Текст книги "Юлиан Отступник"

Автор книги: Жак Бенуа-Мешен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 25 страниц)

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ЗЕНИТ

I

И вновь две половины империи противостояли друг другу. И вновь мир должен был стать свидетелем одного из тех судьбоносных столкновений, которые, подобно раскатам грома, отмечали основные вехи четырех столетий римской истории. Так же, как перед битвой при Фарсале ¹и перед битвой при мысе Акций ², мир затаил дыхание и ждал, что принесут грядущие события. Конечно, войско Юлиана нельзя было даже сравнить с теми силами, которые в свое время Цезарь двинул против Помпея, а Октавиан против Антония. Но ставка в предстоящей битве была та же. От ее исхода зависело, выживет или погибнет империя, сгинут или восстанут к новой жизни древние боги.

Юлиан двигался по дороге на Филиппополь в окружении группы посыльных и офицеров своего штаба. Армейский корпус Невитты следовал за ним на небольшом расстоянии. Неожиданно Юлиан увидел скачущего навстречу незнакомого всадника. Когда он услышал цокот копыт по дороге, его сердце сжалось, потому что в его жизни этот звук был неизменно связан с крутыми поворотами судьбы.

Всадник спешился и подал Юлиану письмо. Оно пришло из Восточной армии. Когда Юлиан прочитал его, он побледнел и, чтобы не упасть с коня, вцепился в поводья: командующий личной гвардией императора Иовиан официально извещал Юлиана о том, что в Мопсукрене, в Киликии, только что скончался император Констанций (3 ноября 361 года). От себя Иовиан добавлял, «что все азиатские провинции полностью подчинены его воле и хотят лишь одного: повиноваться наследнику престола» ³.

Даже если бы молния ударила в землю у ног Юлиана, она не ошеломила бы его так сильно. Значит, боги говорили правду, когда предсказывали, что «он одержит триумфальную победу над врагами, не пролив ни капли крови»! Значит, он избавлен «от необходимости по своей воле или по стечению обстоятельств совершить то, что невозможно исправить» ⁴.

Смерть Констанция коренным образом изменила ситуацию в империи. Столкновение, которое могло уничтожить мир, не состоялось. Разя направо и налево своим сверкающим мечом, Гелиос устранил одного за другим всех наследников мужского пола, стоявших между Юлианом и троном: сначала Юлия Констанция, Далмация и Ганнибалиана; затем сыновей Константина Константа и Константина II; потом Галла. И наконец самого Констанция, который умер, не оставив наследника. Не применив силу, не пролив крови и даже не вступив в битву, Юлиан стал августом по законному праву наследования. Ему недавно исполнилось 30 лет. Было от чего потерять голову…

Тем не менее его лицо отнюдь не выражало радости. Скорее он выглядел мрачным или, лучше сказать, скорбным, потому что в тот момент, когда он вступил в права власти, он понял, что этой власти он никогда не желал ⁵.

Этому было бы трудно поверить, если бы не свидетельства непосредственных очевидцев. Они писали, что у Юлиана было много оснований для меланхолии. Во-первых, ему казалось слишком тяжелой задачей взять на себя решение судеб человечества. Вслед за Платоном он считал, что «надо быть богом, чтобы править людьми, потому что различия между человеческими существами слишком малы для того, чтобы кто-то один мог приказывать, не принуждая, или заставлять повиноваться себе, не вызывая споров и возражений».

Кроме того, необходимость отказаться от занятий философией, посредством которой он рассчитывал обессмертить свое имя, казалась ему непомерным наказанием. Он считал, что лучше остаться в памяти людей в одном ряду с Пифагором, Плотином и Ямвлихом, нежели в ряду правителей государства, поведение которых, за незначительным исключением, сам он всегда осуждал. Разве не он говорил, что из всех греков наибольшее влияние на последующие поколения оказал Сократ, который никогда не командовал гоплитами?

