355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Залман Шнеур » Шкловцы » Текст книги (страница 13)
Шкловцы
  • Текст добавлен: 14 сентября 2016, 23:29

Текст книги "Шкловцы"


Автор книги: Залман Шнеур



сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

Как магид начистил ему морду
пер. И.Булатовского
1

Среди зимы в Шклов приехал магид Шолем-Меир Пискун. Кудрявый пожилой человек с приплюснутым носом и гугнивым голосом. Говорят, что когда-то, во времена Смоленскина [170]170
  Перец Смоленскин (1840–1885) – выдающийся писатель, публицист, издатель, писал на иврите. Начинал как маскил, затем стал одним из глашатаев палестинофильского движения. Родился в Могилевской губ., в юности учился в ешиве в Шклове.


[Закрыть]
, он был маскилом, знатоком ивритской грамматики. Потом сделался набожным и начал произносить богобоязненные проповеди в бесмедрешах.

Но от своей Гаскалы так и не сумел полностью отказаться. Подмешивал все время в проповеди все, что душе угодно. До птичьего молока включительно!.. Гаграфия – гаграфию, филесуфия – филесуфию, гиметрия – гиметрию. И про то, как живут звери и птицы, и про то, что в Варшаве родился человек с птичьей головой… И про то, как Земля вертится, и про то, как «гуморы» [171]171
  Средневековая европейская наука исходила из того, что здоровье человека определяется равновесием и циркуляцией четырех гуморов (жидкостей) в его теле.


[Закрыть]
движутся по жилам… И каким «техническим гением» обладал тот еврей Веселиил [172]172
  Согласно Писанию, строитель Скинии и Ковчега Завета (Шмот (Исход) 31:1-11; 36–39).


[Закрыть]
, который построил Скинию… И про бессмертие души, в котором теперь убедились даже величайшие исследователи, ученые и мудрецы народов мира. Ибо сожженный клочок бумаги, и тот не исчезает без следа… И доказательством тому… В общем, в ход шла вся та наука, которой Зелиг Слонимский [173]173
  Хаим-Зелиг Слонимский (1810–1904) – писатель-популяризатор, просветитель, публицист, математик, изобретатель. Прославился своими сочинениями по астрономии, популяризирующими геоцентрическую систему.


[Закрыть]
набивал свою варшавскую «Хацфиру» [174]174
  «Время» ( иврит) – еженедельная газета на иврите, основанная Х.-З. Слонимским как научно-популярное издание. Выходила в Варшаве под его редакцией с 1875 по 1885 гг. Пока «Хацфирой» руководил Слонимский, это была очень умеренная и приемлемая даже для части ортодоксальных кругов газета. В 1885 г. газета сменила редактора, стала ежедневной и политически более радикальной.


[Закрыть]
во времена Александра Третьего вместо запрещенной тогда политики. У пожилых Шолем-Меир слыл до некоторой степени вольнодумцем, зато молодые его как раз очень уважали.

Как только гугнивый магид Пискун объявился в местечке, старосты «Сеймейх нейфлим» нанесли ему визит на постоялом дворе, где он остановился, и почтили его дорогими папиросами. Кроме того, Ичейже пригласил магида отобедать к себе домой, а вместе с ним и своего товарища Хоне, сына даяна.

О чем они там беседовали втроем за обедом и после обеда – этого никто не знает. Однако из объявлений, расклеенных на медных рукомойниках в бесмедрешах, выяснилось, что… «с помощью Всевышнего, благословен Он, во вторник, день во всех отношениях благоприятный [175]175
  При упоминании третьего дня творения (вторника) в Писании (Берешит (Быт.), 1:10–12) дважды стоит слово «хорошо», поэтому вторник считается особенно благоприятным днем.


[Закрыть]
, после минхи проповедник справедливости [176]176
  Парафраз библейского выражения «говорящий справедливо» (Йешаягу (Исаия), 45:19), в котором присутствует слово «магид» (букв. «говорящий», др.-евр.), которое на идише означает «проповедник».


[Закрыть]
, обличитель во вратах [177]177
  Амос, 5:10.


[Закрыть]
реб Шолем-Меир Пискун, просветитель, наставник и магид из святой общины Могилева, возвысит свой глас в Старом бесмедреше святой общины Шклова…»

–  Хакивце[178]178
  Собирайтесь ( др.-евр.).


[Закрыть]
– гласило далее объявление, написанное синими чернилами красивым раввинским почерком на витиевато ученом маскильском святом языке. – Сбирайтесь, дети Иаковлевы, дабы внимать новейшим и чудесным толкованиям нынешнего недельного раздела, которые сладчайший из проповедников народа Израилева изречет перед лицом собрания, и дабы услышать о вещах, гор е зиждущихся. Да станут речи его услаждением внемлющих и да пребудет с ним благословение.

