Текст книги "Ассы в деле (СИ)"

Автор книги: Зейналов Магеррам

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

– Как ты ходишь?! – говорил он мне. – Разве люди так ходят?

– Но они смотрят, – пытался парировать я.

Ребята сидели в углу на сундуках и смотрели, а Кнопп даже ехидно улыбаться.

– Ты ходишь как барышня.

Все засмеялись и громче всех гоготал Кнопп, я его вздул на той неделе прилюдно и его это обидело.

– Девчонка, – сказал он и высунул язык.

Профессор Гаус этого не увидел, он только сказал:

– Там тоже будут люди. И представь себе, они тоже будут на тебя смотреть, а ты шевелишь задом как будто у тебя там маятник.

А потом все тоже самое он проделал с Кноппом, и уж поверьте мне, мадам, я смеялся от души.

═

***

═

Доктор Воннел хотел было вплотную заняться делом единорога, но тут раздался звонок и центр комнаты заполнило увеличенное в масштабе один-к-пятнадцати лицо лейтенанта Хинича.

– Произошло убийство и как раз по вашей части.

– Кому так не повезло? – спросила Нина.

Лейтенант выдержал паузу.

– Убит Рональд ибн-Рональд.

– Тот самый?

– Боюсь, что да. Пресса, к сожалению, уже в курсе. Постарайтесь приехать в его резиденцию как можно скорее.

– А как же я? – спросил Питер. В его больших красивых глазах Воннел прочитал мольбу.

– Нина, боюсь тебе придется вести это дело одной, – сказал доктор Воннел.

– А ты чем будешь заниматься?

– Любовью.

Нина смерила недоверчивым взглядом носатого, закомплексованного доктора.

– Ну ладно, дело твое. Не перетрудись.

═

БИШОП – Большой Интегрально-шифровальный Оптимизированный Поисковик был гордостью полицейского управления Нью-Анджелеса. Он помогал раскрывать едва ли не половину всех краж, изнасилований и убийств, и мог бы раскрывать и больше, если бы чуть менее половины преступников не имели подобные устройства. Дело в том, что Бишоп в своей работе пользовался чистой статистикой – собирал и анализировал данные по шестнадцати (?) миллиардам жителей города, сопоставляя их с другими данными, такими как топонимика, прогноз погоды и солнечный ветер, и в итоге указывал где и с какой вероятностью произойдёт преступление. В то же время, преступники использовали Поисковики поскромнее, которые общей своей массой сильно увеличивали погрешность в работе Бишопа.

Бишоп обитал в полицейском управлении уже четыре года, и за это время не менее тысячи семисот женских сумочек были украдены на открытых площадях, средь бела дня, в ясную погоду и при высоте солнечных протуберанцев не более тысячи семисот километров. Совпадение? Вряд ли.

Кроме того, иные работники полиции грешили нецелевым его использованием, потребляя казенные мощности для выигрыша в тотализаторе. Более того, у муниципалитета часто не хватало денег на обслуживание Бишопа, и тот уже по собственной инициативе принялся создавать прочные семейные пары, и делал это с таким успехом, что не только перешел на самоокупаемость но и ссужал средства начальству, приоткрывавшиму было глаза на его деятельность.

Именно как сваху решил использовать Бишопа доктор Воннел.

Вход во владения Поисковика охранял лейтенант Квард, разумное дерево с Адара. По уставу посторонние доступ к суперкомпьютеру иметь не могли, но на Воннела правило не распространялось.

Впрочем, с Бишопом Воннел лично никогда не встречался, и лишь изредка отправлял тому запросы. Дела, которыми занималось АСС как правило были столь необычными что в их решении статистика была бессильна.

Помещение представляло собой двадцатиметровую в диаметре сферу, покрытую многочисленными и разноцветными лампами за стохастическим перемигиванием которых не было совершенно никакого функционального смысла. Бишоп имел ретрофутуристические вкусы в интерьере.

– Доктор Воннел, – сказал самая большая красная лампа, – Я смотрю, вам сегодня лучше.

– У меня к вам дело, Бишоп.

– Боюсь, я не могу помочь, доктор.

– Почему?

