355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Залман Шнеур » Шкловцы » Текст книги (страница 9)
Шкловцы
  • Текст добавлен: 14 сентября 2016, 23:29

Текст книги "Шкловцы"


Автор книги: Залман Шнеур



сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ЛЕЙБА-ГОРБУН
Эпопея

Воруют яблоки
пер. В.Федченко
1

Недалеко от усадьбы дяди Ури, втиснутый между двумя огородами, стоит каменный дом – дом процентщика Лейбы-горбуна. Он выстроен из кирпича вперемешку с ломаным камнем, но крыт обычной дранкой, как и все остальные дома в Шклове, построенные, правда, из бревен. Их крыши, так же как крыша этого каменного дома, поросли зеленым с проплешинами бархатным мхом, скрывающим гниль и обнаруживающим старость.

Странный это дом… Два окна расположены на фасаде почти под самой крышей и глубоко врезаны в толстую стену, точно пара жадных, мрачных, глядящих на все с подозрением, глаз. Такие же глаза у самого процентщика… Ниже идет пузатая каменная стена. Она доходит до продуха, подвального окошка с железными прутьями. Это окошко всажено в раму из крепко сцепленных необработанных камней. Весь дом, кроме фундамента, сложенного из валунов, покрыт светлой штукатуркой; еще светлее – влажные пятна по углам. Откуда они взялись, никто не знает.

Допустим, еще можно объяснить, почему окна расположены так невероятно высоко, прямо под крышей: чтобы воры не залезли… Но вот зачем вмуровывать в стену, над фундаментом, обломок мельничного жернова, как раз на высоте четырех локтей от земли? Ключ к этой загадке мог бы дать тот каменщик, который однажды выстроил это вычурное сооружение. Но дом уже очень стар, и его создатель давно умер, унеся с собой в могилу тайну обломка мельничного жернова.

Как известно, умирает только бренное тело художника, но его искусство живет вечно! Вот и торчит оно, это его творение, из фасадной стены, – вмурованный обломок мельничного жернова. Вечно молод и вечно бодр, стоит он на страже, дождливыми ночами или снежными утрами разбивая лбы, ломая скулы и расквашивая носы тем, кто тащится вдоль стены. По большей части это случается с неместными, с теми, кто еще не знаком ни с домом процентщика, ни с проделками замурованного в стену демона.

И часто в темноте кажется, что камень шипит приезжему: «Вы откуда? Из Рыжковичей? Из Копыси? Вот это номер! Вас-то мы и ждали! Подойдите, будьте любезны, поближе, поближе и… трах!» Прямо в висок или в подбородок. Зависит от роста.

– Ай, ай! Что это-о-о?

– Ай, ай, что это? Одумался? Надо было прежде спрашивать. Смотри, куда прешь… Это я! Я самый! Жернов в доме Лейбы-горбуна.

Вот так он приветствует незнакомцев. И еще скажите спасибо, что он, гостеприимный камень, торчит из стены полукруглым концом, отполированным дождями и лбами, которые разбиваются об него на протяжении многих лет. Он дерется милосердно. Небольшой испуг и огромный синяк, не более того. Будь это неотесанный камень, как другие, можно было бы, не дай-то Бог, и без головы остаться.

Камня опасаются соседи по улице, которые уже осведомлены о его проделках. Они обходят его стороной, словно собаку, которая не лает, но кусает. По привычке его обходят стороной даже днем, когда сияет солнце и на улице светло. Просто намного вернее вообще не попадать в поле зрения этого жернова и перейти на другую сторону улицы. Оттуда весь каменный дом со своим кривым фасадом, двумя окнами под самой крышей, зарешеченным подвальным продухом и вмурованным осколком мельничного жернова над фундаментом из валунов выглядит, как плоская, желтая, неприятная рожа со злыми глазами и распухшей губой над ржавыми оскаленными зубами, словно бормочущая «фи-и…», – скривившаяся и пожелтевшая рожа, застывшая навечно.

Однако эта отвратительная гримаса уже никого не волнует. Если вы отошли, то до вашего лба жернов все равно не дотянется…

2

Все же весьма сомнительно, может ли высокое расположение окон быть защитой от шкловских воров. А уж тому, что зарешеченное окошко внизу и вовсе не способно уберечь яблоки в подвале, могут быть свидетелями сыновья дяди Ури, все трое: и младшенький, и тот, который уже учит Пятикнижие, и даже Велвл, одиннадцатилетний мальчик, который уже учит Гемору.