Обычное объявление о проповеди. Но в доме дяди Ури знали, что Старый бесмедреш был избран для проповеди только потому, что в нем молится Лейба-горбун и что в нем-то «проповедник справедливости» реб Шолем-Меир Пискун из Могилева «начистит Лейбе морду». Только – тсс! Тихо! Об этом ни слова…

Файвка был сам не свой от радости, предвкушая, как Лейбе-горбуну «начистят морду». Он представлял себе это так: могилевский магид с приплюснутым носом вскарабкается на Лейбу-горбуна и начнет тереть ему под бородой мелким песком, точь-в-точь как Песька-служанка проделывает это с медным самоваром накануне праздников. Ему страсть как хотелось присутствовать при этой увлекательной сцене и наконец увидеть, как месть настигнет мерзкого горбуна. Файвка упросил тетю Фейгу, чтобы она отпустила его послушать магида. Это было совсем не трудно, потому что тетя Фейга сама страх как любила сходить послушать какого-нибудь магида и была рада тому, что в этом ее мальчик, который учит Пятикнижие, пошел в нее.

Когда во вторник после минхи [179]179
  Обычно минха, которую читают незадолго до заката, и майрев, который читают сразу после заката, образуют единое вечернее синагогальное богослужение. Между минхой и майревом остается сравнительно короткий перерыв, который часто использовали для обсуждения общинных дел и выслушивания проповедей.


[Закрыть]
Файвка прибежал из хедера в Старый бесмедреш, ему пришлось протискиваться между людьми. Бесмедреш был полон. Стояли на биме и вокруг орн-койдеша. С женской галереи [180]180
  Женщины в синагоге находятся в отдельном помещении, соединенным с главным молитвенным залом окнами. Часто такая женская галерея располагается на хорах.


[Закрыть]
из-за почерневшей деревянной решетки выглядывали кончики носов, лбы, любопытствующие глаза и локоны париков, косынки и платки, девичьи косы и женские подбородки.

Прежде всего Файвка взглянул, сидит ли Лейба-горбун на своем обычном месте рядом с голландкой. Да! Лейба-горбун здесь. Он медленно качает головой и поджаривает горб на горячих гладких изразцах. Горбун только наполовину снял овчинный, с высоким воротом тулуп и сидит на нем. Боится, как бы у него не украли это овчинное сокровище. Сидит он себе в своей коричневой капоте из чертовой кожи на приспущенном тулупе, словно кривой орешек в плюске, прислушивается, прикладывает ладонь к уху и прищуривает один глаз, потому что Пискун, могилевский магид, уже начал проповедь. Это значит, реб Лейба ни о чем не подозревает. Не знает о том, что ему тут приготовили…

Файвка с трудом протиснулся еще немного, чтобы видеть одновременно и магида, и горбуна. И вот он видит: наверху, перед орн-койдешом, за красным штендером, в талесе и ермолке, стоит и гнусавит Шолем-Меир Пискун. По обеим сторонам от орн-койдеша его стерегут старосты «Сеймейх нейфлим»: Ичейже, единственный сын дяди Зямы, и Хоне, сын даяна. Оба глаз не сводят с магида, чтобы тот сдержал слово и «начистил морду» кому следует…

Удивляется Файвка: как же это «проповедник справедливости» Шолем-Меир Пискун дотянется с орн-койдеша до печки, которая у самой двери, чтобы «начистить морду» процентщику Лейбе-горбуну? Далековато будет! Или, может быть, ему посреди проповеди придется пройти сквозь толпу, чтобы с горстью песка залезть на горбуна и начистить ему морду?.. Наверняка что-то в этом роде. Так или иначе, до Лейбы доберутся…

Однако пока что до «чистки морды» еще очень далеко. Пока что магид Пискун увяз в стихах, которые, по его словам, куле мукше [181]181
  Талмудический термин, букв. «очень трудно для понимания» (др.-евр.).


[Закрыть]
. Он берет обычный стих из Притчей, который ребе в хедере объяснял им так просто и понятно (например, такое легкое место, как лех-эл-немое оцл [182]182
  Пойди к муравью, ленивец. (Мишлей (Притчи), 6:6).


[Закрыть]
– ступай к моли, ты, лентяй!), и ломает его, и крошит его, а потом встает над обломками и гугнит, и утверждает, что стих этот куле мукше… То есть что каждое слово непонятно. Здесь полно трудностей… Лежит этот стих искалеченный, разодранный, и из прорех его сыплются толкования и премудрости Шолема-Меира Пискуна, Могилевского магида, «привратника обличения».

Так и не сжалившись над распоротым стихом и не заштуковав его, Шолем-Меир бросается к Мидрашу [183]183
  Здесь, скорей всего, имеется в виду Мидраш Раба («Большой Мидраш») – сборники мидрашей на Пятикнижие и пять Свитков (так называют библейские книги, читаемые в праздники).


