Текст книги "Юлиан Отступник"

Автор книги: Жак Бенуа-Мешен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 25 страниц)

XV

На следующий день, когда волнение улеглось, Юлиан смог наконец серьезнее обдумать сложившуюся ситуацию. Положение его было весьма непростым. Легионы, провозгласившие его августом, разошлись по своим квартирам. В Лютеции, как и во всех основных городах Галлии, население одобряло переворот, совершенный военными. Узнав, что восстание удалось, скутарии и гентилы, двигавшиеся в направлении Орлеана, заставили Синтулу повернуть назад и возвратились в Лютецию. Спокойствие было восстановлено во всех уголках провинции…

Однако едва ли это могло успокоить Юлиана. Флоренций и Децентий спешно покинули Галлию и бросились в Константинополь, чтобы оправдаться перед Констанцием и убедить его в том, что не имеют никакого отношения к произошедшему. Их бегство повлекло за собой отъезд множества высших и средних чиновников, отсутствие которых парализовало управление. Вокруг Юлиана искусственно создавался некий вакуум. За пределами Галлии трое из четырех префектов империи: а именно префекты Италии, Африки и Иллирии, – заняли враждебную Юлиану позицию, считая его новым узурпатором.

Однако больше всего его заботило не это. Префекты, в конце концов, не более чем пешки в игре. Важнее было узнать, как отреагировал Констанций, получив сообщение, что гарнизон Парижа поднялся против него. Отношение императора во многом зависело от того, как ему будут представлены эти события. А Юлиан, естественно, не мог ждать от Флоренция и Децентия слов в свою защиту.

Зная болезненную недоверчивость Констанция, Юлиан сомневался, удастся ли ему когда-нибудь заставить его хотя бы допустить, что сам он ничего не делал для того, чтобы спровоцировать восстание, а был вынужден уступить воле солдат, дабы избежать рассеяния армии и потери Галлии.

Как мог он объяснить своему двоюродному брату, что ни в коей мере не претендует на трон? На первый взгляд, события свидетельствовали об обратном, и тем не менее это было так. Мысль о развязывании гражданской войны ради того, чтобы захватить власть, в буквальном смысле слова ужасала Юлиана. Он слишком хорошо сознавал трагические последствия подобных действий и был готов на любые уступки, лишь бы избежать их. Кроме того, он предпочел бы удовлетвориться, как и в прошлом, званием цезаря. Единственное, чего он хотел от Констанция, так это отмены своего непродуманного приказа о переводе войск, который и стал причиной восстания, и предоставления ему, Юлиану, чуть большей независимости в управлении провинцией. Он хотел иметь право самостоятельно назначать военных и гражданских чиновников, осуществлять более непосредственный контроль за управлением финансами, получить из общественных денег суммы, необходимые для выплаты вознаграждения солдатам. До настоящего времени Констанций отказывал ему в этом, хотя подобные функции обычно соответствовали компетенции цезаря. Требования Юлиана не были чрезмерными. Они ни в коей мере не вредили интересам империи. Но независимо от того, согласится ли на них Констанций, ясно было одно: уже нельзя было оставить все по-прежнему и сделать вид, будто ничего не случилось. Иначе легионы вновь взбунтуются. И тогда они без колебаний откажутся от Юлиана и провозгласят августом кого-нибудь другого. В результате наступит время насилия, размах которого невозможно предугадать. Разве не мудрее пойти на компромиссное решение, прежде чем это случится? В надежде убедить Констанция Юлиан направил ему письмо, составленное в самом примирительном тоне. Он писал:

«Сделанный тобой цезарем и брошенный в самую гущу сражений, я вполне довольствовался предоставленной мне властью и, как верный слуга, посылал тебе частые отчеты о долгожданных успехах; я утруждал твой слух сообщениями о победах, но никогда при этом не ставил их себе в заслугу. Вместе с тем – и это могут подтвердить многочисленные свидетели – я всегда первым начинал трудиться и последним отдыхал. Однако – могу ли я написать это, не оскорбив тебя? – если, по твоему мнению, в эти дни [в Лютеции] произошел переворот, то это потому, что солдаты, бесплодно прожигая жизнь в частых и жестоких войнах, в конце концов привели в исполнение план, который давно лелеяли в душе. С дрожью нетерпения они искали для себя начальника, никому более не подчиненного, вместо цезаря, бессильного воздать им за труды и беспрестанно одерживаемые победы. К этому гневу солдат, не имевших никакой возможности продвижения по службе и даже не получавших регулярной платы за службу, внезапно добавилось новое горе: приказ отбыть в отдаленные регионы Востока – и это им, привыкшим к куда более умеренному климату. Их собирались оторвать от жен и детей и, нагими и нищими, гнать неизвестно куда. С ожесточением, какого нам никогда не приходилось прежде видеть, они собрались ночью и осадили дворец, криками провозглашая меня Августом. Услышав их, я ужаснулся. Признаюсь: я пытался держаться в стороне от этого, сколько было возможно; я прятался, ища спасения в тишине и уединении. Потом, поскольку более тянуть время было невозможно, я вышел к ним с открытой грудью без доспехов в надежде успокоить их дружескими словами. Однако тогда их души разгорелись до такой степени, что, видя, как я пытаюсь уговорами сломить их упрямство, они так сдавили меня, что чуть было не задушили. В конце концов я сдался; я сказал себе, что если они меня убьют, то кто-нибудь другой с радостью даст провозгласить себя Августом, и я уступил им, отчаянным усилием пытаясь утихомирить эту бурю.

