Текст книги "Юлиан Отступник"

Автор книги: Жак Бенуа-Мешен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц)

VII

Последние месяцы 356 года Юлиан провел в столице семнонов. Успех его первой кампании превзошел все ожидания. Он был в приподнятом настроении и решил посвятить вынужденный перерыв в войне занятиям литературным. Чтобы как-то скоротать долгие зимние вечера, он начал сочинять «Панегирик Констанцию».

То, что цезарь составил речь, восхваляющую достоинства императора, само по себе было явлением беспрецедентным. Но то, что Юлиан стал восхвалять человека, которого ненавидел более всего на свете, просто не укладывается в рамки здравого смысла. Не без неловкости читаешь эти страницы, на которых сын Юлия Констанция приписывает императору такие добродетели, как «образцовую кротость, великодушие, чистосердечие и преданность духу семьи» ²³. Над кем он насмехался? Можно было бы подумать, что его творение – мистификация или насмешка, но это вовсе не так: здесь нет ни малейших намеков на некую двусмысленность или «эзопов язык». Может быть, мы должны видеть в этом документе проявление лицемерия, столь свойственного гонителям Юлиана? Но лицемерие не было присуще ему. Верно, что жизнь научила его скрывать свои мысли. Однако нет никаких оснований считать его лжецом и обманщиком. Так какое же чувство могло продиктовать ему эти безмерно льстивые строки и напыщенные комплименты? Как бы там ни было, Юлиан утратил чувство меры. Нельзя не пожалеть о том, что он создал это произведение. Но раз уж оно существует, его следует принять таким, каково оно есть, и попытаться выяснить, можно ли найти ему объяснение, если уж нельзя найти оправдание…

Отметим с самого начала, что его подобострастие, – если это можно назвать подобострастием, – не выходит за определенные рамки, потому что Юлиан решительно не делает никаких уступок в плане религии. Он старается не применять стиль, характерный для христиан, писавших восхваления Констанцию. Нигде он не говорит ни слова, способного изобличить его как обманщика в глазах тех, кто знал о его истинных убеждениях. Он заимствует словарь, образы и стилистические обороты только у таких откровенно языческих авторов, как Фемистий и Либаний ²⁴. В этом плане он во всяком случае не заслуживает упрека.

Далее, не исключено, что Юлиан, окрыленный первыми победами, хотел наметить пути примирения с Констанцием. Зная непомерное тщеславие своего двоюродного брата и то, каким бесстыдным образом ему льстит ближайшее окружение, он понимал, что не должен скупиться на похвалы, если хочет быть услышан. Возможно, создавая свой панегирик, он хотел сказать Констанцию: «Давай прекратим наши ссоры. Забудем о прошлом. Смотри, до какой степени я сам забыл о нем! Давай заключим союз Философии и Власти! Империя от этого только выиграет». Если рассматривать его панегирик под таким углом зрения, то он приобретает совсем другой смысл. Он может быть понят как иносказательный «дальновидный призыв к пониманию, согласию, забвению раздоров, к честному сотрудничеству и щедрому милосердию» ²⁵. (Мы должны быть благодарны Бидэ за то, что он предложил такое объяснение.)

Но как бы соблазнительно оно ни было, это всего лишь предположение. Вместе с тем существует другое объяснение, с которым трудно спорить. Юлиан хотел написать «Панегирик императрице». Мог ли он сделать это, не написав предварительно панегирик ее супругу? Это означало бы совершить непоправимую глупость. Если уж он собирался публично заявить обо всех тех добрых чувствах, которые питал к императрице, то ему следовало уравновесить это заявление теми словами, которыми обычно льстили ее супругу. Если он написал, что Евсевия «мудра, добра, благоразумна, человечна, справедлива, бескорыстна и щедра» ²⁶, то он был обязан предварительно отметить, что Констанций «мужествен, сдержан, умен, справедлив, великолепен, мягок и великодушен» ²⁷. Однако в адрес Евсевии он писал то, что действительно думал, и поэтому второе восхваление намного превосходит первое. В нем есть человеческое тепло, которое напрасно было бы искать в первом, и это понятно: Юлиан был исполнен столь глубокой признательности Евсевии, что едва ли мог выразить это чувство словами. Она дважды спасла его от опалы и смерти. Она позволила ему поехать учиться в Афины, она заставила императора возвести его в ранг цезаря. Она добилась для него права управлять Галлией. И она была готова вновь защитить его, если возникнет необходимость. Юлиан не мог думать о ней, не испытывая глубокого волнения. Он видел в Евсевии друга и защитника. Более того: он видел в ней исполнителя воли Гелиоса. И удовольствие воздать ей должное стоило того, чтобы послать лавровый венок ее супругу.