[Закрыть]
, от Мидраша – к Геморе, а от Геморы возвращается к царю Соломону [184]184
  Здесь имеется в виду библейская Книга Притчей Соломоновых (Мишлей).


[Закрыть]
. Мидраш у магида «утверждает», Гемора «настаивает», а царь Соломон «заключает»… Вот, к примеру, Гемора «утверждает» у Шолема-Меира Пискуна, что беад шолеш авейрес [185]185
  За три греха ( др.-евр.).


[Закрыть]
, за три прегрешения женщины умирают во время родов: за то, что не отделяют халу, за то, что не благословляют свечи, и за то, что не воздерживаются во время нечистоты [186]186
  Основной аудиторией странствующих магидов были женщины, которых они наставляли в правилах благочестия, обращая внимание на три основные женские заповеди: отделение халы, зажигание свечей перед наступлением субботы и избегание любых телесных контактов с мужем во время менструации.


[Закрыть]
. Магид гугнит, он то тянет, то обрубает суровые слова, говорит то звонко, то нараспев, медленно и устрашающе, точно набат, который разносит дурные вести. Ой, бам-бом и бим-бом… При этом он смотрит наверх, на женскую галерею, где стоят женщины, отгороженные почерневшей деревянной решеткой, точь-в-точь – козы в загоне. Звенящие, протяжные «н» в речи гугнивого магида придают его голосу еще больше сходства с набатом:

– За три-н пре-н-гре-н-шения… уми-н-рают женщины…

Услышав эти погребальные звуки, ни о ком не будь сказано, старухи льют слезы ручьем, а у бледных как мел молодух расширяются глаза. То тут, то там вырывается приглушенный женский вздох или возглас ужаса. Видит гугнивый Шолем-Меир, что слабый пол уже совсем расстроился – хватит его мучить, и обращает свой приплюснутый нос к мужской аудитории, при этом его выпученные глаза начинают моргать и посверкивать, как у козла, который через забор цапнул капусты в чужом огороде:

– Мидраш, однако, утверждает и говорит так…

Он перчит толкованиями, заправляет лучком комментариев, солит все глубокими мыслями, вынесенными из Могилева и старых завалявшихся номеров «Хацфиры». И так долго, так щедро, что в итоге впадает в гаграфию.

Уже само слово гаграфияпоражает слух собравшихся. Но прежде чем они успевают перевести дух от такой учености, Шолем-Меир Пискун делает потрясающее открытие: Оорец агуле кибейце. Земля, то есть, круглая, как яйцо. Именно так и не иначе! Ничего круглее яйца, он, конечно, не мог найти. Это бы еще ладно. Но то, что он выговаривает в свой приплюснутый нос с раздутыми пузырем ноздрями, сплошь пронизано «н»:

–  Оо-н-рец а-н-гуле ки-н-бейце…Зе-н-мля кру-н-гла ка-н-к яй-н-цо…

Файвка замечает, что все собравшиеся захвачены этой высокой наукой. Нетерпение проявляют только двое: Хоне, сын даяна, и Ичейже, сын дяди Зямы. Оба стоят как на углях. Ичейже даже делает магиду знаки, сперва бровями, потом пальцем. Файвке ясно, что так Ичейже напоминает магиду об их договоренности… Напоминает о дорогих папиросах и хорошем обеде…

Однако Шолем-Меир Пискун, этот проповедник справедливости, обличающий во вратах, уже перешел к обращению «гуморов» в человеческом теле и забыл обо всем на свете и об Ичейженом обеде в том числе. Гуморы, говорит Шолем-Меир, крутятся в человеке, как колесики в часах. Точь-в-точь. Заводит человек часы, говорит Пискун, и часы идут. Кончается завод – часы останавливаются. Часы, говорит Шолем-Меир, нуждаются в заводе, а человек – в куске хлеба… Поэтому он надеется, что святая община Шклова не забудет сегодня завести часы… Не забудет, что ему, Шолем-Меиру Пискуну, тоже нужен кусок… И надеется, что «ка-н-ждый что-ни-н-будь поло-н-жит на блю-н-до для по-н-жер-н-тво-н-ваний».

2

Но тут у старост «Сеймейх нейфлим» лопнуло терпение. И Ичейже, и Хоне, сын даяна, протиснулись к орн-койдешу и стали строить магиду угрожающие рожи. Хоне, сын даяна, не мог сдержаться и начал покашливать. А когда магид Пискун посмотрел на Хоне, тот отчетливо показал ему пальцем в сторону печки… Тут только Шолем-Меир сообразил, что забрался слишком далеко, и начал загибать проповедь в другую сторону и нападать на людей, тех людей… тех, которые… То есть он ведь уже напоминал шкловской общине о блюде для пожертвований и о куске хлеба… Разве ж он, Шолем-Меир Пискун не знает, что шкловцы славятся своей благотворительностью и гостеприимством, что они жертвуют людям ученым, отдают последний двугривенный магиду… Но что из того? Есть среди них и такие, которые целыми днями сидят, учат Тору и молятся, а когда дело доходит до того, чтобы записаться в братство «Сеймейх нейфлим», в братство, которое всецело посвятило себя беднякам и обедневшим, или когда дело доходит до того, чтобы пожертвовать магиду, который должен выдать замуж свою дочь…

Файвка навострил уши, он обернулся и привстал на цыпочки, чтобы видеть, что будет делать Лейба-горбун. Ясное дело: сейчас ему «начистят морду».