Как у Лейбы-горбуна в подвале оказались яблоки? Это интересный вопрос. Подвал у него глубокий, с каменными сводами. Пол-улицы хранит в этом подвале бочки с солеными огурцами, но там остается достаточно места еще и для зимних яблок, которые туда ссыпают фруктовщики и которые хозяин сам запасает на продажу. У процентщика Лейбы-горбуна все идет в дело. Даже его темный подвал приносит ему доход.

За пару недель до Суккес из зарешеченного окошка начинает пробиваться густой аромат зимних яблок. Идешь, бывало, и хедер, шагаешь себе спокойно мимо каменного дома. Мельничный жернов пока не страшен, детские лбы еще не достают до него… Вот когда подрастешь, тогда он, бог даст, возьмет свое, еще и с процентами. Будет тогда тесать виски, пока не умилостивишь его. А до тех пор он пропускает детей в кредит…

Идешь так, бывало, в хедер без всякой задней мысли. Дни трепета: не то что человек, рыба в пруду трепещет, весь мир кается… А тут вдруг – стоп! Целый поток кисловатого запаха вырывается из подвальной форточки. Удивительный дух! Нет ему равных на всем белом свете по свежести и остроте. С ним не сравнится даже запах полного таза свежесваренной малины… Он оглушает своей пьяной сладостью, щекочет нос, пронизывает до мозга костей, этот аромат тысячи садов, фимиам искушения!.. И вот рот наполняется слюной, начинает сосать под ложечкой, сердце замирает. Стоит чуть-чуть нагнуться к продуху, и ты видишь божественное изобилие, целое царство зеленых и желтых яблок. Они сложены в высокие кучи, насыпанные на расстеленную солому. Яблоки собрались на сходку в темной тишине подвала, но не разговаривают. Их язык – это дивные, пьянящие запахи. Яблоки перешептываются и одурманивают этими запахами всех и вся. Яблоки улыбаются детям, ободряюще, но устало. Они устали от бурь, от долгого солнечного лета, от того, что столько времени провисели на деревьях. «Бог свидетель, дети, мы бы так хотели вас усладить… но что мы можем сделать? Процентщик запер нас здесь, заключил нас в темницу…»

Кажется, именно так говорят яблоки, так сетуют. И их речи и вздохи разливаются дивным ароматом.

И правда, вот ведь что он выдумал, этот Лейба-горбун! Засыпать подвал яблоками и загородить его железными прутьями. «Нате, смотрите и лопайтесь от зависти!» Это же просто какое-то библейское проклятие: «И горы яблок предстанут перед твоими глазами, и будешь ты полон желанья, но отведать их не будет тебе дано!»

Поднимаешь голову от продуха, а она кружится, как от доброго вина. Посещают нехорошие мысли, стискиваешь зубы. Что там десятидневное раскаяние, что там звук шофара! Никак не избавиться от мысли о том, как же добраться до яблочного рая, до источника стольких запахов и стольких вкусов.

Но мыслями горю не поможешь! Когда руки коротки, соблазн, за грехи наши, велик, а яблоки далеко, это уж совсем никуда не годится… Но Господь не без милости. Есть на свете помело. Берешь длинную тонкую палку от сломанного помела, в один конец забиваешь старый гвоздь, а второй конец держишь в руке и… Во время майрева, когда уже темнеет, когда мужчины молятся, а женщины готовят ужин, запускаешь тихонько такую палку в продух, втыкаешь гвоздь прямо в сочную кучу, поворачиваешь и вытаскиваешь трепещущий наколотый плод. По заржавевшему гвоздю течет сок. Каждое яблочко, хоть и раненое, улыбается одним бочком, словно освобожденная принцесса, извлеченная из темницы Лейбы-горбуна!.. Так и вытаскиваешь несколько кряду, пока не наполнишь карманы. И марш домой! Палку с гвоздем прячешь в траве, яблоки честно делишь на всех и ешь. Они еще немножко твердые, должны еще полежать. Но для сыновей Ури они невероятно вкусны. Никакие яблоки в мире так не одурманивают, так не пахнут, как эти, эти… Вы подумали «ворованные»? При чем тут ворованные? Человек все-таки не железный. Да и кто, в самом деле, обязан терпеть такие мучения из-за Лейбы-горбуна, из-за его подвала с оскаленными прутьями? Ничего страшного, если у процентщика поубавится яблок.

Поэтому о «воровстве» сыновья Ури никогда даже не упоминают. На их «кошерном» языке это называется «ловить рыбу». «Пойдешь ловить рыбу? Уже наловил рыбы? Сколько рыбы наловил? Сегодня твоя очередь ловить рыбу. А завтра я буду ловить рыбу»…

Чтобы особо не бросаться в глаза, на дело идут не все разом. У каждого из детей Ури свой день. Иногда ходит Файвл, иногда Велвл, а иногда палку с гвоздем доверяют младшенькому, сами же стоят на стреме неподалеку. Все выверено до мелочей, как у хороших карманников, очень трудно что-либо заподозрить и уличить их в краже. Лейба-горбун-то замечает, что верхушки яблочных куч как-то просели, но не понимает, что происходит. Может, это мыши?