VIII

Однако вскоре драматические события положили конец литературным упражнениям Юлиана. Победы, одержанные им предыдущей осенью, были блестящими, но их результаты оказались недолговечными. Отброшенные, но не разбитые, варвары возобновили свои набеги. Оказалось, Галлия настолько далека от «освобождения», что пришлось рассредоточить войска по внутренним городам, чтобы обеспечить их защиту ²⁸.

Вопреки обыкновению, уже в начале января огромное число варваров вторглось в южную часть провинции. Дезертиры сообщили им, что в Сансе почти нет войск, и они напали на этот город, уверенные в том, что достаточно одного удара, чтобы город пал.

День ото дня положение Юлиана ухудшалось. Он расстался со своими катафрактариями и имел при себе лишь небольшой гарнизон. Но именно теперь Юлиан впервые по-настоящему проявил свой талант военачальника. Он начал с укрепления слабых мест обороны. Затем набрал ополчение из числа горожан и велел солдатам гарнизона обучить его. День за днем, не щадя самого себя, он отражал атаки варваров, пытавшихся вскарабкаться на стены укреплений, и осуществил несколько успешных вылазок. Юлиан был повсюду, давая советы одним, подбадривая других и придавая всем дополнительный заряд бодрости. Через тридцать дней варвары, отчаявшись в успехе, сняли осаду и отошли к северу (конец января 357 года).

Санc мог бы быть освобожден намного раньше, если бы на помощь пришли основные силы римских войск. Легионы под командованием Марцелла располагались неподалеку от города. Однако Марцелл вновь предпочел остаться лишь пассивным наблюдателем событий. Он не мог простить Юлиану ни того, что на совете в Реймсе тот отнял у него право управлять военными действиями, ни освобождения прирейнских городов без его, Марцелла, участия. В глубине души Марцелл не имел ничего против того, чтобы Юлиан потерпел поражение под ударами противника.

Когда Констанций узнал о бездействии Марцелла, он разгневался. Да, он желал, чтобы Юлиан утратил свою популярность среди населения, но подвергнуть его смертельной опасности и позволить крепости попасть в руки варваров – это было слишком. Император выразил свое изумление тем, что «главнокомандующий мог оставаться столь безразличным к судьбе носителя императорской пурпурной мантии», и вызвал Марцелла для отчета в Сирмий.

Марцелл прибыл в Паннонию заметно обеспокоенным. Представ перед императором, он весьма тенденциозно описал ему все события, обвинил Юлиана в самонадеянности и в том, что тот ни во что не ставит своих командующих. Наконец, сопровождая свои слова выразительной мимикой, Марцелл объявил, что Юлиан «отращивает крылья, дабы иметь возможность взлететь еще выше» ²⁹.

Однако Юлиан, прекрасно знавший, какая атмосфера царит при дворе, также послал к Констанцию своего человека. Это был молодой образованный армянин по имени Евтерий. Юлиан настолько ценил его ум и преданность, что сделал его своим Первым хранителем опочивальни. Евтерий привез с собой два панегирика, которые Юлиан написал предыдущей осенью, и должен был вручить их в собственные руки адресатов. Едва представ перед Констанцием, Евтерий мужественно встал на защиту Юлиана. Он обвинил Марцелла в клеветничестве и подтвердил, что только личное вмешательство Цезаря спасло Галлию от непоправимого несчастья.

