Текст книги "Ассы в деле (СИ)"

Автор книги: Зейналов Магеррам

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Магеррам Зейналов
Ассы в деле

АССы в деле

Часть первая

Трещина и мир

– Кто ты, лодочник?

Рэмбо IV

Глава первая

Три загадки и мышь

Земля, Нью-Анджелес, контора Агентства по Странным Ситуациям

– ... Да, такие строили тогда корабли – настоящие гробы на фотонной тяге. «Ковчегу» повезло, что то была двойная звезда, и потому он пролетел по самому краю сферы Шварцшильда. Когда мы их подобрали, все были живы, правда терминатор искривления времени прошелся прямо по центру фюзеляжа, и детский сад, который находился справа от рубки, теперь напоминал дом престарелых. Но больше всего досталось помощнику капитана. Он стоял точнехонько на терминаторе и правая сторона его тела состарилась на добрых сорок лет. Когда мы нашли беднягу, он вел сам с собой нравоучительную беседу...

Говард внезапно замолчал, опустил голову на грудь и шумно захрапел.

Его никто не слушал. Боузер с самого утра пытался правильно собрать универсальнокалиберный всемёт, но после каждой попытки оставались лишние детали. Он нервничал, пялился в инструкцию, выходил подымить сигарой, возвращался и вновь принимался за дело.

Новый работник АСС грависапиенс Тоддд мыл посуду в раковине, стараясь тем самым произвести впечатление на коллег. В достижениях человеческой цивилизации он разбирался смутно и потому использовал изобретенную в незапамятные времена посудомойку в качестве жилья.

Со стороны выглядело это так – тарелки сами поднимались, натирали себя моющим средством и подставлялись под струю воды.

Тоддд был разумной формой гравитации и потому казался невидимкой. Как это совмещалось с теорией поля и квантовой физикой Тоддд знал с рождения (как и любой другой грависапиенс), но объяснить не мог.

Тоддд обращался ко всем на "вы", говорил о том, как ему нравятся Земля и люди. Спрашивал когда его возьмут "на дело". И это, казалось, была отличная идея. Но кое-что в Тодде настораживало. Например, он рассказывал анекдоты с конца, и считал это правильным, мол торт надо есть с вишенки.

Из чулана вышел уборщик Чен. В одной руке он держал швабру, в другой ведро с висящей на ободе тряпкой. Смочив ее, он начал мыть пол.

Чен походил на человека, был ростом в два метра, сутул и худощав. На этом сходства заканчивались. Кожа его была малахитового цвета и не имела растительности. Расы он был совершенно неизвестной, и уверял, что таких как он осталось совсем немного, возможно, два или три.

Впрочем, говорил уборщик мало, смотрел всегда в пол, извинялся, когда задевал кого шваброй, наотрез отказывался сменить инструмент на нечто менее антикварное. Сам он был конторе нужен еще меньше чем Тоддд (на него хоть имелись перспективные планы), но денег за свою работу Чен не брал вовсе, и вообще, был нанят капитаном в незапамятные времена, точнее, раньше всех. Какие цели преследовал капитан Говард, сотрудникам АССа оставалось только догадываться, но мнение его (чаще, молчаливое) они уважали, да и неудобств уборщик не причинял.

Чен с аккуратностью мастера боевых искусств прошелся шваброй под креслом, в котором сидел доктор Воннел. Доктор смотрел в окно и думал о работе.

За окном падали длинные как макаронины струи кислотного дождя. Яркие огни Нью-Анджелеса освещали серое небо. На низко нависшей туче можно было разглядеть ярко красный логотип Космо-колы. Мимо проходили люди и нелюди в серых плащах.

Весна, думал доктор Воннел, лучшее время в Нью-Анджлесе для немаркой практичной одежды, для плащей, которые не пробьет ни одна обычная кислота, а заодно и для хорошей головоломки в центре которой лежит убийство. И даже не одно, а целых три вроде не связанных случая.

Первый казался скучным, Воннел даже не сразу понял, почему вдруг Старски подключил к этому делу АСС.

