Текст книги "Юлиан Отступник"

Автор книги: Жак Бенуа-Мешен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)

XII

В окружении Юлиана, который теперь находился в Пергаме, появилась небольшая группа молодых людей, отличавшихся от других скромностью и серьезностью. Они вели себя сдержанно и старались избегать философских дискуссий. Среди них Юлиан выделил некоего Максима из Эфеса, к которому быстро почувствовал необъяснимую симпатию. Можно сказать, им не нужно было разговаривать, чтобы понимать друг друга. Как только Максим Эфесский замечал тень боли в глазах Юлиана, он подходил к нему и тихо говорил несколько слов, легко рассеивавших его печаль. Молодые люди быстро привязались друг к другу. Их встречи становились все более частыми, что позволило Максиму приобрести огромное влияние на Юлиана и даже – как мы вскоре увидим – сыграть решающую роль во второй половине его жизни.

Хотя Максим Эфесский и восхищался Ямвлихом, он ни в коей мере не считал себя философом. Он был «теургом», то есть человеком, направившим все свои способности на «познание Бога». Он утверждал, что общается с небесными духами и они наделяют его сверхъестественной силой, которой он пользуется во время тайных собраний, куда имеют доступ лишь немногие избранные. Юлиан не раз спрашивал его об этих собраниях и выражал желание присутствовать на них. Но эфесец отвечал столь уклончиво, что Юлиан, из скромности, не смел настаивать.

Тем не менее однажды, когда они прогуливались вдвоем за городом, Юлиан рассказал Максиму о странном ощущении полета, которое испытал в девятилетнем возрасте во время своего вынужденного пребывания в Астакии.

– Я заснул на холме над Пропонтидой, – сказал он Максиму. – И вдруг почувствовал, что поднимаюсь в воздух. Потом, когда я парил в океане света, я услышал, как Гелиос позвал меня по имени.

Максим долго пристально всматривался в его лицо, затем ответил с улыбкой:

– С нашей первой встречи я знал, что между богами и тобой существует особая связь.

Юлиан заверил его, что и сам многократно убеждался в благосклонности к нему богов. Особенно ярко он почувствовал это на следующий день после того, как избежал смерти при избиении его семьи. Потом он усмотрел вмешательство Гелиоса в том, что рядом с ним был Мардоний, посвятивший его в основы эллинистической философии. И наконец, это ощущение усилилось, когда он открыл для себя труды Порфирия и Ямвлиха. Он продолжал:

– Ямвлих явил мне метафизическую систему Вселенной, которую я считаю истинной. По моему мнению, никто и никогда не сможет создать что-либо более совершенное. Но я уже не нахожу в его философии былого успокоения. Я дошел до той ступени, когда уже нельзя удовлетвориться абстрактным рассуждением о проявлениях божественного. Мне нужен бог, присутствие которого я чувствовал бы в глубине своей собственной души. Когда я спрашиваю галилеян, как научиться верить в их Бога, они советуют мне читать Евангелие. Когда я обращаюсь к язычникам, они отсылают меня к Аристотелю или Платону. Все время один и тот же ответ! Книги, только книги!

Помолчав немного, Юлиан продолжал дрожащим от волнения голосом:

– Что мне делать со всеми этими книгами? Я жажду жизни, причащения, встречи лицом к лицу с моим Создателем! Разве книги открыли глаза Савлу, когда он шел по дороге в Дамаск? Нет, это был поток света, видение, Голос! ⁷³Тот голос, который я слышал однажды еще ребенком. Но это была слишком короткая встреча. С тех пор голос молчит, и я напрасно ищу его. Сейчас я чувствую, что в моей душе растет не ощущение присутствия Бога, а жуткое отчаяние…

Юлиан опустил голову и замолчал. Затем он тихо прошептал:

– Я делал невозможное, чтобы вновь его услышать. Я призывал его. Я умолял его ответить мне. И все напрасно. Но ведь я просил об этом не для того, чтобы обеспечить собственное спасение, а для того, чтобы помочь спасти красоту мира…

Когда Юлиан поднял голову, в его глазах стояли слезы. Это свидетельство горячей искренности рассеяло последние сомнения Максима и заставило повести с Юлианом откровенный разговор.