Однако он быстро прогнал от себя эти грустные мысли. Он был последним из рода Флавиев, «династии, которой был обещан скипетр славы». Одно это накладывало на него обязанности, не известные другим. Для него восхождение на трон было жертвой, которую он не имел права не принести. Его отказ означал бы крушение всего. Опять появилось бы множество узурпаторов, оспаривающих друг у друга империю и разрывающих ее на части.

Стоявшие вокруг Юлиана командиры штаба и посыльные внимательно вглядывались в его лицо, пытаясь разгадать его намерения. Их вопрошающие взгляды разогнали последние сомнения. Спустя несколько мгновений он принял решение.

Все войска, собранные против него Констанцием, как по волшебству, перешли под его командование. Своим именем он мог заставить вчерашних врагов повиноваться, мог сурово наказать их, если они выйдут из повиновения.

Юлиан подозвал к себе одного из военных, начертал несколько слов на листе пергамена и велел отвезти это послание комиту Марциану. Это был приказ развернуть все находящиеся во Фракии легионы и вернуть их на их обычные места расквартирования. Затем он приказал Невитте следовать вместе с ним в Константинополь, дорога к которому отныне была для него открыта.

Под звуки труб, с развернутыми знаменами, Юлиан быстрым маршем подошел к Пропонтиде. Его продвижение через Фракию почти сразу приняло характер триумфального шествия. Повторилось чудо, произошедшее после его прихода из Галлии в Паннонию. Миновав Филиппополь и Адрианополь и присоединив к себе размещенные там войска, Юлиан вышел на берег моря в районе Гераклеи-Перинфа.

Аммиан Марцеллин сообщает следующее: «Когда известие о его прибытии достигло Константинополя, горожане и горожанки всех возрастов выбежали за пределы стен города, как если бы они встречали посланника небес. На третий день декабрьских ид (11 декабря 361 года) он торжественно въехал в город, приветствуемый почтительными речами Сената и восклицаниями толпы, счастливо праздновавшей воцарение первого императора, родившегося в Византии ⁶. Его сопровождал эскорт из военных и горожан, в то время как толпа взирала на него с глубоким восхищением. Действительно, и сам принцепс, невысокого роста, едва достигший зрелого возраста; и его великие подвиги, снискавшие ему славу победителя народов и царей; и его молниеносные передвижения от города к городу, где он, как победитель, постоянно черпал новые ресурсы и силы; и то, как мгновенно, подобно пожару, его власть распространялась от провинции к провинции и, наконец, та Высшая власть, что была им получена как бы по божественной воле, – все это казалось скорее сном, чем реальностью» ⁷.

II

Поселившись в императорском дворце, Юлиан получил одно за другим три послания. Первым было письмо от философа Фемистия, которое он быстро пробежал глазами:

«Ты поставлен Богом на высоту, на которой до тебя были Геракл и Дионис, философы и цари одновременно, очистившие землю и море от распространившихся в них зол. Гони от себя любую мысль об отдыхе и развлечениях. Вспомни о великих законодателях прошлого… Мир ждет, что ты сможешь их превзойти…»

Юлиан положил письмо на стол и взял второе. Оно пришло от Иовиния. Командующий вторым армейским корпусом сообщал, что подавил мятеж в Аквилее и что вся Италия на стороне нового императора, а сам он вскоре прибудет к Юлиану.

Третье письмо пришло из Малой Азии. Это был подробный отчет об обстоятельствах кончины Констанция.

Когда Констанций узнал, что Юлиан появился в Сирмии, он думал лишь об одном: обогнать Юлиана и остановить его продвижение. Констанций приехал из Эдессы в Антиохию и собирался немедленно следовать дальше. Боясь, что император не перенесет тягот дальнего пути, ближайшее окружение изо всех сил старалось отговорить его от поездки. Но охваченный болезненным лихорадочным возбуждением Констанций не желал никого слушать. Несмотря на то, что ему было всего 44 года, он преждевременно состарился. Если верить Аммиану, усталость от непрерывной борьбы с узурпаторами и парфянами полностью разрушила его душевное равновесие. Его тело иссушила нервическая лихорадка, его движения и речь иногда бывали несвязными.

