Текст книги "Ассы в деле (СИ)"

Автор книги: Зейналов Магеррам

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

"Кем я буду если не найду его? – думала Нина, – Настоящий человек должен иметь достойную профессию, а если нет, то он – чертова кукла".

С такими тяжелыми мыслями Нина всегда приходила в свою маленькую крепость без стен и рвов. Хороша та крепость, что невидима, о которой никто не знает.

Близился вечер. Она сидела одна на ржавой скамейке, посреди пустыря и недалеко от нее гигантским куском растаявшего эскимо стола бывшая статуя Маркуса Линуса Киба, предводителя киборгов. Статую эту расплавили прямым ударом орбитального бластера.

С тех пор вся округа фонила так, что здесь не жили даже мыши-мутанты, для которых радиация, что дым отечества. И только киборги приходил сюда тысячами, чтобы побыть наедине с собой.

По разные стороны от Нины одиноко сидели молчаливые братья и сестры по кремнию и сверхпроводнику. Они не мешали друг другу.

"Я буду стараться", – думала она, – "У меня всё получится. Я им всем докажу что я ни чуть не хуже".

Примерно половина присутствующих терзалась аналогичными мыслям.

Послышался шорох. Нина открыла глаза и увидела как между рядами киборгов к ней приближается маленькая девочка, в белом кружевном платье. В руке у девочки была кукла. Нина была уверена, что девочка идет прямо к ней. Она с ужасом подумала о радиации, но быстро успокоилась – взрослый человек умер бы тут уже давно, что и говорить (?) о ребенке.

Девочка-киборг подошла и протянула Нине куклу.

– Это вам, – сказала она.

– Кто тебе это передал?

– Не знаю, но он сказал, что это ваше. Точнее, нет, он сказал, что это вы. Но, наверно, оговорился.

– Как он выглядел?

– Большой толстый дядя, с большими грустными глазами. Он сказал, что он человек, и потому не может сам подойти.

– Передай мне его изображение.

– Я не могу, у меня испорчен режим записи.

– Жаль.

– Я пойду. Меня ждут родители.

Девочка отвернулась и заторопилась прочь.

– Постой. Какие родители? – спохватилась Нина, – Ты же – киборг.

Девочка остановилась ненадолго, обернулась. Нина увидела как изменилось, повзрослело ее лицо:

– А это не твое дело, моя милая служанка.

Нина вскочила.

– Тише, – сказал киборг, стоявший до того неподвижно. – Тут надо быть спокойным и молчаливым.

– Таков Уговор, – сказал еще один, лежавший поодаль.

– Уговор. Уговор. Уговор, – повторили еще несколько.

Девочка оказалась уже далеко. Ее белое платье мелькало в толпе в последний раз и исчезло.

"Бежать?", – подумала Нина, и не рискнула. На одной чаше весов было раскрытие тайны, на другой – возможность приходить сюда и впредь. Убежище было дороже.

Кукла была странной – лицо карикатурное, бледное, с нелепым румянцем, а главное прическа и одежда совершенно бессмысленные, словно сделанные модельером шизофреником. Волосы поднимались вверх тугими косами и связанные на макушке делали голову вытянутой как у регулианца. Что касается платья, оно было многослойным, полным складок и мелких кружев.

Нина не сомневалась, что кукла – подарок Убийцы.

═

Глава пятая

═

Посольство тау-скульптурианцев (расы тех самых единорогов) оказалось на другом конце города, то есть на противоположной стороне континента. Варп-тоннель же был закрыт на профилактические работы. Потому Воннелу и Питеру пришлось потратить не менее пятнадцати минут, чтобы гиптрамвай доставил их к месту. Все это время они провели в полном молчании[3], в то время как Воннелу хотелось как можно больше узнать об образе жизни единорогов, чтобы решить проблему данного конкретного их представителя.

Когда двери открылись, в лицо им ударил жаркий воздух Анджелеса. Впереди в дымке пыли угадывалась главная достопримечательность местности: древняя надпись "Лес" – окруженная четырьмя пальмами – единственными на сто миль в окружности.

Тут вскрылась еще одна проблема.

– И вообще она меня недолюбливает.

– Почему это?