Таковы факты. Соблаговоли прочесть мой рассказ спокойно и поверить в его правдивость. Не верь, будто все произошло не так. Отбрось предательские наговоры недоброжелателей, готовых сеять вражду между принцепсами. Рассмотри без предубеждения те условия, которые я тебе предлагаю, учитывая, что они направлены на пользу Римского государства и нас самих, ибо мы связаны в нем узами крови и высоким положением, на которое нас вознесла судьба. Сумей простить! Мои требования разумны. И мне нужно даже не столько, чтобы они осуществились на деле, сколько чтобы ты одобрил их как справедливые и разумные. Поэтому я буду с нетерпением ожидать твоих приказов.

Что до накладываемых мною на себя обязательств, то я ограничусь их кратким перечислением. Я предоставлю тебе испанских коней в полной упряжи и добавлю к скутариям и гентилам отряд молодых летов ⁹⁶. Я беру на себя эти обязательства не только по доброй воле, но и с большим желанием угодить тебе. Да дарует нам твоя милость префектов претория, прославленных своими достоинствами и справедливостью. Что до прочих гражданских чиновников и командиров войск, то лучше оставить их выбор на мое усмотрение, так же как и выбор моей личной гвардии. Я проявил бы глупость, если бы, имея возможность избежать возобновления подобной смуты, окружил главнокомандующего армией людьми, о моральных достоинствах и настроениях которых мне ничего не известно…» ⁹⁷.

Поскольку Юлиан боялся, что Констанций сочтет его скромность проявлением слабости, он одновременно отправил еще одно письмо, написанное совсем в другом тоне. Текст этого второго послания до нас не дошел. Но мы знаем от Аммиана и Зосима, что в нем нашли отражение все обиды на Констанция, накопившиеся в душе Юлиана со времен гибели его отца. Сопоставление этих двух писем должно было означать следующее: «Если ты хочешь мира, я предлагаю его тебе от всего сердца; но если ты хочешь войны, я принимаю вызов».

Юлиан дал первое письмо Пентадию, который служил шпионом у Констанция, а второе – Евтерию, своему верному постельничему ⁹⁸. Он поручил им как можно скорее отвезти письма в Константинополь и вручить Констанцию лично в руки. Затем он вернулся к себе и стал ждать, что решит его двоюродный брат.

Пока Юлиан гадал, какова будет реакция Констанция, ему пришлось пережить еще одно горе: потерю супруги Елены. Эта утонченная женщина так и не оправилась после неудачных родов, случившихся в 358 году. С тех пор ее жизнь постепенно угасала. Скорбь из-за неизбежности вооруженного столкновения между мужем и братом, видимо, окончательно добила ее, Юлиан велел перевезти ее прах в Рим и похоронить подле ее сестры Констанции ⁹⁹в мавзолее, который до сих пор стоит у Номентанской дороги.

Так эти две столь различные женщины оказались похоронены в одной могиле. Одна из них была жестока и кровожадна; другая – чиста, добродетельна и нежна, как голубка. Однако их уход должен был привести к одинаковым последствиям. Смерть обеих произошла в момент, когда их супруги находились в открытом противостоянии с их братом. Смерть Констанции оставила Галла беззащитным перед мечом палача. Смерть Елены делала Юлиана более уязвимым под ударами, которые ему собирался нанести Констанций. Позднее, как бы для того, чтобы доказать, что пути Господни неисповедимы, Церковь канонизировала обеих, не делая различия между ужасными преступлениями одной и исключительными добродетелями другой…

XVI

Тем временем Пентадий и Евтерий направлялись в Константинополь. На протяжении всего путешествия через Италию и Иллирию они двигались очень медленно, потому что префекты этих областей ничем не пытались облегчить им тяготы пути, боясь прослыть сообщниками «узурпатора». Когда они наконец прибыли на берега Босфора, императора там уже не было. Пытаясь противостоять новому наступлению Шапура, он перенес свое местопребывание в Кесарию Каппадокийскую. Именно там особый курьер, посланный Флоренцием, сообщил ему о мятеже в Лютеции.