Лейба-горбун сидит себе у печки и слегка кивает головой. Трясет серебряной серьгой-амулетом, трется горбом о горячие изразцы. Делает вид, что речь не о нем…

Только вдруг голос Шолема-Меира Пискуна раздается с такой гугнивой силой, будто в медную трубу протрубили. С высоты орн-койдеша он указывает пальцем в сторону печки и трубит в нос на весь бесмедреш:

– Где в То-н-ре, го-н-спода, есть ука-н-зание на та-н-ких лю-н-дей? Вот – а-гомл [187]187
  Верблюд ( др.-евр.) Кошерным является то млекопитающее, которое пережевывает жвачку и имеет раздвоенные копыта. В Пятикнижии специально перечислены четыре животных, которые имеют только один из двух перечисленных признаков. В их число входят свинья и верблюд. Об этом сказано в Ваикра (Левит), 11:4. Обличение магида целиком построено на толковании данного стиха.


[Закрыть]
, вот – верблюд, вот – горб, вот – кривая спина! Ки маеле гере ху… [188]188
  Потому что он жвачку отрыгает ( др.-евр.).


[Закрыть]
Он сидит и жует жвачку целый день, двигает губами, и молится, и учит… Но! У-мафрис эйнену фарсе… [189]189
  Не раздвоены его копыта ( др.-евр.). Цитата приведена неточно.


[Закрыть]
Лапки-то у него сомкнуты…

–  То-н-ме ху ло-н-хем! [190]190
  Не чист он для вас ( др.-евр.).


[Закрыть]
– закончил трубить реб Шолем-Меир Пискун. – Та-н-кой че-н-ловек да бу-н-дет нечи-н-ст для ва-н-с!..

И тут произошло то самое, чего Файвка и старосты «Сеймейх нейфлим» с замиранием сердца ждали весь вечер.

Брови Лейбы-горбуна полезли под ватную шапку, он отдернул руки от горячей печки и встал так резко, будто его укололи раскаленной иголкой. Те, кто сидел с ним на одной лавке, отскочили от него, как от оборотня, который на их глазах превратился в… получеловека-полуверблюда. Лейба-горбун побледнел, сел обратно и снова встал. Рядом начали, потупив глаза, смеяться в бороду. Но чем дальше от Лейбы – вокруг бимы и около орн-койдеша, – тем смех становился громче и язвительнее. Вытянутые пальцы, словно копья, указывали на него со всех сторон. Из женской галереи, сквозь почерневшую решетку, тоже высовывались белые пальчики, похожие на кривые свечки: «Вон там он!..» А магид Пискун, воодушевленный всеобщей поддержкой, повторил свое толкование:

–  То-н-ме ху ло-н-хем!..Та-н-кой че-н-ловек да бу-н-дет не-н-чист для ва-н-с!..

Теперь Файвка воочию узрел, что значит «начистить морду». Он увидел, что эта «чистка» гораздо серьезнее чистки самовара мелким песком. Лицо Лейбы-горбуна начало менять цвета: от красного до желтого, от белого до зеленого. Реб Лейба с трудом натянул трясущимися руками приспущенный овчинный тулуп, поднял высокий лохматый воротник и, как пьяный, двинулся к двери. Люди, посмеиваясь в бороду, расступались перед ним. Образовали две хихикающие стены и пропустили горбуна к выходу. Так реб Лейба выбрался наружу и растворился в темноте, не помолившись майрев. За ним выбежало только несколько бесстыжих озорных мальчишек.

В Старом бесмедреше между тем поднялся шум. Люди постарше начали ворчать, дескать, унизили человека с седой бородой. Некоторые насмешники пристыженно переглядывались. Однако молодежь, особенно старосты «Сеймейх нейфлим» и все те, кто держал их сторону, продолжали наперекор старикам смеяться над побегом Лейбы-горбуна. Женская галерея квохтала, как клетка, полная кур. Магид Пискун увидел, что его больше не слушают, и начал закругляться. Помянул еще раз блюдо для пожертвований и… У-во лециен гоэл… Ве-неймар омейн! [191]191
  И придет в Сион Избавитель… И скажем: аминь! ( др.-евр.). Цитаты из молитв.