– Ты ищешь Бога таким способом, каким его еще никто не находил, – сказал он. – Ты хочешь заставить его тебе ответить, но ведь ты не хозяин ему! Ты хотел понять, чтобы поверить, в то время как следует поверить, чтобы понять ⁷⁴. А теперь ты даже не понимаешь, почему не веришь…

– Ты слишком суров! – ответил Юлиан.

– Я суров, потому что люблю тебя.

– Тогда не говори, что я не верю. Я верю всеми моими силами. А вместо ответа, которого я жду, я слышу только эхо своего собственного голоса. Но я ведь хочу не этого! Я хочу услышать голос Другого.Я хотел бы, чтобы он пришел ко мне, просветил меня, поразил раскатом грома…

– В таком случае отдайся в руки Посредника…

– А он существует? Я так давно ищу его…

– Он существует! – подтвердил Максим тоном, выражавшим абсолютную уверенность.

– Кто он?

– Сын Солнца.

– Как все люди? Как я?

– Ты – один из сыновей Солнца. А я сказал: Сын Солнца.

– Он указывает путь?

– Он сам есть Путь.

– Можно ли назвать его по имени?

– Его зовут Митра.

– Есть ли какое-то родство между ним и мной?

– Большее, чем ты думаешь…

Юлиан помолчал минуту. Потом сказал:

– Я уже слышал имя Митры от офицеров гвардии. Но в этой области я двигаюсь вслепую, на ощупь… Можешь ли ты рассказать мне о нем?

– Его появление относится к началу времен. Он родился от девы в глубоком гроте в день возрождения солнца, который его почитатели отмечают 25 декабря и называют natalis invicti ⁷⁵. После его рождения пастухи пришли поклониться ему, лежащему в колыбели. Прожив 33 года на земле, он вернулся на небо в то время года, когда природа расцветает. Его память почитают общей трапезой, во время которой все сидят за одним столом и причащаются телом и кровью Митры в виде хлеба и вина…

– Кровью Митры? – воскликнул Юлиан.

– Да! Ведь Митра задолго до Христа сказал: «Тот, кто вкушает мою плоть и пьет мою кровь, становится един со мной, а я – с ним». Как видишь, галилеяне не придумали ничего нового ⁷⁶…

– Правда… Можно даже сказать, что они многое позаимствовали у нас. Но прошу тебя, продолжай.

– Поклонение Митре основано не на отречении, а на полноте жизни, и это дает ощущение исполненного долга. Наш культ превозносит не страдания и смерть, а радость и жизнь. В этом поклонении обращаются не к бедному сыну плотника, у которого даже не хватило сил помешать палачам пригвоздить его к кресту, а к Непобедимому Солнцу. Это мужественная религия, религия победителей. Потому-то она так распространена среди наших легионеров: здесь, в Греции, в Паннонии, в Италии и даже в Галлии, куда ее принесли центурионы, воевавшие вместе с Помпеем на Востоке…

– Почему никто не говорил мне об этом раньше?

– Потому что ты не был готов услышать. Все думали, что ты христианин…

– Правда, я много сделал для того, чтобы всем так казалось, – проговорил Юлиан, опуская голову. – К тому же, если бы узнали…

Он махнул рукой, как бы отгоняя мучительные воспоминания.

– Есть еще одна причина, – продолжал Максим. – Религия Митры требовательна, она хранит свои тайны. К ней присоединяется не всякий, кто хочет. Она требует посвящения, и немногие оказываются достойны его. Тех, кто выдает тайны ее мистерий, постигает безжалостное возмездие.

– И ты говоришь, что эта религия распространена в Греции, в Италии и даже в Галлии? – спросил Юлиан, все более заинтересовываясь.

