Текст книги "Шкловцы"

Автор книги: Залман Шнеур

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Первая ссуда
пер. И.Булатовского

1

Бледный, без картуза, со взъерошенными волосами, с перекошенным лицом проталкивается Файвка сквозь людскую стену Всякому видать: с Файвкой только что приключилось что-то ужасное. И правда, за несколько минут он прошел все круги ада – унижение, грубое любопытство, подлость. Он вдруг почувствовал, что значит «чужие люди», что значит попасть в беду, когда папы-мамы нет рядом… Файвка поднимает глаза на воздетые к небу оглобли. Меайн ёвей эзри? [164]164
  Тегилим (Пс.), 121(120):1.


[Закрыть]Откуда придет помощь моя?.. Нет выбора! Он должен бежать домой, взять пару копеек из других штанов, вызволить картуз из рук кацапа и снова бежать домой – обедать, а оттуда в хедер… Легко сказать! Сперва нужно пройти всю ярмарку, потом по улицам, да без картуза, да с такой вот несчастной физиономией! Весь город узнает, что с ним произошло… И тут Файвка видит: будильник в лавке Алтера-часовщика, к которой он протиснулся, показывает ровно три. Уже два часа, как он крутится на ярмарке. В хедере давно сидят и учат Сварбе, а он-то, Файвеле, где, а он-то что? Он даже еще и дома-то не был. Эх, не надо было пить квас у фони в разбойничьей красной рубахе! Правы были женщины… Еврей бы сжалился. Еврей бы поверил в долг. И потом, кто не знает дядю Ури? Файвка сказал бы еврею: «Я сын Ури», – тот ему бы поверил. А кацапу поди растолкуй, что Ури Косой – человек порядочный и что его сынишка Файвка тоже человек порядочный. И что у него есть эти копейки, только в других штанах… Еврею можно было бы оставить в залог не картуз, а что-нибудь другое. Например… Например, арбоканфес. Арбоканфес… а?

Слово «арбоканфес» напоминает Файвке о том, что процентщик Лейба-горбун как-то раз тоже сорвал картуз у него с головы, когда Файвка палкой с гвоздем таскал из подвала Лейбы яблоки… Файвку осеняет мысль: где-то неподалеку от часовщика должна быть лавка Лейбы-горбуна. Ах, если бы Башева, его молодая жена с румяными щеками, была сейчас в этой лавке одна! Она добрая, она бы сжалилась, она бы одолжила копейку, она бы поверила. Но сейчас как раз то время, когда Башева обедает дома с детьми… Остается только пойти взглянуть, вдруг Бог поможет. Вдруг случится чудо… Все равно пропадать.

Файвкины уши горят от нетерпения и надежды. Он изо всех сил проталкивается вперед и получает затрещины до тех пор, пока не добирается до принадлежащей Лейбе-горбуну бакалейной лавки с гонтовым козырьком над входом. Мрак залег в лавке процентщика, так же как в его каменном доме. Тянет его, этого Лейбу-горбуна, в сумрак, в тень – скрыть, схоронить все, что ему принадлежит…

Однако в черном провале дверей видит невезучий Файвка не мягкие бока, светлое лицо, не широкий приветливый фартук Башевы, а самого Лейбу-горбуна… Его борода и лицо белеют привидением в темноте лавки. Свою капоту из чертовой кожи он ради ярмарки перетянул черным хасидским кушаком, чтобы она лучше сидела. Его тельце от этого стало казаться еще худосочнее, а горб – еще острее, еще отвратительнее. И этот… этот-то одолжит Файвке копейку?

Просто чудо, что у Лейбы-горбуна покупатель: Файвка успевает перевести дыхание и подумать о том, что делать дальше. Только вот придумать ничего не успевает, потому что Лейба-горбун, от чьих жадных глаз не ускользнет ни одна мелочь, вдруг поворачивается к Файвке:

– Эй, мальсик, тебе сего?

– Ничего… – лепечет Файвка, изумленный тем, что Лейба-горбун даже не узнает его.

– Нисево? – не верит горбун. – Тогда сто ты здесь делаесь?

Файвка чувствует, что оказался в том же положении, в каком был, когда его поймали на краже яблок.