[Закрыть]

Файвка не стал дожидаться начала майрева. Его мучило беспокойство. Он выбежал посмотреть, как там Лейба-горбун. Наверное, ушел домой, не помолившись майрев. Как у Файвки, так и у реб Лейбы дорога была одна – через канаву, мимо огорода… Файвка быстро нагнал горбуна и, чтобы реб Лейба не заметил его, пошел за ним, держась края улицы, прижимаясь к домишкам.

Лейба-горбун шел посреди улицы, согнувшись, шлепая по мокрому снегу будто пьяный, путаясь в своем овчинном тулупе, как женщина в тяжелых юбках. От того что он согнулся, его горб вырос еще больше. Вылитый верблюд… Как раз такой, какого Файвка видел в русской хрестоматии на картинке… Гугнивый магид будто проклял его. Оборотил его, господи помилуй!

Несколько знакомых мальчишек бежали за оборотнем и кричало вслед. Но у Файвки защемило сердце. Мстительное чувство длилось недолго. Оно совсем выветрилось, как открытый сосуд с ядом. Файвка вспомнил, каково ему пришлось на ярмарке, когда кацап сорвал с него картуз, а все базарные торговки ухохатывались над ним.

–  Ал датейфт атфух [192]192
  За то, что ты утопил, тебя утопили, (Пиркей Авот («Поучения отцов»), 2:6). Этот небольшой по объему и очень популярный трактат Мишны состоит в основном из нравоучительных афоризмов.


[Закрыть]
, – вспомнил он мораль из Поучения. За то, что ты утопил, тебя утопили. За все есть расплата в этом мире. Все возвращается, все бьет в ответ, как грабли, на которые наступили. Точно так же, как на ярмарке смеялись над Файвкой, а Лейба-горбун не пожалел его, так теперь все смеются над Лейбой-горбуном, и никому его не жалко… Никому кроме Файвки… Вы только посмотрите! Он больше не держит зла на Лейбу-горбуна. Напротив, ему досадно, что старого человека, калеку, так опозорили. Этот магид Пискун – паскудный тип, которого можно купить за ужин у Ичейже и натравить, как пса, на чужих людей, которые не сделали ему ничего плохого. А Хоне, сын даяна, вообще дурак…

Лейба-горбун, хромая, повернул к мостику, переброшенному через широкую канаву. На поношение уличных мальчишек он не отвечал, даже головы не повернул. Шел, как глухонемой. Хлюп-хлюп по мокрому снегу… Мальчишкам в конце концов надоело, и они отстали. И тут вдруг Файвка увидел, как, не доходя до своего каменного дома, Лейба-горбун зашатался и привалился ватными рукавами тулупа к сломанному забору пустого огорода. Файвка подбежал поближе, чтобы позвать из дому Башеву, если реб Лейбе станет плохо. К своему ужасу, он услышал, что Лейба-горбун тихонько, пугающе всхлипывает детским голосом в овчинный воротник, как могут всхлипывать только одинокие, несчастные старики.

А кругом ночь, тающий снег, пустые огороды в черно-белых пятнах. Хуже похорон… И сдавленный плач становится все резче, мучительнее.

– Бу-у-у-у!

И снова:

– Бу-у-у!

У Файвки прошел мороз по коже. Он почувствовал, что душевная черствость упрямого горбуна была сломлена сегодня вечером. Реб Лейба выл, как побитый облезлый старый пес, без зубов и без хозяина, как пес, не знающий, где укрыться в такую злую ночь, среди мокрого снега. Файвке показалось, что Лейба-горбун плачет страшно, плачет, как дикий зверь перед моровым поветрием… как зверь, который чует конец, горький конец… Нет, сегодняшним позором дело не кончится… Случится… Что же случится? Файвка не знает. Только что-то еще непременно случится…

Файвка совсем пал духом. Ему захотелось подойти к Лейбе-горбуну, взять его за ватный рукав, но он боялся, что горбун не поймет его, что он бросится на него из своего высокого лохматого воротника и откусит ему голову… Нет! Лучше сейчас оставить Лейбу одного…

Файвка пошел домой понурый, бледный. Он окончательно простил горбуна.

Его пламенная любовь к Башеве, жене реб Лейбы, с той поры начала остывать. Но зато Зельдочка, Башевина дочка, стала нравиться Файвке все больше и больше. Башева что? Супруга обруганного, оплеванного горбуна. А вот Зельдочка – свежая, голубоглазая, с густыми косичками и милыми веснушками – подходит ему гораздо больше.

Маслом вниз
пер. А.Полонской
1

Как видно, история с «начищенной мордой» тяжело далась шестидесятипятилетнему горбуну, потому что с того времени стал он прихварывать, покашливать и от людей держаться в стороне.

В лавку редко когда ходил. Укрывался в своем желтом каменном доме, как подстреленная дичь. В Старый бесмедреш, где его пропустили «сквозь строй», больше не совался. Молился дома. Только если суббота выдавалась сухой и морозной, выползал к мусафу в ближайший бесмедреш реб Менделе. Там обычно грелся у голландки, харкал и смотрел в молитвенник.

