Текст книги "Юлиан Отступник"
Автор книги: Жак Бенуа-Мешен
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц)
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ЗАРЯ
I
Погожим весенним утром 340 года в стене ограды виллы, находившейся в глубине Астакийского залива, близ Никомидии 2, отворилась маленькая, скрытая за разросшимся олеандром дверца. Появившийся на пороге подросток настороженно огляделся вокруг. Убедившись, что за ним никто не подглядывает, он тихонько прикрыл дверь и пошел вперед по тропинке, ведущей к морю. Ему было всего девять лет, хотя на вид можно было дать двенадцать-тринадцать. Тело казалось крепким и хорошо сложенным. Художник, воспитанный на канонах классической скульптуры, возможно, счел бы его туловище несколько длинноватым по сравнению с ногами, а шею чересчур мощной по сравнению с плечами. Однако его выразительное лицо, свидетельствовавшее о великой подвижности ума, несомненно, производило сильное впечатление. Это умное выражение лица плохо сочеталось с упрямо насупленным лбом и короткими вьющимися волосами, придававшими ему сходство с молодым бычком. Он был одет в тунику из грубой шерстяной ткани и держал в руке котомку из козьей шкуры, подобную тем, какие бывают у пастухов или бродячих проповедников.
Убедившись, что за ним никто не идет, подросток сошел с дороги и зашагал по узкой тропинке, овеянной ароматом тимьяна и дикой мяты. Пройдя еще около трех четвертей часа, он ступил на заросший травою холм, выступавший в море и возвышавшийся над окрестностями 3. Здесь он мог оставаться в полном одиночестве. Вокруг слышалось только жужжание насекомых, пение птиц и – время от времени – шелест ветра в листве старой маслины. Мальчик положил котомку подле корней дерева и огляделся.
Представшая его взору панорама, возможно, была одной из прекраснейших в мире. Эту местность, находящуюся на стыке Европы и Азии, можно, не уставая, созерцать целыми часами. Под его ногами расстилался небольшой луг, резко обрывавшийся там, где огромный утес вознес свою вершину на высоту двухсот метров над берегом, покрытым золотистым песком. За краем берега блестело на солнце огромное водное пространство Пропонтиды 4, по которому в разных направлениях сновали сотни рыбачьих лодок. Дальше проступали голубоватые очертания Принцевых островов, берег Халкидона, а совсем вдали, поднимаясь из многоцветного тумана, виднелся город Константинополь, изобилующий церквями, храмами и дворцами 5.
Подросток долго молча стоял на вершине холма. Хотя этот вид был ему хорошо знаком, каждый раз, когда он смотрел, его охватывала внутренняя дрожь.
– Прекрасная жизнь… Прекрасный мир, – вздохнул он. – Почему же я должен…
По его лицу пробежала быстрая тень, он опустил голову. Потом, как бы желая отвлечься от решения слишком сложной задачи, он пожал плечами и лег на траву. Открыв котомку, он достал из нее пшеничную лепешку, кусок сыра и «Илиаду» Гомера. Спустя несколько минут он уже был погружен в чтение.
Гомер наряду с Гесиодом был его любимым писателем. Год назад раб Мардоний, обучавший мальчика грамоте, дал ему прочесть «Илиаду» и «Одиссею» и сказал:
– Ты мечтаешь о героических битвах, о стремительных колесницах, о воинственных танцах мужей и о сказочных садах? Возьми эти книги и прочти их. В них все прекраснее, чем в жизни. Даже деревья там кажутся более величественными… 6
Ученик Мардония еще сильнее полюбил героев Гомера, когда услышал о странном сне, который его мать Басилина видела незадолго до его рождения 7. Ей приснилось, что она родила «нового Ахилла», который завоюет мир и восстановит почитание древних богов. Роды прошли безболезненно. Однако спустя несколько недель Басилина умерла, и заботу о ее сыне доверили дворцовым евнухам. Эта история потрясла воображение мальчика. Мысль о том, чтобы стать «новым Ахиллом» (или «новым Александром, который восстановит единство человеческого рода», как говорили некоторые другие) – эта мысль была ему приятна, хотя он и не вполне ясно понимал, что это значит.