Апартаменты Лоуренса аль-Баума, покойного главы "Сабспейс деливери" находились даже не в пентхаузе, а в доме на гравитационной подушке, который висел над небоскребом, известном как головной офис компании. Теоретически прикончить аль-Баума можно было разве что прямым попаданием тахионной ракеты по его дому. На такое мог пойти только самоубийца.

– Не то чтобы он так боялся за свою жизнь, – сказал Старски, пока они поднимались в лифте. – Безопасность у людей такого полета – часть личного престижа. Три слоя силовых полей вокруг дома. Попасть в него можно только через телепортационную камеру, которая просто не впустит того, кого не надо.

– Ага. Значит убийца – кто-то из своих.

– Мы тоже так подумали, и до сих пор не исключаем этой версии. Но проблема в том, что в дом аль-Баума никто не заходил и не выходил оттуда уже давно. Последние пару суток он много работал прямо там, и никого не впускал. У аль-Баума не было своих.

– Что он делал?

– Да ничего особенного. Будни крупных компаний, переговоры, то да сё.

– Ну, если вы так уверены...

Старски и Воннел вошли в телепортационную камеру и та перебросила их на тридцать восемь метров выше. Апартаменты и впрямь оказались роскошными, и были исполнены в неоколониальном стиле. На белых стенах висели картины. На самой большой из них белом по чуть менее белому было начертано эпическое полотно битвы толиманцев за собственную планету. Битву они тогда проиграли, и теперь четвертая Толимана был покрыт плотной сеткой заводов по производству красителя для касторского афродизиака. То что перед ним огромная картина, а не плохо выкрашенная стена, Воннел узнал только прочитав надпись в углу.

Да, талиманцы отлично разбирались в оттенках. Человеческую живопись они считали примитивной, что как-то сглаживало их комплексы по поводу не умения строить военные корабли лучше чем у людей. Первое слово, которое произносят талиманские младенцы – "пошлость!".

Воннел подошел к автопортрету Рембрандта, на который спустя века напоминал скорее известную работу Малевича.

Пол устилал роскошный живой ковер. Когда следователь и доктор вошли, он как раз пустил ветви по белому роялю, и под собственный аккомпанемент подвывал "Ночь в Тунисе" Диззи Гиллеспи, удачно имитируя трубу.

Почувствовав на себе человеческую тяжесть, ковер отыграл коду (чуть сойдя с темпа), всосал в себя отростки и притих.

– Присмотритесь, оглядите все вокруг свежим взглядом, – вальяжно произнес Старски. – Вам ничего здесь не кажется странным?

Воннел огляделся. Шестерукий золотой ангелочек, служивший ручкой для вазы открыл глаза, посмотрел на Воннела и покачал головой.

– Пока, вроде нет.

– Приглядитесь, приглядитесь. Может мы чего упустили.

Воннел прошелся по кабинету, добрался до стола, что стоял на возвышении. Там откинув голову назад, уставив взгляд в потолок, широко улыбаясь и капая слюной на паркет сидел макет трупа Лоуренса аль-Баума.

На столе перед трупом лежали бумаги. Ничего особенного, обычная деловая переписка в винтажном стиле, какая стала модной в последние пару лет. Для этого дела пришлось вновь высадить на опустевшем после войны Беллатриксе деревья, чему начавшие было вымирать аборигены были несказанно рады. Они перестали колоть иглами антропоморфные куклы и принялись изготавливать бумагу.

Гора Мусора, район Урановое Кольцо

Покойный родитель Майкла был не первой разумной мышью, зато он первым научился говорить на человеческом языке. Он умел четко выговаривать семь слов: «не, убивайте, меня, пожалуйста, я, разумный, спасибо», и никогда не расставался с самодельным мегафоном. В свою первую и последнюю встречу с человеком, отец Майкла торжественно поднял тот мегафон, откашлялся, но до последнего слова так и не добрался.

Майкл не любил людей и запрещал детям говорить на их языке. "Человеческий язык, это язык врага, – говорил он, – Мы – мыши. "Мышь" это звучит гордо. А главное, тихо".