Не желая оставаться в Антиохии, он отправился в Тарc, думая, что «передвижение во время путешествия принесет ему пользу». В Тарсе у него случился сильный приступ лихорадки. Однако он уже не был в состоянии остановиться и сразу же поехал в Иконий. Когда он прибыл в Мопсукрену, последний пункт перед переходом через Тавр, у него случился новый приступ. На следующее утро он попытался встать и упал на землю. Телохранителям пришлось поднять его и перенести на постель. Наконец уразумев, что его положение крайне тяжелое, он потребовал к себе епископа Антиохии Евсоя для того, чтобы тот совершил над ним предсмертный обряд крещения. Как только священник ушел, началась агония. Окружающим показалось, что в бреду Констанций пробормотал: «Юлиан… наследник…» Спустя несколько мгновений он скончался.

Главный постельничий Евсевий и некоторые из членов ближайшего окружения императора сразу же стали отрицать, что тот произнес имя Юлиана и тем более назначил его наследником престола. Они начали подыскивать другую кандидатуру. Однако идея династической преемственности была столь сильна, что никто не захотел участвовать в этой комедии. Командир личной гвардии императора Иовиан послал Юлиану письмо с сообщением о смерти Констанция и о том, что все провинции Азии признают его августом.

Тело Констанция набальзамировали, и Иовиан должен был привезти его в Константинополь.

Спустя несколько дней траурный кортеж двинулся в путь. За ним следовали войска, вооруженные и построенные так, как если бы Констанций все еще вел их в бой. К солдатам присоединилась толпа христиан. Они пели гимны за упокой души императора и молили Всемогущего Бога принять его в рай. Когда процессия проходила через ущелья Тавра, они услышали в вышине хор ангельских голосов, откликавшийся на их песнопения. Из этого следовало, что их просьба услышана.

Когда похоронная процессия прибыла в Константинополь, Юлиан велел войску выстроиться. Сам он облекся в пурпурный плащ и пешком прошествовал за телом своего двоюродного брата до церкви Святых Апостолов, однако внутрь не вошел. В церкви была отслужена заупокойная служба по Констанцию, продолжавшаяся всю ночь.

На следующий день сенаторы воздали покойному последние почести и объявили его «божественным», что вряд ли было совместимо с христианской верой. Юлиан отнесся к этому спокойно: такое решение лишний раз свидетельствовало о противоречивости христианской веры. На исходе дня тело Констанция было погребено в мавзолее, построенном им в свое время для упокоения останков его отца Константина. В этом же мавзолее с недавних пор покоилась императрица Евсевия.

Когда погребальная церемония завершилась, Юлиан удалился во дворец и надолго закрылся в нем. Он молился Афине и Гелиосу о благословении его царствования. Затем вышел на террасу, чтобы взглянуть на город. Тысячи маленьких огоньков уже зажигались по обе стороны Золотого Рога [18]18
  Бухта у входа в пролив Босфор, на обоих берегах которой расположен Константинополь.


[Закрыть]. Юлиан хорошо помнил то время, когда он, безымянный ученик, затерявшийся в толпе, бродил по улицам и рынкам столицы. Если бы ему тогда сказали, какое будущее его ждет… Нет, он не поверил бы. Это казалось слишком невероятным! Он никогда не думал, что наступит время, когда Константинополь будет подчинен ему, как подчинены теперь и дальние земли за Босфором, и головокружительные пространства от Рейна до Евфрата, на которых живет большая часть человечества…

Наступали сумерки. С неба медленно падали снежинки. С блуждающего в сумерках корабля слышался призыв сигнального рожка. Осматриваясь вокруг, Юлиан узнавал множество статуй, колоннад и портиков, среди которых он так часто гулял по возвращении из Мацелла. Тогда ему было грустно от того, что к этим святыням уже не относятся с прежним благоговением. Теперь в том, как они выглядели, было что-то еще более трагическое. В эту декабрьскую ночь, постепенно погружаясь в ночную дымку, они казались осколками гибнущего мира, бросающего в неизвестность последний отчаянный крик.