– Все народы мира инстинктивно поклоняются Солнцу, – ответил Максим. – Зороастр, родившийся в Бактрии, был его пророком в Персии и Мидии. Греки, а все мы – греки, поклоняются ему под именем Зевса или Аполлона. Египтяне чтут Гора и Сераписа. У римлян Квирин, царящий на семи холмах и являющийся, как известно, обожествленным духом Ромула, – тоже солнечное божество. В Галлии и в Британии жрецы воздвигают ему алтари, на которые в дни солнцестояния падают первые лучи. Даже в Индии его всемогущество прославляется священными гимнами ⁷⁷…

– То есть вся земля поет ему хвалу?

– Да, вся земля.

– И ты говоришь, что Митра и есть Посредник?

– Без всякого сомнения.

– Отведи меня к нему, – попросил Юлиан. – Я сгораю от нетерпения познать его!

– Это труднее, чем ты думаешь, – ответил Максим, явно сомневаясь.

– Я – кузен императора! – сказал Юлиан, расправляя плечи.

– Тем более для кузена императора! Если ты выдашь нас, нас всех казнят…

Юлиан горько улыбнулся.

– К тому же нужно время. Твоя душа должна пройти долгую и трудную подготовку. Потому что если ты думаешь, что речь идет о получении новых знаний, то это не так. Речь идет о том, чтобы вступить в солнечное царство Озарения.

– Можно ли описать это?

– Не знаю… Вновь обретенное единение с Изначальным… Слияние изменчивого с Несотворенным… Растворение всего в экстазе… Лучше не спрашивай. Если бы это можно было описать, это не было бы Озарением…

– И все-таки я очень хочу обрести его, – сказал Юлиан умоляющим тоном. – Помоги мне! Я охотно подвергнусь любым испытаниям. Я чувствую, что именно здесь лежит Путь…

– Я не могу ничего обещать тебе, не посоветовавшись с моими братьями, – ответил Максим.

Юлиан и Максим закончили прогулку, больше не сказав друг другу ни одного слова. И в последующие дни они не разговаривали. Но каждый раз, когда Максим встречал Юлиана, он читал в его взгляде немую мольбу.

Спустя пятнадцать дней Максим Эфесский пришел к Юлиану и тихо сказал ему:

– Мои братья согласны принять тебя. О дне и месте, где ты будешь принят в наше сообщество, я скажу тебе позже.

Услышав эти слова, Юлиан почувствовал, как его сердце забилось от радости.

– С этого момента и впредь, – добавил Максим, – мои братья просят тебя только об одном: хранить все в строжайшей тайне.

– Я молчу уже почти двадцать лет, – ответил Юлиан, стараясь, чтобы его голос прозвучал как можно спокойнее и не выдал его чувств.

XIII

Через несколько дней после этого разговора за Юлианом зашел друг Максима Эдесий и отвел его в небольшую пустынную долину. С западной стороны она была ограничена высокой каменной скалой. Подойдя к подножию скалы, Эдесий раздвинул заросли кустарника, и в скальной стене обнаружилась извилистая трещина.

На пороге этой пещеры Юлиана ждал Максим. Рядом с ним стоял довольно странный человек. Он был весь белый – белыми были сандалии, туника, волосы и длинная борода; его можно было принять за статую, изваянную из снега. Он был выше среднего роста и держался очень прямо, несмотря на явно почтенный возраст. Цвет его лица напоминал прозрачность алебастра, а взгляд поражал детской искренностью.

– Это Хрисанф, жрец Гекаты, – сказал Максим.

Старик слегка поклонился Юлиану и пригласил его войти. Сделав несколько шагов, Юлиан оказался в гроте. Здесь тень дышала такой свежестью, что казалось, рядом находится источник. Спустя несколько мгновений Максим и Эдесий вышли, оставив Юлиана наедине с Хрисанфом. В углублении скальной стены Юлиан увидел чашу, вырезанную из того же камня. В нее сбегала тонкая струйка воды. Старик попросил его раздеться и показал, как следует совершить ритуальное омовение. Потом он принес ему тунику из белой шерсти и предложил надеть.

Когда Юлиан сделал все, что требовалось, Хрисанф взял его за руку и повел по узкому коридору, уходившему в глубь горы. Так они пришли в другую пещеру, намного более тесную, чем первая. Она была слабо освещена единственной масляной лампой, подвешенной к своду. Юлиан почувствовал, как холод пробежал по его спине, потому что эта пещера странным образом напомнила ему гробницу.