После получения этого сообщения Констанцием овладел такой приступ ярости, что окружающие боялись, как бы его не хватил апоплексический удар. Его лицо стало багровым, глаза налились кровью, он метался по кесарийскому дворцу, произнося нечленораздельные звуки и размахивая руками, как сумасшедший.

У него всегда были подозрения! Юлиан – обманщик, властолюбец, предатель! Констанций проклинал тот день, когда сделал его цезарем вместо того, чтобы раздавить каблуком, как ядовитого скорпиона! И вот теперь он воспользовался его великодушием для того, чтобы спровоцировать против него военную смуту, в ходе которой провозгласил себя августом! Ему мало постоянно соперничать с ним в славе, он хочет оспорить у него трон? Неблагодарный! Неужели ему никогда не удастся покончить с Флавиями? Ведь Юлиан – такой же узурпатор, как и все остальные. Единственная разница заключается в том, что он слишком долго не снимал маску… Только одна мысль утешала Констанция: ему всегда удавалось уничтожать тех, кто бросал вызов его власти. То же будет и с Юлианом. Раз он сам спровоцировал Констанция, тот объявит ему войну, беспощадную войну! Он утопит в крови и его самого, и его сообщников! Ничей совет, ничье заступничество больше не остановит его карающую десницу…

Гнев Констанция был тем более силен, что за несколько недель до этого умерла императрица Евсевия и уже никто не мог оказывать на него сдерживающее влияние.

Когда Евтерий и Пентадий прибыли в Кесарию, ярость Констанция еще не улеглась. Увидев их, он вырвал из их рук послания Юлиана и прочел «с бешенством, заставившим их трепетать». После этого он громовым голосом велел им уйти, не желая слушать никаких объяснений ¹⁰⁰. Посланцы не заставили повторять приказ, боясь, что их казнят на месте.

Оставшись один, император внимательно перечитал оба письма. Овладев своими нервами, он обдумал послания и по их противоречивому тону решил, что Юлиан имеет самые худшие намерения в отношении его самого, но покуда не осмеливается скрестить с ним мечи. Жаль, что именно сейчас его легионы заняты войной с Шапуром на Востоке и он не может вывести их из Сирии и перебросить в Галлию. Значит, нужно подождать. Но поскольку накал его страстей еще не утих, император повел себя очень неразумно. Вместо того чтобы притвориться, будто он согласен на требования Юлиана, Констанций послал ему резкое письмо, в котором возлагал на него ответственность за все произошедшее и разом отвергал все предложения. Написав письмо, Констанций поручил квестору Леоне отвезти его в Лютецию.

Было весьма маловероятно, чтобы Юлиан склонился перед ультиматумом. Констанций не строил иллюзий на этот счет. Однако посольство Леоны, за которым последовали многие другие ¹⁰¹, вовсе не означало, что он пытается избежать войны. Император просто ждал момента, когда ослабление накала военных действий на месопотамском фронте позволит ему повернуть войска против Запада. Тогда уж он без колебаний двинется в Галлию, чтобы уничтожить нечестивца.

XVII

Получив от Леоны ответ Констанция, Юлиан понял, что надо готовиться к войне. «И все же, – пишет Аммиан, – он еще надеялся, вопреки всякой надежде, что этой братоубийственной войны удастся избежать».

Чтобы сохранить боеспособность своих войск и не дать им расслабляться в бездействии, он воспользовался последними летними днями и проинспектировал границы вдоль Рейна. Узнав, что восстали рипуарские франки, он ночью перешел через реку, внезапно напал на них, победил в бою и взял в плен их вождя Вадомара ¹⁰². После этого короткими переходами он поднялся по Рейну до Базеля, где втайне принес жертву Беллоне ¹⁰³.

На протяжении всего своего похода Юлиан с удовлетворением отмечал, что крепости находятся в удовлетворительном состоянии, гарнизоны полностью укомплектованы, а все города, ранее разрушенные варварами, либо полностью, либо почти восстановлены. Вся область представляла собой картину довольства и процветания. От устья Рейна до Констанцского озера граница была столь основательно защищена, что внутренним областям провинции было нечего бояться. Юлиан мог повторить слова Юлия Цезаря: «Gallia Germanis clausa»,что означало: «Галлия закрыта для германцев» ¹⁰⁴.