– Пока Юлиан жив, он всегда будет оставаться самым верным из подданных императора! Я ручаюсь в том своей собственной головой! – сказал он напоследок.

Когда Констанций спросил, что дает ему такую уверенность, Евтерий ответил:

– Пока я дышу, я буду верным свидетелем моего принцепса; потому я и готов ответить своей головой! ³⁰

Это мужественное спокойствие произвело благоприятное впечатление на императора. Кроме того, панегирики, посвященные ему двоюродным братом, также сыграли свою роль. Нельзя сказать, чтобы Констанций принял их за чистую монету. Но он увидел в них свидетельство доброй воли, почти что покорность.

Со своей стороны императрица Евсевия, тронутая тем, сколь деликатно Юлиан выразил ей свою благодарность, заметила императору, что его кузен проявил несомненные способности, что, судя по всему, он весьма ему предан и что преуменьшить достигнутые им успехи и не вознаградить его за них – это лучший способ побудить его к возмущению.

Констанций, находившийся тогда в лучшем расположении духа, позволил себя уговорить. Он отослал Урсицина и Марцелла на восток, назначил командующим конницей Севера и возвел Юлиана в ранг главнокомандующего всеми войсками в Галлии.

IX

Однако Констанций решительно был способен сбить с толку кого угодно. Его непоследовательность стала притчей во языцех. Едва назначив Севера командующим конницей, он пожалел об этом, боясь, что это еще более укрепит репутацию Юлиана. Чтобы не допустить подобного развития событий, он назначил комита Барбациона командующим пехотой и дал ему указания «по возможности затруднять действия своего главнокомандующего». То, что выбор пал на Барбациона, само по себе показательно: тот ненавидел Юлиана. Со своей стороны, Юлиан также не испытывал никакой симпатии к Барбациону, учитывая зловещую роль, которую тот сыграл при аресте Галла ³¹.

Юлиан не пришел в восторг, когда Барбацион появился в Сансе. Но что он мог поделать? Была середина года – и, следовательно, самое время начинать военную кампанию.

Теперь, располагая большим числом войск и имея возможность руководить операциями по собственному усмотрению, Юлиан разработал новый план действий, направленный на то, чтобы закрепить успехи, достигнутые в 356 году. Задача состояла в том, чтобы одновременно бросить две большие армии, Южную и Западную, в направлении Рейна с тем, чтобы раздавить варваров в этих тисках. Приняв командование Западной армией, насчитывавшей около 13000 человек, Юлиан в последние дни июля покинул Санc, а Барбацион в то же самое время двинулся к Базелю во главе почти 25000 человек, составлявших Южную армию. Оба войска должны были соединиться в районе Цаберна.

Однако, прибыв в Базель, Барбацион решил действовать по-своему, не считаясь с приказаниями Юлиана. Он надеялся собственными силами одержать легкую победу, которая затмила бы успехи его начальника, и потому решил вывести свою армию на правый берег Рейна – иными словами, сделать то, что Юлиан ему категорически запретил ³². Для этого Барбацион приказал построить понтонный мост через реку. Однако варвары, во множестве собравшиеся в верховьях, стали бросать в воду огромные стволы деревьев, которые разбили понтоны, и их обломки уплыли вниз по течению. Переправа через Рейн стала невозможна.

Раздосадованный Барбацион отдал войскам приказ идти в обход. Но тут на них напали полчища варваров. Они преследовали римлян вплоть до Базеля, захватывая обозы и упряжных животных, что превратило неудачу в полное поражение. Тем не менее это нисколько не смутило Барбациона; короткими переходами он вернулся в Галлию и рассредоточил оставшиеся у него силы по поселениям, служившим зимними квартирами. Он сделал это для того, чтобы никто не смог точно определить истинные масштабы понесенных им потерь.