3

В конце концов, процентщик все же насторожился, принялся следить, пару раз не пошел на майрев. И вот однажды, туманным вечером… Чтоб этому вечеру пусто было, чтоб ему пропасть! Однажды осенним вечером застукал процентщик одного из сыновей Ури за работой, с палкой, запущенной в подвал. И кто это был? Понятное дело, Файвка, который уже учит Пятикнижие, зачинщик всех проделок. Файвка был всецело поглощен «ловлей рыбы», к тому же он очень возгордился, держал всю улицу за дураков и потерял осторожность. И вдруг – бац! Жилистая жадная рука схватила его, словно железными клещами, за плечо.

Это сам Лейба-горбун бросился на него из-за угла. Бросился неожиданно, как серая собака, которая хватает, не лая, как мельничный жернов в его доме на прохожего человека… Лейба-горбун вглядывался в лицо Файвке своими большими, мрачными, полными черных подозрений глазами, – глазами, похожими на окна его дома. Он завораживал Файвку этим взглядом, как змея кролика. Сперва он отнял у Файвки волю к сопротивлению… Потом ядовито прошипел:

– Ага-а!

И сорвал с Файвки картуз. В ту же секунду Файвл почувствовал, что его стиснутое плечо освободилось.

Сорвать с мальчика картуз – это самый верный и действенный метод в Шклове, где люди шестнадцать часов в сутки ходят с покрытой головой. Ну-ка, будьте любезны, пройтись по улице как есть, с непокрытыми, растрепанными волосами! Какой повод вы дадите дяде Ури для тех тяжелых вопросов, что известны заранее, что твои «четыре вопроса» [136]136
  Часть пасхальной Агоды.


[Закрыть]
на Пейсах, к примеру: «Совсем без картуза? И где же это твой картуз? Кто же сорвал с тебя картуз? Почему он сорвал картуз?» Короче говоря, гораздо проще прийти домой, не дай бог, без головы, чем без картуза.

Великая тоска охватила нашего мальчика. Он почувствовал слабость в коленях и привалился к валунам фундамента. Палка с гвоздем выпала из его рук, только ее конец торчал из решетки в продухе. Глазами, полными отчаяния, он смотрел на свой картуз, смятый в руках у Лейбы-горбуна, как смотрят на утраченное счастье, на потерянную жизнь… А Лейба-горбун – он выглядел хуже ангела смерти!

Только сейчас, в осенних сумерках Файвл пригляделся к нему, к его горбу под капотой из чертовой кожи такого же бурого цвета, как пятна на каменном доме… На самом горбе капота была светлее и потертее, на полах – темнее. На горб была посажена слишком большая голова с огромной сивой бородой и парой жадных пустых глаз. Брови не пожелали седеть и остались темными, придав лицу горбуна печальную остроту черт. Из-под бурой капоты торчали черные мальчишеские брюки и пара туфель с носками, в левом ухе болталась большая серебряная серьга – амулетик от мамы, да покоится она с миром. Его мама потеряла всех детей, только горбатенький Лейбеле, единственное сокровище, у нее и остался, да и то только потому, что она вдела ему в ухо сережку и не звала по имени, а только Алтер [137]137
  Традиционная магическая практика. Тяжелобольному ребенку добавляли новое имя, чтобы его не нашел Ангел Смерти. Одним из таких добавочных имен для мальчиков было Алтер. Это имя (Алтер, букв. «старик», идиш) должно было запутать Ангела Смерти, который послан за жизнью молодого человека.


[Закрыть]
.

Острым взглядом раненого зверька Файвка оглядел тщедушную фигуру процентщика и его одежду, ища, за что бы ухватиться, ища хоть каплю снисхождения… но не нашел. Пара пустых глаз выглядывала из бороды, да еще возвышался горб. Файвка совсем растерялся и принялся хныкать, словно маленький мальчик:

– Послушайте, реб Лейба, вы же наш сосед… Вот вам лучше мой… мой арбоканфес, отдайте мне картуз…

И, как в забытьи, он принялся вытягивать из-под курточки свой арбоканфес.