– Урин я… – отвечает он невпопад. – Я хожу на уроквместе с Зельдочкой.

– А где же твой картуз? – тоже невпопад спрашивает Лейба-горбун. – Я тебя совсем не узнал.

Файвка снова не отвечает на заданный вопрос:

– Мама… Послала меня… Мама… Чтоб… Чтоб…

Но тут Файвка начинает задыхаться от этого бессвязного вранья и, как пропойца, бросается к Лейбе-горбуну:

– Реб Лейба, одолжите мне копейку! Мне нужна копейка…

Лейба-горбун переминается с ноги на ногу. Его жадные зрачки расширяются и темнеют:

– Ко-пей-ку? Я – тебе, копейку?

– Копейку… – как нищий клянчит Файвка. – Одну копейку. У меня… много. В других штанах.

– В каких станах? – удивляется Лейба-горбун. – Сто еще за станы?

Файвкины глаза краснеют, лицо горит. В голове будто молотом бьют. Он уже сам едва разбирает, что говорит:

– Я надел другие штаны… Я выпил квасу и забыл… Этот гой…

– Ага… – помогает ему реб Лейба. – У тебя картуз отобрали?

– Да, да! – радуется Файвка тому, что его сразу поняли. – Я вам вечером отдам. Честное слово!

– Вот оно сто… У тебя отобрали картуз!.. – поглаживает бороду Лейба. – Скверная история.

– Честное слово, я вам отдам! – горячо и отчаянно клянется Файвка. – Я… Сегодня же…

Но Лейба-горбун продолжает гнуть свое:

– Такой мальсик, и выпил квасу на копейку? На целую копейку! Скверная история.

– Ужас как хотелось пить, – оправдывается Файвка, – до смерти хотелось пить.

Но Лейба-горбун не сочувствует ему:

– До смерти хотелось пить? Именно квасу! Мальсику – квасу…

– Я не могу пойти домой, – Файвка умоляет Лейбу, как жертва разбойника. – Если вы не верите… У меня есть деньги… Если не будет… Мама отдаст…

Эта мысль наконец тронула сердце процентщика, он призадумался и обернулся в лавку:

– Так ты говорись, сто отдась мне копейку?

– Чтоб мне пусто было! – клянется Файвка.

– Целую копейку, а?

– Честное слово!

– Сестное слово? Ну-ну.

Лейба-горбун исчез в темной лавке, закопошился там, словно мышь в жестянке, выполз назад, белобородый, бледный, как покойник с того света, и протянул Файвке две старые монетки.

– На, вот тебе копейка. Два гроса.

Файвка никогда еще не видел таких странных полушек. Одна – нелепо большая, с истертым профилем толстой гойки, должно быть, Екатерины. Другая – просто медный кружок, выскобленный, как старая сковорода. Только одна лапка орла осталась.

– Э… это копейка? – засомневался Файвка.

– Копейка, – подтвердил Лейба-горбун, – два гроса – это копейка. Тебе, может, не нравится? Ну что ж…

Тут Лейба-горбун развел руками и слащаво улыбнулся. Файвке почудилось, что с такой же точно улыбкой процентщик съел и теленка с хреном, слезливо глядя на него и жалостливо приговаривая: «Бедный, бедный теленок…» Это подозрение длилось, однако, всего ничего. Расстроенный и павший духом Файвка был не в силах представить себе, что Лейба-горбун, взрослый человек, хозяин каменного дома, будет обманывать его, девятилетнего мальчика, да еще тогда, когда с этим мальчиком приключилось такое несчастье… Он только глянул на Лейбу-горбуна немым детским взглядом, и нижняя губа у него задрожала. Не сказав больше ни слова, Файвка вдруг повернулся и бросился бежать… Не бежать, а проталкиваться назад, к тому кацапу с квасом. Он даже не чувствовал, как пихают его со всех сторон и мужики, и евреи.

2

Квасник встретил его широкой фоняцкой ухмылкой в рыжеватую бороду, расчесанную направо и налево.

–  Ну что, паренек? Деньги принес, а?.. Вот харашо!