Юлиан, находившийся в Цаберне во главе Западной армии, пришел в страшное негодование, узнав о предательстве Барбациона. Лишив цезаря поддержки двух третей армии, тот поставил его перед вынужденным выбором: либо отказаться от проведения кампании, либо продолжать ее, имея недостаточное количество сил. В любом случае возможность окружения варваров была упущена.

Как только варвары поняли, в сколь трудное положение попал Юлиан, они решили, что наступил их час для нанесения смертельного удара. Чтобы обеспечить себе несомненную победу, цари алеманнов Хнодомар и Фельстрап, а также целый ряд более мелких вождей, таких, как Урий, Серапион ³³, Суомар и Хортар, объединили свои силы, которые в результате превысили 60000 человек. Могли ли 13000 легионеров Юлиана противостоять этому полчищу? Заранее уверенный в победе Хнодомар послал к Юлиану гонца с советом сдаться на его милость, «прежде чем он растопчет его копытами своего коня».

Такая наглость взбесила Юлиана. Но сумев извлечь урок из осад Труа и Санса, он понял, что погибнет, если окажется заперт в Цаберне. Он отдал своей армии приказ покинуть город и двинуться по римской дороге, ведущей в Страсбург (Аргенторат). Поднявшись на высоту Мундольсхайма, он увидел вдали авангард противника, маленькими отрядами переправлявшийся через Рейн, чтобы занять позиции на левом берегу реки. Мгновенно оценив ситуацию, Юлиан решил не отказываться от сражения. Конечно, речь уже не могла идти об уничтожении противника. Предательство Барбациона сделало это невозможным. Но Юлиан вполне еще мог нанести противнику тяжелый ущерб, чтобы отбить у него всякое желание возобновлять набеги. Для этого надо было подождать, пока варвары в достаточном количестве переправятся на левый берег. Однако нельзя было и медлить, иначе слабые силы римлян не справились бы со слишком большим числом неприятельских войск. Исход сражения, конечно, зависел от храбрости солдат. Но еще более – от точности выбора момента для начала наступления.

Нескольким римским всадникам, посланным в разведку, удалось захватить в плен небольшую группу варваров. Те рассказали, что германские войска переправляются через реку уже четыре дня и что долина перед Страсбургом кишит их воинами ³⁴. Несмотря на то, что там собрались еще не все германцы, их число уже было внушительным. Юлиан понял, что промедление гибельно для него, и расположил свои войска в боевом порядке. Тем не менее до последней минуты он сомневался, стоит ли начинать военные действия, поскольку не был уверен в моральном состоянии войск. Подобно Юлию Цезарю при переходе через Рубикон, он просил богов дать ему знак.

Армия тоже начинала нервничать. Она видела, как солнце всходит над горизонтом, и спрашивала себя, почему Юлиан до сих пор не дал сигнала к атаке.

В это мгновение заговорил один из знаменосцев.

– Иди же! – воскликнул он, обращаясь к Юлиану. – Иди, счастливый Цезарь, туда, куда зовет тебя Фортуна! С тобой мы вновь обретем храбрость и воинский дух! Ты увидишь, на что способен римский солдат перед глазами отважного командира, которому покровительствует Бог! ³⁵

Юлиан увидел в этом призыве тот самый знак, которого ожидал, и сразу же велел трубить атаку.

Поначалу основные силы германской кавалерии стали теснить римские эскадроны. Во главе германских войск стоял царь Хнодомар. «На его лбу была повязка цвета пламени, он сидел на взмыленном коне, уверенный в геркулесовой силе своих рук, и размахивал дротиком гигантских размеров» ³⁶. В пространстве между всадниками Хнодомар расположил маленькие группы велитов [10]10
  Beлиты(от лат.velum – «покрывало») – легковооруженные солдаты, одетые не в металлические панцири, а в плащи. Предназначались для линейных стычек во время боя.