Мысль была совсем не плоха. Ведь действительно, кто спохватится, кто проверит, – к тому же сейчас, перед сном, – есть на нем арбоканфес или нет? Но Лейба-горбун, видимо, не был ни капельки впечатлен таким гениальным решением. Он еще раз заглянул своими жадными глазами в Файвкино перекошенное лицо и холодно ответил:

– Даже так? Ты даже арбоканфес готов отдать? Э-э… Ты чей будешь?

– Я… я… Урин… – промямлил мальчик, который уже учит Пятикнижие. – Моя мама держит у вас огурцы, моя мама…

– А-а… заслуги предков… – пробормотал горбун, и его глаза стали еще безразличнее. – Ладно, парень. После ужина я зайду к твоему отцу. Пусть сам решает: картуз или арбоканфес.

Сказал и даже не улыбнулся, повернулся горбатой спиной и пошел прочь.

– Реб Лейба, реб Лейба!

Файвке схватился, как тонущий, за его капоту из чертовой кожи, за его горб. Истертый гладкий материал над горбом был теплым… И Файвке стало ужасно нехорошо, будто он схватился в минуту ужаса и отчаяния за гладкую шкуру чудовища, дракона… Так вот почему Лейба-горбун не снимает капоты!

– Прочь, паршивец! – пробурчало чудовище, и крепкий удар пришелся по протянутой Файвкиной руке.

Лейба-горбун исчез вместе с отнятым картузом, а Файвка остался стоять в туманных сумерках один-одинешенек у зарешеченного подвального окошка. Он вдруг стал задыхаться, как от смрада жженых перьев, от густого запаха яблок и совершенно перестал понимать, как это ему раньше их так хотелось… Теперь ему больше ничего не оставалось, как пойти и утопиться в разливе. И он горько и беззвучно заплакал, прислонившись к фундаменту каменного дома.

Но в тот самый момент, в самый горький момент из всех, что девятилетний Файвка прожил на белом свете, послышались шаги, звякнули ключи, и мягкий женский голос обратился к нему:

– Мальчик, что ты плачешь?

Файвка робко поднял свои заплаканные глаза и увидел, что перед ним стоит, нагнувшись, Башева, молодая жена Лейбы-горбуна, его вторая жена, бывшая до замужества бедной сиротой… Ее лицо свежо, зубы сверкают, а веселые глаза с любопытством глядят на Файвку. Ее высокая грудь под сатиновой кофтой участливо, по-матерински нежно склонилась над Файвкой, как над плачущим грудным младенцем. В руке у Башевы большие ключи, она, видно, как раз вышла из лавки. Файвка собрался с силами и всхлипнул:

– Мой картуз, у-у-у… реб Лейба, он… у-у-у…

– Сорвал с тебя картуз? – разобрала Башева его телеграфный стиль. – Реб Лейба, говоришь?

– Ре… ре… реб Лейба.

– Тш-ш, тихо, мальчик, погоди чуток.

И мальчику, который уже учит Пятикнижие, стало ясно, что произошло чудо. Ангел небесный явился ему в образе прекрасной женщины. Файвка, уповая на чудо, выпрямился и вытер глаза. Яблочный запах вновь показался ему приятным.

И трех минут не прошло, как Башева появилась снова. На сей раз она пришла уже вместе со своим отвратительным муженьком. Лейба-горбун держал Файвкин картуз двумя пальцами, как червяка:

– Будешь еще воровать яблоки? Будешь? – спросил горбун.

– Нет, нет! – затараторил мальчик и поглядел на Башеву. Ей, а не ему, обещает он хорошо себя вести… Но Лейбе-горбуну все мало, он ищет, какую бы еще выгоду извлечь из картуза, ну хоть какую-нибудь:

– А где твоя палка, а?

– Вот она! – Файвка старается, хватает конец палки, торчащий из зарешеченного окошка, вынимает ее, как умелый пожарный, и кладет к ногам… Не к ногам Лейбы-горбуна, а к ногам Башевы. Он кладет палку, словно поверженный рыцарь – копье. Если бы не смущение, он бы расцеловал колени Башевы, чтоб она была здорова!

Только теперь получает Файвка обратно свой картуз. Он страстно его хватает и натягивает до ушей на уязвимую, непокрытую голову.

Но Лейба-горбун, словно из ревности к Файвке за его галантный жест, тут же хватает его рыцарскую палку, лежащую у ног Башевы, и ломает ее о свою острую коленку с такой прытью, с такой силой, какой Файвка от него вовсе не ожидал.

А голос Башевы утешает. Она словно хочет сгладить скверные манеры своего муженька, этого плебея с серебряной серьгой в ухе. Она поет поверженному рыцарю – Файвке – так божественно прекрасно:

– Иди домой, мальчик! Мы никому не будем жаловаться…

* * *

В тот вечер Файвке стали ясны две вещи.