Дрожащей ручонкой Файвка подал кацапу два старых гроша, беспроцентную ссуду Лейбы-горбуна.

Кацап какое-то время разглядывал их на своей здоровенной лапе, потом, как бы играя, подбросил и дал им упасть на столик, как это делают гои, когда играют в орлянку. Потом снова посмотрел на монетки и с улыбкой перевел взгляд на Файвку. Но это была уже другая улыбка. По ее колючести Файвка опять почувствовал, какой хладнокровный разбойник пробуждается в этом веселом, распевающем песни гое, когда дело доходит до денег.

–  Получайте-с! – подчеркнуто вежливо процедил кацап сквозь зубы, быстро сгреб двумя толстыми, как у медведя, пальцами обе монетки и швырнул Файвке, как бросают собаке кость. Швырнул, даже не беспокоясь о том, найдет их Файвка или нет.

И тут же, вернувшись к своему занятию, запел:

 
– Квасу ядреного!
Квас русский, студеный,
Пенный да ядреный…
 

Большую монетку, ту, что с Екатериной Второй, Файвка нашел сам. Вторую денежку ему помогла отыскать Гитка-вдова, продавщица сельтерской, самая жестокая конкурентка кацапа, которая прежде поносила Файвку на чем свет стоит. Сейчас-то она его пожалела. Все-таки еврейское сердце!

– На, мальчик! – подала она ему истертый медный кружок с кусочком орлиной лапки. – Это ведь уже никакие не деньги.

Файвка побелел как мел. Теперь он понял, что процентщик Лейба-горбун обвел его вокруг пальца. Мало того, что он не помог ему в беде, так он еще и сделал из Файвки посыльного, разносящего его фальшивые монеты, которые уже давно ничего не стоят; послал его к кацапу на удачу, на авось… И кроме того, послал, чтобы таким образом отобрать у него или у его мамы настоящую копейку… Ужас, что на свете творится!

В дикой злобе уже совсем измученный и ослабевший Файвка стал проталкиваться обратно, к лавке Лейбы-горбуна. Но его поддерживало чувство детской обиды на несправедливость, почерпнутое из Пятикнижия… Нет! Зуб за зуб!.. Как с нимпоступил кацап, так онпоступит с Лейбой-горбуном, черта его батьке!.. Файвка должен швырнуть фальшивые гроши прямо в его мерзкую рожу… А потом упасть и потерять сознание рядом с бакалейной лавкой, чтобы люди отнесли его к маме на простыне… И пусть все узнают! У-у-у… Его еще придушат, этого процентщика. Мужики еще придушат его на старом сундуке с закладами, этого мерзавца…

Обливаясь потом, пылая гневом и обидой, Файвка вломился в лавку Лейбы-горбуна. Ослепленный внезапной темнотой и слезами, он завопил:

– Вот вам обратно ваши гроши, черта вашему ба…

Однако из полумглы, кисло пахнущей плесенью, как из-за темного занавеса, вместо Лейбы-горбуна павой выплыла пышная женская фигура в легком ситцевом платье в складку…

Ба-шева!!!

За то время, пока Файвка проталкивался к мужику и обратно, герои комедии поменялись. Башева пообедала и вернулась, а Лейба-горбун ушел домой. Но Файвка узрел в этом нечто сверхъестественное.

Нет, ему не померещилось!.. Башева двигалась ему навстречу, как сладостно прохладное облако сострадания среди палящего гнева и унижения. Она надвигалась всей голубизной своих милых глаз, белизной зубов, улыбающихся, как очищенный миндаль, шорохом широкого платья в складку, высокой грудью и тем особенным теплым запахом, каким пахнет летом здоровая молодая женщина.

– Ш-ш-ш… Тише, мальчик! Что такое? Что такое?

Вылей сейчас на Файвку ушат холодной воды, он бы и то меньше очухался. К такой коренной перемене персонажей в декорациях бакалейной лавки он готов не был. Файвка смущенно застыл, проклятие так и застряло у него в горле.

