Текст книги "Шкловцы"

Автор книги: Залман Шнеур

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

Файвка дальше не слушал, но его былая, теперь уже охладевшая любовь к Башеве, отозвалась острой горечью. Терзаемый любопытством, он как-то забежал на рынок, приложил ладонь ко лбу и заглянул в низкое широкое окно часового мастера. Тот как раз сидел у верстака и что-то шлифовал. Алтер-часовщик поднял глаза поглядеть, кто это заслоняет ему свет. Файвка отпрянул: беда!

У старого холостяка, о котором теперь все говорят, действительно голубые глаза! Синие. Точно такие же, как у Зельдочки. Раньше Файвка даже не знал, что у курчавых и черноволосых могут быть синие глаза. Кроме того, те же толстые губы, короткий нос! Зельдочка на него похожа…

С чуткостью молодой ищейки Файвка принялся наблюдать за Зельдочкой: как она садится и как встает, как смеется и как хмурится. До чего же странно! Косички у Зельдочки темно-русые, в маму, но волосы вьются как у часовщика.

Эта греховная тайна окутывала Зельдочку, ее туповатый носик и веснушки, и придавала ей особую пикантную прелесть. Файвку тянуло к ней как магнитом. Он рассматривал Зельдочку со скрытым детским вожделением, как рассматривают запретную, украденную, но дорогую вещь… Ему все время хотелось сесть к ней поближе.

Как-то во время урокаон под столом дотронулся до ее теплой коленки. Совсем не нарочно дотронулся и тут же отдернул руку, как ошпаренный. Сердце его билось.

К Башеве Файвка совершенно охладел. Тому поспособствовала Башевина рассеянность. Она ни на кого больше не смотрела. Ее теплое дружелюбие почему-то угасло. В то же время нельзя сказать, чтобы она так уж близко к сердцу принимала болезнь Лейбы-горбуна. В походке Башевы, в том, как она заходила в комнату мужа и выходила из нее, в том, как отдавала распоряжения прислуге насчет еды для хозяина, чувствовался некий холодный расчет. Пусть видят, как она заботится… Но горбун ей не верил. Он злобно ворчал, когда Башева заходила к нему с холода свежая и притворно улыбающаяся… Файвка замечал, и не раз, что она появлялась из-за ситцевой занавески бледная, прикусив губу. Такого отчаяния на лице Башевы Файвка никогда прежде не видел. С тех пор, как он ее знает, не видел.

В самом каменном доме давно ощущалась заброшенность, которая наступает, когда хозяин болен, дети малы, хозяйка занята в лавке, а вернувшись домой, рассеянна и очень мало беспокоится о домашних делах.

Скоро и это дало пищу для злословия:

– Собственно говоря… между нами… зачем ей хлопотать по хозяйству? Если уж она и о муже не хлопочет… Так и так выйдет за часовщика сразу же после смерти Лейбы-горбуна. Тогда уж наведет порядок. Подвал поправит и мебель починит… за те же деньги.

От прислуги стало известно, что муж с женой живут как кошка с собакой. Эта тихоня Башева просто со свету его сживает… Подумать только, даже прокляла его, сказала, что пришло ему время помереть злой смертью… Злой смертью – не больше и не меньше.

Но молва просватала Башеву слишком рано. Проклятие перекинулось и на Алтера-часовщика. Всё, что в ту зиму соприкасалось с Лейбой-горбуном и его семейством, было проклято.

Как-то сырым утром прошла молва, что часовой мастер не чинит больше часов, его мастерская закрыта. В чем дело?

– Он простужен. Он очень сильно простужен.

И чуть погодя:

– У него сильный жар.

– У него воспаление легких.

А что Башева?.. Да, видели, как Башева вчера вечером говорила о чем-то с доктором Кролем и при этом терла глаза. И доктор Кроль теперь целых два раза в день ездит к часовщику…

Только тут Файвка заметил, что щеки у Башевы впали, платье в беспорядке, под глазами – синие круги. Не поймешь, где начинается синева ее глаз. Также он заметил, что ест она без аппетита, кричит на своих детей, а на него, Файвку, вообще не обращает внимания.