– Мы из разных сословий.

– Погоди, вы же все одинаковые. У вас смешение генов и всё такое. Ты же сам говорил.

– Да, а еще я говорил что есть "флуктуации", что мы стремимся к знаниям, любим разные профессии. А еще мы любим. Да любим собственных детей. И у нас есть те кто более успешен, а потому и сословия.

– Как всё сложно.

– Это нормально. Имея крупицу данных о других расах, большинство просто экстраполируют то что у них есть и потому сильно упрощают действительность. У вас такое же отношение к иностранцам.

– Ладно, каков расклад?

– Отец Грейс – крупный, причем потомственный производитель двигателей планетолетов и, до кучи, дипломат. Ему и так не сильно по душе, что она занимается не тем чем надо, а тут еще я со своей любовью.

– Погоди, ты хочешь сказать, он может нам помешать?

– Более того, он так и сделает, если узнает.

– Это же дикость. Такое встречается разве что на самых отсталых патриархальных колониях.

– А у вас такое не принято, я знаю.

– Да, потому что выбор молодых это выбор молодых. Они иногда руководствуются не деловыми интересами а любовью... ой.

– Вот именно, – сказал Питер и поймал такси.

Такси – не только транспорт на Земле но и ее достопримечательность, чья ценность закреплена в законодательстве (и только в нем). В начале двадцать восьмого тысячелетия, когда Земля окуталась паутинами уже упомянутых гиптрамваев, варп-тоннелей, нультэнов, движущихся дорог и новомодной проводной материотранспортировки (емкое название которой еще не успели подобрать), такси оказалось почти единственным пережитком прошлого в области коммуникаций. Причиной тому были таксисты и их адвокаты. Они (и те и другие), при первых попытках научно-технического прогресса вступить на хрупкую почву местных перевозок, баррикадировали улицы, жгли шины, взрывали энергосети, снова жгли шины, позировали в обносках перед журналистами и жгли шины по новой. Таким образом во многих частях Нью-Анджелеса, где достатка было чуть больше, такси оказывалось единственным средством передвижения из одного пункта в другой.

Итак, такси были почти единственным пережитком прошлого в области коммуникаций. Их собратьями в области защиты патриархальных ценностей были голуби, жившие в окрестностях Малой Горы Мусора. Не меньше двух веков назад они организовали преступную группировку и теперь заставляли далеко не богатых жителей района пользоваться исключительно голубиной почтой.

Впрочем, это было не так накладно – голубям платили зернами и иногда солеными орешками.

– Ну вот мы и добрались, – сказал единорог и вышел из такси.

═

– ... это было кажется в 2560м или 2660м, в общем я был еще молод и глуп. И потому мы послушались Барнса и пошли первыми – я, Кавальски и Шегердатуа. – Капитан рассказывал историю той странной кукле, которую Нина положила на стол прямо перед его носом. Сама кибертехник смотрела на чучело Гер Колубма (написать кто он (?)) и пыталась собраться с мыслями. А еще она в который уже раз пожалела, что потратила большую часть заработанного в Нью-Анджелесской полиции, на то чтобы сделать свой разум более человечным. И теперь она не могла сосредоточиться, и поступала так, как поступал обычно Воннел – смотрела на кислотный дождь за окном. Пара комаров опустилась на подоконник, один достал папиросу, второй зажигалку и дал тому прикурить. Они покрепче укутались в плащи и заговорили о политике.

– ... Тогда щупальца корабля обвились вокруг Шегердатуа, – продолжал тем временем капитан, – и мы услышали голос, от которого кровь в жилах свернулась и прокисла. "Быстро мне, сонет в четырнадцать строк, да так чтоб душа развернулась, – сказал корабль, – иначе встретишь смерть лютую". Капрал, увы, не был силен в стихосложении, он краснел и мямлил, а после неудачной рифмы про "любовь и кровь", его шейные позвонки хрустнули, и безжизненный он упал на пол. Я смутно надеялся, что дальше дело пойдет как в классическом анекдоте, и потому сильно удивился, когда щупальца ринулись ко мне. Либо тварь сроду не слышала анекдотов, либо выжить должен был Кавальски. Я стал быстро вспоминать стихи, что учил в детстве и когда липкое щупальце обвилось вокруг моей шеи, сам того не ожидая, завалил чудовище "Вересковым мёдом"[4]. Я услышал довольное урчание, тварь зачавкала, а потом сообщила: "Неплохо. Правда седьмая и девятнадцатая строки – проходные, как мне кажется. К тому же, я где-то это слышал". Тем не менее, щупальца обмякли, потом втянулись в стены.