Каждый день, приходя на урокдомой к Зельдочке, Файвка своими глазами видел, что реб Лейба тает, как свечка: горб и нос заостряются все больше. На обед горбун уже редко когда ест мясо. Теперь он сидит за столом в своей овчинной шубе, как в сукке, и хлебает молочный крупник; потом скажет благословение без прежних ханжеских штучек и сразу идет прилечь.

Гулкое эхо проповеди магида долго еще раздавалось над Шкловом.

К прочим «славным» прозваниям реб Лейбы прибавилась еще одно, новехонькое: «верблюд»… О! Дом верблюда, дети верблюда, жена верблюда, «верблюдиха»… Все это были намеки на то, что Лейба-горбун «жует жвачку», но лапы у него не раздвоены…

Из хрестоматии Файвка знал, как выглядит верблюд. А еще однажды он увидел у приятеля цветную картинку с верблюдом, напечатанную на хорошей, глянцевой бумаге. Стоит себе это самое животное на песке рядом с финиковой пальмой, губа криво отвисла от пережевывания жвачки, а копыта едва раздвоены – что за странные копыта! Широкие и противные, как расплывшиеся и плохо пропеченные буханки хлеба. В больших глазах под хмурыми бровями разлита пустота, черная тоска. И коричнево-желтый горб!..

Файвка, к своему большому удивлению, обнаружил, что реб Лейба действительно похож на это животное. Тонкие ноги реб Лейбы в теплых, тупоносых бурках, которые он носит зимой, выглядят точно так же, как эти нераздвоенные, широкие лапы. И так же торчит горб под вытертой, бурой капотой из чертовой кожи. И такая же черная тоска стоит в глазах реб Лейбы, пока он хлебает молочный крупник, и нижняя губа так же отвисла… Нет и в помине той жадности, с которой он раньше поглощал обед, пережевывая «слабыми жубами» телятину с хреном… Ой-ёй-ёй, он действительно пережевывает жвачку!

Со страхом начал Файвка присматриваться, как ест Лейба-горбун: ну тютелька в тютельку – верблюд!.. Гнусавый магид прямо заколдовал его. Должно быть, он опасный человек, этот «проповедник справедливости».

От своей коммерции процентщик все же не отказался. Чернявый, цыгановатый Клим-плотник в своей ватной поддевке, со своими нарочитыми поклонами в пояс, стал часто заходить в каменный дом. С тех пор как реб Лейба ослабел ногами, преданность Клима только возросла. То принесет в заклад тулуп, то серебряную цепочку, то красивую цветную хустку. Тайком показывает все это реб Лейбу за ситцевой занавеской в задней комнате. Как раз там, где стоит большой окованный сундук с закладами. Там они шепчутся, тихо торгуются. Звенят монеты. Потом занавеска всколыхнется, и Клим-плотник выходит, нагибая кудлатую голову, чтобы не удариться о притолоку. За ним, как букашка, выползает Лейба-горбун и – кашляет. Клим смотрит по сторонам горящими воровскими глазами и кланяется в пояс, сначала Лейбе-горбуну, потом Гершке-учителю. Гершка-умник чувствует себя польщенным от того, что такой здоровенный мужик так подобострастно ему кланяется, и с большим апломбом отвечает досвиданьена чистом русском языке.

А у Файвки, напротив, сжимается сердце, когда он видит медвежьи глазки Клима. Файвка боится Клима. Чудно, что такой человечишка, как Лейба-горбун не боится целыми днями торчать наедине с мужиком в задней комнате. И что с того, что Клим кланяется реб Лейбе, а тот еле отвечает и вздыхает с презрением, будто хочет сказать: «И как же от тебя отделаться!» Такая смелость и уверенность в себе нравятся Файвке. Но подобострастие Клима ему совсем не нравится. Как-то нет доверия к мужику.

Один раз Файвка даже услышал, как Башева говорила реб Лейбе, чтобы он… чтобы он поменьше имел дело с Климом, потому что, во-первых, откуда вдруг у Клима взялось столько вещей в заклад? Кто знает, где он их берет? А во-вторых… во-вторых, дай Бог, чтобы она ошибалась, но что-то не нравится ей этот чернявый необрезанный… Эти вот его глазенки…

Файвка был ошеломлен. Башева, до чего ж умна, высказала именно то, что он думает. А как она узнала, что он думает? Но Лейба-горбун совершенно не оценил женин ум. Он ощерился как собака: мол, у нее советов не просят. Может, с помощью этих ее юносей можно заработать гроси? С помощью смендриков из братства «Сеймейх нейфлим»?