– Э… Нет, – думает Файвка, – когда Лейба-горбун заболел, она так не выглядела.

Видно, правду говорят, что Башева больше сидит у постели часовщика, чем у постели мужа, мечется, как угорелая, между двух больных «Алтеров»… Она и сама не знает, кто из двух «Алтеров» помрет, а кому суждено жить…

В конце концов случилось так, что все эти «милые» разговоры дошли до Лейбы-горбуна, который, как больной хорек, закрылся в комнатке с залогами и не выходил оттуда неделями. Кто донес реб Лейбе – неизвестно. Но ему все же донесли. Потому что однажды, субботним утром, Меер-переплетчик, ближайший сосед Лейбы-горбуна, сообщил в любавичском бесмедреше жуткую новость.

Среди ночи, часа через два после субботнего ужина, прислуга реб Лейбы постучала ему, переплетчику, в ставень. Он распахивает дверь: «Что такое? Что случилось?» И тут же слышит вопли и шум из каменного дома. Прислуга в слезах: «Хозяин хочет зарезать Башеву! Быстрее, спасите!» Он вбегает в каменный дом – там черт-те что творится!.. Башева плачет, дети плачут. Горбун сидит на полу без ермолки, среди разбитых тарелок, рядом валяется острый кухонный нож…

– Тьфу, тьфу, тьфу! – набожно сплюнули добрые люди, услышав такую новость от переплетчика.

– Как Башева меня увидела, – рассказывает дальше Меер-переплетчик, – так и припала ко мне, бедняжка: «Спасите меня от старого разбойника! Никто не знает, что я вынесла от этого… скупердяя». А тот, горбун, воет, как зверь: «Блядь! Шлюха!.. Потаскуха! Все дни просиживает у любовника! Я для нее – пустое место! Я уже в собственных детях не уверен…»

– Тьфу, тьфу, тьфу! – набожно сплюнули добрые люди.

– Прислуга, – закончил переплетчик, – ушла из каменного дома. Ей страшно там оставаться.

Тетя Фейга, услышав о таких делах, постановила:

– Ну, Файвеле, чтоб ты мне больше в этот нехороший дом не ходил!

– А урок? – удивляется Файвка.

– Пусть Гершка-умник учит тебя в другое время и в другом месте! А нет – и не надо.

С того времени над «нехорошим» домом опустилась завеса. И Файвка больше не знал, что там происходит. Он только иногда встречал Хаимку, Зельдочку, Башеву и видел, что они ходят понурые, задумчивые, неряшливые. И Клима-плотника с его цыгановатой мордой Файвка тоже встретил однажды вечером возле каменного дома, когда тот крался со свертком под мышкой… Значит, Лейба-горбун еще шевелится, еще обделывает дела.

Но бывший солдат, старый холостяк Алтер-часовщик оказался-таки слабее горбуна. Как-то утром, когда уже наступил месяц одор, когда потекло с застрех и солнце заблестело в лужах, разнеслась весть, что часовщик Алтер «не жилец». Воспаление перекинулось из легких в мозг. И доктор Кроль от него отказался.

В тот же день вечером часовщик умер.

Целуются на сене
пер. А.Френкеля

1

Беспокойная зима прошла, лето красное настало. Файвке исполнилось десять. Он уже учит Гемору.

В месяц ов ударил солнечный жар, зажелтил огурцы в шкловских огородах, раздул тяжелые брюшки тыкв, подкрасил щечки груш на ветках, распахнул глазки диких ромашек. У того новорожденного котенка, который уцелел в доме дяди Ури, тоже давно открылись глаза. Когда тетя Фейга вяжет чулок, котенок учится ловить мышей с помощью ее клубка… Даже проводит тренировки на крыше прошлогодней сукки, птичек ловит… И тетя Фейга, и котенок надеются, что вырастет из него неплохой мышелов.

