничего про тебя не знает, мама обстоналась, Мари-Жанна меня совсем достала, Жак – если помнишь, он ждал тебя на крестины! – рвет и мечет, ему пришлось срочно искать замену.

И так далее, и тому подобное, и бля-бля-бля, и бум-бум-бум… Некий Жорж – а может, Жерар – черт их там разберет! – оскорблен в лучших чувствах, потому что ему отвели роль крестного отца «второй свежести», а еще какой-то Андре, которого Люсьен должен был, как и каждую неделю, сопровождать к антиквару… Короче – маленький мирок Люсьена волновался, бурлил, бурчал и жужжал. Орланда видел их, как наяву, в куртяшках из кожзаменителя со множеством молний.

Он вздохнул, впустил гостью, и она тут же заметила разложенные на столе учебники.

– А это что еще такое? Учишь геометрию?

Он был уверен: сестра Люсьена Лефрена уж точно знает, закончил он среднюю школу или нет. Но как вытащить из нее столь важную для него информацию? Он изучающе взглянул на Анни. Никакой косметики на лице, светлые, густые, как у брата, волосы собраны в пучок, заурядная юбчонка, чистая, тщательно отглаженная блузка и трикотажная курточка (никакой искусственной кожи!), за спиной – большая сумка-рюкзак.

– Ты не в больнице? – Он задал вопрос наугад – и попал.

– У меня выходной.

Он не ошибся, она – медсестра.

– Сейчас я иду навестить маму, и будет правильно, если ты пойдешь со мной.

– Я занят, – немедленно ответил он, содрогнувшись от ужаса.

Анни обвела взглядом комнату.

– Ты здесь больше не живешь – и слепой кретин заметил бы! Грязной посуды – ноль, постель застелена, все так чисто!.. Значит, Мари-Жанна права – у тебя кто-то появился.

Она была права – по форме, но не по сути!

– Да, я стал другим человеком, – подтвердил он, сдерживаясь из последних сил, чтобы не прыснуть.

И никаких возражений со стороны «задвинутого» куда-то вглубь настоящего Люсьена!

– Похоже, что так, – кивнула Анни. – Но ты по-прежнему сын нашей матери, и я требую, чтобы ты вел себя прилично.

Он сел на кровать и задумчиво взглянул на молодую женщину. Я требую…Это слово не всегда произносят вслух, но почти всегда подразумевают: Алина жила, подчиняясь требованиямматери, которая никогда не облекала их в слова. Полагаю, этот бедняга Люсьен всегда делал то же самое: помчался бы в больницу, густо ненавидя себя за то, что подчиняется. Но меня-то ничто не связывает с этой девицей, которая ухитряется сохранять спокойствие, даже когда злится, мне плевать на это ее чертово « я требую!», я запросто могу не подчиниться. Люди, сами того не ведая, разрушают свои жизни, чтобы угодить надоедам, потому что у них не хватает воли противостоять им, а вот я отвечу «нет» этой тужиле Анни и не почувствую ни малейших угрызений совести. Кстати, тут есть глубинная несправедливость: «нет» должен был бы сказать Люсьен – и насладиться отвоеванной свободой. А что, если «поработать» альтруистом – помочь девушке освободиться от власти ее мерзкой мамашки – лысеющей пьянчужки?

– Анни, старушка, может, хватит, а? Мать осточертела тебе не меньше, чем мне, но ты загоняешь себя в ловушку бессмысленных обязательств. Ее прочистят, она выйдет из больницы на своих ногах и снова примется пить – все, как обычно. Ты должна проживать собственную жизнь, она лет через десять–пятнадцать помрет, а ты упустишь время.

Анни аж задохнулась от негодования:

– Да как у тебя язык поворачивается! Она – твоя мать!

Орланда промолчал. Анни бессильно махнула рукой, пошатнулась – он вскочил, подвинул ей стул, и она без сил опустилась на него. Отдышавшись, Анни произнесла:

– Я не узнаю тебя, Люсьен! Не знаю, с кем ты теперь общаешься, но этот человек ужасно на тебя влияет!

«Такова семейная жизнь! – подумал он. – Тебе отказывают в праве на собственное мнение, а если меняешься – обвиняют в «порочных» связях. А вот влияние матери – даже матери-алкоголички – на воспитание сына не может быть злокозненным, это уж само собой разумеется! Так что, стоит сделать вторую попытку или плюнуть?»

– Ну подумай сама! Разве то, что я сказал – не чистая правда?

Воодушевленный Орланда решил рискнуть.

– Разве не ты объясняла мне всю бесполезность этих курсов лечения от интоксикации?

– Суть не в этом…

«Сла-а-ва тебе Господи, снова попал! Она говорила об этом с Люсьеном!» Алина кое-что знала об этом от Жаклин, но Орланда понятия не имел, о чем могли говорить Люсьен и его сестра.

– Мы должны делать все, что можем, а ты хочешь ее бросить.

– И тебе – во имя собственного спасения – стоит сделать то же самое.

– Ты – чудовище! Был чудовищем, когда снабжал маму выпивкой по первому ее требованию, и останешься чудовищем, не желая теперь участвовать в ее жизни!