Файвка никогда не слышал, чтобы реб Лейба так разговаривал с Башевой. Ему стало стыдно за Башеву, и он с подчеркнутым старанием принялся выводить строчку русских слов, с которыми ему приходилось возиться по милости Гершки-умника. Что за злоба в речах Лейбы-горбуна… Он говорит совсем как какой-нибудь ненавистник Израилев!

«Хорошие делишки», которые Лейба-горбун обделывал с Климом, видно, не смогли поставить горбуна на ноги. Потому что на исходе субботы, когда снег обмяк и холодный пар встал над шкловскими крышами, процентщик взял да и слег совсем. В комнатке за ситцевой занавеской поставили узкую кровать, и он теперь все время лежал в этой комнатке, как злой дух. Прислуга приносила туда молочный крупник, а Клим, под мышкой, подобострастно согнувшись, – заклады. Редко когда Лейба-горбун выходил из комнатки. А если и выходил, то выглядел, как гость с того света: поблекший, помертвевший. Даже чернота его густых бровей, сохранившаяся с лучших времен, несмотря на седые волосы, стала линять, как плохо выкрашенный мех. Брови пошли пятнами, с каждым днем в них становилось все больше и больше седины… Пустые черные глаза еще глубже погрузились в череп и вращаются, как на шарнирах. Когда Лейба выползает из комнатки с закладами, его овчинный тулуп наброшен на горб, как домашний халат. На ногах толстые шерстяные носки и кожаные шлепанцы. Давно нестриженые волосы и пейсы всклокочены и торчат из-под мятой бархатной ермолки. Он никому не говорит ни слова. На Гершку-учителя совсем не глядит. Прохаживается себе по комнате до двери и обратно. Шарк-шарк-шарк кожаными шлепанцами. Холод каменных стен пронизывает старые кости. Он вздрагивает под накинутой на плечи шубой так, что начинают качаться пустые рукава. Печаль разливается по его тощему лицу. Шарк-шарк-шарк кожаными шлепанцами, и заползает назад за занавеску. Зельдочка немножко побледнела. А Гершка-умник смотрит на своего странного работодателя и пожимает плечами.

2

В городе все же спохватились, что Лейба-горбун «не в порядке». А хворает-то он с тех самых пор, как его опозорили в Старом бесмедреше. Шкловская справедливость проснулась и принялась ворчать на молодежь из «Сеймейх нейфлим». Об Ичейже, сыне Зямы, и Хоне, сыне даяна, принялись злословить, что это ихрук дело. Мол, ониподкупили Пискуна, этого гугнивого магида, этого бывшего вольнодумца, чтобы он посчитался с Лейбой-горбуном. Ну, пусть молодежь из «Сеймейх нейфлим» в претензии на Лейбу-горбуна за то, что тот отказался от месячных взносов в их братство. Но как же посмел магид, этот паршивец гугнивый, дойти до того, чтобы в открытую позорить пожилого человека, который уже сорок лет ходит в один и тот же бесмедреш?.. Пусть он только пожалует в синагогу, этот Пискун, со своими цитатами и со своей гаграфией, пусть только попробует подняться к орн-койдешу! Его закидают грязными носовыми платками и… и… и… Пощечин надают, будет знать как проповедовать!

Вот так три месяца спустя в шкловских обывателях проснулась, точней, вспыхнула совесть. Она вспыхнула, как солома на холодном шестке, когда кашеруют зарезанного и ощипанного петуха… [193]193
  Для того чтобы сделать мясо пригодным в пищу с точки зрения кашрута, из него нужно удалить кровь. Это можно сделать либо высаливанием, либо обработкой открытым пламенем. Обработка огнем проще и быстрей, поэтому петуха, мясо у которого нежирное и не годится для супа, можно обработать именно так.


[Закрыть]
И так же, как пучок соломы, быстро прогорела. И снова стало вокруг дома Лейбы-горбуна холодно и темно. А виноват в этом был не кто иной, как сам реб Лейба-горбун.

Однажды перед обедом Файвка стал свидетелем того, как старосты Старого бесмедреша в хорьковых шубах пришли проведать реб Лейбу. Они, наверное, хотели попросить у него прощения за то, что допустили ту проповедь… Однако визит длился очень недолго. За ситцевой занавеской лились, как масло, мудрые речи почтенных гостей и, как нож по стеклу, скрипел сюсюкающий выговор реб Лейбы. Потом раздался его резкий, болезненный вскрик:

– Подавитесь вы васим посесением больных!..

Старосты Старого бесмедреша сразу же вышли из-за занавески. Их почтенные бородатые лица пристыженно торчали из высоких бобровых воротников. Они боком пробрались к двери, поцеловали мезузу – и вон, словно ошпаренные. С тех пор больше никто не приходил утешать больного. Лейба-горбун остался лежать в своей комнатке с закладами, забытый всеми, точно проклятый.