Файвка за год тоже повзрослел. Губы у него сделались толще и плотнее, взгляд сосредоточенней. После истории с Лейбой-горбуном, когда тот хотел зарезать среди ночи Башеву, не ходит больше Файвка в желтый каменный дом. Папа с мамой строго-настрого запретили. Русскому языку он теперь учится у другого учителя. Без Зельдочки. Видит ее лишь издали. Но Зельдочка по нему сохнет. Она высматривает его, зовет. Приходится ему, Файвке, делать вид, что он не слышит. Файвка боится матери.

Алтера-часовщика уже давно похоронили. Даже перестали злословить о нем с Башевой. Но образ его, его грешный дух витает над Зельдочкой и придает особую приманчивость ее короткому носику, ее конопушкам… Поэтому Файвку тянет к Зельдочке, как к запретному плоду в чужом саду. Так же тянуло его когда-то к яблокам в темном подвале каменного дома… Но связываться с матерью Файвка не хочет, да к тому же побаивается Лейбы-горбуна, который уже скоро год как засел, словно злой дух, в своей комнатушке с залогами и придумывает, кому бы какую сделать гадость. Не сегодня – так завтра… но уж он-то сделает. Ни одна служанка не выдерживает в «нехорошем доме» дольше двух-трех месяцев. Реб Лейба ругается по ночам с женой. И частенько пропадает большой кухонный нож. А находят-то его у Лейбы-горбуна в изголовье или же под сундуком с залогами. Вот служанки и боятся. Файвка слышит про этакие дела и тоже боится.

Этим летом Тишебов выпал на особенно жаркий день. Стоял изнуряющий зной, разлив п а рил. На краю неба, с западной стороны, притаились синеватые, остроконечные холмики облаков, затянутые не предвещавшим ничего хорошего маревом. Ослабевшие, измученные постом евреи плелись по улицам в шерстяных чулках, вялые и безмолвные, как осенние мухи. Те, кто покрепче, пешком, в одних чулках, как Закон велит, отправились в Рыжковичи, на кладбище. Когда отец дома, Файвка ходит вместе с ним на кладбище и набирает там полные карманы недозрелых, кисловатых орехов. Но на этот раз дядя Ури в отъезде – разъезжает пароходом между Гомелем и Киевом, скупает по дешевке товары. И тетя Фейга ни за что не хочет отпускать Файвку в Рыжковичи «одного-одинешенька», то есть с другими мальчишками. Кто знает, куда они его заведут, дружки эти его распрекрасные. Наверняка ведь будут топтать старые надгробья да по свежим могилам прыгать. Нет! Не смей ходить на кладбище, раз отца дома нет!

Этот бабий запрет ужалил Файвку в самое сердце. Ему не в радость даже то, что не нужно сегодня ни в хедер идти, ни учить с учителем русский… Что с того, раз нельзя пойти на зеленое кладбище, нельзя нарвать там диких орешков, двойчаток да тройчаток…

От обиды убежал Файвка в собственный огород и всем назло прыгал с грядки на грядку, воображая, что это могилы. Потом съел, тоже назло всем, два больших огурца – с одного конца они пузырем и пожелтели, а с другого – пупырчатые, тонкие и вытянутые. Такие огурцы-уродцы вырастают на грядках в конце лета; они подмерзают по ночам, перегреваются днем и годятся лишь на засолку в бочке. Вкус у них будто грибной – землистый, кисловатый. Нет в этих огурцах той приятной сочности, что так услаждает изнуренное нёбо после того, как всю зиму ешь картошку, крупу да сухую фасоль… Нет в них того чудесного запаха, что наполняет душу свежестью росистого утра, длинных дней, ягод, купанья… Но к чему сейчас все это Файвке? Пусть лучше кажется, что он жует кисловатые, недозрелые орехи на кладбище…