Ему так часто рассказывали о матери, что порой казалось, будто он ее знал. Ему расхваливали ее красоту, нежность, скромность и благочестие. А отец? Почему его образ окутан тайной? Он знал, что отца убили. Но стоило спросить наставников об обстоятельствах его смерти, как они смущались и отворачивались. Однажды в разговоре с Мардонием он стал настаивать на том, чтобы узнать правду, и тот уклончиво ответил:
– Каждый человек – сын человека и Солнца 8.
Сын человека? Это понятно. Но сын Солнца? Того Гелиоса, который наполняет мир своими огненными лучами? Разве возможно такое родство? А если это правда, то как могут люди выдержать бремя столь исключительной славы?
В другой раз он спросил, где его отец, у епископа Никомидии Евсевия, занимавшегося его духовным воспитанием. Священник ответил:
– Твой отец на небесах, и когда-нибудь ты встретишься с ним.
– Но как я найду его? – возразил ребенок. – Небо такое большое…
На что божий человек был вынужден ответить:
– Это тайна, которую ты сможешь постичь позже…
Это действительно была столь великая тайна, что мальчик не мог в ней разобраться. Ахилл, Александр, Гелиос, Христос – в конце концов эти имена смешались в его голове.
Он закрыл книгу и повернулся на спину. Раскинув руки крестом и повернув лицо в сторону солнца, он впитывал в себя его благотворное тепло. Это тепло слегка притушило постоянно ощущаемое им беспокойство. Вскоре успокоение перешло в восторг. Пытаясь найти слова, чтобы его выразить, мальчик зашептал:
Отче наш, Иже еси на небесех,
Да святится имя Твое,
Да настанет царствие Твое,
Да будет воля Твоя,
Яко на небеси, так и на земли…
Тут он остановился на секунду и задумчиво повторил:
– Яко на небеси, так и на земли…
Эту молитву Евсевий заставлял его повторять каждый день.
В ту же минуту вдали раздался голос. Он сурово и настойчиво звал:
– Юлиан! Юлиан!
Мальчик вздрогнул и прервал молитву. Кто-то заметил его отсутствие и разыскивает его. Наверняка это Евсевий. Епископ не простит ему бегства. Но ведь он не сделал ничего дурного! Эти редкие мгновения свободы, когда он наконец оставался наедине с самим собой и мог дать волю врожденной склонности к мечтанию, были для него необычайно благотворны. Они давали возможность вырваться из душной атмосферы, окружавшей его все остальное время, когда вокруг находились наставники и в их присутствии приходилось контролировать каждое действие, каждое слово, потому что казалось, будто поблизости бродит неведомая опасность. Когда же наконец он сможет освободиться от их опеки и жить по собственному разумению?
Мальчик в гневе сжал кулаки и спрятался за стволом маслины.
– Юлиан! Юлиан!
Голос позвал еще несколько раз и начал удаляться. Вскоре его уже не было слышно. Опять наступила тишина, лишь изредка прерываемая криками птиц.
Успокоившись, Юлиан вышел из своего укрытия и вновь принялся за чтение. И тут произошло нечто странное, нечто столь необычайное, что это событие оставило след на всей его последующей жизни. Ему привиделось, что он быстро бежит вдоль берега, подпрыгивая все выше и выше. Потом наступило мгновение, когда его ноги перестали касаться земли и он воспарил над поверхностью моря. Он плыл вверх через пространство и поднимался все выше и выше, как бы притягиваемый солнцем. Вскоре он уже видел с высоты всю Пропонтиду, весь Босфор, Константинополь и все прилегающие к нему земли. Наконец и земля скрылась из глаз, и вокруг осталась только сияющая бездна света. Внезапно он услышал громоподобный голос, который звал его по имени:
– Юлиан! Юлиан!