А еще Майкл очень любил свой дом – эти радостно разноцветные речки нечистот, эти холмы переливающегося на солнце пластика. Если взобраться на них, можно увидеть, как поутру плывет в ложбинах желтый или чуть розовый, в зависимости от содержания стронция, туман.

Гора Мусора была его домом, и он не допускал мысли, чтобы его покинуть.

Сегодня утром соседи говорили, что на Холодильниковой выбросили еще свежие сосиски. И если поторопиться, можно успеть отхватить кусочек. Сосиски самые лучшие – то есть без мяса, тухнуть нечему. Только кошерная целлюлоза и что-то там питательное и ароматизированное с длинными названиями.

Днем был полный штиль, дым отечества поднимался от перегретых мусорных куч вверх высокими черными колоннами. До самой темноты за окном все густел и густел грязно-желтый туман. Лия все это время крутилась по дому (детей в садик не отвела и они носились по коробке как сумасшедшие), потому что вечером должна была зайти тетушка Розалинда. Тетушка не явилась, и обед пришлось съесть самим, потому что холодильник не работал.

Майкл все это время занимался крышей, которая после недавнего ливня снова прохудилась. И только за полночь, когда ветерок стал неохотно гнать туман, он отправился на Холодильниковую. Он спешил, так как знал, что раз дошло дело до открытых слухов, значит там мало чего осталось. Да и наверняка нашлись отчаянные головы, готовые выйти на охоту не дожидаясь пока туман поредеет.

На пересечении Проволоковой и Аккумуляторной Майкл, не останавливаясь, с ходу перескочил через речку и помчался по пологому склону, ловко перепрыгивая через торчащие отовсюду ржавые металлические пластины. Потом пришлось задержать дыхание – туман в ложбине был еще слишком густой, чтобы им можно было дышать. Но потом снова пошел подъем, на этот раз слишком крутой.

Как и большинство, Майкл знал в этих местах каждый сантиметр. Он не глядя, отработанными движениями хватался за торчавшие в нужных местах куски проволоки, уголки пластика и прочих полезных вещей.

Наконец он взобрался на вершину холма и вдохнул чистого, почти невидимого воздуха. Холодильниковая была прямо перед ним. Собственно и не улица то была, а площадь, окруженная с нескольких сторон холмами, сплошь состоявшими из древних холодильников.

Майкл постоял немного, переводя дух, потер руки и начал поиски.

Воннел, Земля, Нью-Анджелес.

Блар Квонко владел когда-то участком земли размером с небольшой континент на планете Ахернада. Ему принадлежали сети гостиниц и закусочных. Все это было частью семейного бизнеса, которым занимались еще его отец и дед. И также в наследство мистеру Квонко досталась мечта купить дом с участком на Прородительнице.

Когда Блару Квонко исполнилось шестдесят, он решил исполнить мечту. Он продал всю землю и семейное дело, переехал в Нью-Анделес, приобрел комнату под протекающей крышей и участок сорок на сорок сантиметров на котором делало вид что росло лимонное дерево.

Два месяца, которые успел прожить тут Блар Квонко, он продавал суши.

Судя по состоянию квартиры бывшего ахернадского магната, в мечте своей он разочаровался.

– Мы проверяли, – сказал Старски, – обыска не было. Да и нечего было у него красть.

Перешагивая через разбросанные по полу давно нестиранные вещи, бумаги и упаковки от саморазогревающегося обеда "Вкусняшка-сублимашка", Воннел заглянул в уборную служившую доя покойного еще и кухней. Прямо перед унитазом находился обеденный столик. Макет трупа сидел, уронив лицо в темно-коричневую жижу, пахнувшую ацетоном.

– Да, вот так он и умер, – сказал инспектор заглянув Воннелу через плече. – Безобразие, форменное безобразие и ничего мы с этим поделать не можем.

– С чего вы решили, что это тот же убийца?

– А вы поднимите его голову, не побрезгуйте.

Воннел так и сделал, голова с чмоканьем оторвалась от "сублимашки" и уставилась на Воннела лицом исполненным такого счастья, что на секунду временами помышлявшему о самоубийстве доктору, захотелось оказаться на месте покойного мистера Квонко. Лицо было исполнено счастья, даже мертвое и скопированное полицейским пространственным принтером оно светилось всеми самыми светлыми чувствами какие только могли храниться в человеке. Словно все они в момент смерти прилили к лицу и тогда...