[Закрыть]. задача которых состояла в том, чтобы проскальзывать между тяжеловооруженными катафрактариями и вспарывать брюхо их коням, подбираясь со стороны, не защищенной латами. Первым из римлян был поражен ударом дротика трибун катафрактариев Бойнобад. Он упал на землю с залитым кровью лицом. Видя, что командир ранен, римские конники стали отступать в сторону пехоты, топча ее копытами своих коней. Однако пехотинцы сопротивлялись ударам, не отступая ни на шаг.

Увидев издалека замешательство в рядах своей конницы, Юлиан бросился туда, чтобы не дать ей полностью рассеяться. Трибун одного из отрядов катафрактариев узнал цезаря по пурпурным значкам на пиках его эскорта. Он устыдился своего страха, вновь построил своих конников и сумел восстановить порядок также в соседних эскадронах.

Теперь основной атаке подвергся центр. Напору германцев было трудно противостоять, и фронт римских войск начал давать трещину. Однако Юлиан заранее расположил в этом месте дополнительные резервные отряды, а именно: один галльский легион, легион батавов и легион региев [11]11
  Регии(от лат.regius – «царский») – царские войска, лейб-гвардия.


[Закрыть].

Он дал сигнал этим легионам вступить в бой. Тотчас же раздался «баррит». Так назывался боевой клич галлов. Аммиан пишет: «Он начинался как тихий ропот, постепенно нарастал и наконец превращался в мощные раскаты, подобные тем, какие издают волны, ударяясь об утес» ³⁷. При поддержке галлов, батавов и других отрядов, которые перебегали на поле битвы с места на место, вовремя оказываясь в точках, где угроза прорыва была наибольшей, легионеры устояли.

Яростная битва продолжалась весь день. Несмотря на усилия Юлиана, ее исход оставался неопределенным. Когда солнце стало клониться к закату, варвары предприняли отчаянную попытку ускорить развязку. Временно закрепившись на позициях, они пробили себе проход в рядах римской пехоты и добрались до отборного Первого легиона, составлявшего основу всей армии. Если бы Первый легион дрогнул, все было бы потеряно. Но он не дрогнул. Последние силы германцев разбились об эту скалу из людей.

Все это время левое крыло римлян не прекращало наступления, перемещая таким образом центр тяжести всего сражения. Основные силы варваров, не имевшие возможности значительно продвинуться вперед, вдруг поняли, что их правому флангу угрожает окружение. «Именно в эту минуту вмешались боги», – пишет Аммиан. Поняв, что ему не удастся разбить римское войско, и с ужасом оценив свои потери, Хнодомар отдал своим людям приказ отступить. Сначала понемногу, а затем все быстрее и быстрее германское войско стало откатываться назад.

И тогда, в сгущающихся сумерках, началось преследование. Возбужденные запахом крови легионеры гнали варваров до Рейна. Кони скользили на прибрежных склонах, увязали в болотной тине, падали под всадниками. Множество людей, оглашая воздух воплями, бросались в реку, чтобы спасти свою жизнь. Многие тонули, пытаясь вплавь добраться до правого берега. Всю ночь продолжалась охота на людей. Легионеры, отправившиеся на поиски Хнодомара, нашли его без чувств в небольшом заросшем камышами озерце. Они захватили его в плен и привели к Юлиану. Узнав цезаря, Хнодомар упал перед ним на колени и умолял о пощаде, называя победителя титулом rex (царь). Это слово имело также значение «император». Было ли это ошибкой со стороны пленного? Или, может быть, он считал, что человек, одержавший такую победу, достоин высшего титула? Несколько римских солдат услышали это слово. В их рядах поднялся одобрительный гул. Юлиан велел им замолчать. Затем он поднял Хнодомара с колен, даровал ему жизнь и отослал к Констанцию в качестве трофея (август 357 года) ³⁸.

Наутро римляне стали считать свои потери. Они оказались куда менее тяжелыми, чем можно было ожидать. Римляне потеряли только несколько сот солдат и четырех командиров, среди которых был трибун Бойнобад, скончавшийся от полученной раны. С германской же стороны число погибших было огромно. Аммиан упоминает о 6 тысячах убитых и стольких же утонувших. Зосим спустя столетие называл цифру в 120 тысяч человек ³⁹; несомненно, это явное преувеличение, опровергнуть которое, впрочем, невозможно.