Во-первых, он больше никогда не будет воровать яблок из подвала Лейбы-горбуна.

Во-вторых, он влюбился в Башеву. Само имя «Башева» вызывает у него странное томление. Имя это улыбается ему белозубой улыбкой, шуршит мягким женским платьем.

В ту ночь, лежа в кровати и повторяя любимое имя, Файвка почувствовал, как его сердце сжимается точно так же, как тогда, когда он впервые почуял чудесный яблочный дух, просачивающийся из темного подвала Лейбы-горбуна, такой соблазнительный аромат… Вдруг ему показалось, что Башева сама… она сама сидит там в заточении, что это она, а не яблоки, улыбается ему и благоухает так свежо и сладостно сквозь ржавые прутья решетки.

В доме Лейбы-горбуна
пер. В.Федченко
1

После отвратительной истории с яблоками Файвка изо всех сил старался избегать встречи с Лейбой-горбуном и не ходил мимо его дома. На подвальный продух он и смотреть не мог. Железная решетка казалась ему теперь паутиной огромного паука, размером не меньше дурного побуждения, подстерегающего лакомок… таких как Файвка и его братья.

За Башевой, своей защитницей, Файвка следил издали, все время подглядывая за ней в заборные щели. Он любовался ее вишнево-красными губами, ямочками на румяных щеках, приветливым лицом и высокой грудью, рвущейся на свободу из-под блузок и платков. Ему нравились даже ее красноватые, всегда замерзшие руки.

Однажды Файвка случайно увидел, как Башева несет с рынка открытую корзину, полную ароматной зелени, то ли свекольной ботвы, то ли петрушки. Резкий контраст между цветом Башевиных губ и зеленью в корзине бросался в глаза, но оба цвета хорошо сочетались друг с другом. Одна свежесть состязалась с другой, и обе от этого только выигрывали. Файвка застыл как вкопанный. Мужское начало в нем, девятилетием, неясно ощутило благословение женственности и земли, пока Башева приближалась, мягко покачивая бедрами и корзиной с зеленью… Файвка слышал, что Лейба-горбун развелся со своей первой женой, что у него где-то есть взрослые дети, которых он и знать не хочет. Слышал Файвка и о том, что потом Лейба-горбун привез из деревни Башеву, бедную сироту и свою дальнюю родственницу, вырастил ее, как яблочко в саду, собственными скаредными руками и заточил в каменном доме, чтобы она там для него лежала на перине и рожала детей, Зельду и Хаимку, чтобы согревала его злую, горбатую старость… Все это Файвка краем уха слышал, но никогда еще не осознавал так ясно и отчетливо, как теперь.

Файвка покраснел и принялся теребить ухо.

Башева заметила смущенно остановившегося мальчика. Она узнала его и подумала, что ему стыдно из-за истории с картузом… На ее лице засияла широкая участливая улыбка, появились ямочки на щеках, радостно сверкнули белые зубы. Эта улыбка придала еще большую яркость и красным губам Башевы, и зелени в ее корзине. Она хотела было ему что-то сказать… Но Файвка внезапно испугался Башевы, испугался себя самого, развернулся и пустился наутек.

С тех пор Файвка стал еще больше сторониться каменного дома. И чем сильнее его тянуло к Башеве, тем больше он ненавидел Лейбу-горбуна. Его ненависть подпитывалась не только оскорбленным достоинством – сорванным с головы картузом. Нет! Далеко не им одним!

– Постой, – часто ловил себя Файвка на нехорошей мысли, – это же грех! Она же мужняя жена…

Однако с тех пор как в хедере Файвка узнал историю о царе Давиде и жене Урии Хеттеянина [138]138
  Согласно библейской истории, царь Давид соблазнился женой своего воина Урии Хеттеянина, и она понесла от царя. Давид пожелал гибели Урии и приказал своему военачальнику поставить Урию там, где будет «самое сильное сражение, и отступите от него, чтоб он был поражен и умер» (Шмуэль 2 (Цар. 2), 11:15). Так и случилось. Героиня рассказа – тезка героини библейской истории, так как жену Урии, будущую жену царя Давида и мать царя Соломона, звали Башева (в русской Библии – Вирсавия).


[Закрыть]
, Файвке стало легче на душе. Царю Давиду можно? И ему тоже можно. И вот ведь какая штука: тумужнюю жену тоже звали Башева. Она выглядела точно так же, как жена Лейбы-горбуна… Файвка был уверен, что царь Давид влюбился именно в такую женщину… Стоит себе на крыше царь Давид в короне и играет на скрипке [139]139
  В Библии царь Давид играет на струнном инструменте, который называется «кинор». В ашкеназской традиции это слово принято переводить словом «скрипка», поэтому царя Давида часто изображали со скрипкой.