Но накипевший гнев, унижение, жгучие терзания, которые он испытывал с тех пор, как выпил гойского кваса, ярмарочная сутолока, обиды, ни за что ни про что причиненные ему взрослыми, да еще и обжигающий стыд в придачу – ведь Башева, в которую он влюблен, видит его несчастного, оплеванного и раздавленного, как червяк, и все это из-за глотка кваса, из-за копейки – все это вдруг окончательно сломило Файвку. Он почувствовал ужасную жалость к самому себе. К горлу подступила горячая волна, он уронил голову, как побитый щенок, и зашелся горькими рыданиями.

– Я… я… я… – пролепетал он и больше ничего не смог выговорить.

Но тут Файвка чувствует, как две прохладные руки, две материнские руки Башевы обнимают его голову и прижимают его к теплому животу. И голос изливается на него, как бальзам. Мамин голос, когда он, Файвка, нездоров, и тот звучит не так мягко, не так сердечно. Она даже знает его имя. Она помнит его имя…

– Тише, мальчик, не плачь!.. Тебя ведь Файвеле зовут… а? Ты ведь учишься с моей Зельдочкой…

– Да-a, да-а… – бесстыже ревет Файвка и чувствует болезненную сладость, притулившись между прохладными руками и теплым лоном. Он полностью покорился Башеве, пусть делает, что хочет. Вот она гладит его спутанные волосы – пусть гладит… Она прижимает его к себе, как малыша, – пусть прижимает. От нее пахнет так по-женски сладко: свежим тминным хлебом, свежезаваренным чаем и еще чем-то, чему нет имени, от чего сжимается сердце… Сквозь летнее ситцевое платье он ощущает гладкость ее молодого тела, по которому ситец скользит, как по отполированному живому мрамору. Свежее тепло Башевы проникает до мозга костей. Файвка опьянен ее добросердечием, ее близостью и сладким стыдом, который он испытывает, прижимаясь как сопливый щенок к широкому лону Башевы. Кажется, стоило проглотить столько горьких пилюль, снести столько мук, чтобы ощутить после этого так близко колени Башевы. Башевы?.. Да, Башевы.

И уже невольно, только чтобы продлить это утешение, это счастье, Файвка начинает жаловаться. Он лепечет и всхлипывает: переодел штаны… ярмарка… квас… копейка… гой… отобрал картуз… Лейба-го… нет, реб Лейба… два потертых гроша… все смеются над ним… а он… он…

И вы только посмотрите! Башева понимает его… Она все понимает. Она говорит «тише» и не отпускает его. Она позволяет ему изливать сердце столько, сколько он хочет. Кажется, она даже испытывает удовольствие от своего покровительства. Кажется, она даже хочет, чтобы эта исповедь продлилась подольше…

Когда Файвка умолкает, Башева помогает ему вытереть глаза и нос. И снова улыбается, так мило, так обаятельно:

– Ну… Файвеле, хватит… а?

Этот трезвый тон окончательно возвращает Файвку на землю. Он обдергивает одежду и приглаживает волосы. Сладостный сон закончился! Снова горькая, обыденная правда. Картуза по-прежнему нет на голове… И тут его посветлевшее было личико снова затягивает тень проснувшейся боли.

Но прежде чем Файвка успевает открыть рот, чтобы попросить, он чувствует, как в его руку проталкивается нагретая монетка.

Кажется, это копейка? Да, копейка. Новенькая копейка.

– Возьми, Файвеле, – говорит ему Башева. – Заплати… Я никому ничего не скажу…

Файвке хочется пасть к ее ногам в полосатых чулках, чтобы исцеловать их. Исцеловать всю ярмарочную пыль, которая лежит на них. И чтобы хоть немного охладить свой пыл, он клянется с великой страстью и глубокой преданностью:

– Чтоб мне провалиться… Сегодня же вечером верну… Чтоб мне…

– Хорошо, хорошо, хорошо, – закрывает ему рот Башева и смеется.

Файвка вырывается и бежит из лавки. Но в дверях снова оборачивается:

– Чтоб мне умереть, если… если… если…

И убегает.

Лейба-горбун становится посмешищем
пер. И.Булатовского

1

С помощью Башевиной копейки Файвка, сын Ури, вызволил свой картуз из гойских рук. В хедере он рассказал о всяких чудесах, виденных им на ярмарке, и о том, какой дорогой квас он там пил. О том, как этот гойский квас вышел ему боком, и о том, что приключилось с его картузом, Файвка, разумеется, промолчал.