Гипотеза, даже нет, версия убийства ударила в голову Воннеша с силой наковальни. Он сделал два шага назад и сел.

АСС отличался всегда тем, что находил решение для самой нестандартной ситуации.

Да, дело о трех загадочных убийствах (что их будет именно три Воннел узнал позже) полностью подходило для конторы АСС.

– Рассчастливыватель, – медленно произнес Воннел, страдавший в детстве заиканием.

– Что?

– Особое, секретное оружие, которое высасывает из человека счастье. Все до капли.

– Не понимаю, откуда вы...

– Оттуда, – Воннел указал на труп, – через лицо.

– Полный бред.

– Полный бред, это то, чем мы занимаемся. Дело не имело рационального решения в рамках вашего понимания, потому вы пригласили меня. И я нашел вам альтернативную рациональность. Вас что-то не устраивает?

– Но от чего он умер? Мало ли в этом городе несчастных людей. И ничего, живут себе и не тужат.

– Значит, у них все не так плохо. А наши "клиенты" в один миг потеряли интерес к жизни – каждой клеткой мозга. И умерли еще до того как отчаяние дошло до лицевых мышц.

Инспектор Старски задумчиво глядел на макет трупа.

– А у вас нет, извините, менее бредовой версии?

– Когда все нормальные варианты исчерпаны, нормальным считается наименее бредовый из оставшихся. До тех пор пока нечто чуть более невменяемое, наконец, все не объяснит.

Инспектор Старски никогда не бывал в офисе АССа и потому не знал, что этот слоган висит у входа в контору прямо под названием.

Гора Мусора, район Урановое Кольцо

Святой Микки в незапамятные времена создавший этот мир, дарует его обитателям густой туман, прячущий их от хищных птиц; теплые, чуть светящиеся куски металла, согревающие мышиные жилища зимой; и, главное, пищу.

И вот это последнее иногда пытаются у мышей украсть наглые непрошеные нахлебники Святого Микки – люди, собаки, кошки и еще несколько тварей с чуть большим числом конечностей и хвостов.

Майкл был набожной мышью, в отличие от своего тезки-отца. Майкл Старший считал, что никакого Бога нет, и называл себя странным, непроизносимым словом на языке людей. Он пытался воспитать в сыне критическое мышление...

Майкл обыскал все известные ему укромные места. Залез во все достаточно проржавевшие холодильники, прочие тайники, но тщетно. "Не успел, – думал Майкл, – За что мне такое наказание, чем я так тебя разгневал?".

Но другая мысль была о том, что Господь его испытывает, что надо бы искать получше.

Холодильники пахли сыростью, в некоторых из них жили старые продукты.

– Увы мой друг, ты опоздал, – сказал Такальос, седой помидор, – Сынок, если бы ты пришёл хотя бы вчера.

– Может, кто-то не смог все унести и спрятал на потом?

– Может. Но это вряд ли. Тут такая толкотня была, все друг у друга на виду. Никто не рискнул бы делать заначку.

Такальос имел совсем другие предпочтения в еде, и потому не стал бы врать Майклу. К тому же, он был другом отца.

– Жена сегодня приготовила просто очаровательный плесневой пирог.

– Вы же знаете, я такое...

– Да, знаю, знаю. Просто нельзя же отпускать тебя голодным.

– Без проблем.

– Я помню тебя совсем крохой, Майкл. И мне для тебя ничего не жалко. Даже компоста годовой выдержки.

– Спасибо, дядя Так. Я пойду, тогда.

– Ээ, ты постой. Жаль, отца твоего уже нет, светлая была голова. Ты, вот что, – он пристально посмотрел на Майкла мутными глазами, и моргнул боковыми веками, – Я чувствую, грядет что-то недоброе.

– Что, именно? Дождь?

– Э, нет. Тут что-то до селе невиданное.