Нина не столько думала о самом расследовании, сколько о том, что могла бы догнать девочку-робота и как следует допросить. А может и выйти через нее на след убийцы. Она старалась переключиться на мысли о его психологическом портрете (склоняясь к мнению, что давать подсказки следствию может только маньяк) и его мотивах, но ее позитронное сознание вновь возвращалось на привычные рельсы самобичевания.

– ... Кавальски оставалась неделя до отпуска, его невесту звали Клэр.

Кукла должна была что-то означать. Это был символ, наверняка относившийся к какому-нибудь древнему культу или мистическим ритуалам колонистов. Однако, еще час назад Нина перерыла сотни документов и так и не нашла зацепки. Ее буйное человеческое воображение (стоимостью 999 галакредитов, включая налоги) рисовало ей таинственную секту решившую взять экономику галактики в свои руки, и начавшую с убийства самого богатого на Земле человека.

– Я открыл старую скрипучую дверь и тут мне все стало ясно про стихи и зачем они были нужны кораблю. За дверью с надписью "Топливный отсек" в заиндевелых гибернаторах стояли сотни тех, кого наши предки считали умершими слишком рано.

Женскими периферийным зрением (стоимостью 499 галакредитов) Нина увидела как капитан Говард приблизил свое лицо к кукле и отчетливо произнес:

– Коломбина! Ты вернулась? Прости, нам не удалось восстановить тормозные дюзы. Мы не стали рисковать, боялись испортить шатёр и что публика разбежится.

Нина повернулась к капитану. Она не стала бы задавать вопроса, но только взгляд Говарда был удивительно ясным, он действительно смотрел на куклу, и разговаривал именно с ней. Последний раз такой взгляд она видела у него когда он, Говард Стилвотер, читал свое пятнадцатое завещание.

– Вы знакомы? – это был первое, что она спросила у него за последние полгода, не считая "сменить ли вам подгузник?".

– Да. Это моя подруга – кукла Коломбина.

– Так, сэр. А теперь по буквам, если можно.

Говарт посмотрел на кибертехника.

– Вы знаете, так трудно писать стихи. Особенно если вы – кукла в чужих руках, или если притворяетесь кем-то другим.

═

– Ты не представляешь, как трудно на самом деле писать стихи, – сказал доктор Воннел поглядывая на террассу и деревья за которыми скрывался дом возлюбленной Питера.

– Но ведь вы – человек, – заметил собеседник, – вы умеете любить, по особому чувствовать, вы творите высокое, доброе, вечное.

– Мы? Ты слишком хорошего о нас мнения. Во всяком случае, обо мне.

Воннел уже успел пожалеть о том, что предложил Питеру явиться под окна его избранницы с несколькими строками ( а лучше, страницами) любовной лирики. По изначальному плану имелась вероятность, что раз единорог воспылал любовью во время просмотра спектакля, то есть все шансы что его дама сердца подхватит ту же заразу, если экспериментально воспроизвести условия, то есть мизансцену, и сделать девушку её участницей.

Проблемой был Шекспир. Его стихи уже не годились. Грейс их уже слышала.

– Жаль, – сказал Питер. – Я почему-то решил, что все люди хоть время от времени пишут стихи.

– Ну, – смутился Воннел, – я тоже это... Иногда бывает. Иначе бы я не предложил.

Продолжая краснеть, он достал коммуникатор.

– У меня есть несколько заготовок, их можно объединить, убрать всё лишнее, кое-чего добавить. Я тут в дороге накидал пару удачных метафор.

Будучи человеком тактичным, Воннел справедливо полагал, что худшее, что можно услышать от незнакомого человека, это "сейчас я вышибу твои мозги" и "а давайте я прочитаю вам свои стихи". Причем были случаи, когда первая фраза произносилась через некоторое время после второй.