Очевидно, однако, что Юлиан одержал яркую победу, и это выдвинуло его в число лучших военачальников того времени. Последствия победы оказались внушительными: Рейн был освобожден, значительная часть варварских войск уничтожена, а последние еще находившиеся в Галлии захватчики торопились покинуть страну. Другой на месте Юлиана был бы доволен. Но он не забывал, что не все варварские войска переправились перед боем через реку, – значительная часть их еще оставалась на другом берегу. Чтобы сделать победу окончательной, надо было истребить и их, перенеся военные действия на территорию противника. И успех этой новой кампании, которую надо было вести за Рейном, зависел от того, насколько быстро ее удастся начать.

Когда Юлиан изложил свои намерения армии, солдаты поначалу стали протестовать. Они не думали, что предстоит еще одна война. Приближалась осень. Изрядно потрудившись, они хотели как можно скорее вернуться на зимние квартиры.

Юлиан решил обратиться к их разуму. Он перечислил, какие замечательные возможности они упустят, если не воспользуются этим уникальным стечением обстоятельств. Он доказал им, что такая возможность больше не представится и что варваров будет намного труднее победить, если оставить дело до следующей весны. Короче, он говорил с таким жаром, что в конце концов убедил их.

Ворча и поругиваясь, легионы вновь двинулись в сторону Майнца. Там они перебросили через Рейн понтонный мост, и все войско перешло на правый берег реки (октябрь 357 года).

За прибрежными холмами пряталось множество врагов. Солдаты взбежали наверх по крутому склону. Однако когда они поднялись на вершину, варвары уже исчезли. Они переправились за Майн. Тогда отряды римской конницы, двигаясь в разных направлениях, стали опустошать внутренние земли германцев, в то время как другие поджигали с легких кораблей прибрежные поселения. Вскоре огромные языки пламени поднялись к небу, заполняя всю долину облаком дыма, из которого выглядывали лишь скелеты древних сторожевых башен. Каждому, кто наблюдал это зрелище, казалось, что он присутствует при светопреставлении.

Продолжая преследовать варваров, легионы продвигались в направлении Майна, а затем перешли его в первых числах ноября. Приближалась зима. Прибыв к подножию горы Тавн, легионеры увидели перед собой простирающиеся в бесконечность леса, о которых римляне со времен Юлия Цезаря не могли говорить без ужаса… Перед солдатами больше не было открытых равнин, которые легко опустошить; они вошли в область вечных сумерек. С дрожью произносили они таинственное название: «Герцинский лес», которым без разбора обозначали все лесистые регионы западных областей Германии. По словам перебежчика, в густых чащобах, которые простирались перед ними, их ждали сплошные засады. Солдаты заколебались, стоит ли двигаться дальше.

Однако шедший впереди Юлиан решительно направился в лес. Солдаты последовали за ним, хотя и со страхом в сердце. Вскоре люди, кони и обозы были вынуждены остановиться перед завалами из срубленных деревьев: дорога была перекрыта огромными стволами дубов, ясеней и елей. Продвижение стало столь сложным, что зачастую солдатам приходилось возвращаться назад и искать новые проходы. Они теряли поножи, их одежды были изодраны ветками и колючками терновника, ремни их доспехов пропитались сыростью. В свое время те же сложности пришлось преодолевать Юлию Цезарю. Но Юлиан думал не о Цезаре: он думал об Александре и о продвижении его фаланг через леса Пенджаба в те времена, когда победитель Дария перешел через Инд так же, как сам он недавно перешел через Рейн ⁴⁰. Река находилась уже в десятке лиг позади, а он все шел вперед, подталкиваемый неодолимой силой.