Такальос поднял щупальце и указал на вершину холма. Там, на самом виду стоял ящик, такой древний, что сквозь него светило желтое небо. "Как же я его не заметил? – подумал Майкл, – Ну, конечно, я искал сосиски, а не новые-старые холодильники".

– Эта штука появилась там сегодня ночью. – сказал Такальос. – Совершенно бесшумно. Я знаешь ли, чутко сплю, бессонница и все такое. Ни шороха. Просыпаюсь, выхожу на пробежку, смотрю, а тут торчит этот монстр на самом видно месте.

– Что это?

– Да холодильник, что же еще. Только очень старый. Хочешь, сам посмотрит.

Майкл получил хороший повод откланяться.

– Ну, тогда я пойду.

– Иди, иди. Жаль, отец твой помер. Он бы меня понял.

Майкл деликатно попятился, чувствуя неловкость и ежесекундно извиняясь. Потом стал подниматься на холм и на полпути оглянулся. Старый помидор помахал ему щупальцем.

– И помни. Беда грядет! Настоящая беда!

Глава вторая

Магия и голоса

Земля, Нью-Анджелес

Когда доктор Воннел вошел в дом художника Гассидиса, первое что он услышал, были голоса. Они шептали и похныкивали, тихо завывали и бубнили. Тут царил полумрак, скрывавший еще больший хаос, чем в апартаментах у покойного лендлорда.

Когда глаза привыкли к темноте, Воннел увидел то, что только очень неприхотливый человек назвал бы мебелью. Это были доски. Они были разбросаны по полу, местами громоздились создавая видимость мебели.

– Мы оставили все как есть, – сказал Старски, – музыку тоже не стали выключать.

Отчетливо пахло свежей древесиной.

– Боже, да это же целое состояние.

– Вот именно. Гассидис был весьма успешным художником.

– Но при чем тут доски?

– В досье сказано, что он работал в жанре этого... "экоарта".

Тучный инспектор обошел Воннела, споткнулся, но удержал равновесие, схватившись за плечо доктора. Потом он включил фонарь и комнату наполнил яркий свет. Доктор Воннел увидел диковинные деревянные конструкции, отдаленно напоминавшие животных.

– А вот это и есть экоарт. Своими работами покойный пытался привлечь внимание общественности к проблемам окружающей среды, и создал, как считают критики, целую коллекцию великолепных скульптур давно вымерших животных. А еще он писал прекрасные картины, и доски, надо полагать, нужны были для холстов.

Воннел подошел к одной из статуй. Деревянный зверь был ростом с него, имел округлое тело, длинный клюв и ласты.

– А вот это, – сказал инспектор, – морская свинка. Последний экземпляр, как известно, умер, когда осушили последнее море.

– Печально, – сказал Воннел, задумчиво царапая ногтем клюв свинки.

– Кстати, это южноамериканская секвойя. Гассидис работал только с лучшими материалами.

Воннел, вошел в следующее помещение. То был зал таких размеров, что продав его, можно было купить планету с эндемичными лесами, кристальными реками и почти старинным замком.

В центре зала стояла скульптура крылатого тонкошеего существа, рядом с которым на козлах лежал макет трупа Гассидиса.

– Вот тут мы его и нашли.

Воннел подошел ближе, сел на венский стул. Он подумал, что пора бы задаться главным вопросом – что могло быть общего между тремя жертвами. Капитан Старски стоял в сторонке и старался не дышать. Появился долговязый лейтенант Хинич, хотел было что-то ему сказать, но Старски толкнул того локтем и указал на доктора.

Итак, покойники относились к разным социальным группам, имели разные интересы, не были даже знакомы. Общим у них было только одно – они жили в одном и том же районе Нью-Анджелеса.

Напрашивалась всего одна, но совершенно безумная версия: убийца – хитроумный маньяк с навыками профессионального домушника. В его руки попало секретное оружие, и маньяк решил его опробовать.

Недостатком версии была ее сложность. Маньяк-домушник – птица редкая даже для Нью-Анджелеса, население которого исчисляется миллиардами. А выпавший из цепких рук Миннапа в руки сумасшедшего образец сверхоружия, штука вообще невероятная. Да и любой сложный конструкт, как правило рассыпается под суровой бритвой Оккама, и в сухом остатке оказывается нечто простое и понятное.