Но Юлиан знал: раз боги возвели его на эту террасу, нависающую над городом, то это было сделано затем, чтобы не дать древнему миру погибнуть, уступая тому ничтожному заблуждению, которое, кажется, вот-вот уничтожит его. С помощью Гелиоса он сумеет поддержать эллинскую культуру и вдохнет в нее новую жизнь. Он излечит души, восстановит храмы, воссоздаст святилища. Скоро их сияющие фронтоны вновь поднимутся к небесам. Он изгонит зиму, рассеет сумерки, и повсюду снова будет чувствоваться дыхание весны…

Наконец, совсем стемнело. Юлиан вернулся во дворец. Он внимательно перечитал письмо Фемистия. Ему что-то не нравилось в тоне, которым оно было написано. Похоже, философ хочет спровоцировать его на самовосхваление. Поразмыслив минуту, Юлиан взял перо и стал писать ответ своему другу:

«Пусть Бог дарует мне счастливую судьбу и достойное благоразумие! Прежде всего мне нужна помощь Всевышнего, а также поддержка всех философов, за дело которых я буду бороться и подвергать себя опасности. Поэтому я прошу, чтобы ты не требовал от меня великих дел, а ожидал их только от Бога. Так что если я потерплю поражение, то не буду полностью виновен в этом; если же все будет хорошо, я сохраню скромность и благодарность Создателю и не стану называть своим именем свершения, которые не являются моими, – я по справедливости отнесу их к действиям Божественного начала. Ему я буду возносить благодарность. И я прошу вас присоединить свою благодарность к моей».

Написав эти строки, Юлиан хлопнул в ладоши, призывая секретарей, велел им зажечь светильники и принялся за работу.

III

Дела, совершенные Юлианом в последующие месяцы, столь многочисленны и значительны, что одно их описание заняло бы целый том. Здесь мы можем предложить читателю только краткий обзор.

Первоочередной задачей было изгнание из дворца толпы прихлебателей и интриганов, занимавшихся лишь разбазариванием государственной казны. Юлиан значительно сократил число прислуги, упразднил бесполезные должности и подверг суровому пересмотру дворцовый штат. Он исключил из своего окружения галилеян, но не потому, что враждебно относился к их религии, а потому что с ними ему было трудно работать. Их взгляды и вправду слишком отличались от его собственных…

Затем он организовал в Халкедоне Судебную коллегию для расследования политических преступлений. Перед этим трибуналом предстал целый ряд высших чиновников, в первую очередь те, кто имел отношение к убийству Галла, а также те, с кем у Юлиана были стычки в Галлии. Аподем ⁸, принимавший участие в казни его брата, был приговорен к сожжению живьем. Главному постельничему Евсевию отрубили голову. Пентадию удалось скрыться от правосудия, однако префект Галлии Флоренции и префект Иллирии Тавр, покинувшие свой пост и убежавшие к Констанцию, были заочно приговорены к смерти. Что до Гауденция, получившего от Констанция приказ охранять от Юлиана Африку и продолжавшего делать это даже после кончины императора, то его зарубили мечом. Халкедонский трибунал не тратил времени зря. Он завершил свою работу спустя несколько недель и не касался религиозных вопросов.

Юлиан не удовлетворился обновлением состава двора. Он хотел изменить сам дух придворной жизни. «Со времен Диоклетиана, – пишет Бидэ, – о священной особе императора заботились казначеи, хранители опочивальни, мажордомы, камерарии и личная гвардия. В целом этот двор с его преклонением перед обожествленным правителем был копией двора Сасанидов… Пораженные успехами этих монархов, сумевших возродить Персию, иллирийские императоры пытались укрепить свою власть, придав ей пышность, характерную для восточной теократии… Даже сам Константин, к полному смятению христиан, позволял поклоняться своим изображениям, а его сын Констанций, подобно ему, приписывал себе сверхчеловеческое величие… Его убранный золотом дворец кишел поварами, цирюльниками, виночерпиями и евнухами, которые суетились вокруг его особы, „как мухи вокруг пастуха, прилегшего на солнцепеке“. Двор правителя обходился государству дороже, чем армия. И эти тысячи паразитов, извлекавших выгоду из его непомерного тщеславия, позволявшего их числу все более увеличиваться, растаскивали казну» ⁹.