– Здесь начинается твой путь, сын мой, – суровым голосом сказал ему жрец Гекаты, и эхо этих слов, казалось, затерялось в глубинах земли. – Он начинается с забвения мира. Сейчас ты еще слаб. Поэтому тебе нужно хоть немного света. Через несколько дней, когда ты окрепнешь, свет погаснет. Тогда ты будешь погружен в абсолютную тьму. Она олицетворяет полное отречение от себя и означает, что все живое должно умереть прежде, чем воскреснуть. Если ты почувствуешь жажду, то можешь пить из этого кувшина: он освящен. Но есть тебе нельзя. Время от времени я буду приходить, чтобы поддержать тебя молитвой. А теперь: наберись мужества, сын мой! Приготовься к смерти…

Юлиан почувствовал, что его наполняет смутная тревога, и хотел задать старику вопрос. Но тот уже исчез.

Последние слова Хрисанфа и его неожиданное исчезновение породили в Юлиане беспокойство. Не было ли неосторожностью столь слепо доверять Максиму? А если он – человек Констанция? Если император избрал такое средство, чтобы заставить Юлиана бесследно исчезнуть? Кому придет в голову искать его в глубине этой скалы, в которую его замуровали? Он начал кричать, буйствовать, стучать кулаками в каменные стены. Но ответа не было: его ушей не достигали ни голоса, ни эхо звуков внешнего мира. Юлиан задыхался и думал, что сходит с ума.

Через какое-то время, показавшееся ему слишком долгим, вновь появился Хрисанф. Едва увидев старика, Юлиан бросился к нему и потребовал, чтобы его выпустили.

– Никто не мешает тебе уйти, – спокойно ответил старик. – Разве не по своей воле ты пришел сюда? Но если ты хочешь уйти, я тебя выведу. Раз тебе не под силу выдержать испытание, возвращайся в мир праха…

Независимое спокойствие, с которым говорил жрец, разом рассеяло страхи Юлиана. Вновь обретя контроль над своими нервами, он вдруг устыдился своего поведения и попросил у Хрисанфа прощения за свой бунт. Старик ласково улыбнулся и ответил:

– Успокойся, сын мой! Ты не первый, с кем происходит такое. Посвящение – это ужасное испытание. Оно раздирает душу вплоть до ее самых потаенных глубин.

Три дня и три ночи Юлиан оставался наедине с собой, постился, молился, размышлял. В какой-то момент он вдруг полностью утратил ощущение времени. Жрец регулярно навещал его и заставлял делать различные физические и духовные упражнения, помогавшие сконцентрировать мысли. В конце каждого такого занятия старик благословлял его, отстраненно нараспев произнося следующие слова:

– Да снизойдет на тебя Бог!.. Да расширит его невидимый меч твой путь!.. Да внидут его добродетели в твою субстанцию, да питают они твое солнце!..

Поначалу Юлиана охватывала такая сильная нервная дрожь, что он не мог с ней справиться. Постепенно это возбуждение уступило место умиротворению. Поскольку он не ел много дней, то чувствовал удивительную легкость и ему казалось, что его тело становится прозрачным. Огонь в масляной лампе постепенно угасал. Наступил момент, когда он дрогнул и окончательно погас. Но Юлиан не испугался, потому что в ту же секунду ему показалось, что внутри него загорается нематериальный свет. Это был весьма бледный и неуверенный огонек, но его было достаточно, чтобы Юлиан почувствовал соприкосновение с присутствием Невидимого. Поскольку, когда он стоял, у него кружилась голова, Юлиан улегся вдоль стены и уставился в непроглядную тьму.