Но АСС! Контора всегда занималась чем-то сложным и загадочным. И капитан Старски своим опытным инспекторским носом чуял, что дело это как раз для конторы. И потому любящий свою работу, и местами тщеславный инспектор готов был стоять в стороне, точнее, всегда за спиной у Воннела.

Но, черт побери! Где?! Где она, эта связь между убитыми?

Земля, Нью-Анджелес

Юлий Блюнк был человеком тонкой и сложной душевной организации. Душа эта была так тонко и сложно организована, что ни один глупый смертный не мог, да и не имел права в ней разобраться. Она была так тонко организована, что в ней не оставалось места таким пустякам как совесть, сочувствие и милосердие. В ее тонкой и хрупкой организации были виноваты родители, которые недовоспитали, а главное, недолюбили Блюнка, женщины, которые поступили также, друзья, которых у Блюнка никогда не было.

Блюнк не был виноват ни в чем, он был жертвой обстоятельств, которые оборачивались всегда против него.

Больше всего Блюнку не повезло с работой, коллегами и начальниками. Он доносил на первых последним, стараясь снискать благосклонность, но в порыве этом оставлял так мало места для своих прямых рабочих обязанностей, что заслужил ненависть и первых и вторых.

Безусловно, виновными в этом были черствые люди и невезение.

Блюнк был человеком суеверным, и пытался находить в этом мире закономерности, которые помогли бы ему обойти неудачу. Он шел на работу всегда разными дорогами, напевал при этом разные песни, по-разному надевал галстук, подбирал носки разных цветов. Он разработал сложную систему поиска собственной удачи, и потому часто опаздывал на работу.

Его бы давно уволили, но отдел рабочей психологии компании Дженерал Дриминг, считал что присутствие Блюнка помогает персоналу снимать агрессию.

В тот день Блюнк, как обычно, опоздал на работу, и так торопился, что забыл проверить кресло на предмет кнопок. К боли он привык меньше чем к глупому смеху сослуживцев.

– Смейтесь, смейтесь, идиоты. Скоро я вас всех прикончу, – сказало он мысленно.

– Догадайся, кто это сделал?

– Как поживает твоя задница, Гай Юлий Блюнк?

– Иди наябедничай мамочке.

– Я вас всех убью. Всех до одного, – ответил он, не раскрывая рта.

Блюнк не врал. Его обсессивно-кампульсивные поиски удачи совсем недавно дали свои результаты. Он становился день ото дня все могущественнее. Скоро он начнет повелевать жизнями и судьбами. Нужно лишь дождаться когда неведомая Сила наполнит его до самых краев. Как и любая тонкая и ранимая натура, Юлий Блюнк обладал замечательным свойством – терпением.

А сегодня ночью случилось главное, он услышал Голос.

Земля, Нью-Анджелес

– Ты что-то сказал? – спросил Боузер.

Воннел выплыл на поверхность настоящего, обнаружил себя на рабочем месте, потряс головой и посмотрел на коллегу.

– Я говорю, что убитых должно было что-то связывать, – сказал он.

– Я знаю что.

Воннел вскочил. Выключись в этот момент свет, лицо доктора можно было бы использовать вместо лампы.

– А то что они все покойники, – добавил стрелок и рассмеялся.

Боузер имел чувство юмора, объединяющее профессиональное сообщество военных всех рас и времен, и намекающее тем самым на наличие особого, профессионального и даже коллективного чувства юмора, отличного от человеческого.

– Можно я тоже выскажусь? – Тоддд поднял невидимую руку.

– Валяй, мальчик, – сказал Боузер.

– Я думаю, надо пойти в полицию, заглянуть там в будущие отчеты и так узнать кто убийца.

– Какие отчеты? – спросил Боузер.

– Будущие.

– Но ведь они только будут.

– Да? А, ну да. Но ничего, мы можем подождать.

Стрелок улыбнулся доктору.

– Молодежь дело говорит.

Воннел отвернулся к окну. Капитан перестал храпеть и в воцарившейся тишине остался лишь тихий шум дождя.