Файвка был в такой обиде на маму, в таком подавленном настроении, что утешения эти гадкие огурцы ему ничуть не принесли. Тут вдруг вспомнил Файвка, что у их соседа, у шорника, сразу за заросшей травой грядкой, разделяющей дяди-Урин и соседский огороды, начинает уже созревать репа. Та самая репа, про которую мама говорит, что от нее пучит живот… И именно потому, что сегодня Тишебов, что мама не хочет, чтобы он ел репу, что от репы пучит живот, – Файвка идет воровать репу в огород шорника. И, между нами, что может быть вкуснее молодой, похищенной в чужом огороде репы с ее сладко-горьковатым соком, да еще тогда, когда все постятся, а ты как раз обижен на маму?

Файвка огляделся, по-кошачьи перелез через межевую грядку, схватил репу за ее густой темно-зеленый чуб и начал тащить. И в этот миг над ним, точно гром среди ясного неба, раздался дурашливый девчоночий голосок:

– Ку-ку!.. Ай-яй-яй, Файвеле!

Файвка застыл на месте и покраснел. Ему и в голову не приходило, что за ним шпионят среди бела дня, да еще в Тишебов, когда так жарко и все от мала до велика ушли на кладбище. Такому десятилетнему мальчику, как он, мальчику, который уже учит Гемору, совсем не к лицу воровать репу. Он осматривается по сторонам: откуда голос?.. Не иначе как из сарая Лейбы-горбуна. Ведь на дяди-Урин огород выходит только сарай процентщика, его глухая бревенчатая стена с окошком под коньком. Должно быть, это Зельдочка? Но как удалось ей вскарабкаться так высоко?

– Ку-ку! Хи-хи-хи… – вновь послышался тот же голосок. Теперь Файвка ясно узнал Зельдочкин смех.

Ну раз так, бояться нечего и стесняться некого. Одним махом, нагнувшись и выпрямившись, Файвка вырвал уже наполовину вытянутую репу, оббил с нее влажную землю и с напускным спокойствием стал счищать осколком стекла сочную голубоватую кожуру. Это должно было означать: «Гляди, Зельдочка, сколько хочешь!»

А из окошка его продолжали дразнить:

– Ай, батюшки, ай, матушки! Репку воруют!

Файвка продолжал спокойно чистить рейку. Это возымело действие. Дурачащийся голосок сдался:

– Файвеле, угадай, кто здесь, а?

– Знаю, знаю! – огрызнулся Файвка презрительно.

Даже глаз не поднял.

Оконце совсем пало духом и попросило – теперь уже настоящим Зельдочкиным голосом:

– Файвеле, дай кусочек репки! Так жарко…

– Слезай и бери!

– Нет, нет, – попросил голос, – лучше ты сюда залезай… Здесь полно сена… Залезай!

Файвка обомлел. Сердце застучало. Осколок стекла выпал из рук. От только что пережитого легкого страха, сменившегося спокойствием, кровь бросилась в голову. К тому же наполненный созревшими плодами огород, надутые голые брюшки тыкв с зелеными пупками, душный зной, горький запах полуочищенной репы, таинственная, манящая чернота окошка на ярко освещенной бревенчатой стене сарая, окошка, так соблазнительно говорящего девчоночьим голосом, – все это мгновенно опьянило его. Нетвердым шагом Файвка подошел к сараю и запрокинул голову под заколдованным окошком:

– Кто там с тобой, Зельдочка?

– Никого, – звонко отозвалось окошко.

– Не кричи так! – Файвка огляделся. – Хаимки тоже нет?

– Нет, – зашептало окошко, – он на кладбище ушел.

– А мать?

– В лавке.

– В Тишебов?

– Так ведь мужики покупают.

– А служанка ваша?

– Ушла. Сегодня же не готовят.

– А отец?

– Лежит…

– Лежит?

– Иди!