Наконец наступил день самого посвящения. Хрисанф разбудил его. Старик принес ему другую тунику – из белого льна и без швов, – помог переодеться и долго смотрел на юношу, не говоря ни слова. Потом сказал:

– Сейчас ты чист. Пусть никто не дотрагивается до тебя; пусть никто не говорит с тобой; пусть никто не смотрит на тебя, ибо ты сам по себе – Взгляд…

Взяв Юлиана за руку, он медленно отвел его в глубину грота, велел молча повернуть тяжелую каменную плиту в одной из стен и ввел в более просторный, ярко освещенный зал. В глубине комнаты на возвышении находился алтарь, на котором стояла статуя Афины. Ее руки держали два мраморных светильника. Справа и слева выстроились члены общины.

Подойдя к подножию алтаря, жрец произнес молитву. Затем, повернувшись к Юлиану, сделал ему знак лечь на землю лицом вверх. Полубессознательно Юлиан повиновался и в экстазе запрокинул голову. В ту же минуту члены общины запели тихий гимн, который больше напоминал жужжание пчел, чем пение.

Некоторые из древних авторов утверждают, что в это мгновение Юлиану было явлено несметное число знамений: раскаты грома, молнии и ужасающий рев; что лицо Афины осветилось и снопы пламени вырвались из двух мраморных светильников, которые она держала в руках. Но эти образы являются в лучшем случае литургическими символами; или хуже того: возможно, это намеренная ложь врагов Юлиана, привнесенная позже с тем, чтобы очернить его. Важно же лишь то, что происходило в нем самом. А в нем происходило нечто совсем другое: он вновь, и с бесконечно большей силой, переживал то, что уже однажды пережил в Астакии.

Он чувствовал, как в глубине его самого рождаются и движутся пузырьки света, туманные огоньки, описывающие все более широкие круги. Они поднимались вверх, как бы подталкиваемые ровными взмахами мощных крыльев, и увлекали его вслед за собой в головокружительный полет. Юлиан потерял связь с землей и вдруг почувствовал, что парит в океане света.

И тогда громовой голос позвал его по имени:

–  Юлиан! Юлиан!

– Кто зовет меня? – спросил Юлиан.

–  Я, твой отец Гелиос!

– Я узнаю тебя! – воскликнул Юлиан.

–  Тогда слушай меня! Верни бессмертным Богам поклонение, которого они заслуживают!

– Обещаю! – вскричал Юлиан, охваченный лихорадочным возбуждением.

–  Охраняй Веру!

– Обещаю! – повторил Юлиан.

–  Чти память Героев-благодетелей и Духов полубогов, которые служат посредниками между людьми и мной!

– Обещаю! – в третий раз повторил Юлиан.

–  Теперь, когда твое внутреннее солнце воссоединилось с высшим Солнцем, следи, чтобы Путь был открыт!

Голос стал менее четким и начал удаляться.

–  Следи, чтобы Путь был открыт! —повторил он еще раз перед тем, как замолкнуть. Но Юлиан долго ощущал его эхо в глубине своего сердца.

Когда он вновь открыл глаза, то понял, что все еще лежит на земле. Храм был по-прежнему ярко освещен, но Юлиану он показался погруженным в сумерки по сравнению с блистающей ясностью света, который он только что созерцал. Максим и Эдесий помогли ему подняться, потому что он покачивался и, казалось, с трудом приходил в себя. Их лица сияли. Все члены общины по очереди подходили к нему и заключали его в объятия. После этого Хрисанф запечатлел поцелуй на его лбу и сказал ему тихо, как бы по секрету:

– Следи, чтобы Путь был открыт.

Юлиан чуть не лишился чувств, когда услышал повторение божественного повеления из уст человека. Он хотел спросить жреца, откуда тот узнал об этих словах, но, предупреждая его вопрос, Хрисанф коснулся пальцем губ, побуждая к молчанию. Потом он вновь медленно повел Юлиана к выходу из пещеры. Когда тяжелая каменная плита, скрывавшая вход, опять повернулась на своих блоках, храм исчез из их глаз и все приняло свой обычный вид.

Юлиан нашел свои сандалии и платье из грубой шерсти там, где их оставил. Он переоделся, положил белую тунику подле чаши с водой и вышел из грота в сопровождении одного Максима. Стояла ночь. Мерцали звезды. Юноши прикрыли лица краем плаща, чтобы никто не узнал их, и молча направились по дороге в Пергам.