– Во-первых, у вашего друга, судя по всему, несчастная любовь. Во-вторых, судя по вашему голосу, вас сильно поджимает время. Сколько? Неделя, месяц?

– Неделя.

– Я так и думал, смириться с безответными чувствами за неделю нельзя. Можно подготовить блестящую стратегию завоевания возлюбленной, но с такими сжатыми сроками необходимы кардинальные решения которые: во-первых, скорее всего будут противоречить моей основной профессии не допускающей криминальных воздействий, в том числе и на психику, во-вторых в вашем случае подобную стратегию разработать я бессилен.

– Но почему?

– Отсутствие статистических данных. Чтобы придумать эффективный план мне нужно несколько миллионов значимо близких примеров любовных отношений в вашей расе, однако, данные, которыми я располагаю, говорят мне, что ваш друг – первый известный представитель Экзогиппокампусовых, умудрившийся влюбиться.

– Что же нам делать?

– Для начала, принять мои поздравления. Вы, доктор, снова встретились с несистематизируемой проблемой.

– Это ужасно, – подал голос единорог.

– Напротив, с моей позиции это даже прекрасно. Я знаю все наперед, никакого разнообразия в жизни, – красная лампа грустно мигнула, – Ну, или что там у меня вместо нее.

– Но есть же какие-то общие правила, – сказал Воннел.

– Безусловно. Узнайте, чем она увлекается, примите ее проблемы и чаяния. Пусть они будут и вашими...

– Чтобы стать лучшим другом, – со знанием дела заметил Воннел.

– Доктор, скажу откровенно. В сердечных делах как и в преступлениях я разбираюсь хуже вашего. Я знаю статистику, сопоставляю массивы данных, подбираю близкие вероятности, считаю дисперсию. А о том, как в обоих случаях дела обстоят в реальности, сужу по сериалу "Преступление и Любовь". Вам снова придется разбираться с этим без меня.

– Ладно, тогда мы пойдем. Нас сильно поджимают сроки.

– Был рад впервые поговорить с вами с глазу на лампу. Вы вообще почаще заходите, доктор. Каждое ваше дело для меня – пир духа.

– Непременно, зайду.

– Правда, Дэвид, мне очень жаль. До скорой встречи.

═

Фигура в сером плаще, казавшаяся в начале продолжением гардин, при более близком рассмотрении оказалась лейтенантом Хиничем. Он был бледен, и очевидно все еще переживал безвременную смерть напарника.

– Ах, Нина, когда это случилось, я подумал, а чтобы предпринял на моем месте капитан Старски. И сразу же вспомнил про вас. Вот, полюбуйтесь.

Он указал на ковер, на котором в луже копии крови и мозговой жидкости лицом вниз лежала копия Рональда ибн-Рональда. В затылке его зияла огромная дыра, напоминавшая кратер.

Нина смотрела на нее, не отводя взгляда почти минуту.

– Вот я тоже никогда не видел ничего подобного. Отверстие слишком большое для бластера, но слишком маленькое для протуберомета. Но и это еще не все, – он сунул руку в карман плаща и достал пакет, на дне которого блеснуло нечто металлическое. – Этот свинцовый шарик мы достали из его переносицы. Экспертиза показала, что разогретый до температуры четыреста градусов Цельсия, теряя скорость и энергию он влетел в затылок, уничтожил мозг и застрял в лицевых костях.

– Ужасная, отвратительная смерть.

– Вы абсолютно правы, мисс. Наша основная версия – маньяк извращенец имеющий доступ к секретному оружию.

"У нас была такая версия в тот раз, когда умер Старски", – хотела было сказать Нина, но прикусила язык.

– Как в тот раз, – сказал Хинич.– совсем как в тот раз.

– И все же, тогда выяснилось, что маньяк не имел отношения к письмам.

– Мы будем рады другим гипотезам. Так или иначе, мы проверили по базе и установили круг подозреваемых – тех, у кого есть психические расстройства, кто разбирается в оружии и имеет доступ к секретным разработкам. Спасибо Миннапу за содействие.

– И каков этот круг?

– О, это очень широкий круг. Порядка полутора тысяч человек.

– Так много?

– На Земле живет пятьдесят миллиардов человек и нечеловек, Миннап развивает технологии, а мир вокруг полон стрессов. И каждый тысячный, кто сейчас сотрудничает с Министерством хоть раз пытался завоевать мир с помощью сверхоружия. Им надо как-то разобраться с отделом кадров...

– Секунду, вы хотите сказать, что недавно пятнадцать раз мир стоял на грани порабощения.

– Эй-эй! Во-первых, мне об этом сообщили только потому, что я работаю с такими важными персонами как вы, так что потише. Во-вторых, я же сказал – "хоть раз". Попыток было сорок.

– И как их остановили?

– Инициацией.

– Вампиры? Они существуют?!

– Секс.

– Ладно, вернемся к нашим трупам. А если поступить проще и поискать среди врагов Рональда.

– Рональд ибн Рональд был одним из влиятельнийших людей в галактике. Он владел Космо-Колой мисс, так что круг его врагов включал не только миллионы людей, но и целые расы. Вы когда-нибудь слышали про факромины?

– Нет, увы.

– Это когда-то был основной ингредиент Космо-Колы, до тех пор пока не раскрылось, что бактерии эти разумны. Компания до сих пор выплачивает репарации. Факромины с тех пор каждые одиннадцать минут отмечают микросекунду геноцида взрывая гипоталамус первому попавшемуся работнику корпорации, – он посмотрел на труп, – Но нам это не поможет, его гипоталамус уничтожен свинцом.

– Кстати, а что это лежит рядом. Странная штука, не орудие ли убийства.

– О не, мисс, это старинная бумажная книга, обработанная специальным консервирующим веществом. Фактически – антиквариат. А это, – он махнул рукой, – его библиотека. Она стоит целое состояние, а убийца не украл ровным счетом ничего.

Нина повернулась, осматривая полки, которые приняла в начале за элементы дизайна. На четвертой полке, одиннадцатой справа стояла иллюстрированная энциклопедия огнестрельного оружия. Корешком внутрь.

═

Питер держался мужественно, во всяком случае, по его лицу Воннел не мог понять насколько тому плохо. Они покинули отделение полиции и отправились в Центральный Парк округа. Тут было ровно девяносто четыре дерева, и рядом с каждым толпились туристы. Многочисленные фотовспышки освещали угрюмые лица киборгов-охранников, безуспешно пытавшихся вытеснить публику за пределы газонов.

– Для начала неплохо было бы разобраться почему у вас все так паршиво с любовью.

– Я уточню, речь идет об отношении полов. Мы любим, просто обожаем наших детей и родителей, наша дружба не слабее чем у людей, и есть дружеская ревность. Но вот с отношениями связанными с продолжением рода как-то не сложилось.

– Этому должны быть объективные причины.

– О, они есть, – единорог впервые улыбнулся, – Я включил их в свое исследование. Дело в том, что ваши гены, как и гены большинства рас, скрещиваются и комбинируются, наши же гены смешиваются. У вас подобная теория называлась когда-то, кажется моделью Менделя, и была опровергнута. Ваше потомство комбинирует признаки, полученные от разных родителей, создавая новые. У нас же полностью однородные гены, а также почти нет фенотипической изменчивости.

– Вы одинаковые.

– Да. Внешне почти абсолютно. Да и по характеру. А если сравнивать с людьми, вы в этом смысле более разнообразны.

– Я не понимаю? Как же эволюция, изменчивость. Закрепление удачных мутаций.

– А это ни чуть не мешает. Напротив, удачные мутации распространяются на весь генотип.

– Отлично, я все понял, – сказал доктор Воннел, – Теперь перейдем к вашей избраннице. Расскажите о ней.

– Мы вместе работали. Изучали вашу культуру, смотрели фильмы, читали стихи, слушали музыку. Искали сходства и различия, классифицировали и интерпретировали. Мы очень любили свою работу, настолько что один из нас, то есть я, увлекся. Я даже помню точку бифуркации. Это произошло в театре, ставили "Ромео и Джульетту".

Он поднял к небу большие, красивые с воттакенными ресницами глаза и ушел в воспоминания.

– Простите, где?

– Что? А? Говорю же, в театре.