– Сколько времени это займет?

– Я думаю, около часа.

Питер забеспокоился.

– Понимаю, что на это нужно время, что искусство не создаётся в моновение ока, но я надеюсь вы знаете, что делаете.

– У меня пока нет иных вариантов.

Они сидели в арт-кафе, в окружении нескольких десятков художников, композиторов и писателей. Скрип множеств карандашей на планшетах сливаясь напоминал шум дождя, от чего обстановка в становилась еще более творческой. Тут было дымно от крепких сигарет, и временами кто-то выходил подышать свежим воздухом, бережно подняв над полом конец длинного шарфа. Не нашлось бы в этой части Нью-Анджелеса места более удобного для Художника.

Воннел работал не поднимая глаз, входил в образ, старался не забыть все то, что узнал о жизни тау-скульптурианцев за те часы что провел в обществе одного из них. Наконец всё было готово и он протянул коммуникатор Питеру. Тот несколько минут смотрел на экран и взгляд его становился все более обеспокоенным.

– Что? Так плохо? Я что-то упустил?

– Напротив, всё замечательно, у меня даже появилась надежда, что это может сработать, – единорог слабо улыбнулся, – Только я боюсь, что растеряюсь и забуду текст. Его так много, а времени чтобы выучить так мало. К тому же, когда я волнуюсь, все нужные слова вылетают из головы. С вами такое бывало?

– Нет, – соврал Воннел.

Кто-то из них должен был быть сильным.

– Что будем делать? Близится вечер, мое время иссякает.

– Есть одна идея, – сказал Воннел, вдруг вспомнив кусты в верхней части террасы. – Насколько я помню, в посольствах глушат или перехватывают сигналы, так?

Питер пожал плечами. Он никогда не работал в посольстве.

═

– ... и тогда из кубрика вынырнула обезьяна и натруженной рукой протянула мне томик "Гамлета", – сказал капитан, хотел было продолжить, но напоролся взгляд Боузера.

– Сэр, – сказал Боузер, – вы должны рассказать все, что знаете об этой кукле.

– Я проверила все древние культы всех известных нам планет, – сказала Нина, – Нигде нет ничего подобного. Она немного похожа на знак объявления войны или кровной мести у рикаторанцев, но их цивилизация вымерла когда вендетта выкосила всех солдат, друзей солдат и друзей друзей солдат.

Капитан Говард имел странную особенность: когда от него требовалось вынырнуть в реальный мир, глаза его закатывались, иногда в противоположных направлениях. Когда он не мог ответить на вопрос, он пытался заснуть, либо уводил тему в сторону. Однажды, прижатый к стене, в отчаянии он стал рассказывать о том, в чем смысл жизни, но последние несколько слов произнес на мегрельском, коего Нина не знала.

Но сегодня капитан повел себя иначе:

– Это же театр, друзья. Как-то очень давно я был в последнем в мире театре кукол.

– Как вы туда попали? – спросил Боузер.

– Ну, если вы действительно хотите услышать про то как умер Васкес и при чем тут медленные кольца...

– Нет, – спохватился Боузер. – Покороче, что такое театр, насколько эти твари опасны и как нам туда добраться.

Капитал улыбнулся.

– Ну, вряд ли они могут быть опасны. Самый молодой из них, прежде чем надеть на руку Пульчинеллу, сначала надевал саму руку.

– Что это за клички: Пуличио, Коломбо?...

– Ладно Боуз, – сказала Нина и махнула рукой, – Я уже знаю где искать. Дадим капитану поспать.

– Да, да. Я давно не спал. Если б вы знали, как давно.

═

Цветы акации сине-розовым облаком застилали Воннелу обзор. Он сидел в кустах, положив перед собой планшет со стихами, которые казались ему уже не такими плохими. Да и вообще у него вдруг возникла надежда, что всё получится. Слишком много стараний было вложено, и даже не в само предприятие по спасению единороговой жизни, а в строки. Поэтом он был дурным, и иллюзий особых на этот счёт не питал. Но в строках, что предстояло прочесть Питеру, он собрал все лучшее, что у него было, всю боль через которую прошёл в поисках взаимности.