[Закрыть]
. И вдруг – бац! Идет с рынка Башева, красные губы пылают, корзина полна зеленой петрушки… Ну, и возжелал ее Давид. А Урия Хеттеянин, должно быть, был кем-то вроде Лейбы-горбуна. Может, не горбатый, но тоже старый и злой. Вот Давид и расправился с ним: послал на войну, избавился от него… И что с того? Он же как-никак царь! Будь он, Файвка, царем, разве он поступил бы лучше? Вот только… Он, Файвка, еще маленький и учится в хедере, а Урия Хеттеянин, то есть Лейба-горбун, срывает с него картуз.

Очнувшись от столь царственных мечтаний, Файвка всегда утешает себя тем, что Лейба-горбун уже стар, а Башеве едва за тридцать. Иными словами, сколько отпущено человеку? Жаль, конечно, детишек, Зельдочку и Хаимку, которые останутся сиротами, бедняжки… Но он, Файвка, им ничем помочь не может. А когда Башева станет вдовой и будет одна-одинешенька, тогда он, Файвка… Что он? В этом Файвке ни за что не хотелось отдавать себе отчет. Ему не нравилось думать о том, как он, девятилетний парнишка, будет обхаживать тридцатилетнюю женщину, такую как Башева, лучше отложить это на потом. Пусть прежде Лейба-горбун помрет, а там уж посмотрим…

Однажды среди бела дня в среду прошел слух, что Лейбу-горбуна чуть не придушили. Пьяный мужик пришел забирать свой залог и принялся душить процентщика прямо на сундуке с залогами. Лейбу-горбуна отбили едва живого…

Всю неделю он не появлялся в миснагедской синагоге и даже из своего каменного дома не выходил. Файвка было подумал: покончено с Лейбой-горбуном!.. И вдруг – на тебе! Жив-здоров. Да еще как! Идет себе встречать субботу. На горбе блестит все та же субботняя шерстяная капота, все та же серебряная серьга болтается в ухе. Шея процентщика и в самом деле еще перевязана, но что с того?.. Башева – жена, Лейба-горбун – ее муж, а Файвка еще только учит Сварбе в хедере…

2

Но Всевышний захотел, чтобы Файвка помимо своей воли все-таки встречался с Лейбой-горбуном, чтобы Файвке пришлось видеть горбуна каждый день, даже приходить в полутемные покои каменного дома.

Вот как это случилось. Тетя Фейга наняла для Файвки учителя русского языка – Гершку-умника, у которого лоб, как тыква, маленькие усики и нос картошкой. Он выдержал в Могилеве экзамен за пятый класс гимназии и теперь прикидывается, что плохо говорит на идише из-за того, что якобы прекрасно владеет русским. Он ужасный хапуга, этот Гершка, берет два рубля за месяц. А что делать? У него же хороший подчерок

Для того чтобы получить побольше свободного времени и сэкономить обывательские деньги, «дорогие» учителя в Шклове придумали такую комбинацию: устраивают общий урокдля нескольких детей, близких и дальних родственников, девочек и мальчиков, тех, кто победнее, и тех, кто побогаче. Так и учат.

И как раз вышло так, что у Гершки-умника на урокевстретились дочка Лейбы-горбуна и сын дяди Ури, мальчик, который уже учит Пятикнижие. Конечно же, Файвка должен был поступить как кавалер и прийти домой к барышне. Именно так и договорился новый учитель с тетей Фейгой. До таких рыцарских манер в Шклове уже, слава Богу, дожили. Но когда Файвка услышал, куда ему нужно будет ходить каждый день перед обедом, ему стало нехорошо. Ничего себе! Учить русский язык каждый день в течение целого часа между двух огней: между процентщиком Лейбой-горбуном, которому Файвка после Суккеса предлагал арбоканфес в обмен на картуз, и Башевой с ямочками на щечках, в которую он так горячо влюблен.

– Нет, нет! – невольно вырвалось у Файвки, но он вовремя спохватился.

Еще не хватало, чтобы начались расспросы и тайна раскрылась..

Тетя Фейга сразу заметила, что Файвка смутился, и уставилась на него:

– Файвеле, ты не доволен тем, что будешь учиться вместе с такой прекрасной барышней, как Зельдочка? Она же как раз твоего возраста.

Мальчику, который уже учит Пятикнижие, пришлось сделать хорошую мину при плохой игре и сказать, что ну… да, он доволен.