Закончив инспекцию, Юлиан решил остановиться на зимних квартирах не в Лютеции, а во Вьенне. Лютеция находилась в центре провинции, и это расположение было выгодно до тех пор, пока речь шла о войне на Маасе или на Рейне. Теперь же Юлиану надо было держать под контролем альпийские ущелья и перевалы, где Констанций мог приготовить ему какую-нибудь досадную неожиданность.

Покинув Базель, Юлиан вместе со своей армией спустился вдоль долин Соны и Роны. Миновав Безансон, он в первые дни октября 360 года прибыл во Вьенну.

Шестого ноября в присутствии войск, собравшихся на берегу Роны, Юлиан отпраздновал пятую годовщину своего вступления в должность цезаря ¹⁰⁵. Во время этого празднования, которое длилось много дней, он появлялся на людях «уже не как атлет, увенчавший себя победой на состязаниях, с лентой или узким золотым обручем на лбу, а гордо украсив свою голову сияющей драгоценностями диадемой». Мог ли он появляться в другом виде перед теми, кто провозгласил его августом? Однако когда об этом донесли Констанцию, тот только укрепился в своем мнении, что никакого взаимопонимания между ним и Юлианом достигнуто быть не может.

По окончании этой церемонии Юлиан издал свой первый Эдикт о веротерпимости, которым признавал равенство всех религий. Несмотря на то, что он покуда сам себе запрещал носить императорский титул, он уже начинал действовать так, как положено императору.

Наконец 6 января 361 года он начал новый год с того, что присутствовал на празднике Крещения во Вьеннском соборе. Он принял участие в богослужении без колебаний, поскольку в его глазах крещение было не чем иным, как праздником апофеоза огня, который галилеяне позаимствовали у язычников. Что означают распеваемые певчими перед алтарем слова «Lumen de lumine» как не формулу «Пламя, рожденное от пламени» из митраистского гимна? Впрочем, случилось так, что участие в этом празднике стало его прощанием с Церковью, последней христианской церемонией, на которой он присутствовал…

В это время Констанций, находившийся в Антиохии, заключил третий брак с девицей-христианкой по имени Фаустина. Более чем когда-либо одержимый желанием иметь сына, император недолго носил траур по Евсевии.

XVIII

Во время своего пребывания в Базеле Юлиан принес жертву Беллоне ¹⁰⁶. Однако он постарался, чтобы это осталось в тайне, «потому что, – пишет Аммиан, – он еще не был уверен в том, какой религии придерживаются его солдаты» ¹⁰⁷. В то же время его первый Эдикт о веротерпимости должен был обеспечить ему всеобщую поддержку. Отныне христиане и язычники, православные и ариане имели право открыто исповедовать религию, приверженцами которой они были.

То, что сам Юлиан был солнцепоклонником, ни для кого не являлось тайной. Слухи об этом кочевали из казармы в казарму, завоевывая ему симпатии солдат, значительная часть которых состояла из приверженцев культа Митры. Однако его двусмысленное поведение сбивало их с толку. Язычник он или нет? Если да, то чего он ждет? Почему открыто не объявляет об этом? Поскольку легионеры не находили ответа на эти вопросы, их привязанность к Юлиану начинала ослабевать.

Орибасий, Евгемерий, элевсинский иерофант и другие пришли к Юлиану, чтобы поделиться своими опасениями.

– Берегись, Юлиан! – по очереди говорили они ему. – Действуя так, как сейчас, ты рискуешь вызвать отчуждение лучшей части твоих войск. Пришло время открыто объявить о своей вере. Ты ничего не потеряешь при этом, а обретешь все. Твое притворство не введет Констанция в заблуждение! Он уже давно составил мнение о тебе.

Юлиан молча выслушивал предостережения друзей. Как бы он хотел объяснить им причину своего поведения! Ни Орибасий, ни Евгемерий, ни элевсинский иерофант не могли себе представить, насколько ему самому хотелось поскорее сбросить маску. И если он не сделал этого до сих пор, то это было не из страха и не из-за слабости убеждений, а просто из осторожности. Прежде чем бросаться в битву с поднятым забралом, нужно было знать, как отреагирует армия, удостовериться в том, что разрыв с Констанцием окончателен, и восстановить декретом свободу вероисповедания. Теперь все эти условия были выполнены. Ничто больше не мешало сделать решающий шаг.

Он призвал во дворец жреца Митры и сообщил ему о своем желании получить крещение.

– Хвала богам! – ответил жрец. – Уже давно я жду от тебя этого поступка! Но это серьезный шаг, который свяжет тебя обязательством на всю жизнь. Ты должен сначала пройти 21 день испытания – ты проведешь их в посте и молитве. После этого я сам буду крестить тебя кровью.

В религии Митры, как в армии, существовала строгая иерархия. Прежде чем достичь высших уровней, адепты религии должны были в обязательном порядке проходить ряд «ступеней». Ступени обозначались названиями, некоторые из которых выдают их азиатское происхождение: Ворон, Скрытый, Воин, Лев, Перс, Посланник Солнца, Отец.Учитывая то, что Юлиан носил титул августа и уже прошел посвящение в Пергаме, было решено удостоить его звания Посланника Солнца (Гелиодрома)и в течение одного дня дать ему посвящение пяти более низких ступеней.

По окончании обязательного поста Юлиана привели в святилище Митры, где его приняли великие жрецы. Святилище представляло собой удлиненный неф, свод которого поддерживали два ряда колонн по семь в каждом ряду. На каждой колонне были изображены знаки и цвета одной из семи ступеней посвящения. В глубине зала стояла статуя Митры, изображавшая Посредника в виде молодого человека во фригийском колпаке, вонзающего меч в шею быка. Присутствовали только солдаты и командиры. Юлиан был последовательно возведен в ступени Ворона, Скрытого, Воина, Льва и Перса, после чего ему была присвоена степень Посланника Солнца.

Наконец наступил торжественный момент крещения, или, точнее сказать, Тавроболии. Юлиана отвели в маленький восьмиугольный зал, где, после совершения им ритуального омовения, ему обрили все тело, кроме головы. Затем его отвели вниз по ступеням небольшой лестницы в темный подвал со столь низким потолком, что он едва мог выпрямиться в полный рост. Первые несколько секунд Юлиан ничего не видел. Он только чувствовал, что пол под его ногами не горизонтален, а слегка наклонен к одному из углов комнаты.

Когда его зрение привыкло к окружающему полумраку, он понял, что потолок в комнате решетчатый и сквозь отверстия в нем проникают узкие лучики света. Тут же у себя над головой он услышал торопливые шаги, сопровождаемые мощным дыханием. Несколько человек возились с животным, которое, судя по всему, сопротивлялось. Юлиан не мог ничего различить, но он знал, что это должен быть белый бык, семикратно омытый в водах Клитумна ¹⁰⁸. Звук шагов замедлился; тяжелое дыхание участилось. Внезапно бык издал ужасающее мычание, и Юлиан услышал, как животное всем весом навалилось на решетку, служившую потолком его комнаты.

В то же мгновение он почувствовал, как горячая жидкость потекла ему на голову: это была кровь. Она бежала по лбу, по лицу, по плечам. Вскоре все его тело оказалось покрыто подобием пурпурной туники. А кровь все текла, великолепная и дымящаяся. Это была не мертвая жидкость, а живая субстанция, в которой, казалось, была сосредоточена вся сила жизни.

Христианское крещение не оставило следа в жизни Юлиана. На этот же раз он почувствовал, что его охватывает необъяснимый опьяняющий восторг. Кровь ли текла на него или это был виноградный нектар? Он протянул руки к этому источнику силы и почувствовал, что таинственная мощь проникает во все поры его тела. Он провел ладонями по своим ставшим гладкими и блестящими бокам и начал танцевать. Он был одновременно палачом и жертвой, упругим виноградом и его сборщиком. Опьяневший от счастья, он отдавал себя, жертвовал себя и пропитывался этой животворящей жидкостью, этим эликсиром света. Победитель быка, он отождествлял себя с Митрой и чувствовал, что в нем зажигается свет тысячи солнц. В нем и вокруг него все стало пурпурным, и он ощущал, как в его жилах накапливается неведомая доныне энергия. Его плоть, его мышцы, кости наполнялись ею. Во время всех предыдущих посвящений его поражало и подавляло ощущение присутствия Бога. На этот же раз у него было ощущение триумфа.

Судорожное дыхание наверху прекратилось. Жертвенное животное умерло, но его тело продолжало трепетать на цементной решетке. Поток крови уменьшился, затем прекратился. В нижнюю комнату вошли два человека и поспешно отвели Юлиана в атриум, где погрузили в бассейн с очистительной водой. Они омыли его с ног до головы, предложили прополоскать рот, ноздри и уши. Затем ему дали полчаса отдохнуть.

Когда Юлиан вновь вышел на свет дня, он почувствовал себя обновленным.