Однако длительное отсутствие Юлиана не прошло незамеченным. Двое христиан, спрятавшись за кустами, видели, как он входил в пещеру Гекаты. Они распространили слух о том, что двоюродный брат Констанция безвозвратно попал под влияние Максима, что теург заставил его заключить договор с дьяволом и что оба они участвовали в разного рода нечестивых ритуалах…

XIV

С наступлением осени 354 года Юлиан решил осуществить замысел, который лелеял с самого детства, и посетить руины Илиона, прежде чем они окончательно исчезнут с лица земли. Эта поездка представлялась ему одновременно паломничеством и инспекцией. Он хотел воззвать к теням героев Гомера и вместе с тем осмотреть состояние древних памятников.

Еще в Пергаме ему случалось созерцать знаменитый алтарь, вокруг которого был расположен фриз, изображающий борьбу Афины с титанами ⁷⁸. Каждый раз он видел, что алтарь все более разрушается по сравнению с тем, каким он был в предыдущее посещение, и это прискорбное зрелище вызывало слезы на его глазах. За святилищем никто не ухаживал. Вход в храм зарос терновником. Обрушились огромные куски барельефа, на котором художник, воплотив в камне дыхание бури, сумел передать мощь битвы. Теперь титаны распростерлись на земле, расколотые на части, с разбитыми крыльями, и казалось, что из их огромных раскрытых ртов вырывается вопль отчаяния. Жалкое состояние, в котором находился этот памятник, соответствовало состоянию эллинства вообще.

Но сколь бы большое впечатление ни производило это здание даже во времена своего былого благополучия, в глазах Юлиана Илион имел совсем другое значение. Разве не там находилась колыбель греческой поэзии? Разве не там человек впервые осознал, что мир во многом держится благодаря героям? Там были погребены Ахилл и Гектор, эти воины, «о которых нельзя было сказать, прекраснее ли они в победе или в поражении, величественнее ли они в жизни или в смерти». К тому же в этом благословенном месте в сжатом виде воплотилась вся история античного мира. Там сражался не только Ахилл, но и Александр и Цезарь, которые приходили молиться на гробницу Ахилла. Сколько же дорог пересеклось на этих нескольких акрах земли…

Что сохранилось от этих величественных памятников? Несколько разбитых камней, несколько покрытых пылью холмов? Можно сказать, ничего, как с удовольствием утверждали некоторые… Но Юлиан отказывался этому верить, по крайней мере до тех пор, пока не убедится в этом собственными глазами. Поэтому он ехал в Трою, страстно ожидая встречи с этой землей, но в то же время втайне предчувствуя, что найдет там лишь пустынную местность и неопознаваемые развалины.

За несколько дней до того, как отправиться в путь, Юлиан получил послание от Констанция. Император приглашал его к себе в Милан и добавлял, что, учитывая его принадлежность к императорской семье, он оставляет ему свободу в выборе маршрута и состава эскорта. Он уверял также, что нет особой нужды торопиться. На первый взгляд намерения императора казались вполне дружескими. Однако зная его склонность к тайным козням, следовало быть готовым ко всему. Предложенное Констанцием путешествие могло закончиться в камере подземной тюрьмы. Поэтому стоило увидеть Илион, прежде чем отправляться в Италию.

Итак, не позволяя себе отвлекаться от задуманного, Юлиан взошел в Элее, в устье Каика, на борт небольшого корабля, груженного смоквами, и поплыл под парусами в Александрию-Трою. Там он сошел на берег и провел ночь на постоялом дворе, где остановилась группа возчиков. Одет он был очень просто, и никто не обратил на него внимания. На следующее утро, встав пораньше, он двинулся вперед по пыльной дороге, которая вела от Александрии-Трои в долину Илиона. День был солнечным. Ветерок с моря гнал облака, более легкие, нежели клочки морской пены. Он переправился вброд через желтоватые воды Скамандра и был разочарован, увидев лишь широкий ручей там, где ожидал встретить мощную реку. Он прибыл в Илион незадолго до полудня после того, как некоторое время безуспешно разыскивал валы, построенные Приамом. Был базарный день. На большой городской площади шумела оживленная толпа – зрелище живописное, но не имевшее ничего общего с гомеровской эпопеей.