Юлиан решил положить конец этому разорительному фаворитизму. Трезвомыслящий, умеренный в потребностях, живший скромно и зачастую довольствовавшийся нехитрой солдатской пищей, он задумал вернуть римский мир к его древним традициям простого образа жизни. Его первым шагом на этом пути стал отказ от азиатской роскоши, в которой находил удовольствие Констанций. По свидетельствам современников, «он хотел вернуться к почти республиканскому образу правления Антонинов, к тем временам, когда император вел себя, как простой человек».

Чтобы добиться этого, он решил вернуть Сенату его древние права и потребовал, чтобы сенаторы голосованием утвердили его восшествие на престол. Вместо того чтобы призывать сенаторов к себе во дворец и объявлять свою волю, даже не предлагая им сесть, как это делалось во времена его предшественника, Юлиан стал ходить на их заседания и если принимал участие в обсуждении, то просил их слушать его сидя, как это делается на обычных заседаниях. Он говорил, что «если принцепс умеет управлять и обладает необходимыми для этого качествами, то он может обойтись безо всякой показной шумихи; что он возвышается, если может попрать ногами собственное величие, и что, видя, как он добровольно отказывается от роскоши, его подданные поймут, что он вполне для них досягаем».

Значительно сократив число чиновников, Юлиан принялся за новые назначения. Для человека своего времени он делал это с удивительной умеренностью. Однако он постарался призвать к себе большое число риторов и философов, которых встречал ранее во время своего пребывания в Греции и Малой Азии. Поскольку главной задачей его царствования было восстановление эллинизма, было бы странно, если бы он не постарался пригласить ко двору наиболее выдающихся мыслителей и ораторов своего времени. Он написал Максиму Эфесскому, Евагрию, Фемистию, Хрисанфу, Приску, Орибасию, Евтерию, Мамертину, Саллюстию и попросил у них помощи в выполнении своей задачи. Он предложил Проэресию стать его историографом. Он настойчиво уговаривал Либания приехать преподавать в Константинополь. Он назначил брата Максима Эфесского Нимфидиана главой Греческой канцелярии. Он пригласил к себе даже Аэция, хотя тот и был убежденным христианином, поскольку ценил его нравственные качества и считал себя перед ним в моральном долгу. Некоторые отказались принять его приглашения, в частности Либаний, который предпочел остаться в Антиохии. Но большинство сразу же прилетели, как пчелиный рой, «безумно счастливые оттого, что им предоставляется возможность собирать мед подле молодого императора, превыше всего ставившего поклонение Музам».

Реформировав двор, Юлиан перешел к реформе армии. Он упразднил «лабарумы», хоругви, на которых Константин велел вышить монограмму Христа, и заменил их штандартами с надписью Soli Invicto – «Непобедимому Солнцу», и с этих пор римские легионы должны были сражаться во имя Гелиоса. Некоторые воинские части претендовали на «особые права», поскольку они первыми провозгласили Юлиана августом, но он отказал им в этих излишних привилегиях и утвердил абсолютное равенство всех легионов. Однако, сделав это, он сумел добиться признательности всех солдат тем, что значительно улучшил их жизнь. Он заботился о качестве получаемой ими пищи, требовал, чтобы им регулярно выплачивали жалованье и не допускал нехватки оружия и амуниции. Он доверял командование когортами только испытанным в бою молодым командирам. Он обязал пехотинцев совершать переходы, вплоть до однодневных, для доставки фуража, и запретил конникам в сезоны, когда травы мало, реквизировать сено у населения, приказав им самостоятельно отводить верховых животных на пастбище. Всем было известно, что образ жизни императора прост и скромен, и таким образом он на собственном примере мог приучать людей к древнеримским добродетелям терпения и воинского духа. Он изгнал из армии христиан, посчитав, «военное дело несовместимо с заветами Евангелия». Наконец, он восстановил в казармах порядок, восходящий ко временам Аврелиана, но упраздненный Константином в последние годы его царствования: каждое воскресенье, в так называемые Дни Света и Солнца, солдаты должны были возносить молитву этому «Богу, дарующему победу» ¹⁰.