– Кто зовет меня? – спросил он.
– Я, твой отец, Гелиос.
– Гелиос, я здесь! – не колеблясь, ответил Юлиан.
В то же мгновение яркий блеск ослепил его, и он потерял сознание. Сколько времени оставался он в этом состоянии? Он не смог бы ответить…
Когда он вновь открыл глаза, то понял, что лежит на земле подле маслины, у которой заснул. Солнце уже спускалось со стороны Геллеспонта, наполняя все пространство красноватыми отблесками. На Пропонтиде сотни рыбачьих лодок заходили в порт, завершая свой дневной труд. На востоке, за холмами Халкидона, начинали собираться грозовые тучи. Вдали слышались протяжные раскаты грома.
Юлиан встал, уложил «Илиаду» в котомку и бросил последний взгляд на море.
После этого он медленно зашагал обратно в сторону виллы.
II
Хотя воспоминание об этом дне глубоко врезалось в его память, Юлиан никому о нем не рассказывал, разве что намного позже он доверился Максиму Эфесскому и ритору Либанию. Впрочем, в отношении последнего этого даже нельзя с уверенностью утверждать.
Но было и другое воспоминание, столь же мрачное, сколь светоносным было сновидение в Астакии. Это второе воспоминание Юлиан запрятал в самой глубине своей души, ибо от одной мысли о случившемся его бросало в дрожь.
Это произошло жаркой летней ночью 337 года, когда ему еще не было семи лет. В то время Юлиан жил вместе со своим отцом Юлием Констанцием, с двумя дядями Далмацием и Ганнибалианом, сводным братом Галлом, которому было двенадцать лет, и со всеми остальными членами семьи в одном из флигелей константинопольского дворца, предоставленном в их распоряжение двоюродным братом Юлиана – императором Констанцием.
После утомительного знойного дня мальчик лег спать рано. Но безумная жара не давала ему уснуть.
Внезапно он услышал оглушительный шум, грохот выламываемой двери, звук торопливых шагов. Затем послышались короткие команды, а вслед за ними дикие вопли. Юлиан быстро встал и прислушался. Ему никогда еще не приходилось слышать таких звуков. Он приоткрыл дверь, и то, что он увидел, заставило его остолбенеть на месте. Подчиняясь приказу императора, во флигель ворвались солдаты дворцовой гвардии. Одни из них размахивали горящими факелами, другие – окровавленными мечами. Они только что перебили всю его семью. На полу в лужах крови лежали трупы его отца Юлия Констанция, его дядей Далмация и Ганнибалиана, начальника императорской стражи Альбания и многих других придворных из их свиты. Одним перерезали горло, другим вспороли живот. Широко раскрыв глаза, мальчик зажал себе рот кулаком, чтобы не закричать. Но в эту минуту солдаты заметили пробивавшийся из-под двери луч света. Они грубо толкнули дверь и ворвались в комнату, чтобы удостовериться, что в ней никто не спрятался. В комнате было только двое детей: Галл и Юлиан.
Галл лежал в постели в тяжелом приступе лихорадки. Он обливался потом. Его дыхание было частым и хриплым. Поскольку солдаты получили приказ не щадить никого, один из них подошел к постели, чтобы прикончить Галла.
– Оставь его в покое, – сказал проходивший мимо командир. – Какой смысл отправлять этого мальчишку на тот свет? Ты же видишь, что он сам вот-вот туда отправится.
Сбитый с толку гвардеец опустил руку и повернулся к Юлиану, который пытался спрятаться за драпировкой. Его заметили. Однако даже самые жестокие злодеи способны почувствовать укоры совести, если им предстоит убить шестилетнего ребенка. Убийцы остановились в нерешительности. Они уже истребили не менее пятнадцати человек, и их смертоносное неистовство начинало угасать.