– Но раз ты сама признаешь, что она снова начнет пить, к чему эта собачья верность? Хочешь иметь чистую совесть?

– Не желаю больше с тобой разговаривать, Люсьен! Никогда! Ты перешел все границы.

И она покинула его комнату. Орланда восхищался этой девушкой: она не угрожала попусту, а действовала. Но тут он вспомнил о Жаке, или о Жераре, или о Жорже, которые вот-вот явятся, чтобы отчитывать его, поучать и доставать. «Нет, я не могу здесь оставаться, покоя мне не будет, нужно уносить ноги! Бедный мой Люсьен, придется нам переезжать!»

«Вот именно, придется… – сказал он сам себе. – Но не кавалерийским наскоком, а подумавши! Пора устраивать свою новую жизнь. Я вскочил в Люсьена Лефрена на бегу – так люди мчатся на вокзал, чтобы взять билет на первый отходящий поезд, не выясняя, ни куда он идет, ни когда прибывает на место! Мне было тридцать пять – стало двадцать, и я должен создать свое новое будущее, чтобы никто не смел становиться у меня на пути, – ни Мари Берже, ни Алина, ни Жак, ни Жорж, ни Анни, но, если я решу снова чему-нибудь поучиться или вдруг решу заняться обновлением обветшавших частных особняков, – мне понадобятся деньги. До сего дня я тратил, не считая, – потому что у меня не было четкого плана».

Он тихонько рассмеялся: с тех самых пор, как буржуазия вынырнула из недр феодального общества, семейство Берже было ее неотъемлемой частью. Он может неделю жить, чем Бог пошлет, но потом века предусмотрительности и серьезного подхода к жизни неизбежно возобладают. «Черт, как здорово! Я – молодой парень, довольный жизнью, – не хочу оставаться без кола и двора. Мне необходим адрес хозяина дома, я напишу, что съезжаю, но нужно сделать все, как положено, без спешки. Так, пороемся в бумагах моего «хозяина», поищем договор».

Остаток дня он провел, посещая более чем средние квартиры, которые были ему по карману, так что к вечеру впал в жуткое раздражение. После «разделения» такого с ним еще не бывало, и в ипостаси Орланды он был безоружен против подобных неприятностей. Как поступила бы Алина? Сверившись с прошлым – увы, это было и егопрошлое! – он с удивлением осознал, что Алина не допускала до себя дурное расположение духа. Она бывала грустной, напряженной или нервной – но только не разозленной. Если что-то случалось, она выходила из дома и – вперед! – чесала по улице, перебирала ножками, стучала каблучками, думая о другом. «А мне о чем подумать? – спросил себя Орланда. – Чем заняться?» В этот самый момент он проходил мимо витрины магазина и, увидев в стекле собственное изящное отражение, не стал дольше мучиться сомнениями: решено, он будет развлекаться!

* * *

Итак, мы расстаемся с Орландой и отправляемся к Алине, которая этим вечером принимает друзей.

К слову сказать, она почувствовала смутное разочарование, когда Люсьен Лефрен не явился к обеду. Алина рано ушла с работы, забежала в несколько магазинов и, нагруженная пакетами, вошла в дом со стороны Константена Менье: у нее было катастрофически мало времени, и она боялась, что молодой человек отвлечет ее. Но его не оказалось. Черт, ну почему его там не было?!

Альбер ждал Алину и резал овощи для жюльена. На то, чтобы приготовить изысканный ужин, у них оставалось всего два часа. Подобные марафоны совсем не пугали Альбера: у него, как у инженера, было невероятно развито организаторское начало, он любую работу планировал «от и до». О новоявленном брате он сказал только:

– Я так ошарашен, что раз двадцать мысленно возвращался к нему.

На тему Гонконга он тоже не слишком распространялся:

– Папаша Бордье терпеть не может тараканьих бегов, так что мы выедем из Брюсселя в девять, а пообедаем в Руасси – Ренье говорит, там отлично кормят. Да-а, уверенности нет ни в чем – ты же знаешь его гастрономический кретинизм!

– Ну, в данном случае – я имею в виду Ольгины, с позволения сказать, «таланты» – это даже кстати!

– Ах ты, добренькая моя птичка! Неужто научилась быть злоязычной?

«Забавно! – подумала про себя Алина. – Неделю назад я и впрямь не сказала бы ничего подобного!»

Потом она вернулась к взбиванию соуса и больше ни о чем таком не думала.

* * *

Когда все собрались, разговор начался именно с Гонконга, и Альберу пришлось сделать над собой колоссальное усилие, чтобы не злобиться на Ренье. Ольга исходила восторгами по поводу рикш, шелка и джонок:

– Скажи лучше – улицы, битком забитые транспортом – не проехать, не пройти, пробки повсюду и башня, нашпигованная компьютерами и компьютерщиками!

– Да, но залив, но китайское небо!

– Ночи безумные… – язвительно пробурчал Альбер.

Алина, почувствовав, что он готов сорваться, поспешила вмешаться:

– Садимся, ребята! Суфле ждать не любит!

За столом пришел черед Альбера поработать палочкой-выручалочкой: Шарль жаждал вернуться к разговору о Вирджинии Вулф.