После реформ двора и армии Юлиан взялся за финансовую реформу. Имея за плечами опыт Галлии, он значительно снизил подати, постарался более справедливо распределить налоги и объявил беспощадную войну расхитителям казны. В результате этих мер в государственную казну стали вновь поступать деньги. Чтобы прекратить махинации тех, кто обрезал золотые монеты, он повсеместно назначил конторолеров, обязанных проверять вес монет ¹¹.

Меры, принятые им для реорганизации почты, заслуживают того, чтобы остановиться на них подробнее, потому что они свидетельствуют о его таланте организатора. Даже Григорий Назианзин, самый язвительный из его хулителей, был вынужден признать, что «из всех проведенных Юлианом реформ эта принадлежала к тем, которыми он мог по праву гордиться».

Со времен Диоклетиана общественная почтовая служба была обязана бесплатно перевозить принцепсов и их свиту, а также огромное число чиновников и полицейских инспекторов. Более того, при Констанции особыми льготами при передвижении стали пользоваться священники и епископы, направлявшиеся на свои синоды, число и частота которых постоянно росли. Во избежание полного разрушения станций и дорог, а также для того, чтобы удовлетворить нужды постоялых дворов, конюшен и продуктовых складов, приходилось облагать население придорожных районов постоянно растущим натуральным оброком. Со временем эти поборы стали чрезмерными.

Юлиан решил полностью реорганизовать систему коммуникаций. Он сократил число официальных почтовых гонцов до 27, запретил перевозить инспекторов почтовым транспортом и лишил христианское духовенство льгот, благодаря которым они могли разъезжать по стране за государственный счет. Все чиновники, за исключением префекта претория, потеряли право пользоваться почтовым транспортом. Только за некоторыми из них император сохранил право на ограниченное число бесплатных поездок: 12 раз в год для наместников областей и 2 или 3 раза для правителей в случае, если им потребуется срочно подать доклад ко двору или выполнить какое-либо поручение в местности, отдаленной от их провинции. Юлиан установил систему строгих наказаний для тех, кто станет пользоваться почтовым транспортом без разрешения. Он запретил своим гонцам брать себе «попутчиков», что обычно делалось под предлогом обеспечения безопасности в дороге и служило предметом бессовестного промысла. Он запретил перевозить на государственных повозках глыбы мрамора, предназначенные для украшения частных домов. Он сократил расстояния между станциями, чтобы уменьшить износ упряжи и сэкономить силы лошадей. Он сделал начальников станций лично ответственными за состояние повозок и конюшен и обеспечил поддержание дорог и станций в хорошем состоянии, распределив необходимые расходы между бóльшим числом пользователей.

Эти меры оказались действенны сверх всяких ожиданий. В начале царствования Юлиана на дорогах можно было встретить только повозки, запряженные с трудом тащившими их животными. Вскоре картина полностью изменилась. Ограничения на использование государственных средств передвижения заставили римлян прибегать к услугам частных возчиков. Заказчики могли обеспечить нормальное питание тягловых животных, те стали сильнее и проворнее. Улучшилось состояние дорог; объем перевозимых товаров увеличился; возросла и скорость, в результате чего в целом возрос обмен между различными районами. Можно сказать, по артериям государства потекла новая кровь.

Столь же благотворными оказались меры, принятые Юлианом для восстановления власти муниципалитетов. «К чему основывать новые города, – рассудил он, – если при этом разрушаются уже существующие?»