Один уборщик мог бы рассказать доктору, что в одной из прошлых жизней он был рыцарем утратившим надежду на Грааль. Тот рыцарь всех прочих искателей считал выдумщиками или шарлатанами. И если уж кто из них и находил нечто якобы нужное, то уж точно не от большой любви и веры, а по обману, отчаянию или за неимением лучшего. Доказательством чему были сотни зубовь Святого Петра разбросанные по монастырям от Месопотамии до Фландрии.

Но сегодня всё будет иначе. Он станет если уж не поэтом и любовником, то лучшим в мире суфлером.

Питер ходил взад и вперед под увитым виноградником балконом, смахивал золотистый пот с прекрасного чела, что-то бормотал себе под нос.

– Я болен, Воннел, я болен.

– Вы влюблены, друг мой, вы влюблены, – шептал ему Воннел из кустов. Он смотрел на единорога как старший брат на младшего, тоже подхватившего ветрянку, – Вы ведете себя как обычный юный страдалец.

– Приступы паники. Это же психиатрия! У вас бывало подобное?

– Да, – подумав, признался доктор.

– Что мне делать, Боже мой, что мне делать?!

– Успокойтесь. Сделайте то, чему я вас учил.

Единорог нагнулся и поднял с земли крохотный камушек. Он покрутил его в красивых пальцах и со словами "как-то это неэтично, я еще пожалею об этом" швырнул в окно.

Удар камня показался Воннелу громом. Он решил, что просто разыгралось его буйное воображение, но звук все не исчезал и только через минуту доктор понял, что вопит сигнализация.

"Вот мы и попались", – подумал он за секунду до того как красивые мускулистые руки подхватили его и понесли к ближайшему подвалу.

═

Итак, членов "бандитской группы" звали Панталоне, Коломбина, Арлекин. Нина нашла не менее сотни имен и описаний персонажей. Она была разочарована – вместо таинственного древнего культа обнаружила старинный вид искусства.

Культ объяснял бы причины убийства богатейшего землянина, театральные куклы не объясняли ничего.

"Маньяк", – думала Нина, – "Инженер-изобретатель и профессиональный убийца в одном флаконе". Три характеристики, сливаясь, рисовали образ сумасшедшего ученого одиночки, разбрасывающего подсказки, чтобы быть пойманным. "Но что именно они подсказывают?", – вопрошала она, – "На что мерзавец намекает?".

Воннела не было рядом, чтобы он помог решить эту задачу. У него была своя.

Нина в отчаянии подключилась к своему банковскому счету, и застряла в шаге от того чтобы заказать себе восприимчивость к алкоголю.

– Хорошо, что ты не пьешь, – сказал Боузер.

– Я совсем запуталась. Не возьму в толк что этот псих имел в виду.

– У шизофреников логика нечеловеческая, так что пусть Тоддд разбирается.

Нина поискала взглядом грависапиенса и обнаружила его висящим под потолком.

– Что ты скажешь?

– Скажу, что со своей логикой я хорошо понимаю намеки, и если этот инвалид что-то имеет против меня, пусть скажет прямо.

– Потом непременно скажет. Давай к делу.

За то время, что Тоддд проработал в АССе, из робкого юноши он превратился в обидчивого скандалиста. Проблема была в том, что некоторые скандалы он начинал до того как ему давали к ним повод. Впрочем, ни у кого и мысли не возникало уволить парня – зарплаты он не требовал ибо питался исключительно слабо-вероятными электронами, а пользу приносил немалую, так как временами мог видеть будущее. С таким талантом, он мог в миг без прочих коллег раскрыть любое дело, если бы всегда понимал чего от него хотят.

– Отвечаю – ты была права, он извращенец, и вообще имей в виду – горят пары, а не сам бензин.

– Так мы ничего не добьемся, – в отчаянии произнесла Нина. – Вокруг одни идиоты.

Она спохватилась, поймав суровый взгляд Боузера. Возникло неловкое молчание, которое прервал капитан:

– Да всё просто, девочка. Он имел в виду тебя. Коломбина – это ты. По крайней мере, он так считает. Ты согласна?