Неожиданно Юлиан увидел, что навстречу ему идет епископ города, некто Пегасий, которого он счел за благо уведомить о своем приезде, хотя чувствовал к нему «такое же отвращение, какое можно чувствовать к последнему извращенцу». Он слышал, что этот человек был инициатором бесчисленных расхищений и осквернений памятников. Юлиан принял его подчеркнуто холодно и, стараясь держать его подальше от себя, объявил, что приехал только затем, чтобы увидеть местные достопримечательности, и не нуждается в помощи.

Невзирая на холодность приема, епископ дружески предложил себя в качестве проводника, заверив, что ему доставит удовольствие собственноручно открыть перед гостем двери всех памятников, которые тот пожелает увидеть.

Позднее Юлиан описал в письме к другу ⁷⁹свою прогулку по храмам Илиона в сопровождении епископа, чье имя заставляло его вспоминать о крылатом коне Персея. Он начал с того, что спросил своего провожатого, сохранились ли еще где-нибудь гробницы героев «Илиады».

– Конечно, – с радостной улыбкой ответил епископ и сразу же повел его к мавзолею Гектора. Но предоставим слово самому Юлиану, описывающему нам эту сцену живым и шутливым стилем, к которому он часто прибегал в письмах к друзьям. Итак, он пишет:

«Здесь есть героон Гектора ⁸⁰с его бронзовой статуей, установленной в маленькой часовне. Напротив поставили под открытым небом огромного Ахилла. Пусть местные проводники объяснят тебе – когда ты сюда приедешь, – почему их поставили напротив друг друга и оставили великого Ахилла под открытым небом. Я обнаружил по-прежнему курящиеся алтари, я бы сказал, они почти что пылали огнем, а статуя Гектора блестела, с ног до головы умащенная маслом. Глядя в упор на Пегасия, я сказал ему:

– Смотрите-ка! Разве жители Илиона до сих пор поклоняются Гектору?

(Я хотел, не выдавая себя, прощупать его мнение по этому вопросу.)

– А что в этом странного? – ответил он. – Разве можно винить их за то, что они поклоняются хорошему человеку, который к тому же был их соотечественником, так же как мы почитаем наших святых мучеников?

Такое сравнение абсолютно неоправданно. Но, учитывая обстоятельства, я усмотрел в этом уважение и деликатность».

Во всяком случае, этот Пегасий не был похож на того неистового «иконоборца», каким его описывали Юлиану, и юноша почувствовал, что его предубеждение против епископа начало уменьшаться. Юлиан сказал себе, что епископ, хоть и христианин, но по крайней мере признает правомерным долг язычников по отношению к их богам.

«Затем я предложил ему пройтись до святилища Афины Илионской, – продолжает Юлиан. – Пегасий с большим воодушевлением повел меня туда. Он собственноручно открыл передо мной двери храма и, как бы призывая меня в свидетели, продемонстрировал всё статуи, абсолютно нетронутые. При этом он не делал ничего, что в таких обстоятельствах обычно проделывают христиане: не чертил на своем лбу знака защиты от нечистой силы и не шипел сквозь зубы, как они имеют обыкновение делать. У них ведь на деле самая высокая теология сводится к этим двум формам экзорцизма: к шипению ради изгнания демонов и к вычерчиванию у себя на лбу крестного знамения» ⁸¹.

Постепенно Пегасий становился все более симпатичен Юлиану. Если он и не был язычником, то по крайней мере отличался терпимостью. Но Юлиана ожидал еще больший сюрприз.

«Вот две черты, – пишет он, – которые я хотел тебе описать. Но мне приходит на ум и третья, которую я не считаю нужным обходить молчанием. Пегасий отвел меня также в Ахиллеон, расположенный в двух или трех стадиях от города, и показал мне эту гробницу. Меня уверяли, что он ее уничтожил. Но я увидел, что она не только в полной сохранности, но что епископ приближается к ней с большим почтением. Можешь поверить мне на слово, ибо я видел это собственными глазами» ⁸².