За исключением Галлии, остальные римские и греческие города находились в плачевном состоянии. Согнувшись под бременем бюрократической тирании, лишенные доходов из-за слишком высоких налогов, города могли похвастать лишь пустой казной и не имеющими реальной власти городскими советами. Почти нигде не обеспечивался уход за общественными зданиями: храмами, залами для общественных заседаний, мастерскими. Разрушались построенные вдоль дорог акведуки, те самые великолепные акведуки, о которых более тысячи лет спустя Шатобриан напишет, что «они подавали в Рим воду по триумфальным аркам». Упадок городской жизни чувствовался повсюду. Курии утратили какой бы то ни было авторитет и дух инициативы.

Упадок городов объяснялся в первую очередь тем, что иллирийские императоры, сами происходившие из сельской местности, относились к городам с пренебрежением. Однако немалую роль в этом сыграли и привилегии, дарованные Констанцием и Константином христианам. Христианам было дано право занять ряд городских угодий, они также получили в свое распоряжение часть городских доходов, но при этом были освобождены от платы за аренду и от налогов. Из-за этого расходы тех патрицианских родов, которые продолжали обеспечивать равновесие городских бюджетов, стали столь непомерными, что большая часть их предпочла отказаться от небезопасной чести входить в городской совет. Случилось так, что назначение на официальную должность в курию стало восприниматься как наказание. Разоренные аристократы устремлялись в деревню и старались не занимать руководящих должностей.

Мы не сможем подробно рассмотреть или даже перечислить все меры, разработанные Юлианом для того, чтобы прекратить это бегство из городов, потому что мало кто из императоров издавал по этому вопросу столько распоряжений и указов. «Эти декреты представляли собой попытку с удвоенными силами и со всех сторон одновременно заделать трещины в готовой обрушиться системе», – пишет Бидэ ¹².

Предоставив городам большую независимость и дав им право собирать определенные налоги, Юлиан явно рассчитывал поднять их экономику. Однако в равной степени он хотел также вернуть их к активной жизни, которая уже угасла. Путем восстановления городских финансов он хотел оживить прошлое городов. «Блистательные и цветущие города; празднично настроенные горожане; состязания атлетов, музыкантов и поэтов; школы, распространяющие античную мудрость; храмы, в которых звучат благоговейные гимны; жертвы на алтарях; портики, на фоне которых бурлит счастливая жизнь; человечество, получающее дары вновь обретенных богов» ¹³– вот какова была в представлении Юлиана картина идеального общества, и все намеченные им меры должны были возродить это общество. Было бы неправильно утверждать, что он хотел вернуть империи блеск времен Антонинов. Нет, он хотел поднять ее на такую ступень совершенства, в которой сам Платон не нашел бы к чему придраться.

Впоследствии реформы, провозглашенные Юлианом, подвергались серьезной критике. В частности, отмечалось, что будущее принадлежало не империи и язычеству, а христианству и феодальным отношениям; что существовала непреодолимая пропасть между этими химерическими проектами и реальной жизнью IV века. Короче, многие считают, что Юлиан «требовал, чтобы время изменило свой ход».

Однако даже если бы он услышал эти обвинения – а все они были сформулированы уже через много лет после его смерти, – трудно предположить, что они побудили бы его изменить линию своего поведения. Он действительно хотел «заставить время изменить свой ход».

Куда проще было бы дать людям следовать их природным склонностям, но это означало бы позволить им еще глубже погрязнуть в беззаконии и разрухе. Править, плывя против течения, – вот по определению единственно возможная позиция государственного человека, который хочет быть достоин этого названия. Характером Юлиана управляла некая устремленная ввысь сила, символом которой в какой-то степени можно считать его видение в Астакии. Юлиан не просто стремился к вершинам, он хотел увлечь к ним всех живущих. Эта тенденция еще более ярко проявилась в том комплексе религиозных реформ, которые он собирался провести.