Он нашел весь свой капитал в других штанах нетронутым и вечером торжественно понес отдавать одолженную копейку в каменный дом Лейбы-горбуна. О настоящей Башевиной копейке Файвка не сказал ни слова… Не из желания захапать чужие деньги, а из тонкого дипломатического расчета, целью которого было сбить процентщика с толку и втереться к нему в доверие. Лейба-горбун принял Файвку с почтением. Он никак не ожидал, что истертые гроши времен Екатерины, пройдя через Файвкины руки, так легко вернутся к нему «кошерными» деньгами, имеющими хождение. Лейба-горбун окинул Файвку взглядом: вот молодец, подумал он, деловой человек подрастает, ловчила…

Однако Файвка и не думал прощать Лейбу-горбуна. Он полностью отдавал себе отчет в том, что, если бы Башева не успокоила его и не одолжила бы ему настоящую копейку, Лейба-горбун посулил бы черта его деду, и тогда бежать Файвке домой без картуза через весь город. Процентщик нажаловался бы маме, мама – ребе… Файвка не смог бы больше ходить на урокв дом Лейбы-горбуна, чтобы учиться вместе с Зельдочкой. Были бы одни только розги да оплеухи. Вся жизнь пошла бы прахом. Но Башева, Башева… Дай бог ей здоровья! Она, с ее добротой, с ее материнским теплом спасла его. Уже во второй раз она спасает его… И каждый раз когда с него срывают картуз. Странно!.. Он не может забыть, как она прижала его к себе и гладила. У нее же свои дети есть, почему же она так гладит именно его?.. Странно. Он не может забыть ее женский запах, ее прохладные руки в тот жаркий день… Короче… Что тут разглагольствовать? Он влюблен в Башеву.

Радость охватывает Файвку, едва он завидит Башеву. Кровь бросается ему в лицо. Только Башева всегда делает вид, что не замечает его мальчишеского смущения и улыбается ему своими белыми, как очищенный миндаль, зубами. Ни единым намеком не напоминает она ему историю с квасом на ярмарке: ни как он выглядел без картуза, ни как он рыдал, ни как у него из носа текло. Тьфу, позорище!.. Она совсем не такая, как другие шкловские женщины, не такая даже, как его мама… Все они любят припомнить старые грешки, подразнить немного… Даже своих детей. И при этом так ехидно улыбаются, что хочется топать ногами, стекла бить… Башева совсем другая. У нее нет этой гадкой привычки. Она улыбается ему, как взрослому! Дай бог ей всегда быть такой же здоровой и румяной!

Каждую свободную минуту Файвка заглядывает во двор Лейбы-горбуна. Будто бы пришел поиграть с его детьми. На самом деле он уже все глаза проглядел, высматривая Башеву: не идет ли она из лавки? Не пришла ли? Не хозяйничает ли уже на кухне?

Зельдочка всегда замечает, что он взволнован, и начинает его подозревать.

– Что ты высматриваешь на кухне? – спрашивает она, уставившись на него своими голубыми глазами, и игриво взмахивает косичками.

– Ничего… – краснеет Файвка.

– Мама еще не пришла, – дразнит его Зельдочка.

– Ну и пусть! – дуется Файвка.

Зельдочка хочет помириться и пристает к нему:

– Давай побегаем!.. Лови меня!

– Не хочу! – отдергивает плечо Файвка.

– Пойдем в сарай, покатаемся с сена!

– Не хочу!

– Не хочу, не хочу, не хочу… – передразнивает его Зельдочка и тоже начинает дуться.

Ей досадно, что ее кавалер, ее товарищ по уроку, так холоден с ней.

Чаще всего Файвке везет. Башева возвращается с рынка. Он узнает ее шаги, когда она еще за забором. Башева распахивает воротную калитку, и в широкой раме между порогом и притолокой является само женское дружелюбие – в широком платье, с улыбающимися глазами и приоткрытыми губами. Файвкино сердце начинает учащенно биться. Он прикусывает язык, чтобы не залиться краской. Только это не помогает. Он делает вид, что занят игрой, чтобы никто не заметил, как его бросает то в жар, то в холод. Однако Зельдочка замечает и смотрит на него удивленно.