Файвка ушел подавленный. Какой ужас! Как же он войдет в каменный дом процентщика? Непросто ему там будет, стыдно… Для начала Файвка пошел искать сына Башевы Хаима, чтобы прощупать почву. Он подарил Хаиму большую костяную пуговицу и разузнал, что как раз в час дня, когда у Зельды урок, Лейба-горбун обедает дома один. Потом он уходит в лавку, а Башева возвращается и обедает с детьми. Ладно, это полбеды, по крайней мере, в первый раз Файвке не придется стесняться Башевы. Он решил прийти на урокза полчаса до начала, так сказать, броситься себе на погибель в каменный дом, как в пучину. И будь что будет!

И действительно, Файвка пришел раньше назначенного времени. Едва он вошел внутрь каменного дома Лейбы-горбуна с русской книжкой и тетрадкой под мышкой, как его охватил холод камня, он почувствовал затхлость толстых стен, погрузился в полумрак, который не рассеивали неожиданно высокие, глубоко врезанные в стену окна с внутренними ставнями. Файвка едва мог разглядеть доски пола под ногами, пола, настеленного над тем самым огромным подвалом с яблоками. Файвка и сам почувствовал себя словно в подвале: в нижнем подвале – яблоки, а в верхнем – люди… Отовсюду веяло чем-то чуждым. Был бы Файвка постарше, он бы сказал: средневековым. Здесь, в отличие от других еврейских домов, совсем не было того обывательского добродушия, которое наполняло, например, папин дом или дом дяди Зямы. Такая враждебная атмосфера присуща тем домам, обитатели которых любят прятаться и которым есть что и от кого прятать.

Коричневый стол, окруженный старомодными жесткими стульями, траурно стоял посреди хмурых стен залы. С кислой миной он приглашал: ну, ладно, садитесь! Раз уж пришли, так и быть, присаживайтесь…

За ситцевой занавеской в красный цветочек тихо препирались два голоса, еврейский и мужицкий: «Ну? Бярош, не бярош?.. Хай бы карбованцы, Лейба!.. Ня, ня, хозяин, досичь!.. [140]140
  Ну? Берешь, не берешь?.. Лишь бы рубли, Лейба!.. Нет, нет, хозяин, достаточно!.. ( белорусск.)


[Закрыть]
Лейба, Лейба…»

Послышался лязг большого замка, которым запирался сундук, и Файвка понял, что вот за этой занавеской, на этом самом сундуке с лязгающим замком пьяный мужик душил Лейбу-горбуна… И будто для пущего страха ситцевая занавеска вздрогнула, и из-за нее выглянула голова в ермолке, с сивой бородой, черными бровями и серебряным амулетом-серьгой в ухе – голова Лейбы-горбуна. Он не узнал маленького гостя и с подозрением спросил:

– Мальчик, тебе чего?

– Я пришел на урок, – едва выговорил Файвка, – учитель велел…

– Так рано? – удивилась голова. – Зельдин учитель придет только к часу!

Что Файвке было на это ответить? Он промолчал.

За занавеской еще некоторое время шушукались. Потом из-за нее вышел, пересчитывая в ладони несколько пятиалтынных, высокий мужик в ватной поддевке с овчинной шапкой под мышкой, а за ним – Лейба-горбун в своей вечной бурой капоте из чертовой кожи. Капота была сейчас свободно расстегнута на манер домашнего халата. Из-под нее торчали черные лоснящиеся брюки, сшитые тоже из какой-то такой ткани, которой нет сносу… Необрезанный поклонился в пояс и ушел.

Лейба-горбун, держа в руке огромный зубчатый ключ, оглядывал своего маленького гостя злыми черными глазами.

– А, так это ты! – процедил он, даже не улыбнувшись.

Файвка молчал.

– Урин сынок, стало быть, да?

Файвка продолжал страдать молча. Ничего не поделаешь. Должно же это когда-нибудь кончиться… Но Лейба-горбун не унимался:

– Это ты мне предлагал арбоканфес в обмен на картуз?

Он бы еще долго тянул из Файвки жилы, если бы не прислуга. Ее растрепанная голова высунулась из темной кухни у входа в дом:

– Хозяин, на стол подавать?

– Подавай, подавай! – ответил со вздохом Лейба-горбун.

Этот вздох, должно быть, означал: «Обед стоит мне моих кровных денег, но есть-то все-таки надо!» Он на время забыл о Файвкином арбоканфесе и ушел готовиться к трапезе – мыть руки [141]141
  Имеется в виду ритуальное омовение рук перед трапезой.


[Закрыть]
.