В эту секунду два христианских священника, привлеченные к месту кровавого события воплями убиваемых жертв, ворвались в комнату и схватили Юлиана. Воспользовавшись всеобщим замешательством, они бросились к потайной двери и быстро закрыли ее за собой 9.
За дверью начинался подземный ход. Два священника и ребенок шли по коридору настолько быстро, насколько им позволяли темнота и неровности пола. Задыхаясь, они выбежали в маленький садик, расположенный позади дворцовой кухни. Не оглядываясь и не теряя времени, они пошли по дорожке, в конце которой находилась церковь. Придя туда, один из священников достал из кармана ключ, открыл боковую дверь, вошел в неф и дал знак своему товарищу следовать за ним. Ни на минуту не выпуская руку Юлиана, они направились к алтарю и спрятали ребенка за ним.
– Здесь ты в безопасности, – сказали они мальчику. – Мы придем за тобой, когда опасность будет позади. Сиди здесь и жди нас.
Священники вышли из церкви и вновь заперли дверь на ключ.
У Юлиана перехватило дыхание. До этого ему не было страшно. Но теперь его охватил панический ужас. Он был подавлен тишиной, пустотой и мраком. Очень долго он сидел, сжавшись в комок и дрожа всем телом. Наконец, сломленный усталостью, он заснул.
Когда он проснулся, начинало светать. Дневной свет проникал через узкие щели, служившие окнами церкви. Сначала он не понял, где находится. Потом в его памяти всплыли события предыдущей ночи. Он вновь увидел колеблющийся свет факелов, изуродованные трупы, лужи крови на полу. Чтобы избавиться от этого видения, он встал, вышел из своего укрытия и начал обследовать место. Неф церкви был маленьким и низким. Обогнув алтарь, мальчик вскарабкался на его ступени. На жертвенном столе стояла рака из позолоченной бронзы. Юлиан подошел поближе, чтобы рассмотреть ее. О ужас! Сквозь прозрачное стекло, из которого была сделана одна из стенок, он увидел череп и две побелевшие от времени берцовые кости. Это были мощи святого мученика. Юлиан вскрикнул от страха и сбежал вниз по ступеням. С бьющимся сердцем он вернулся в свое укрытие и опять съежился в нем.
Прошло какое-то время, показавшееся ему бесконечным, и он услышал скрежет поворачиваемого в замке ключа. Боковая дверь отворилась, и вошли те же два священника.
– Теперь можешь выходить, – тихо сказали они ему. – Опасность миновала.
Они взяли его за руку и вывели наружу.
Уже наступил день. Небо было немыслимо чистым, и солнечные лучи освещали город. Когда Юлиан увидел солнце, он понял, что спасен. Он посмотрел на золотой диск и почувствовал, как сердце переполняется благодарностью.
Священники отвели Юлиана в императорский дворец. Вчерашние трупы уже унесли, и рабы прилежно отмывали водой мраморные плиты пола, стараясь уничтожить последние следы крови. В эту секунду Юлиана охватило острое чувство одиночества. Он побежал в свою комнату. Галл все еще лежал распростертый в своей постели. Юлиан несколько раз окликнул его по имени. Не получив ответа, он подумал, что Галл тоже умер, и бросился к его ложу. Но Галл был жив. Чуть заметное хриплое дыхание слетало с его губ.
И тогда, вконец измученный переживаниями, Юлиан рухнул у подножия его постели и потерял сознание.
III
Так кто же был этот мальчик?
Юлиан, сын Юлия Констанция и сводный брат Галла 10, родился в Константинополе в ноябре или декабре 331 года и был внуком императора Констанция Хлора и Феодоры. По отцу он являлся прямым потомком Максимиана и Клавдия Готского 11. Императоры из этого рода, правившего империей уже более века, происходили из Иллирии, горной провинции, находящейся к северу от Македонии на восточном побережье Адриатического моря. Наделенные геркулесовой силой и неуступчивостью при столкновении с любыми испытаниями, о чем свидетельствовали характерные для них упрямо насупленный лоб и мощная шея, они из поколения в поколение оставались солнцепоклонниками 12. Если бы порядок вещей следовал естественным ходом, по смерти Констанция Хлора власть над империей перешла бы к его сыну Юлию Констанцию, а после смерти Юлия Констанция – к его старшему сыну Галлу. Но непредвиденное обстоятельство изменило ход вещей.
Будучи около 30 лет от роду, Констанций Хлор женился на девушке по имени Елена, с которой уже сожительствовал некоторое время и от которой имел сына по имени Константин [2]2
Автор, кажется, заблуждается, считая Елену второй женой Констанция Хлора. На самом деле, она была его первой женой и он вынужден был развестись с ней по требованию императора Диоклетиана. (Прим. ред.)
[Закрыть]. Елена оказалась интриганкой, она стремилась к власти и не отличалась щепетильностью. Ею владело лишь одно честолюбивое стремление: добиться передачи трона ее сыну Константину. Поскольку большинство знатных языческих семейств относились к ней презрительно из-за ее происхождения, Елена нашла поддержку в лице партии христиан. Целым рядом маневров, рассказывать о которых было бы слишком долго, она добилась того, что Констанций Хлор поселил ее вместе с Юлием Констанцием и всеми членами его семьи в отдельной части дворца.
После смерти Констанция Хлора, произошедшей в 306 году, Константин неожиданно получил власть благодаря интригам матери и помощи британских легионов, провозгласивших его августом. Однако тот, кого греко-римская знать презрительно называла «сыном наложницы», никоим образом не смог бы удержаться на троне, не докажи он всем своих исключительных качеств.
Чтобы укрепить свой престиж в глазах подданных, он начал с того, что стал именовать свою мать августой, – жест беспрецедентный в римской истории и направленный на то, чтобы по возможности истребить память о ее сомнительном происхождении. Затем он женился на Фаусте, младшей дочери Максимиана, и этот союз придал его владычеству если не законность, то хотя бы некоторый блеск. Фауста родила ему двух дочерей – Констанцию и Елену – и троих сыновей – Константина, Констанция и Константа. Когда сыновья достигли того возраста, в котором можно приступить к управлению делами (337 год), Константин разделил между ними провинции. Константину Младшему он вручил Запад, то есть Галлию, Испанию и Британию; Констанцию – Восток, то есть Азию, Сирию, Египет и Фракию с Константинополем; Константу – центральную часть империи, включая Иллирию, Италию, Африку, Македонию и Грецию. За собой же он оставил только императорскую власть.
Правление Константина ознаменовало собой решительный поворот в судьбах империи. После него Рим уже никогда не смог бы стать тем, чем был раньше. Будучи должником епископов, поддержавших его мать, он открыто способствовал усилению позиций христианства и привлек большое число христиан в армию, в аппарат управления и даже в свое непосредственное окружение. После победы над узурпатором Максенцием, одержанной у Мильвийского моста 28 октября 312 года, он приказал вышить на своем знамени, или лабаруме 13, монограмму Христа и девиз «In hoc signo vinces» 14. Миланским эдиктом от 313 года он утвердил равенство христианского культа и культа древних богов. И наконец, в 330 году он перенес столицу империи из Рима в Константинополь, сделав из греческого городка, известного как Византий, подлинно великий город, который украсил церквями, дворцом, форумом, ипподромом и множеством произведений искусства, привезенных из Греции и с Востока 15.
Если начало правления Константина было бурным – ему пришлось бороться с многочисленными соперниками и узурпаторами 16, то конец его царствования протекал в атмосфере обожествления императора. Константин умер 22 мая 337 года в Анкире, неподалеку от Никомидии, незадолго до того приняв крещение из рук Евсевия, епископа этого города 17.
Первым узнал о кончине отца второй сын Константина Констанций. В это время он находился в Восточной Сирии, откуда наблюдал за перемещениями войск персидского царя Шапура. Его братья Константин и Констант пребывали соответственно в Галлии и в Милане. Воспользовавшись своей близостью к столице, Констанций ринулся туда и стал управлять от имени отца. К тому времени как Константин Младший и Констант получили известие об этом, Констанций уже успел конфисковать значительную часть их наследства.
Удача, сопутствовавшая ему в этом дерзком поступке, побудила Констанция сделать еще один шаг. Его отцу потребовалось семнадцать лет, чтобы победить своих соперников. Констанций решил избавиться от своих одним ударом, действуя решительно и быстро.
Не прошло и трех месяцев после его восшествия на престол, как во дворцовых коридорах стали распространяться странные слухи. В основном их распространял тот самый Евсевий из Никомидии, который поддерживал Константина в последние минуты жизни 18. По его словам выходило, что покойный император оставил завещание, в котором обвинял членов законной ветви семейства – то есть Юлия Констанция, Далмация и Ганнибалиана – в том, что они его отравили, и рекомендовал своим наследникам «принять самые серьезные меры предосторожности в отношении его убийц». Констанций позаботился, чтобы слух об этом обвинении распространился среди солдат гарнизона и в особенности среди дворцовой гвардии, которая по большей части набиралась из числа живших в столице христиан. Опьяненные яростью, гвардейцы ворвались в покои, в которых жил со своей семьей Юлий Констанций, и перебили всех до одного, пощадив только Галла и Юлиана.
Юлиан видел своими глазами эту кровавую бойню и всю жизнь не мог забыть тех отсветов факелов на стенах, пятен крови на плитах пола, криков умирающих, изуродованные трупы. Даже став взрослым, он говорил об этом с ужасом.
«Всем известно, – писал он афинянам спустя 25 лет 19, – что я происхожу по отцовской линии от того же человека, что и Констанций: мой отец и его были единокровными братьями. И вместе с тем, несмотря на связывавшие их родственные узы, вот как отнесся к нам этот столь гуманный властитель: по его приказу без суда и следствия были убиты шестеро моих – и его – двоюродных братьев, мой отец и еще один наш дядя со стороны моего отца 20. Он хотел также убить меня и моего брата. Однако, рассудив основательно, предпочел нас отправить в изгнание» 21.
Действительно, когда преступление было уже совершено, Констанций счел более выгодным сохранить им жизнь, но конфисковать все имущество. Юлиан добавлял в своем рассказе: «Он лишил меня какого бы то ни было наследства со стороны моего отца. Я не получил ничего из того, что могло ранее принадлежать отцу: ни клочка земли, ни одного раба, ни одного дома. Честный Констанций унаследовал после меня все отцовское имущество. В ту ночь родовые владения моих предков были рассечены ударом меча» 22.
Юлиану казалось непостижимым, что такое преступление могло быть задумано и приведено в исполнение христианами, то есть людьми, которые утверждали, что проповедуют религию милосердия и любви. Из этого он сделал вывод: «Ни один дикий зверь не бывает столь опасен для человека, сколь могут иногда оказаться опасны христиане для своих собратьев по религии» 23.
Действительно, Констанций был христианином, как и большинство солдат гвардии, выполнявших его приказ. Но христианами были и те два священника, которые спасли Юлиана от верной смерти, уведя его в церковь и спрятав за алтарем. Не должен ли был этот гуманный поступок послужить в его глазах противовесом безумству убийц?
Нет. Потому что Юлиан вовсе не считал, что обязан жизнью именно им. Конечно, он был чудесным образом спасен во время резни, но это можно было объяснить только божественным вмешательством 24. И это вмешательство он приписывал отнюдь не двоим христианским священникам, а защитнику всего его рода божественному Гелиосу. Именно он явился, чтобы взять его за руку и вывести из императорского дворца, этого средоточия гибели, кровопролития и смерти.