– Ригель 17, говорит Оберон. У нас утечка гиперпричинного антивейсалиума! Шниц и Вейнмар мертвы. Вся бригада инженеров критически, повторяю, критически помолодела. Комендант пытался лично заблокировать зараженные отсеки, но не смог выбраться, превратился в брокколи и читает стихи верлибром по громкой связи. Ригель 17, как слышно? Вышлите бригаду. Или хотя бы отключите нам громкую связь, стихи ужасны...

Помещение вновь наполнил мерный говардоский рокот.

– Тут у нас одни гении, правда, док?

Воннел не ответил. Он вернулся в кресло и молча негодовал.

Вошла Нина. Она окинула присутствующих недобрым взглядом, отдельно остановившись на Тоддде. Нина, киборг и кибертехник АССа отличалась способностью видеть гравитацию.

– Бездельничаем? – спросила она, и грависапиенс стал торопливо приглаживать растрепанные волосы.

– Думаем, – ответил Боузер и кивнул на Воннела. – Вот он думает, а мы морально поддерживаем.

Воннел вскочил и всплеснул руками.

– Все плохо! Тупик! Старски на нас рассчитывает. Три убийства и ни одной улики. Такое чувство, что они сами умерли.

– А если так и есть?

– Ну, так я с самого начала и спросил. Но сама смотри – три идентичных выражения лица, нехарактерных для покойников, причем в течение одного дня и в одной округе – слишком большое совпадение. Да и причины смерти установить не удалось – вот что самое поразительное.

– А ну рассказывай, – сказала Нина.

Рассказ занял минут двадцать. Доктор Воннел ходил по комнате, размахивал руками, потел, изображал счастье на лицах убитых, но получалось не убедительно.

– Вот что, – скала Нина. – Старски вообще проверял по базе, были ли случаи в других районах?

– Проверял.

– В прошлом.

– Да за семьсот лет ни единого.

– Давай еще раз, фигурально выражаясь, пройдемся по домам убитых, разобьем все, что там нашлось по таблице, и будем думать.

– Мышей не забудьте, – сказал вдруг Тодд.

– Каких еще мышей? – спросил Воннел.

– Ну, тех – с Горы Мусора.

– Ты на карте видел эту гору?! – не сдержался Воннел, – До нее тысяча миль, болван.

– А, ну да. Но мы можем подождать.

Тоддд частенько путал пространство и время, причину и следствие.

Земля, Нью-Анджелес

В офисе никто и никогда не спрашивал Юлия Блюнка, что за сверток он приносит с собой на работу и уносит после нее. В этом вопросе не содержалось ни сарказма, ни даже простой иронии. А других вопросов Юлию Блюнку люди знакомые с ним больше пятнадцати минут задавать не привыкли. Так уж повелось.

А меж тем, в свертке этом хранилось нечто напрямую связанное с жизнью и смертью. Скорее даже с последней.

То был черный капюшон для существа с совсем не мужественными, покатыми плечами и ростом чуть больше полутора метров. Словом, Блюнку он был в самый раз.

Блюнк купил его две недели назад, в тот день, когда разместил везде где мог следующее объявление: "Будущему повелителю пространства и времени, владыке и вершителю судеб требуются приспешники. Предпочтение отдается лицам с тонкой душевной организацией. Оплата сдельная, по окончании завоевания пространства-времени".

На объявление откликнулось немало людей с описанными качествами.

Юлий Блюнк вышел с работы, взял такси, там переоделся, больше всего времени потратив на отклеивание от спины листа с оскорбительным текстом.

Такси приземлилось у заброшенного завода по утилизации ракетных останков. Место это было унылое и труднодоступное. Атмосфера тут была достаточно зловещая и чуть пованивала. К тому же, только здесь Блюнк лучше всего чувствовал вливающуюся в него неведомую силу.

Выйдя из машины, он посмотрел на свое убежище – покрытое вековой грязью здание, с длинными ржавыми трубами уходившими высоко вверх, и исчезавшими за пыльно-желтыми облаками. Силовой купол, охранявший когда-то это место, успел покрыться проплешинами, одна из которых находилась на уровне земли в нескольких шагах от Блюнка.