Внезапно наступила зима. Ветер стал ледяным. Всего за несколько часов холмы и долины покрылись снегом и льдом. Солдаты выдохлись. Поскольку противник все еще не показывался, они начали роптать. Что толку в этой экспедиции? Куда ведет их Юлиан? Не собирается ли он заставить их проникнуть в самое сердце тьмы? Знает ли он, куда идет? Жестоко страдавшие от холода легионеры были на грани бунта…

Внезапно на прогалине перед ними возникли величественные руины. Это было древнее укрепление, построенное Траяном у слияния Ниды и Майна. С радостными криками солдаты бросились к нему. Они расположились среди руин и развели огромный костер, чтобы погреться и высушить свое обмундирование. Юлиан сам был вне себя от радости. Но его радость была другого рода, нежели радость его людей: она была глубокой, дикой, почти нечеловеческой. Река, лес, дым, поднимающийся от лагерных костров, и эти развалины, зубцы стен которых выступали из тумана, пробудили в его памяти образы легендарного прошлого: башни, которые сын Олимпиады [12]12
  То есть Александр Македонский.


[Закрыть]воздвиг на берегах Гипаса [13]13
  Гипас– самый восточный из левых притоков Инда.


[Закрыть], написав на них: «Александр дошел до этих пределов!» ⁴¹Что до Юлиана, то он дошел до пределов Запада. Но он не пойдет дальше. Что еще он может найти? Лес, в котором белеют скелеты легионеров Вара [14]14
  Публий Квинтилий Вар, наместник в Германии. Потерпев сокрушительное поражение в Тевтобургском лесу от германских племен, покончил жизнь самоубийством (9 год н. э.).


[Закрыть] ⁴². А еще дальше? Всего лишь неясные окутанные дымкой долины, в которых живут существа, навряд ли имеющие человеческий облик…

Нет, дальше он не пойдет! Он ограничит свое продвижение этим каменным аванпостом, в котором некогда легионеры приносили жертвы Солнцу в храме времен Антонинов ⁴³. Он оставит здесь гарнизон, который восстановит укрепления, стены и алтари…

Напуганные видом римских солдат, не появлявшихся здесь со времен Германика [15]15
  Германик (15 до н. э. – 19 н. э.) – римский военачальник, племянник императоров Тиберия и Домициана, успешно воевавший с германскими племенами.


[Закрыть], к Юлиану явились послы крупного германского племени с предложением мира. Юлиан принял предложение при условии, что франки помогут легионерам восстановить крепость. Затем прибыли три царя алеманнов, которые не принимали участия в Страсбургском сражении, хотя и послали туда свои войска. Юлиан заставил их пообещать никогда больше не нападать на римлян, признать их крепость и снабжать ее гарнизон продовольствием ⁴⁴. Наконец он обязал их выпустить пленников, захваченных во время предыдущих набегов. «Таким образом, – пишет Аммиан, – германская кампания была закончена с выгодой и честью».

Оставалось вернуться обратно. Авангард под командованием Севера пошел через Кёльн, Юлих и Маастрихт, оставив слева Арденнский лес. На подходе к Маасу он наткнулся на большой отряд франков, воспользовавшихся отсутствием легионов для того, чтобы разграбить эти земли. «Дело в том, – пишет Либаний, – что зима не мешала грабительским набегам этих воинственных народов, которым снег доставлял не меньшее удовольствие, чем цветы» ⁴⁵. Захваченные врасплох неожиданным появлением Севера, франки закрылись в двух заброшенных крепостях, расположенных на берегу реки. Стоял декабрь. Хотя было не так холодно, как в Германии, по Маасу шел лед. О взятии крепостей приступом не могло быть и речи. Прибывший на место Юлиан ограничился их плотной осадой. Франки продержались пять недель. Когда они наконец сдались (январь 358 года), Юлиан был поражен их статностью и красотой. Не желая убивать их, он отослал их Констанцию, который принял их в свою армию и «кичился тем, что среди его солдат появились такие великаны, из которых и впрямь каждый стоил многих воинов» ⁴⁶.

После этого, решив, что его солдаты заслужили хороший отдых, Юлиан отправился в Лютецию, чтобы ожидать там прихода весны.