– Вспомнил. Это та штука, которую смотрят глазами. Вы говорили.

– Да-да. Сейчас на вашей планете не более полусотни трупп.

– Чей труп?

═

– Жениха своего мертвого, чей ещё. Целуй и всё. У тебя в этой сцене даже реплик нет. Ты целуешь и замертво падаешь. Потом выходит Князь с семьями и занавес. Чего непонятного?

Я лежал у гроба и, надо полагать, совсем не походил на мертвеца. Сколько лет прошло, а я до сих пор помню как горели у меня щеки и потели ладони. Я очень хотел закрыть глаза, но у меня окаменели веки и я не мог оторвать взгляда от Мерседес. Она, напротив, была бледной. Я видел как дрожали её губы – она готова была разреветься. Мы обычно сидели на химии за одной партой и почти никогда не разговаривали, я так её стеснялся. А ещё наши мамы работали в соседних цехах и пересекались в столовой. Мне было стыдно, я боялся, что мама все узнает, и от того мир катился ко всем чертям.

– А можно, мы спиной к зрителям... – робко спросила она.

– Не можно, так вы разрушите мизансцену, – сказал профессор. Он фыркнул и стал нервно расхаживать по чердачному полу, – ну я ж не взрослого поцелуя от вас требую.

– А взрослый, это как? – я сам не сразу понял, что это был именно мой голос.

═

– Настоящей Джульетте было четырнадцать, а эта тянула на все двадцать семь, – продолжал Питер, – Ромео и вовсе был не молод. Но боже, как они играли. И вот кульминация, зрители затаили дыхание. К слову о зрителях, их было чуть больше чем актеров, и как я узнал позже, то были друзья и коллеги, ну и мы с Грейс.

И вот мы видим Ромео, выпивающего ампулу с ядом над бездыханным телом возлюбленной. Зал накрывает тишина в которой слышно, как прижавшись к потолку нервно сопят комары.

Ромео запрокидывает голову. И вот именно тогда открывает глаза Джульетта. Ее губы безмолвно раскрываются. Ее взгляд – она явно еще не может понять, что происходит, что он делает, что у него в руках, почему он на нее не смотрит. Она успевает чуть поднять руку, коснуться кончиками пальцев его плеча, но в этот самый момент зритель, по едва уловимым движениям актера понимает, что яд проглочен. Но и это не самое страшное, она касается его, Ромео поворачивается, видит живую Джульетту и его охватывает ужас. Содеянного не изменить. Это не произносится словами, вместо них мы слышим как выпав из его рук, ампула прыгает от ступеньки к ступеньке, с каждым "дзынь!" ломая стену и приближаясь к зрительному залу.

В следующее мгновение я посмотрел на лицо Грейс и увидел.

– Любовь? Она смотрела на вас?

– Если бы! Интерес, восхищение. Я видел как ей нравится постановка. Она не отводила взгляда от сцены и сама не видела как я ею любуюсь. А я именно что любовался. Она впервые показалась мне особенной, не обычной, лучше всех других женщин, которых я знал. Она казалась настоящим ангелом.

– Она заметила?

– Да нет же! Она была поглощена действием. А я все смотрел и смотрел. Я думал о любви, жизни и смерти. И сам не знал в тот момент, что приближаюсь к последней, и пришел в себя только когда заговорил сторож.

– Мероприятие давно закончилось и вас попросили выйти?

– Нет. Там на сцене.

– Пришел сторож и разогнал актеров?

– Нет. Сторож – персонаж.

Они уже покидали парк, приближаясь к площади на которой высилось сигароподобное здание Полинационального Собрания. Над толпившимися у входа журналистами хищно кружились камеры. Воннел вспомнил, что сегодня должен был состояться очередной раунд переговоров между бактериями и антибиотиками. Бактерии обвиняли оппонентов в территориальных претензиях, лишенных исторических оснований. Антибиотики считали последних убийцами и террористами зацикленными на своем "великом прошлом", и махали перед лицом общественности длинными списками погибших от малярии, бубонной чумы и туберкулеза, и неизменно оканчивали мероприятия хоровым исполнением хитов Queen (последний намек на самом деле был сущей клеветой, к СПИДу бактерии были непричастны). Бактерии отвечали им на это еще более длинными списками потерь, которые антибиотики (не без оснований) называли боевыми.

Пожалуй, не было в галактике рас, ненавидевших друг друга столь люто.

═

– Мы вышли, – продолжал Питер, – и меня охватила паника. Возникло такое чувство, будто я заразился смертельным вирусом и вот-вот умру. Я тогда еще не знал, как близок к истине. Руки у меня дрожали, и я спрятал их в карманы. Грейс шла рядом и говорила о работе, а я ее не слушал... Нет, слушал, но не слова, а голос. Я понимал, что на самом деле он такой же как у всех прочих, но все же удивительным образом находил нюансы, мне казалось что она как-то по особенному дышит, когда произносит шипящие, что походка у нее немного другая, чуть летящая. Казалось, стоит ей подпрыгнуть, и она начнет парить над землей как дирижабль.

– Вы влюбились, – вздохнул Воннел.

– Увы, мой друг! – единорог нервно взмахнул рукой, его тонкие пальцы дрожали. – Боже мой, каких ужасных вещей я набрался на вашей планете. Это же чистой воды вирус.

– У вируса должны быть переносчики.

– О да. Овидий, Хайам, Леннон. Имя им – легион.

═

═

Глава четвертая

═

Пол в доме покойного ибн Рональда устилал паркет из настоящего дерева. Каменные стены, насколько знала Нина, были сделаны из последнего гранита Дакоты.

– Тут старинная роскошь только снаружи. На самом же деле дом буквально напичкан лучшей техникой отвечающей за безопасность, – сказал Хинич. – И у нас нет ни одного правдоподобного объяснения тому, как убийца сюда проник.

– Как это все работает? – спросила Нина.

– Датчики движения и прочую мишуру легко обмануть. Основная сила этого дома – мыслевизор. Когда Рональд возвращался домой, и шел там где мы с вами идем, он предавался детским воспоминаниям, мыслевизор сканировал их и проверял соответствие оригиналу, ну, с вариациями, разумеется.

– А если ошибется?

– Вы помните вкус котлет, которые десублимировала ваша бабушка?

– Нет. Я киборг.

– Отлично. Но будь вы человеком, вы бы никогда его не забыли. Можно запамятовать цвет своих первых игрушек, маминого платья, но есть вещи, которые ты не забудешь никогда, даже если сильно постараешься. Надо только уметь разбираться в себе и сделать правильный выбор, иначе...

– Ладно, какие еще были средства защиты?

– Да много всего. Сканер надпочечников, уловитель комплексов, страховычислитель. И все эти уловки преступник спокойно обошел.

– Каким образом, вы не знаете.

– Как ни странно, уже знаем. И это – самое удивительное. Пойдёмте, я вам покажу.

Они подошли к высокой картине, изображавшей врата рая. Сделали шаг внутрь и оказались в потайном коридоре. Тот шёл вниз с уклоном и оканчивался в небольшом помещении, наполненном приборами.

В центре, на самом видном месте, под целиндрическим силовым куполом светилось и искрилось некое устройство.

– Это – генератор, питающий систему защиты. Его не имело смысла сильно прятать, так как его прикрывал самый современный из силовых куполов. Он был способен отразить прямое попадание из плазмойера и даже небольшого протуберанцемета, он легко противостоял телекинезу и подавляет волю грабителя ((?) – написать потом что на человека с другими эстетическими принцами он не смог влиять).

– И тем не менее...

Хинич сунур руку в карман и достал пакет с еще одним свинцовым шариком.

– Это просто удивительно. Устройство, из которого был выпущен шарик, давало ему слишком низкое начальное ускорение, чтобы он был воспринят куполом, как оружие, но удар от него оказался достаточно сильным, чтобы повредить генератор.

Нина бережно взяла в руки пакет с уликой. Шарик был слегка приплюснут, и это все, что можно было о нем сказать.

– Не могу представить каким было оружие, – сказала она, – оно либо нечеловеческого происхождения, либо нечто очень секретное.

– Черт с ним с оружием, – сказал Хинич. – Едва попав в этот дом, вор должен был немедля умереть от страха. Я вам еще не говорил про фоновые волеподавители?

– Ладно, но сюда то он как проник?

– Боковая дверь была заперта на квантово-гравитационный замок. Все звезды четырежды успеют превратиться в черные карлики, прежде чем компьютер размером с Юпитер сумеет подобрать код.

– То есть вы не знаете как открыли дверь.

– Знаем, – Хинич немного смутился, – Замок вырвали чем-то тяжелым. Кажется, лопатой.

═

Мне было семь, когда не стало отца. Это не было для меня большой трагедией, я его почти не помнил, знал только, что он "бьет рыжих" за Мард-дагом. Но на мать смотреть было невыносимо.

Знаете, как бывает в детстве, приснился тебе сон, что мама умерла, ты просыпаешься, тебе плохо, как никогда. И внутри у тебя пустота и тьма. Ты встаешь с кровати, не понимая где находишься, медленно приходишь в себя и тут слышишь ее дыхание. И пустота быстро наполняется всем хорошим, и ты ложишься обратно.

– Что случилось? – спрашивает она.

– Ничего. Плохой сон.

– Переверни подушку, положи под нее ножницы и все будет хорошо.

Когда пришло письмо, мама была на кухне. Она сидела за столом и смотрела мимо меня, на стену. Она не заметила как я подошел. Я спросил что случилось, она не ответила, только поманила меня рукой. Я встал ближе, она не обняла, только уткнулась головой мне в грудь и стала что-то бормотать по-глинарски.

Я знал, что надо плакать, но не мог себя заставить. Мне было только немного стыдно, и я думал, что со мной что-то не так.

Мы успели организовать отцу нормальные похороны до того как дела пошли совсем плохо. Потом началась истерия, она подходила волнами, да я сам это чувствовал в свои восем – десять – двенадцать лет. Сначала глинарцев перестали брать на нормальную работу, потом о них стали говорить обидные вещи по визору, потом начали убивать. Да я чувствовал, я часто представлял тогда что я берег, о которой разбиваются волны, но наступающий прилив, или шторм делают их все сильнее и опаснее.

Однажды появился человек, в затертом кителе и весь увешенный орденами. Половина лица его была обожжена, и он называл себя героем войны.

Он жил под лестницей, положил там кровать, притащил чемодан и очень быстро сдружился с соседями. А потом он стал их подначивать, говорил, что мол пока он кровь проливал за родину, они терпели среди себя глинарку. Речь шла о моей матери. Она сразу поняла к чему все идет, собрала чемоданы, стала продавать из дома вещи.

В конце концов случилось то, что должно было случиться, пришли люди и выгнали нас из дома. Я думаю, что кое-кто из соседей был на нашей стороне, но такие тогда были дни – люди боялись.

К тому времени мне было уже десять, и я кое-что понимал. Мы спускались по лестнице. У меня в каждой руке было по чемодану, и я помню как поднял глаза и увидел в лестничном пролете наверху соседку, уже не помню как ее зовут, он смотрела на меня молча и в глазах ее было сожаление.

Мы переехали в общежитие, там нам дали по койке. Деньги очень быстро кончались, а мать не хотели брать на работу. Обычно она препродавала музыку в школе, но сейчас ее никуда не брали, быть репетитором тоже не вышло – времена настали бедные и музыка перестала быть модной. Кроме маршей.

Был совершенно отчаянный момент. Я пошел работать. Копал могилы. Работа считалась высокооплачиваемой. Платили едой.

... Мадам, вы спрашиваете к чему я об этом? Нет я не пытаюсь оправдать себя трудным детством. Я ни в чем не раскаиваюсь. Дело в другом. Вы видели фильм "Мальчик и маятник"?.. Ну тогда я напомню, там про мальчика в оккупированной храрлурками деревне. В фильме есть сцена: врача, лечившего партизана, ловят с поличным. Партизана убивают. Врач выходит из дома и идет на зрителей. Он сутулый, дерганый, идет как-то неестественно, словно в спину ему глядят тысячи злобных глаз. Камера дает крупный план его лица. Бух – выстрел. Врач останавливается, выпрямляется, он снимает очки и мы видим его грустный усталый взгляд. Он протирает очки и прежде чем надеть их обратно, замертво падает.

И тут я вам скажу вот что – он переигрывает. Он не убедителен. Он вообще не знает как играть, как это должно выглядеть. И его выдают глаза. Этот ваш Офенбуген, считается выдающимся драматическим актером, он прожил всю жизнь в Париже и не вылетал никуда дальше благополучного Рэйтауна. В лучшем случае он видел смерть родителей. Всё.

Когда мне было пять, я смотрел из окна как расстреливают дезертиров. Как они просят пощады, а перед смертью зовут маму. Моя же мать приводила в дом мужчин, некоторые ее били, а с ней заодно и меня.

У нас с Офенбугеном разные глаза.

═

═

– Помните, что говорил ваш друг Бишоп? – сказал Питер.

– Что именно?

– Ну, про чаяния, интересы и прочее. Может, есть смысл попробовать? Я ведь в нее влюблен, то есть я ее люблю. И потому мне было бы совсем не сложно. Да и сроки поджимают. Пожить хочется... еще лет шестьдесят.

– Мы обязательно попробуем. Так чем она занимается? Что она любит?

Они покинули Центральный Парк, и судя по запаху, приближались к Центральному Зоопарку.

– О, она любит шум волн, цветы, рассветы и закаты.

– Цветы мы обеспечим, с остальным будет затруднительно. Не станем же мы ее похищать.

Питер задумался.

– Да, ей бы это не понравилось.

– А что на счет искусства?

Единорог резко остановился, и стукнул себя по лбу.

– Какой же я дурак, Воннел! Я забыл сказать вам самое главное. У нашей расы нет искусства.

Воннел замер. Перед ними стояла высокая каменная арка Центрального Зоопарка.

– Я не понял, что вы имеете в виду?

– Нет искусства. Вообще никакого.

– Литературы.

– Нет.

– Кино.

– Увы.

– Этого, как его... те...

– Театра. Тоже нет. Мы ведь за тем сюда и приехали, чтобы изучать эту вашу... особенность.

– Но почему вы раньше не сказали?

– Да в голову не приходило. Понимаете, занятие творчеством наша медицина считает патологией. Собственно, так оно и есть.

– Неужели.

– Смешивание генетического материала вместо комбинирования. Я уже говорил об этом. Генетически мы все однородны. Таким образом, занятия творчеством являются симптомом мутаций, которые в большинстве случаев негативны. Так что если вы встретите единорога рисующего цветы вишни, или выдумывающего мелодию, то скорее всего у него больное сердце или еще какой врожденный дефект.

– А еще проблемы с любовью.

– Да, черт побери! И это тоже. Таким образом у нас нет ни генетической предрасположенности к творчеству, ни мотивации к ней. Все дамы в равной степени Эвридики и Беатриче.

– Давайте зайдем, я давно тут не был. – Воннел махнул в сторону арки, – Вам понравится.

Центральный Зоопарк Нью-Анджелеса был гордостью всего континента. Десятилетиями город не терял надежды привлечь туристов, и отпускал на содержание объекта немалые средства. Идея оказалась бесполезной, а по мере роста зоопарка (и затрат на него) все более напоминала авантюру.

Сюда каждый год свозили тварей со всей Галактики. Проблемы начинались потом, когда выяснялось, что ригомулский получерт в период течки фонит так, что в соседнем вольере ихтимухи от скоротечной лейкемии всплывают брюхом к вверху. Но денег нет даже на свинцовую прокладку, и после недолгого консилиума, сотрудники зоопарка принимают решение скормить оставшихся ихтимух (те и без того болезненно розовые), гиппопрону, который отощал и не желает спариваться. Гиппопрон высасывает их с удовольствием, но продолжает худеть, и только через два дня выясняется, что белки ихтимух правосторонние и организмом гиппопрона не усваиваются.

Кроме того, несмотря на все старания работников-энтузиастов и трепетное отношение города, в Центральном Зоопарке Нью-Анджелеса посетители были редкостью.

– Давно тут не был, – повторил Воннел, беря билет и оборачиваясь. – признаться, вы меня озадачили. Получается, у вашей культуры нет... хм, культуры.