В нее он и направился.

Спустя минуту он встал на пороге того места, что задолго до его рождения было секретной лабораторией. Когда-то тут делались попытки переработать радиоактивные отходы во что-то полезное, например, детские игрушки.

Блюнк знал, что все уже в сборе и давно ждут его прихода. Но Блюнк был хозяином положения, организатором и главным гостем вечеринки, а потому имел полное право опаздывать.

Он открыл дверь и торжественно шагнул внутрь.

Его встретил свет трех дюжин факелов, три дюжины мантий и столько же восхищенных лиц людей, жаждущих мирового господства или, в крайнем случае, сексуального опыта.

Блюнк не знал, что если разделить количество присутствующих на общее число их сексуальных партнеров, то по ту сторону знака равенства окажется одинокая единица (или около того).

На самом деле последователей культа Юлия Блюнка было несколько больше, но некоторых не отпустила мама.

– Мастер! Учитель! Повелитель! – воскликнули адепты и одновременно подняли вверх факелы, испепелив нескольких невезучих пауков.

Блюнк молча вошел в расступающуюся толпу, поднялся на сцену, и, смотря выше голов произнес:

– Здравствуйте, дети мои.

Дети восхищенно заохали. Большинству было хорошо за тридцать.

Гора Мусора, район Урановое Кольцо

Майкл смотрел на проржавевший ящик и вспоминал как два года назад отец впервые привел его сюда. Холодильниковая всегда была гордостью Уранового Кольца. В здешнем пейзаже было что-то монументальное. Казалось, если в Кольце и произойдет когда-нибудь что-то важное, то непременно здесь. Об этом никто не говорил прямо, но сейчас после слов седого Такальоса, Майкл понял, что все чувствовали нечто важное, но неизъяснимое.

На Холодильниковой мало кто селился. Сюда приходили "посмотреть", "прогуляться".

Такого старого холодильника Майклу еще не доводилось видеть. То была сплошная ржавчина, за которой не угадывалось и намека на изначальный цвет. Казалось, холодильник чудом вынырнул на поверхность с самого дна Горы.

Мысль была еретическая, из тех, какие приходили в голову отцу. Всякий знает, что у Горы нет дна.

Майкл вдруг вспомнил давний спор отца с Такальосом и вороном Мортимером. Такальос считал, что Гора существовала всегда и всегда будет, и она неизменна. Отец же обозвал "дядю Така" эссенциалистом и заявил, что когда-то она была маленькой, началась, допустим, с первой банки из под пива и стала расти. Мортимер же всегда отличался оригинальными идеями (он жил рядом со Ртутным Озером), он принял точку зрения Майкла-старшего, но добавил, что достигнув определенных размеров, Гора непременно начнет уменьшаться, допустим, до обертки из под шоколада, а потом снова расти.

Юного Майкла такие разговоры заставляли скучать, но отец просил мальчика сидеть рядом и слушать, ибо считал, что "в споре рождается истина" и что "ребенок должен понимать как можно больше точек зрений, пусть не всегда верных".

В своем фанатизме, отец утверждал, что Гору построили люди и они же изобрели буквы. То было высшим кощунством. Любой знает, что буквы лично вывел на каждом предмете Святой Микки, чтобы дети его знали, что съедобно, что может гореть, а что лучше не трогать.

Буквы на холодильнике были странными. Таких Майкл еще ни разу не видел. Их и было всего три, но что именно они означали, он не знал. Они были не выведены, а неряшливо наклеены и толщиной были в мышинную руку.

Тот кто приклеил их в незапамятные времена, сильно заботился о долговечности. Мысль была крамольной.

Что-то тихо треснуло совсем недалеко.

Майкл вспомнил последние слова Такальоса. Неужели тот был прав, когда говорил о большой беде?

Краем взгляда Майкл уловил тень мелькнувшую за холодильником, но не предал этому значения и подошел ближе. Может там внутри что-то есть? Какая-нибудь таинственная древность. Что-нибудь удивительное, что можно показывать гостям, потом поставить на полку и иногда протирать тряпкой.