– Конечно! Почему нет! Как я сама не догадалась. Он прислал робота, то есть с его шовинистической точки зрения – куклу, чтобы она передала мне еще одну. Он считает что я марионетка. Но чья?

– Его. Не забывай, это маньяк, – продолжал Говард. – А маньяки – народ самонадеянный и тщеславный. Он считает, что подстроил всё так, чтобы ты поступала по его разумению. Он – повелитель марионеток. Характер его – маниакально депрессивный – значит периоды депрессий прерываются минутами, а то и часами душевного подъема и активности. Мы можем определить амплитуды изменений и это поможет нам вычислить его следующие шаги. Впрочем, в ближайшее время он будет...

Говард ненадолго замолчал. Взгляд его остекленел.

– Буудеет, – растягивая буквы, произнес капитан, – уже по ту сторону радуги. Заяц, Деревянный Друг, Зеленовласка, нам не успеть! Придется вызвать Чхи-Волшебницу!

═

В подвале, как ни странно, было тепло, светло и сухо. Витал запах приятного дорогого одеколона, пока Воннелу не сломали нос.

С детства Воннел боялся боли, даже больше чем темноты. Потому он два раза в день чистил зубы и избегал конфликтов.

Кровь на белой перчатке, надетой на тонкую руку несостоявшегося пианиста (хотя, кто знает), создавала красивый рисунок. Воннел попытался сосредоточиться на нем и не думать что ему говорят.

– Дочь. Моя любимая, родная дочь чуть не пала жертвой этого маньяка и его сообщника, – говорил это еще один единорог, чуть менее стройный, чем другие, а по единорожьим меркам страдающий серьезным ожирением. Он расхаживал по комнате, перед привязанными к стульям Воннелом и Питером, а балетного телосложения детина после каждого кивка начальства, отвешивал тумака то одному, то второму пленнику. Сквозь решетчатое окно за процессом наблюдали акации.

Тут в комнату вбежала сама виновница действа. На ней было ночное платье. Воннел видел ее, конечно, впревые.

– Ну, зачем! – взмолилась Она, – Зачем ты пришел сюда!

– Потому что я люблю тебя, – громко зашептал Питер.

– Дурак. Какой же ты дурак. – и посмотрела на отца, – Папа, я хочу чтобы ты его отпустил. Немедленно.

– Еще чего. Сначала я выбью из него всю дурь, чтобы он больше не возвращался, а потом, на всякий случай, закопаю в саду. Для надежности.

– Зачем, зачем? Зачем ты вернулся, дурак. – сказала Грейс и по ее щекам потекли серебристые слезы.

– Я люблю тебе, – снова прошептал Питер, да так громко, что лепестки акации дрогнули. А может, то было совпадение.

– Любовь. Ты болен, бедненький. Папенька, я всё решила, я выйду за него.

– Да ты сума сошла! – взревел отец.

– Так ты меня любишь?! – засиял Питер.

– Нет, но это единственный шанс спасти тебе жизнь.

Лицо его снова потухло:

– Так не пойдет. Я против брака не по любви.

– Тогда отец убьет тебя.

– Пусть так. Я все равно не жилец.

– Почему?

– Опа! – встрял Воннел, – Так она не в курсе?!

Тогда Питер потратил десять минут от оставшихся шести дней, рассказывая о своей беде. Все это время Грейс сидела перед ним, роняя слезы, из глаз которые от этого совсем не краснели, потому что это нарушило бы ее красоту. Она гладила его пальцы и тихо шептала – "бедненький, бедненький, бедненький".

Потом она встала и решительно повернулась к отцу:

– Ну, вот что. Ты должен немедленно отпустить его.

– Да, и меня, – напомнил Воннел.

– Ни за что, – отрезал отец.

– Если ты этого не сделаешь, клянусь, я выйду замуж за какого-нибудь полотера.

– У нас уже сто лет нет полотеров.

– Я попрошу кого-нибудь стать полотером и нарожаю ему кучу маленьких детишек-полотерщиков.

– Да с какой стати я должен верить этому проходимцу? Он думает только о нашем семейном богатстве. Ты знаешь, скольких трудов стоило твоему прапрадеду поднять этот бизнес? Подкупы, убийства, уплата налогов.