Однажды в конце лета Башева пришла с рынка с большой глиняной миской слив. Голубоватая роса покрывала горку свежих и спелых плодов. Файвке показалось, что сливы – плоть от плоти самой Башевы, ее тела, ее губ, продолжение ее пухлых рук, ее улыбки. Где он мог видеть такую картину прежде? Кажется, что Башева всю жизнь носила эту миску, обхватив ее рукой и прижав к своей высокой груди. Пусть она еще чуточку так постоит, пусть не двигается… Но Башева сама разрушает картину. Она, словно часть тела, отнимает от себя миску, полную слив, ставит ее на землю и улыбается Хаимке и Зельдочке – своим детям – и Файвке:

– Дети, хотите слив?

Хаимка и Зельдочка бросаются к ней, как цыплята, которым насыпали крупы. Они набирают из миски полные горсти слив и развеивают Файвкино видение… С картиной покончено! На земле в поливной миске горкой лежат обычные сливы, а над ними и над детскими головами стоит Башева, вторая жена Лейбы-горбуна, и улыбается, и радуется.

Как чужой и, конечно же, воспитанный человек, Файвка не двигается с места. Башева подзывает его – он не подходит. Тогда она подносит ему всю миску. Разрушенная было картина на мгновение восстанавливается. Файвкины руки каменеют, он вертит головой: «Нет, нет». Башева просит его хотя бы попробовать одну. Он не берет. Тогда она сама выбирает большую, спелую, голубовато-красную сливу и сует ему прямо в рот. Ощутив нежное прикосновение гладкого плода, Файвка вздрагивает. Ему мерещится, что это сама Башева, ее губы… Он кусает и краснеет как огонь. Сладкий сок заливает ему язык. Не кровь ли это?.. Не околдовала ли его Башева?

Колючая косточка возвращает его на землю… Файвка выплевывает ее. Чуть позже он отыскивает косточку в траве, обтирает ее и прячет в карман – «на счастье». И всякий раз, когда он ее нащупывает, сердце у него ноет.

А косточка и в самом деле счастливая… С тех пор, как она при нем, высохшая, потертая, он выигрывает у своих приятелей в хедере все, что они ставят на кон. Пуговицу – пуговицу, печенье – печенье, конфету – конфету.

Но зачем ему все эти удачи, если Лейба-горбун твердо стоит на ногах, властвует над Башевой и заставляет ее сидеть дождливыми осенними днями в темной бакалейной лавке! Он, этот горбун, думает, наверное, что Файвка забыл историю с двумя фальшивыми грошами… Не дождется!

2

В тот год, в начале зимы, в Шклове появилось новое братство – «Сеймейх нейфлим» [165]165
  Поддерживающий падающих ( др.-евр.) – один из эпитетов Всевышнего.


[Закрыть].

Основали его молодые люди из приличных семей, чтобы помогать разорившимся лавочникам, безработным мастеровым и почтенным вдовам – всем тем, кто стыдится взять ссуду под залог имущества или в старом братстве «Гмилес-хсодим» [166]166
  Букв. «Милость – добрые дела» ( др.-евр.), традиционное название братства для предоставления беспроцентных ссуд.


[Закрыть], у бородатых стариков, которые по доброй традиции вам в печенки влезут, пока выпишут квитанцию… Братство «Сеймейх нейфлим» стало ссужать в основном под честное слово, без лишних разговоров, даже редко брало расписку. Без процентов, с мелкими выплатами в рассрочку в течение года. Плати хоть с выручки, хоть с жалования… И всё вежливо, с улыбкой, без крика. Эти молодые люди сразу же прославились. Их расхваливали и на рынке, и, не рядом будь помянуты, в бесмедрешах. Однако старому братству «Гмилес-хсодим» это пришлось не по вкусу. Его старосты начали надувать губы, интриговать. Стали нашептывать, что не следует, мол, доверять в денежных делах этим «бритым», этой молодежи без пейсов и бород… Но толку было мало. Почти все уважаемые обыватели подписались платить ежемесячные взносы в кассу «Сеймейх нейфлим».