2

Это «иди» совсем сбило Файвку с пути истинного. Он козленком прыгнул к жердяной изгороди, с обеих сторон примыкавшей к сараю. Не выпуская из левой руки зеленых кос сорванной репы, правой рванул и приподнял один из кольев. Откуда в нем взялось такое геройство? Этого Файвка и сам не знал. Он протиснулся в узкий лаз и воткнул выдранную жердь обратно в землю. И вот он уже во дворе у Лейбы-горбуна. Сквозь изгородь Файвка окинул взглядом папин дом. Ни живой души! Только черная сорока сорвалась откуда-то с ветки и разбранилась на крыше:

– Крра, крра…

Плохая примета. Может, убежать? Нет! Влез так влез. Хаимка и другие мальчишки ушли на кладбище рвать орехи. Значит, он может пойти поиграть в «нехорошем доме». И плевать на все…

Но тут Файвка слышит, как в глубине двора стукнула щеколда воротной калитки. Файвка вытягивает голову и всматривается. Видит мужика в черной поддевке. Кажись, это Клим-плотник. А под мышкой у него сверток. Верно, новый залог. Или ворованное что-то, Лейбе-горбуну в кованый сундук. Длинные ноги Клима, обутые в высокие сапоги, ступают нетвердо. Он оглядывается по сторонам и приближается к двери каменного дома, как будто подкрадывается. У Файвки сперва сердце ёкнуло: не пронюхал ли Клим, что в доме никого нет?.. Потом подумал: а мне-то что? Лучше вообще не соваться в дела Лейбы-горбуна…

Через минуту Файвка уже стоял в полутемном сарае.

Сухое сено – и этого года, и прошлогоднее – было уложено почти до стропил. Вся его серо-зеленоватая пахучая груда опиралась на слепую стену с окошком. На самом верху сидела, как принцесса, Зельдочка в голубом платьице. Из окошка на нее падал, пересекая наискось, широкий луч пылающего света. И там, где ложился этот золотой луч, все блистало удивительными огнями. Край Зельдочкиного платья светился, как голубая полоса радуги, глаз ярко блестел. Ушко просвечивало красным. С косички капало расплавленное золото. Перламутровая пуговица на груди сияла в окружающей темноте, как бриллиант… Зельдочка сидела, поджав ноги. Увидев Файвку, она захлопала в ладоши:

– Вот здорово! Вот здорово! Вот здорово!

От этого троекратного движения во все стороны брызнули голубые и золотистые искры, как будто она распылила своими хлопками поток волшебного сияния.

Файвка застыл в изумлении. Не колдовство ли это? Говорят, в сараях и на сеновалах водятся разноцветные бесенята в остроконечных шапочках, в голубых штанишках, с длинными кнутиками, с…

Но Зельдочка своим милым голоском изгнала из него этот страх:

– Что ты уставился, как… кот? Залезай!

Легко сказать: «Залезай!»… Как взобраться на такую ровную стену сена? И как она вскарабкалась туда, этот голубенький бесенок?

Зельдочка сразу замечает, что он там внизу ищет, и показывает, как залезть. Возле самой бревенчатой стены в сене протоптаны ступеньки, незаметные в тени.

Несколько прыжков – и Файвка уже возле Зельдочки. Широкая полоса света из окошка жжет его теперь прямо в затылок. Но стоит только Файвке дотронуться до голой руки девочки, как его охватывает смущение, беспомощность: ведь Тишебов… люди постятся… а он, мальчик, который уже учит Гемору, тут, с девочкой, на сене…

С тех пор как он перестал ходить в «нехороший дом», Файвка совсем отвык от близкого присутствия Зельдочки. И вот от нее повеяло всеми мрачными тайнами каменного дома, где Лейба-горбун гниет от старости и злобы в своей комнатушке с залогами и где груды чужих яблок гниют в подвале под его комнатушкой… Пахнуло от нагретого сена грехом Башевы – так сладко и так душно. А из теней в сарае выглянули черные кудри часовщика, его внезапная смерть…

Но Зельдочка была явно смелее Файвки. Сидя, как и прежде, с поджатыми ногами, она засмеялась, и на ее щечках появились прелестные ямочки, которые ей достались от матери. Одна из ямочек была заполнена солнечным светом.