– Папа, он все равно умрет. Но лучше снаружи, чем у тебя в подвале. То, что ты делаешь – негуманоидно.

Она подошла к отцу, схватила его за воротник, и в иконописном снопе света шедшем из окна, и заставлявшем сиять ее тонкое ночное платье, Воннел увидел как она прекрасна на фоне теперь уже точно толстого и обрюзгшего папаши.

– Папенька, я клянусь тебе – я уйду и ты больше никогда меня не увидишь.

Отец отводил глаза, искал взглядом помощи у охранника, что-то бубнил под нос. Было видно, что он колеблется, и вот-вот согласится.

И тут что-то в голове у Воннела щелкнуло.

– Мой друг соврал. Он не болен. Это я всё придумал, чтобы заставить вас если уж не полюбить, то хотя бы сострадать.

Господин посол быстро пришел в себя, подтянулся и рявкну:

– Ну всё, они остаются. Оба.

А потом он коротко кивнул помощнику, тот как следует размахнулся и отключил Воннелу свет, запахи и всё остальное.

═

Времени у нас совсем немного, мадам, и потому я прошу вас простить меня за некоторую сумбурность. Память, она как ласкутки, да и вообще некоторые вещи должны быть рассказаны не в фабульном порядке.

Итак, мне было четырнадцать, о моём происхождении уже никто не вспоминал – с окончания войны минуло девять лет, мой покойный отец был её героем, а о происхождении матери я помалкивал. Времена пошли зажиточные, люди думали о деньгах, машинах, акциях. И даже новость о Воссоединении, прошла как-то вторым планом на фоне мещанской суеты вчерашних оборванцев. Так говорил наш учитель, Гаус, и он был прав. Он сказал, что мы не замечаем нового, пока не становится слишком поздно.

И вот спустилось с небес зло, о котором мы разве что в книжках читали. Я прекрасно помню тот день когда в набитом до отказа зале, стоя на ципочках, я восхищенно впитывал убогую документалку "Прибытие крейсера второго класса "Гинденберг" на станцию Оберон 16". То ещё было зрелище, для нас, неискушенных. Это уже потом я понял, что смотрели мы жуткую пошлость в которой не было ничего хорошего, кроме изначально грамотно поставленных камер и запахоидов.

Шумно обсуждая, люди стали выходить из зала, оставив нам на полу сантиметровый слой семичковой шелухи. А Гаус смотрел как мы капошимся между рядами, пытаясь всё это убрать до начала спектакля – не помню что было в тот день: "Маленький принц" или "И снова хвостатый" – он улыбался, но так печально, что мне подумалось, он заболел.

Потом профессор сел чистыми брюками прямо на сцену. А он никогда так не делал, в одежде он быль всегда очень педантичен. Но только в одежде, видели бы вы его прическу, зависевшую только от направления ветра.

Так вот, Гаус сел, мы остановились, предчувствуя неладное.

– Ладно, мальчики-девочки, давайте расходиться.

– Но мы успеем, – сказал Берто.

– Нет, нет. Дело не в этом. Я думаю, нет смысла сегодня играть. И завтра тоже, но особенно сегодня.

– Но почему? – спросил Клиен, самый маленький из нас.

– Мальчик, если тебе предложат дорогое вино или мороженное, что ты выберешь?

– Мороженное, конечно.

– Мороженное, ну да. Просто ты ни черта не смыслишь в вине. Ты пьешь его тайком, после праздников дома, сцеживая со дна бутылок и стаканов. И оно тебе все равно не нравится, и ты делаешь это лишь чтобы почувствовать себя большим.

– Но ведь он еще маленький, – заметил кто-то.

– Они тоже маленькие. Хотя и большие.

═

═

═

– Я знал что вы, люди, существа странные, но такой подлости я не ожидал. Вы ведь подлец, доктор Воннел? Я прав?

Ярко освещённая комната совсем не походила на тюрьму, и тем не менее окна в ней были зарешечены, а дверь имела столь внушительный вид, что исключала и мысли о побеге. Кроме того, поодаль стоял робот-охранник с церкулярной пилой вместо руки.