Очередь дошла до Лейбы-горбуна. Он увиливал как мог. Но отделаться ему не удалось. Ведь старосты «Сеймейх нейфлим» – Ичейже, сын Зямы, и Хоне, сын даяна – были молоды и не жалели усилий. У обоих были длинные выносливые ноги: не сегодня, так завтра; не завтра, так послезавтра. У обоих было одно на уме: не давать спуску! Процентщик Лейба-горбун обязан подписаться на ежемесячный взнос в кассу «Сеймейх нейфлим»!

И вот однажды они застукали Лейбу-горбуна прямо во время обеда, когда Гершка-умник, учитель русского, давал урокЗельдочке и Уриному сыну, который уже учит Пятикнижие. Понятное дело, что без помощи Файвки тут не обошлось. Именно он сообщил о том, когда Лейба-горбун дома, когда с ним можно потолковать напрямую. Получив эти сведения, Ичейже, единственный сын дяди Зямы, и Хоне, сын даяна, ворвались в дом Лейбы-горбуна, как ливень в сукку.

Лейба-горбун опять стал выкручиваться. Не доев жаркое, вдруг принялся благословлять и при этом тянуть «Нейде лехо» [167]167
  Благодарим Тебя ( др.-евр.), второе послетрапезное благословение.


[Закрыть], как сказки «Тысяча и одной ночи». Попробовал даже отделаться от старост, как однажды отделался от Гитки-вдовы, своими «ну-ну» да обрывками благословений на святом языке. К примеру:

– Ох, ну! Зейнейну парнесейну вехалкелейну вехарвихейну [168]168
  Здесь и далее фрагменты из третьего послетрапезного благословения.


[Закрыть](Паси нас и поддерживай нас, чтобы у нас были пропитание и достаток), ох-ох…

Это значит: посмотрим… вы же видите, человек занят… в другой раз…

– Ну-ну, лей лидей матнас босор водом велей лидей халвосом(Чтобы не нуждались мы в благодеяниях и одолжениях людских), ох-ох!

Это значит: зачем же я буду вам одалживать?.. Всевышний вам и без меня поможет…

Однако Лейба-горбун жестоко просчитался. Перед ним была не баба в лохмотьях вроде Гитки. Депутаты «Сеймейх нейфлим» были людьми опытными. Что Ичейже сын Зямы, что Хоне, сын даяна, прикинулись, будто они ни слова не понимают по-древнееврейски. Они стали с глупым видом таращиться на Лейбу-горбуна с его тарабарщиной на святом языке. А потом… Можно подумать, будто они сговорились.

– Благословляйте, благословляйте, реб Лейба! – говорит Ичейже и подмигивает своему кузену Файвке.

А Хоне, сын даяна, смотрит в потолок и прибавляет:

– Ничего, реб Лейба, время у нас есть. Мы подождем.

Видит Лейба-горбун, что ему не выкрутиться, и проделывает все свои благочестивые штуки по-быстрому. Он начинает глотать благословения, как горячую лапшу: плюм-плюм-плюм – на вдохе, мням-мням-мням – на выдохе… Утирает усы и бороду краем скатерти и просит старост пройти в соседнюю комнату, за ситцевую занавеску, как можно дальше от учительских глаз и Файвкиных ушей.

Что там происходит и что за разговор ведется за занавеской, Файвка не знает. Он знает только, что в полутемной комнатке, где стоит большой сундук с залогами, четверть часа не смолкает глухое гудение трех раздраженных голосов. Потом старосты «Сеймейх нейфлим» выбежали из-за занавески как побитые. С Ичейже, Файвкиного кузена, градом лил пот. Уже взявшись за ручку двери, он громко сказал своему приятелю Хоне, сыну даяна:

– Видал? Экий мерзкий горбун?!

И, выходя, хлопнул дверью.

У Зельдочки от стыда на глаза навернулись слезы. Гершка-умник засопел своим мясистым носом и стал грызть ногти. А сам реб Лейба совершенно спокойно выбрался из-за занавески, бормоча себе под нос и скрежеща своими «с», точно иглами по стеклу:

– Салуны!.. «Сеймейх нейфлим», смех один. Тоже мне дусеспасители! Господа попросайки. Только пароску гросей. Смендрики [169]169
  Шмендрики ( идиш) – ничтожества.


[Закрыть]заботливые. Насли дурака…

С этого дня в Шклове пошли разговоры о том, что с Лейбой-горбуном пора посчитаться. А тем временем молодые старосты выпускали пар, понося процентщика и поливая его грязью. Никогда еще не было слышно столько смеха, столько непристойных историй о Лейбе-горбуне, о его каменном доме, о его жене… Разве неизвестно, что Башева его терпеть не может, этого паука? Разве неизвестно, что она частенько бегает к Алтеру-часовщику, к тому самому прыщавому холостяку, чья мастерская стоит по соседству с бакалейной лавкой Лейбы-горбуна? А ведь Алтер-часовщик набивался в женихи к Башеве, да процентщик встрял между ними… Зачем еще ей бегать в его лавку? Неужели у Лейбы-горбуна столько часов и все неисправные?.. Ясное дело, зачем…

Тут сплетники благочестиво потупляли глаза и начинали шушукаться, чтобы Файвка ничего не услышал. Однако Файвка навострял уши: какой еще часовщик? Тот, у которого на рынке лавка с большими окнами и развешанными по стенам часами? Тот коренастый молодой человек с угрями на лбу и плешью в густых волосах? Тот самый?..

У Файвки щемило сердце. Он нащупывал в кармане сливовую косточку-талисман, память о Башевиной доброте. Но это мало помогало. Плешь Алтера-часовщика не шла у Файвки из головы…

Потому-то Файвка так сильно радовался, когда разговор переключался на самого Лейбу-горбуна, когда его поднимали на смех, когда о нем с недобрыми усмешками рассказывали, что… Ясное дело… А то вы не знаете?..

Ичейже, сын Зямы, к примеру, говорит:

– Все знают, что Лейба-горбун всю жизнь носит кожаные штаны…

– Кожаные?

– Что ж… такие не просидишь.

– Да нет, – не верит обрадованный Файвка, – он носит такие… из черной материи. Как приютские…

– Да что ты знаешь! – машет на него рукой Ичейже с серьезным выражением лица. – Может, спереди – да. А весь зад у них из кожи, говорю тебе. Только под капотой не видно.

Во время чаепития в доме Ичейже Хоне, сын даяна, рассказал такую историю:

– Послушайте! Однажды ночью приезжает к Лейбе-горбуну гость. Его родственник. Говорит ему горбатый: «Ну, поужинать ты уже наверняка поужинал, чая уж и подавно напился. Проэкзаменуй-ка лучше моего сына и подари ему копейку».

Зеленоглазая молодая жена Ичейже так и покатилась со смеху, а у Файвки от смеха аж в боку закололо. Но это было еще не все. Хоне, сын даяна, изобразил, как Лейба-горбун учит своих детей ходить по улице:

– Когда вы ходите, – так процентщик наставляет своих Зельдочку и Хаимку, – ходите по-селовесески. Ступать подосвами надо ровно, надо, потому сто каждый саг стоит денег. Нельзя саркать каблуками, потому сто каждый сарк стоит денег.

– Вот они и ходят у него тихо, как кошки в чулках, – подхватывает Ичейже, – как в Тишебов на кладбище…

– Когда вы увидите в лавках сто-нибудь хоросее, – продолжает Хоне, сын даяна, – отворачивайтесь. Жачем без толку глажеть? Все это, стобы деньги выманивать… Вот, например, висят у Алтера-сясовсика серебряные сясы в окне! Это все, стобы выманить пароску гросей. Вы думаете, он вам угодить хосет? Нет – все пароска гросей!..

– Ай, парочка гросей!

– Только пароска гросей…

– Куда он прячет свои проценты?

– В горб.

– Полный горб пятачков.

– Гривенников.

– Золотишка, поговаривают.

– Пора ему этот горб намылить!

– Пусть попомнит «Сеймейх нейфлим»!

– Ну!

– Ну-ну…

И час мести настал. Он настал в середине зимы.