– Хочу кусочек ре-е-епы! – запищала она, указывая на украденную репу в Файвкиной руке.

Только теперь Файвка увидел, с каким букетом пришел. Молодая репа с ботвой. Наполовину очищенная, наполовину в земле и с корешком, да к тому же похищенная в соседском огороде.

Файвка рассмеялся, и все его мрачные мысли исчезли. Одним ударом о стропила он стряхнул с репы остатки влажной земли. Земля осыпалась на него и на Зельдочку мелким дождиком, на них пахнуло сырым грибным духом, как от влажной грядки после ливня.

– Фу-фу-фу! – Зельдочка с удовольствием втягивала своим жадным носиком этот земляной запах и в то же время отряхивала косички. В приторной духоте сеновала повеяло свежестью.

Между тем перед Файвкой встала задача: как теперь очистить репу – без осколка стекла и без ножа? Недолго думая, он надкусил ее и от надкушенного места принялся сдирать толстую свежую кожуру. Наконец репа повисла на листьях у него в руке – голая, снежно-белая и сладкая, как Зельдочкино тело, которое виднелось в вырезе платья, – там, куда не достает солнце и где нет загара…

Но тут перед Файвкой встала новая задача:

– Как нам ее есть?

Зельдочка сразу нашла решение:

– Я откушу, ты откусишь, я откушу, ты откусишь!

Файвка ее поправил:

– Я с одной стороны, ты с другой!

Почти одновременно Файвка и Зельдочка впились зубами в очищенную репку, которую маленький кавалер крепко держал за зеленый лиственный чуб. Он – с одной стороны, она – с другой. Сахарная освежающая горечь сочной репы разлилась по юным язычкам, и в сарае послышалось веселое хрумканье. Оно звонко отражалось от стропил… Так они кусали, хрумкали и задыхались от смеха. Когда от круглой репы осталась лишь тонкая перегородка, мальчик и девочка «поздоровались» – уткнулись друг в друга носами, как два китайца. Тут Зельдочка одним укусом разрушила тонкую сочную перегородку и коснулась своими полными губками Файвкиного рта. В то же мгновенье голой рукой она обхватила Файвкину шею, притянула его к себе и чмокнула мальчика в губы. Вкус свежей репы смешался у Файвки с ароматом Зельдочкиных губок. Кипучая и пьянящая радость охватила его. Он выронил остаток репы, обеими руками схватил Зельдочку за тугие косички и принялся жадно целовать куда попало: в лоб, в ямочку на щеке, в губу, в глаз, в подбородок, в шею. Только теперь он ощутил, что Зельдочкино тело имеет чудесный, теплый запах. О, совсем не грубый запах репы, которой они только что лакомились! Даже не тот, что исходил от Башевы, когда она приласкала его в темной лавке на рынке… Этот запах гораздо приятнее. Такой разносится только от новой пачки чая, когда мама разрывает свинцовую фольгу. Но запах Зельдочкиной кожи еще нежнее, тоньше и как будто щекочет. Так и съел бы эту проказницу.

Однако с девчонками поди свяжись! Странные они создания. Не хочешь ты, так хотят они. А если ты захочешь, они не хотят. Вместо того чтобы долго-долго целоваться, Зельдочка ящеркой выскользнула из Файвкиных рук и озорно скатилась с горы сена – проворно и легко, точно фокусница. Файвка проследил за ней взглядом, и у него закружилась голова. Он испугался, как бы Зельдочка не сломала себе шею. Но нет! «Оп!» – восторженно взвизгнув, она уже приземлилась на обе ноги, целая, невредимая и смеющаяся.