На стенах висели картины, на которых одинаково атлетически сложенные единороги сражались на световых саблях, стреляли из бластеров и держали на руках детишек.

– Да, временами я подлец, – сказал Воннел.

– Я доверял вам, доктор. Я думал, вы на моей стороне.

Единорог сидел в кресле, Воннел лежал на кровати, отвернувшись к стене. Ему хотелось то смеяться, то пасть на колени перед клиентом и молить того о прощении.

– Сколько прекрасных слов вы, люди можете произнести, и как мало в действительности они для вас значат. Я думал, что мы друзья, ну, по крайней мере, товарищи. И так подло вы меня обманули, доктор. Знаете как я себя чувствую? Будто в моей душе только что побывал слизняк, покрыл все липкой массой и убрался восвояси. Я впустил вас, открылся, а вы, вы меня изнасиловали.

– Я хотел как лучше.

– Ага, я понял. Вы что-то задумали. Вы изобрели хитроумный план спасения.

Воннел поскреб по сусекам, собрал внутренние силы и произнес:

– Плана нет. Вы умрете.

– Да ладно, черт со мной. Моя жизнь уже не так важна. Важно другое. Она, Грейс, будет думать что я подлый обманщик, безумец, злоупотребивший ее доверием. Она оставила меня и никогда больше не вернется.

Лязгнул замок, дверь отварилась и на пороге возникла Грейс.

Единорог закрыл лицо руками и зарыдал.

Грейс медленно подошла к нему. В руках у нее был поднос с едой – виноградом, персиками и чем-то еще неземного вида. Она старалась выглядеть холодной, безучастной, но было видно, что держится она из последних сил.

Она посмотрела на лежащего к ней спиной доктора.

– Вы, как вас там. У вас есть шанс. Скажите мне прямо сейчас, что вы соврали.

– Мне нечего сказать.

– Так соврали вы, черт побери, или нет?!

– Мне нечего вам сказать, мадам.

– Вы, мерзавец.

– Наверно, вы правы.

– Грейс! Любимая, родная. Клянусь тебе, он соврал. Я серьезно болен, но это, конечно не предмет манипуляций. Сейчас я думаю, какую низость я совершил рассказав об этом. Не знаю, о чем я думал. Ведь невозможно заставить полюбить.

Она поставила поднос на столик, но к Питеру так и не приблизилась.

– Я не знаю чему верить, Питер, – ее глаза закрылись, тонкая рука потянулась к виску, – Иногда мне кажется, вы оба – безумцы.

– Мне больше от тебя ничего не нужно. Осталось дней пять, скоро ты узнаешь, что я был прав, и это всё.

– Я пригласила врача, он всё подтвердит. Если ты говоришь правду, мы что-нибудь придумаем.

– Я не позволю тебе выйти за меня из жалости, а твое притворство я почувствую. И потом, я уже говорил с врачом, мне нечем помочь. Тут на Земле всего два специалиста по нашей расе. С кем ты связалась, с Бринстоном?

– Да, с ним. Скоро все выяснится.

Такое развитие сюжета не входило в планы Воннела. И теперь единственной, кто мог ему помочь, была Нина.

═

═

Глава шестая

Капитан наносит ответный удар

═

Доктор Бринстон, как сообщила Грейс, оказался на другом конце земного шара, и сможет прибыть не ранее чем через полчаса. Всё это время она сидела рядом с Питером, держала его руку и смотрела на него по-матерински участливо. Тот, ушедший с головой в собственное горе, иногда горько вздыхал. Воннел тем временем все также лежал отвернувшись к стене.

Наконец, появился доктор – облаченный в тогу единорог с саквояжем.

– Ну-с, дорогой мой, я вас слушаю.

– Расскажите ей правду, – взмолился Питер, – сколько мне осталось.

– Вы переоцениваете мои возможности, – ответил доктор.

– То есть?

– Я не могу знать, сколько вам осталось жить. Вы вообще на что жалуетесь? Мадам говорила, там что-то серьезное.

– Это же я, Питер. Я был у вас несколько дней назад. Вы говорили про рассинхронизацию, и всё такое.

– Не припомню.

– Вы еще меня настойкой межрумуровой угощали.