– В вашем понимании, да.

– Но тогда, черт побери, как вы спустились с деревьев, научились добывать огонь?

– Уточню – выбрались на сушу, научились прятаться от огня. Нет, с этим у нас всё в порядке – жажда познания, стремление к тайнам небесным и душевным – всё это нам близко. Причем, абсолютно всем.

– Но, тогда все были бы, ну например, физиками.

– Или социологами. Нет. На самом деле, есть определенные флуктуации. У каждого есть стремление к определенному совершенству.

– Но позвольте, откуда оно возникло, если нет стимула?

– Вы снова о любви. Она нам не нужна, я уже говорил. У мужчин, скажем так, самцов, у них нет желания понравится самке. Мы же все одинаковы внешне, и почти идентичны по характеру, и потому нет ни внешних ни внутренних стимулов. Стремление к познанию, как и в вашем случае, уходит корнями в во времена охотников и собирателей, и скорее имеет отношение к вопросу наполнения желудка а не опустошения сем...

– Доктор Воннел!

У входа в вольер с антитопырями стоял молодой человек, показавшийся Воннелу смутно знакомым.

– Я Артур. Мы вместе вели дело Юлиуса Блюмка.

– Юлия Блюнка, – поправил его Воннел. – Что-то я вас не припомню.

– Ну как же? Громкое дело было, говорят, мы вроде как весь город спасли.

Воннел стал присматриваться к физиономии улыбчивого парня. В голову приходил то дальнобойщик, грузивший квадратных кур на Альнитаке, то биослесарь-симбионт разумных кораблей Кширшиса, словом, существо мелкое и незаметное, не годившееся для больших приключений. Артур тем временем переминался с ноги на ногу и бесстыдно позировал.

Наконец Воннел вспомнил.

– Три трупа в переулке недалеко от второго выхода Олд-Манхеттена.

– Ну, третий не совсем труп, сэр. Нам удалось заполучить его.

– Из полиции.

– У нас длинные руки, сэр. И потом, родственники от него отказались.

Воннел вспомнил это дело. Полгода назад некий клерк Юлий Блюнк, злобный офисный болван, получил, то что можно назвать сверхспособностями. Он начал с такой яростью самоутверждаться, что чуть было не уничтожил человечество. Как минимум, ту его часть что обитала в Нью-Анджелесе.

Работник зоопарка собирался было уходить, но Воннел его остановил.

– Послушайте, Артур. А где у вас обитает какое-нибудь... ну, самое живописное животное? С вашей точки зрения.

Артур закатил глаза и театрально развел руки.

– Чемансарская Пелаполэя. Это просто чудо и гордость нашего зоопарка, сэр.

– Прекрасно. Название мне нравится.

– По-моему, мы теряем время, – заметил Питер.

– Отнюдь. Сейчас нам понадобится немного вдохновения. Предстоит долгая работа.

═

Представим себе еще раз эту сцену. Выстрел. Сутулый, запуганный, живший в перманентном страхе человек вдруг понимает что всё – худшее случилось, бояться нечего. Ужас рухнул с его плеч, пуля расправляет их, и горб превращается в крылья. Он улыбается. Он мог бы в той сцене улыбнуться и это бы только усилило образ. Я прав?

А теперь я скажу что все это брехня. Что там где не хватает актерской убедительности режиссер, актер, сценарист, оператор нагнетают символы. Символы – болезнь вашего мира и вашей эпохи, мадам. Потому когда городишь их на пустом месте, получаются брехня, фальш и китч. Такие дела.

═

Последний раз Нина чувствовала себя так, когда пару лет назад во время задания ее выбросило взрывом из корабля и несколько недель кибертехник работала искусственным спутником на орбите четвертой Малого Халфлинга. Состояние было подвешенным.

Убийца использовал столь нестандартные методы взлома, и столь странное, невиданное оружие, что его уму можно было позавидовать. Несколько часов в обществе Хинича она реконструировала путь, по которому убийца проник в дом и везде, у каждой ловушки он действовал нестандартно с помощью либо очень простых, либо совершенно немыслимых устройств. Складывалось чувство, что неведомый убийца явился из иного мира.