По правде говоря, Юлиан не мог опомниться от удивления: илионский епископ оказался почитателем Ахилла и с благочестивой заботливостью оберегал его гробницу! Этого человека ему описывали как фанатика, «иконоборца», неистового христианина, а он оказался одним из тех людей, с которыми было легко достичь взаимопонимания! И наконец, еще одна черта, о которой сообщает Юлиан, окончательно завоевала его расположение. «Те, кто настроен враждебно по отношению к нему, – добавляет Юлиан, – говорили, что он втайне взывает к Солнцу и поклоняется ему».

Против такого аргумента Юлиан не мог устоять. Полностью расположившись к Пегасию, он начинал все больше ценить его и стал расспрашивать о его жизни. Пегасий открыл ему, что стал христианином лишь для того, чтобы иметь возможность спасти жилища богов, и что никогда не совершал ни малейшего святотатства в храмах за исключением изъятия некоторого числа камней, которые он вывез на постройку постоялого двора, чтобы сохранить остальное.

Решительно этот образованный священник-археолог был исключительным человеком. И к тому же весьма смелым. Другие тайно приносили жертвы богам; он же пожертвовал богам самого себя. Юлиан возблагодарил Гелиоса за возможность встретиться с этим человеком. То, что Пегасий рассказал ему за эти несколько минут, было неизмеримо более ценным, нежели все, что он мог бы узнать, тщательно изучая построенные Приамом валы. Благодаря Пегасию он открыл, что огромное число преданных душ, число намного большее, чем он мог предположить, искренне надеются на возрождение язычества.

На следующий день Юлиан вновь пришел в Ахиллеон и вознес молитву на холме, под которым, согласно преданию, был погребен пепел Патрокла. Он вспомнил, что именно в этих местах Александр и Гефестион некогда принесли жертву духу Ахилла, прежде чем отправиться завоевывать Азию, и что все македонское воинство, воздев к небесам руки, просило богов даровать им победу. Он вспомнил также, что неподалеку отсюда Цезарь сделал себе импровизированный алтарь и, стоя перед ним, просил богов-покровителей Энея и Палладу «даровать счастливое продолжение его победам» ⁸³. Юлиан не знал латинского языка. Он научился говорить на нем значительно позже и не достиг в этом совершенства, потому что считал латинский язык «грубым и шероховатым, не обладающим ни тонкостью, ни мелодической гибкостью греческого». Потому он скорее всего не читал «Фарсалий» Лукана и не знал молитвы, которую их автор вложил в уста победителя Помпея. Какова бы была его радость, если бы он узнал, что Цезарь, поставив Илион под защиту римских легионов, пообещал Афине восстановить его укрепления! ⁸⁴

Всмотримся в серый силуэт невысокого человека, медленными шагами прогуливающегося по берегам Скамандра: это Юлиан. Он держится скромно и сурово. К тому же в нем есть нечто трогательное: он кажется таким маленьким по сравнению с необъятной мечтой, которой он живет. Создается впечатление, что в этом человеке сошлись все надежды античного мира, надежды древнего мира, который угасает, но не хочет умирать.

Когда-то его матери предсказали, что она родит нового Ахилла, нового Александра, способного восстановить единство человеческого рода. Какое бессмысленное предсказание! Многие другие до него бросались в это безумное предприятие, увлеченные радостными кликами толпы и топотом ног легионеров. И они потерпели поражение. Как же это сделать ему, не имеющему ни друга, ни защитника, живущему в молчании и одиночестве? Это кажется ему недостижимым.

Но боги, владыки событий, прозорливее людей. Они – его «провидение», то есть существа, провидящие его будущее. Если на то будет их воля, они откроют ему путь, покуда неразличимый для его глаз. Они дадут ему и необходимые силы для того, чтобы должным образом свершить этот страшный труд, это триумфальное восхождение к красоте и радости. Борьба будет ужасающей, безжалостной, изнурительной. Но если боги потребуют от него борьбы, он не станет увиливать.