У Файвки как камень с души свалился. Слава богу! Пронесло, отмучался. Из-за отодвинутой занавески виднелся теперь громоздкий сундук с лязгающим замком. Он стоял на массивных деревянных колесиках, такой же засаленный и горбатый, как и его хозяин. Сундук был со всех сторон обит полосовым железом. И Файвка подумал, что когда Лейбу-горбуна душили на горбатом сундуке, то горбу, должно быть, было очень больно, даже больнее, чем шее… И показалось Файвке, что этот сундук с мужицкими залогами еще аукнется Лейбе-горбуну. Рано или поздно с процентщиком случится несчастье, и причиной несчастья будет мрачный сундук.

В каменном доме стало веселее, когда пришли немного смущенная Зельдочка с книжкой под мышкой и ее брат, розовощекий, похожий на маму, Хаимка. Прислуга накрыла угол недружелюбного коричневого стола: расстелила полотенце, поставила солонку, положила хлеб, и стол тоже как будто повеселел.

3

В час дня пришел учитель Гершка-умник и сразу принялся делать вид, что он плохо говорит на идише:

– Ну, здравствете! Так-с.Ты, Зелда, возьми книгаТо есть книжку.А ты, как тебе звать? Не понимаешь? Файвеле? Хорошо.Возьми бумагу, то есть тетрадь.

Для урокаони пересели поближе к окну за маленький столик. Гершка-умник открыл Файвкину тетрадь в косую линейку и с очень гордым видом написал первую строчку.

И кажется, написал-то учитель Гершка всего одно слово. Всего лишь Е-ка-те-ри-но-славъ. А если я скажу, что он при этом посапывал своим носом-картошкой? А если я скажу, что он при этом пощипывал свои маленькие усики, словно они у него были огромные, как у жандарма?.. Но к чему все эти шуточки, если написал он все-таки очень искусно: четырнадцать русских букв слова Екатеринославъзаняли целиком всю первую строчку Файвкиной тетради, не больше, но и не меньше. Ни одной лишней палочки не торчало. Каждая буква сидела в своей косой клеточке между линеечек, как горошина в стручке. А большая русская « Е»! Она стояла в начале строчки, возвышаясь на два этажа, как распрямившаяся пружина. За такую букву «Е»не стыдно перед Богом и людьми.

Гершка написал и с кривой улыбочкой пододвинул тетрадь Файвке, словно говоря: «Интересно, найдется на этом свете хоть одна живая душа, способная это повторить?»

Со всем возможным рвением принялся Файвка копировать учительскую строчку. Но только он начал усердно выводить большую букву «Е»,как сразу попался в ловушку. У него вместо буквы получился какой-то недоношенный уродец с раздувшейся от водянки головой и вспученным животом. Тогда в качестве магического средства Файвка попробовал посопеть, как учитель, носом. Он уперся кончиком языка в левую щеку и стал выписывать им кренделя в форме русских букв. Прежде чем приступить к очередной букве, Файвка семнадцать раз макал перо в чернила, как солидный писарь. Но это мало помогало. Семи рук и семи языков было бы недостаточно, чтобы написать Екатеринославътак, как это слово вывел Гершка-учитель!

Например, следующая буква – русская « к», вышла у Файвки похожей на гвоздь с двумя прицепленными к нему лягушачьими лапками. Русская « а» походила на разбитое яйцо с торчащими из скорлупы лапкой и головой только что проклюнувшегося цыпленка, а русское длинное « р» – на накренившуюся виселицу, на которой болтается повешенный острожник со скрюченными коленками. Буква « в» напоминала беременную, которая поскользнулась и протягивает руку, чтобы кто-нибудь помог ей встать… Не лучше обстояло дело и с остальными буквами четырнадцатиглавого слова Екатеринославъ. Мало того, что буквы вышли у Файвки «неописуемой красоты», так они еще и расположились, каждая в своей косой клеточке с таким же удобством, с каким извозчик мог бы расположиться в колыбельке – руки, ноги и кнутовище торчат во все стороны. Прямо больно смотреть! Еще две строчки тяжелой работы пальцами и языком, и Файвка отчаялся. Он со своей стороны сделал все, что в человеческих силах, чтобы остаться верным божественному оригиналу, то есть учительскому подчероку. Но Файвке было очевидно, что это все равно, что карабкаться по стремянке, чтобы достать тарелочку с неба! В жизни ему не написать Екатеринославътак, как это сделал его учитель Гершка. Безнадежно! Файвка вернул на место измученный язык и пустил свое перо гулять, как жеребенка без узды, а сам принялся с любопытством слушать и глазеть на то, что происходит вокруг. Но, странное дело, буквы стали получаться вовсе не хуже, чем раньше, наоборот: намного лучше…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю