Текст книги "Орланда"

Автор книги: Жаклин Арпман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

Жаклин Арпман
Орланда

Посвящается Деде и Тури, с благодарностью за предоставленный кров

Роман: вымышленная история в прозе, в которой автор старается возбудить интерес читателей, живописуя нравы и страсти или же придумывая невероятные приключения.

Словарь «Пти Литтре», 1990

Действие первое

День первый: пятница

Действие начинается в Париже, напротив Северного вокзала, в кафе с громким названием «Европа». Никель, пластик, искусственная кожа… Любому несчастному, зашедшему сюда – по неосторожности или чистой случайности, – гарантирована стойкая неврастения. Сейчас около часа дня. Кто-то из клиентов ест яйца по-русски, другие поглощают сандвичи. Тридцатипятилетняя Алина Берже читает, сидя за столиком, перед ней – бутылка минеральной воды, время от времени она отпивает несколько глотков. Диктор по радио объявляет номер платформы за двадцать минут до отправления поезда, а Алина не любит сидеть в огромном, шумном и нелепом зале ожидания – тем более что и место там не всегда найдешь.

Мадам Берже не кажется совершенно поглощенной чтением. Периодически она обводит вокруг себя взглядом, смотрит на часы. Время словно остановилось. Не следовало выходить загодя, но у Алины беспокойная натура – она вечно боится опоздать. Да и работа окончена – что бы она стала делать в городе? Алина провела час в «Оранжери», потратила тридцать минут на книжную лавку Смита… Единственное, что оставалось, – нырнуть в метро. Алина вздыхает. Цепляется за текст – он ее не слишком возбуждает. Она в десятый раз перечитывает центральный эпизод «Орландо» о превращении, пытаясь ухватить глубинный смысл. (Алине все время чудится, что она скользит по поверхности, но мозг решительно отвергает саму мысль о том, что, возможно, этого смысла просто нет!) «Так, сосредоточимся на тексте: « Первой появляется она, Наша Госпожа – воплощение чистоты, чей лоб украшает повязка из шерсти белоснежного ягненка, чьи волосы подобны снежной лавине…» И так далее». Алина зевает. За словами, над которыми она корпит, проглядывают другие мысли – они подобны извилистой реке, то и дело уходящей под землю, а потом снова появляющейся на поверхности. Пользуясь привилегиями романистки – я ведь никогда не скрывала, что наделила себя ими! – я «слушаю» именно подсознание моей героини, и изумлению моему нет предела.

– А что, если я сменю пол? Если покину тебя, о робкая душа, если уйду из этого женского тела и отправлюсь жить в мужское… да хоть вон в то! В парня, что сидит напротив, во взъерошенного блондина с убегающим взглядом и крупным ртом, который как будто создан с единственной целью – выражать решимость? Когда я окажусь у него в голове, какой ты мне покажешься – со стороны? О, думаю, ты мне быстро надоешь, ведь без моей силы, моей энергии, моего азарта – все эти качества порой пугают тебя, ты называешь их жестокостью! – ты поблекнешь, проиграешь, сдашься, будешь перетаскивать себя от одного поражения к другому по убогой жизни. Я всегда тебе мешал, ты прячешь меня, как можешь, за помадой, длинными волосами и шелковыми юбками, которые при самом легком твоем движении шуршат и колышатся, тебя считают очаровательной и женственной, но я живу в твоих страхах, и мне здесь тесно. Будь я мужчиной, не искал бы общества женщин – я их слишком хорошо знаю; нет, я радостно выставлял бы себя напоказ перед другими мужчинами, сделал бы то, на что не осмеливался, когда был женщиной, – я бросил бы им вызов! Возможно, моя любовь к мужчинам всегда была гомосексуальной? Была чувством человека, стыдящегося своей склонности? Может, по этой самой причине я и замаскировался – или замаскировалась? – надев на себя странное тело, в котором никогда не чувствовал себя дома? Они иногда желали меня, но я этого не понимал – потому что сам себя не хотел. Боже, какое это счастье – быть мужчиной! Стоит мне отпустить уздцы моих мыслей – ты всегда так жестко их пришпоривала! – и я воображаю другое тело, крепкое, с широкой мускулистой грудью, узкими бедрами и дивной припухлостью внизу живота, похожей на древко знамени Победы, которым размахивают после битвы на полях сражений, усеянных телами мертвых солдат. Ты боишься, ты съеживаешься, ты мне надоела. Я буду идти по жизни уверенной поступью, стану смотреть мужчинам прямо в лицо (ты никогда на такое не осмеливалась!), пугая их, но некоторые из них обернутся, чтобы проводить меня взглядом, и я, возможно, выберу одного из них, соблазню и увлеку за собой в такие бездны, о которых он и понятия не имеет. Я хорошо их понимаю, я знаю, что́ они любят. Я чувствую, что буду лучшим любовником – чем был любовницей, потому что ничего не боюсь, это девочек учат сдержанности и стыдливости, но я-то – мальчик, и я ничему не научился, потому что о моем существовании никто не подозревал. Я как неофит отправлюсь в неизведанные земли. Боже, ну и путешествие! Подумаешь, Америка, подумаешь, Колумб, тьфу – на Амазонку, на полярный круг, на Луну и даже на Марс! Неведомое смотрит мне прямо в лицо, я сто раз лежал в его объятиях и ни разу не вошел (или не вошла?!). Противоположный пол дальше от меня, чем вега Центавра, я бьюсь лбом об их головы, но взаимопроникновения не случается, и я говорю: «О чем ты думаешь?» – а они улыбаются, и я остаюсь снаружи, потерянный (или потерянная?), одинокий (или – ая?), запертый (может, – ая?) в теле женщины, которая всегда уступала страхам и ни на что не могла решиться. Но я не в претензии, это не моя ошибка, но и не их, все мы – заложники непреодолимой идентичности, разделяющей нас, как разбегающиеся галактики, и толкающей нас друг к другу, и побуждающей подменять любопытство наслаждением. Никогда ни одна женщина не была мужчиной, как ни один мужчина не бывал женщиной. Каждый пол наделен знанием, которое никому не может передать, идиотские манипуляции, о которых мне кое-что известно, просто глупость, иллюзия, переодевание, не затрагивающие сознание, дух, они маскируют тело и убивают желание. Да, но внедриться в безупречное тело? Изменить мир, сделав всего три шага? Я есмь другой?

Я– тысячи других и, поскольку это ямне надоело, возможно, мы расстанемся?

Молодой блондин только что заказал вторую чашку кофе. Он кажется мне чуточку утомленным: зачем пить столько кофе, когда нужно просто поспать? У его ног стоит дорожная сумка, может, он тоже едет? Черт, он меня искушает! У него крупные руки с длинными пальцами, ногти неаккуратные, но черты лица оформленные, оно создано, чтобы выражать твердость. Даже на этом неудобном стуле он сидит изящно, из него может выйти толк. На нем черная куртка из искусственной кожи, вся в молниях – такие были в моде несколько лет назад, и выцветшие джинсы – не драные… Вряд ли он много зарабатывает. Даже если бы я не был заперт в благоразумной женщине так долго, что успел с ней сжиться, и то не обратил бы на него внимания – он скучен, как старый пиджак… Единственное достоинство этой человеческой особи – он молодой, крепкий и не слишком уродливый парень. А что, если я… рвану в это «тело»? Буду в нем жить, сделаю его красавчиком… Быть молодым мужиком – это просто чудо, так что никакие заморочки не омрачат его сознания. Под моей властью этот парень расцветет, в тускло-рыбьих глазах вспыхнет огонь, в манерах появится уверенность, даже жесткость. Он – не женщина, он может все, откуда же эта пришибленность? Разве можно попусту разбазаривать свой капитал? Черт, если бы я проник в него! Возможно, достаточно просто захотеть? Кто знает, никто ведь никогда не пробовал осуществить неосуществимое. Ты всегда позволяешь здравому смыслу заступить тебе дорогу, даже в мыслях, поэтому ты такая зануда. Решено, я меняюсь.

Я меняюсь?

Это невозможно, это невероятно, и я это делаю. Я покидаю тебя, и не оборачиваюсь, и прохожу сквозь невозможное. Я ничего не чувствую, я только знаю, что совершаю переход, я плыву в неопределенности, между «до» и «после», в точке, где нет ни времени, ни пространства, это абсолютный временной ноль, растягивающийся до бесконечности, я целую вечность существую в «нигде», о котором ничего не могу вспомнить, даже находясь внутри, потому что «во время» утратило всякий смысл, нет никакой иной реальности, кроме нерасторжимого я, в сути которого я ничего не понимаю, но его чудесная очевидность меня вдохновляет, в толще безобразного это яявляется средоточием уверенности, несомненности, оно – гарантия, оно – якорная стоянка, делающая возможным то невероятное плавание, в которое я отправился без тени сомнения, хотя там нет ни верха, ни низа, ни фронта, ни тыла, но я все-таки знаю, куда направляюсь, не успел я отплыть – и вот уже причаливаю, я пересек вечность, не потратив ни одного мгновения, я воплощаюсь, я достиг цели, мир вокруг меня снова существует, я вижу, я слышу, я чувствую, я – есть!

Я это сделал!

Алина – там, а я – здесь, разделение состоялось, я с изумлением смотрю на себячитающую – все внимание на текст, поллитровая бутылка «Бадуа» допита почти до конца («регулярная очистка почек – залог здоровья» – так говорил мой отец), и на себя– за столиком напротив, в молодом блондине, я проник в его голову. Он ничего не замечает. Как он мог так легко позволить себя «выселить»? Должно быть, не слишком дорожил собой, если исчез, даже не крякнув. Дом теперь – мой. Я дрожу от волнения, я сдерживаю эмоции, мне хочется вскочить, танцевать, орать от счастья, но нужно оставаться спокойным, я только что совершил невозможное, но, если объявлю об этом вслух, «друзья в белых халатах» меня тут же повяжут. Ладно, обследуем наше новое владение. Ногти неухоженные? Хуже! Он их грызет! Нужно быть последним идиотом, чтобы портить такие красивые руки! Я ощупываю свое плечо: крепкое, мускулистое; грудь… Черт, какой же это кайф – провести ладонью и не наткнуться на привычную округлость сисек! У меня изумительно плоский живот и поджарые ляжки. Это тело мне очень нравится, я даже возбуждаюсь. Я всегда любил мужиков даже больше, чем осмеливался это признавать (я и себя-то обманывал!), я дрожу от нетерпения, мне не терпится распорядиться им по собственному усмотрению, но необходимо сдерживаться – я в общественном месте, не стоит начинать новую жизнь с идиотских выходок. И я спокойно кладу руки на стол, и устремляю внимание на внутренние ощущения: смотри-ка, у меня, оказывается, легкая мигрень. Вот почему парень так дурно выглядел! Мне это не нравится: я поменял тело не затем, чтобы болеть. Что он натворил? Видимо, перепил вчера вечером – со мной (с Алиной!) такое случалось, только если вино было неважнецкое, наверняка он плохо переносит алкоголь. Ой-ёй! Неужели я бесхарактерный? Слабак? Да нет, бояться нечего: каким бы ни был этот парень, я – не он, я занял его тело, я им распоряжаюсь, но в женском обличье я никогда не злоупотреблял ни жратвой, ни выпивкой. Мне нужен аспирин. Ага, онвсе еще здесь! Я почему-то знаю, что онне любит и никогда не принимает лекарств, считает, что они загрязняюторганизм! Ха! Загрязняют! Интересно знать, что именно? Вот дурачок – боится ацетилсалициловой кислоты – и напивается! Аспирин был в моей сумочке – я всегда ношу его с собой – пойду попрошу.

Я встаю. Происходит что-то настолько странное, что приходится притормозить: я теперь значительно выше Алины, ноги тоже намного длиннее, так что я едва не опрокинул стол. Да, к лишним десяти сантиметрам придется привыкать! Пространственная перспектива на мгновение вызывает головокружение – то ли я приподнялся над землей, то ли предметы слегка «сдулись». Но все тут же проходит, потому что я никому и ничему не позволю испортить мне удовольствие от превращения!

Я направляюсь к себе, поглощенной чтением.

– Мадам?..

Она поднимает голову. Вид у нее слегка растерянный. Мои недавние размышления должны были взбудоражить ее – я-то это точно знаю! – и ей пришлось сделать над собой невероятное усилие, чтобы собраться. Вот умора, она и представить себе не может, насколькоей удалось абстрагироваться!

– Да?

– Нет ли у вас аспирина? У меня болит голова.

Она вовсе не удивлена – даже не озадачена, главное для нее – оказать услугу. Узнаю себя. Обо мне говорят, что я обязательный и чуткий человек, но это всего лишь видимость, а истина в том, что она готова совершить, что угодно – пристойное, разумеется! – лишь бы чувствовать себя любимой. Это рефлекс, с которым она борется – правда, не слишком успешно.

Она открывает сумку, и ей не нужно там шарить, она точно знает, где что лежит, потому что ненавидит пресловутый беспорядок, который женщины якобы обязаны поддерживать в своих сумочках. А вот интересно, теперь, когда я ее покинул, она останется такой же методичной? Она достает упаковку аспирина.

– Возьмите две таблетки, дозировка небольшая.

Я беру. И благодарю ее сияющей улыбкой. Она очарована, улыбается в ответ и снова погружается в книгу.

Я опускаюсь на стул – с осторожностью (теперь ведь все иначе!), поднимаю чашку, и результат этого простейшего действия снова застает меня врасплох: когда я пытаюсь приблизить губы к краю, чтобы сделать глоток, оказывается, что я промахнулся на целых три сантиметра. Запиваю лекарство остатками несладкого кофе, который ненавижу. Кстати, головная боль почти успокоилась – я хорошо переношу алкоголь, хоть и пью редко (просто это не мое!). Да, у нас с этим парнем мало общего! А кстати, как его зовут? По идее, у меня должен быть бумажник? Если он правша, то в левом кармане куртки. Итак: меня зовут Люсьен Лефрен, и я живу в Брюсселе, на улице Малибран, дом 19. Блеск! Выбираешь вслепую и попадаешь на соотечественника. Вообще-то, ничего удивительного: мы сидим в кафе напротив Северного вокзала, через полчаса отходит поезд, которым мы с ней должны были ехать. Что ж, прекрасно, не придется бросать прежние привычки. Где мой билет? Так, в бумажнике нет, поищем в карманах: ну вот, я еду вторым классом!

Она читает «Орландо» Вирджинии Вулф, я прекрасно помню, ей ведь предстоит составить текст лекции. Она предпочла бы Барбе д’Оревильи [1]1
  Д’Оревильи, Барбе Жюль Амеде (1818–1889), французский писатель, поздний романтик. (Здесь и далее примеч. переводчика.)


[Закрыть]– томик у нее в сумке, она обожает этого автора, рассказывающего чудовищные истории, находит у него утешение, – но профессиональная сознательность не оставляет ей выбора. Не похоже, чтобы ей меня не хватало. Она что, вообще ничего не заметила? Половина ее существа «сделала ноги», а она не поняла? О Небо, что за женщиной я был! Хорошо, что мы расстались. Я знаю, в чем дело: она меня терпеть не могла, я все время создавал ей проблемы, она краснела за мои желания. Она почувствует облегчение, когда поймет, что избавилась от меня, сочтет достижением утрату самой живой части своего «я».

«Орландо» ее нервирует, но именно в этой книге я нашел изумительную идею перевоплощения – никогда больше не стану поносить Вирджинию Вулф! Эй, да она собирает вещи! Ну и правильно, на отвратительных дешевых часах Люсьена Лефрена уже час двадцать, пора идти, сейчас на табло высветится номер пути. В моемправом кармане нахожу бумажник с мелочью – да этот парень педант! Кладу двадцать франков на стол и иду за ней. Смотрю ей вслед: походка легкая, и одета со вкусом – это уж точно!

Сапоги из светлой кожи, шелковая юбка и жакет от Лауры Эшли создают бежевый ансамбль, в котором ткани и материалы мягко контрастируют и дополняют друг друга. Она должна нравиться, но я-то знаю, что ее практически не замечают. Она идет вперед, глядя прямо перед собой, на людей не смотрит, иногда не замечает даже знакомых, поэтому некоторые считают ее высокомерной. Вот сейчас она не видит идущего ей навстречу элегантного ухоженного мужчину лет сорока пяти в кашемировом пальто (слегка не по сезону!) и с маленьким чемоданчиком из свиной кожи. Он «обнимает» ее цепким оценивающим взглядом, пытается поймать ее взгляд… проходит мимо и тут же забывает. Какая расточительность! Зато я останавливаюсь, улыбаюсь ему. Он меня замечает, не хмурится, хотя легкое облачко набегает на красивый загорелый лоб, и отводит глаза. Я не двигаюсь с места, он идет мимо меня, и я, не скрывая восхищения, любуюсь им, это так забавно! Обернется или нет? Уверен, что да, я знаю мужчин, они обожают, когда их провоцируют. Я жду. Он прошел метров десять вперед, вот он уже на тротуаре – и не выдерживает, бросает взгляд через плечо, даря мне свое признание, а я все улыбаюсь. Он быстро отворачивается и уходит. Я торжествую. У него пружинистая походка человека, привыкшего носить дорогую обувь, что заставляет меня взглянуть на башмаки Люсьена Лефрена: унылые и потертые, как нелюбимая жизнь, да, этот парень – не весельчак, но он молод и, как бы ни был хорош собой тот случайный прохожий, ему сорок, следовательно, обитать в его теле было бы не так комфортно – ему осталось лет десять до встречи с ревматизмом! Так, теперь надо догнать другую часть «меня»: она сейчас войдет в здание вокзала, а я не хочу ее потерять. Черт, но какой интересный опыт я только что поставил! Почему я никогда не делал ничего подобного, когда был Алиной? Выдержать чей-то взгляд, удержать его, вызвать желание… черт возьми! Я весь дрожу от наслаждения! Алина хочет быть красивой, но как будто не знает, для чего нужна красота. Кстати, я не слишком долго разглядывал Люсьена Лефрена, прежде чем в него переселиться, так что необходимо найти зеркало. Но где? Туалет в вагоне будет заперт до самого отправления поезда, но в зале ожидания наверняка есть туалетная комната.

Ну надо же, она пользуется гораздо большим успехом, чем я мог вообразить! Вон, двое парней обернулись, чтобы на нее посмотреть, – ну да, конечно, не переставая трепаться, почти платонически! Но она-то их даже не заметила. Гляди-ка, мужик только что встретил жену, берет у нее из рук чемодан, заметил Алину, на секунду забыл о благоверной и промахнулся с поцелуем. Мое экс-япроходит мимо, рассекая пространство, поднимает взгляд на электронное табло: 13.41, 16-й путь, прекрасно, вперед! Я вижу, как она садится в вагон первого класса, но не иду следом. Я знаю, где ее найти.

* * *

Понаблюдаем за нашим странным персонажем, изучающим щиты-указатели, украшающие стены вокзала: таможня, метро, справки о забытых вещах, информация. Ага, он обнаружил то, что искал. Как мне его называть? Он – неЛюсьен Лефрен – скоро он обнаружит некоторые не слишком привлекательные качества личности молодого человека, который ему так нравится, он больше не Алина – она устраивается в купе, ничего не зная о «дезертире». Он, безусловно, прав, утверждая, что его вдохновила «на подвиги» Вирджиния Вулф: пока Алина билась над английским текстом и он казался ей непомерно сложным, в ее мозгу обнаружились разрывы, возникла сумятица, Пречистая Госпожа начала раздражать ее, она чувствовала, что распадается на куски, подобная «раздерганность» часто приводит к безумию, так что выходка парня спасла Алину. У меня добрая душа, и я рада за молодую женщину, хоть и не знаю, как она справится с подобным «обнищанием». Ладно, я действительно должна придумать имя другому своему герою. Захоти я пойти по пути наименьшего сопротивления, взяла бы производное от Алины – Ален, но это так пошло! Никакой двусмысленности! Ален – он Ален и есть, настоящее мужское имя, но мой персонаж (я провожаю его взглядом до дверей туалета) не таков! Я всегда восхищалась проницательностью Вулф: сменив своему герою пол, она сохраняет имя Орландо, но местоимения употребляет в женском роде, смущая души читателей. Я «собезьянничаю»: назову сбежавшую половинку Алины Орландой и буду надеяться, что Вирджиния на меня не рассердится и не вернется с того света, чтобы наказать меня ночными кошмарами. Спешу намекнуть ей – конечно, если она меня слышит! – что я не вульгарная плагиаторша с воображением дятла, а робкая почитательница.

* * *

Орланда опустил жетон, толкнул дверь и оказался перед большим зеркалом. Вглядываясь в отражение Люсьена Лефрена, он удовлетворенно вздохнул.

– Мне кажется, я уже изменился! – сказал он себе. – Взгляд утратил поразившую меня (то есть Алину!) усталость, спина прямее, глаза открыто смотрят на мир. И голова прошла. Да-а, я всегда знал, что лицо «творит» душа, я уже красивей него, потому что чувствую себя свободным, как никогда. Может, в его теле жила девушка, которую он держал в заточении, как Алина меня, а я перетряхнул всю компанию? Не важно, пусть каждый остается там, где оказался! Посадка головы гордая, цвет лица улучшился. До чего же я хорош! Но волосы!.. Просто беда! Я не обратил внимания, что его шевелюра облита какой-то дрянью – от нее волосы стоят дыбом, как у персонажа фильма ужасов! Теперь я понимаю, почему тот сорокалетний красавчик так и не клюнул! Нужно вымыть голову, так я жить не могу!

В вокзальном туалете чистоплотному путешественнику приходится довольствоваться холодной водой и жидким мылом из бутылки-невыливайки, но кокетство толкает человека на подвиги, и Орланда наклонился, сунул голову под кран и, стиснув зубы, чтобы не выбивать ими дробь от холода, щедро намылил волосы, потом промыл их, как мог, открыл сумку Люсьена и, на свое счастье, обнаружил махровое полотенце. Просушив волосы, он причесался и нашел себя красивым.

Так и слышу ворчливое брюзжание: «Ну и Нарцисс этот ваш Орланда!» Без конца облизывает себя! Не могу с этим согласиться: он восхищается телесной оболочкой другого человека – так девушки радуются новым тряпкам, а Орланда всего четверть часа назад был женщиной, любящей мужчин. Предлагаю любому, кто неравнодушен к противоположному полу, представить хоть на мгновение, что он попал в тело объекта своей страсти… Ага, вы поняли чувства Орланды! То-то же…

Орланда последний раз нежно улыбнулся своему отражению, закрыл сумку и вдруг вспомнил, что он в туалете и что люди приходят сюда не только для самоидентификации. Он почувствовал, что вполне готов использовать сортир по прямому назначению. Тут на меня наплывает образ Вирджинии Вулф, и я чувствую, что стыдливость, правившая бал в былые времена, велит мне остановиться, Наша Госпожа – воплощение Целомудрия – смотрит на меня так строго… но сейчас 90-е, век стремительно заканчивается, я старею и не стану лицемерить, изображая воспитанность, я не отвернусь, как меня учили в детстве, когда я восхищенно глазела на пляже на маленького мальчика, доставшего из штанишек кое-что, чего не было у меня (он взял свою «штучку» в руки и начал писать – стоя! – а я-то думала, что это можно делать, только присев на корточки или сидя на горшке).

– А ну-ка, отвернись сейчас же! – приказала мне мама, сопроводив слова затрещиной (тут-то я и перестала глазеть!). – Эта малышка воистину порочна!

Вечером мама пожаловалась отцу на мое нездоровое любопытство. В ответ он грустно покачал головой.

Итак, Орланда захотел пописать и пришел в восторг от возможности пережить очередные незнакомые ощущения. Он с сожалением оторвался от зеркала, вошел в кабинку и автоматически потянулся к ремню, потом вспомнил о своем новом обличье и расхохотался. Расстегнув молнию, Орланда от волнения даже покачнулся. В детстве он, как и положено маленьким девочкам, завидовал мальчишкам, но никогда не мечтал завладеть их главным сокровищем. Орландой овладела странная робость: в кафе он с радостным вожделением ощупывал свои плечи и бедра, а сейчас вдруг почувствовал, что у него дрожат пальцы. Так колебалась бы Алина, окажись перед ней ширинка незнакомого мужчины.

– Ну нет, онамне не помешает! – нервно пообещал он сам себе.

И решительно ухватил рукой странный маленький мясистый отросток, управляющий судьбой каждого человеческого существа, вынул его и, слегка расставив ноги (он видел, как это делается!), принялся справлять нужду.

Господь милосердный, Вирджиния! Умоляю, не читай эти строки!

Дальше произошло нечто, что твой проницательный ум наверняка предполагал, но его заставила замолчать твоя деликатность: Орланда смотрел, как на его красивой (несмотря на обгрызенные ногти!) мужской ладони «отдыхает» нежное розовое существо, и внезапно тридцать лет любовного желания воспламенили его кровь. Он восхищался очертаниями, элегантными размерами, изящными складками (Люсьен Лефрен не был обрезанным иудеем)… Он был очарован и, подняв левую руку, легонько погладил сокровище, которое держал в правой. Реакция оказалась мгновенной: свершилось чудо, и под восхищенным взглядом Орланды его новая сущность за несколько секунд (не забудем, Люсьену всего двадцать!) расправила крылья и достигла полного расцвета. Орланда задрожал. Алина сотни раз была свидетельницей этого чуда, но никогда не проживала его изнутри. Орланда в эту минуту был воплощенным желанием. Но кто испытывал это желание? Алина или он сам? Орланда ни о чем таком не думал – это мои мысли (меня ведь отлучили от чуда, которое я описываю!), он просто подчинился инстинкту, и наслаждение началось. Орланда восхищался работой своей руки, чувствуя, как волны сладострастия поднимаются все выше. Сначала ему показалось, что он узнает наслаждение, которое испытывала Алина, но потом все изменилось: начались странные судороги, он задыхался, сердце билось в его руке, от волнения ему хотелось закрыть глаза, но любопытство пересилило, и он увидел, как пролился его сок…

– О Боже! – прошептал он, когда все закончилось.

Орланда прислонился к стене, чтобы отдышаться, и послал нежно-благодарный взгляд медленно «сдувавшемуся» источнику наслаждения.

После чего использовал туалет по прямому назначению, правда, с не меньшим интересом.

* * *

А что же Алина?

Что почувствовала она во время невероятного разделения?

Она как раз застряла между воплощениями Чистоты, Целомудрия и Стыдливости, чьи лбы украшают повязки из шерсти белоснежного ягненка, чьи волосы подобны снежной лавине, когда испытала странное чувство – то ли голова закружилась, то ли пол качнулся под ногами? – на секунду перехватило дыхание, как в пароксизме самого горького, но безымянного горя, пальцы, сведенные судорогой, потянулись к стакану с «Бадуа», она почти поднесла воду к губам, передумала, протиснулась сквозь стену тишины и вдруг опомнилась и поняла, что глотает воду.

«Черт, но я же не хочу пить!» – подумала она. Сидевший напротив молодой блондин смотрел на нее с полуулыбкой.

Она совершенно рефлекторно отвернулась, даже не отдавая себе в этом отчета. Окружающий мир казался совершенно нормальным, люди спокойно разговаривали между собой, пили пиво, потягивали белое вино. Землетрясения не случилось. Как-то ночью, несколько лет назад, она проснулась в паническом ужасе: комната вибрировала, собака, лежавшая в ногах, поскуливала во сне, а потом все прекратилось. В утренних новостях по радио сообщили о подземных толчках средней силы. «Ничего не произошло», – сказала она себе, облившись холодным потом, и вспомнила свою бабушку: та при малейшем колыхании, дрожании и даже шелесте произносила нарочито замогильным голосом одну-единственную фразу:

– Кто-то прошелся по моей могиле…

– Но, бабушка, ты ведь жива, нет у тебя никакой могилы!

– Нет, но будет, и это единственное, в чем наши бедные христианские души могут быть уверены на этой земле.

Алина попыталась успокоиться и вернуться к прерванным размышлениям. «Я была рассеянна, читала, не вникая в смысл, думала о другом, нужно собраться». Но тут, пытаясь сфокусировать внимание, она испытала нечто почти непередаваемое – условно я назвала бы это пустотой, отсутствием, – подумала о потере равновесия, о некой «воздушной яме» (так бывает, когда самолет ныряет вниз и душа, на десятую долю секунды расставшаяся с телом, пугается). «Боже мой, чего мне бояться?!» Алина попыталась принудить себя к чтению. «Черт, как же мне надоел Орландо!» И все-таки ей следовало перечитать книгу до конца, если она собирается говорить об этом произведении умно… Хотя бы и понося Вирджинию Вулф во все рогатки. Книгу, возведенную общественным мнением в ранг шедевра, можно небрежнохвалить, но нападкидолжны быть точными и глубокими. Когда ее студенты попросили прочесть им лекцию о Вирджинии Вулф, Алина удивилась столь несвоевременному интересу, но сразу согласилась. Через несколько дней у нее возобновляется курс по английской литературе, и она могла вернуться к произведениям, которые помнила плохо, но считала – так ее учили! – безусловно интересными. Результат оказался плачевным: она зевала над «Миссис Деллоуэй», отчаивалась над «Волнами» и не могла дольше двух минут удержать внимание на «Орландо». Как же ей понять это чертово превращение в девушку? Алина читала и перечитывала отрывок: Орландо проспал, не открывая глаз, целую неделю, вокруг него царит суматоха, достойные Госпожи произносят дивные слова… «Хуже всего то, что все линии романа совершенны, каждая идеально выписана, но целое скучно до зубовного скрежета! – рассеянно думала Алина. – Потом Орландо просыпается женщиной: кто-то чудесным образом наделил ее всеми признаками дамского пола, но она нисколько не удивлена. – Алина сомневается. – Возможно, виноват мой английский и от меня ускользает часть смысла? Пожалуй, стоит взять французский перевод. «I am the guardian of the sleeping fawn – Я стерегу уснувшего олененка». Как это понимать? До сих пор в Орландо не было ничего от невинной маленькой косули, трубы вот-вот обратят добродетели в бегство, они словно защищают спящего: но от чего, черт бы их побрал?! Неужто тот факт, что Орландо во сне сменил пол, подтверждает победу Истины?»

Алина чувствовала смутное беспокойство, со всей очевидностью понимая, что ей не удается направить свои рассуждения в нужноерусло. Нет, Алина, конечно, не объясняла свое состояние именно этими причинами, она по-прежнему полагала, что не все улавливает (Неужели на меня все еще влияет тот странный «намек» на землетрясение?), как вдруг поняла, что тот молодой блондин молча стоит перед ней и с улыбкой ждет, когда она его заметит.

– Нет ли у вас аспирина? У меня ужасно болит голова.

Алина не нашла ничего странного в том, что незнакомый человек просит у нее лекарство, напротив, мимолетный контакт принес ощущение смутного блаженства. Спроси она себя: «К чему бы это?», ответ был бы следующим: «Он на мгновение отвлек меня от раздумий о собственной профессиональной непригодности!»

– Возьмите две таблетки – дозировка небольшая.

Алина проводила незнакомца взглядом: он вернулся за свой столик и, поморщившись проглотил лекарство. «У него кофе несладкий», – сказала себе Алина, не задумавшись, почему она так в этом уверена (но мы-то знаем!), и, верная чувству долга, снова углубилась в текст «Орландо».

А я, пожалуй, позволю себе отдохнуть от классики…

* * *

А кем, в сущности, была Алина Берже до того, как утратила половину своей сущности? Я позволила Орланде увлечь меня, бездумно восприняв его презрение к Алине, а это совершенно несправедливо и оскорбляет мое профессиональное достоинство – не люблю попадать впросак по глупости. Безумное приключение, в которое он – или она? – окунулся с головой, как если бы это было самым естественным делом на свете, поражает и ошеломляет меня (что естественно!): нужно только помнить, что до разделения это безумие было частью Алининой натуры. Эта жизнь разумной женщины, которую я выбрала, —что означает: она егоне хотела, и емуоставалось либо заткнуться, либо уйти. Орланда смотрит на Алину изумленным взглядом и думает: « Она утратила половину себя самой и ничего не чувствует?» Но как же мне понять Алину? Я сразу решаю, что искать нужно в детстве: вот Алине двенадцать лет, это крепкая, уверенная в себе девочка, у нее размашистая походка, она громко смеется, врывается в дом, как ураган, бросает пальто на кресло в гостиной, швыряет, не глядя, ранец.