И верно, с того времени проклятие пало на желтый каменный дом. Ичейже, сын Зямы, и Хоне, сын даяна, снова раскрыли рты. Выискивали в Лейбе-горбуне всевозможные пороки. В дело шли малейшие грехи, прошлые и настоящие, и каждый обсуждался в подробностях. А пристыженные старосты Старого бесмедреша в хорьковых шубах только слушали и помалкивали.

– А-а… дикарь! – блеяли они. – К нему… к нему и подходить опасно…

Так постепенно Лейбу-горбуна настигло воздаяние за его последнюю злую выходку…

А тут, как назло, ко всем прочим бедам, пошли разговоры о том, что соленые огурцы из каменного подвала Лейбы-горбуна – не того… Кинулись к бочкам – так и есть: бочки плесневеют, огурцы расползаются в руках, как студень… Спохватились обыватели и стали выкатывать поставленные к Лейбе-горбуну на зиму бочки с капустой и огурцами, не заплатив ему и половины платы за аренду подвала. Что ж этот жадный горбун не заметил вовремя, что штукатурка в его подвале потрескалась и с заплесневевших стен каплет сырость?

Но прежде чем выкатили последнюю бочку с огурцами, из продуха под вмурованным мельничным жерновом потянуло вместо вкусного фруктового запаха гнилой кислятиной. Снова кинулись в подвал к кучам яблок – и что же! Они таки сгнили и сопрели сверху донизу. Соломенная подстилка отсырела и кишит насекомыми. Проклятие просочилось и в проветриваемую часть подвала. Сбежались бакалейщики спасать свой товар. Понаехали длинные телеги, выстланные соломой. Лавочники бранились в каменном доме и вокруг него. Сгнившие, заплесневевшие, пахнущие уксусом яблоки с черными щечками валялись на улице, как трупы во время мора. С задворок пришли бедные женщины и собирали яблоки из снега в фартуки, как черную манну небесную.

Файвке пришлось два дня подряд пропустить урок,потому что в каменном доме творилось черт-те что.

А когда шум с отсыревшим подвалом немного утих, разлетелся слух: что-то слишком часто закрыта бакалейная лавка Лейбы-горбуна на рынке, а если она и открыта… то сидит там, вместо своей мамы, только Зельдочка. А когда хочешь что-то купить, то маленькая не знает, куда мама делась. Спрашивают: где ж твоя мама? Скоро, говорит, придет. Ждут, ждут, нет Башевы. Снова спрашивают у Зельдочки: смотри, что это мама твоя так задерживается? Отвечает: должна скоро прийти. Она только забежала к часовщику, к Алтеру-часовщику…

– Вот как? – говорят покупатели и переглядываются.

Нашлись заинтересованные покупатели, которые пошли в мастерскую Алтера-часовщика, чтобы вызвать оттуда Башеву. Видели, как она выходила из-за ширмы, которая разделяет лавочку Алтера надвое. Волосы в беспорядке, одна щека горит. Сам же Алтер-часовщик сделал вид, что возится во внутренностях старого будильника, и сказал, как будто отвечая Башеве:

– Да… послезавтра будет готов…

Глаз его было совершенно не видно… Потому что левый он прищурил, а в правый вставил черную, круглую лупу. Вот и поди разбери, что он себе думает!

Люди смеялись в руку и перешептывались: «Шу-шу-шу…» И не столько по поводу Башевы, сколько по поводу Лейбы-горбуна. Старому процентщику так и не простили молодой, кровь с молоком, жены. Теперь же, когда горбун весь развалился, когда у него текут слюни, когда он выгоняет людей из дома… Кому какое дело? Что яблочки внизу, в подвале, что наверху, в спальне… хи-хи-хи…

Шклов вспомнил, что когда-то Башева, бедная, но красивая сирота, была просватана за Алтера-часовщика. Алтер пришел тогда из армии и был гол как сокол. Но этот Лейба-горбун, которого мать тоже назвала Алтером от сглаза и который как раз развелся с первой женой и выгнал из каменного дома своих взрослых детей, вмешался в сватовство на правах родственника, заботящегося о сироте. Да, он даст за ней «приданое»: каменный дом, полный всякого добра… Но… Жениться на ней хочет сам… Родня со стороны Башевы костьми легла, чтобы бедная сирота, не дай Бог, не упустила из рук такого счастья и не вышла замуж за бедного солдата. А если жених – человек пожилой, так что? Есть у него каменный дом или нет? И если капельку горбат, так что? Есть у него лавка или нет?..

Вот так молоденькая Башева вышла за реб Лейбу, а Алтер остался озлобленным старым холостяком. И открыл маленькую мастерскую недалеко от лавочки Лейбы-горбуна. Жениться он не хочет. Потому как, зачем ему жениться? Если… если… шу-шу-шу…

3

Злые слухи становились все громче: шу-шу-шу… Разве не видно, что Зельдочка ни на волос не похожа на Лейбу-горбуна? Дочка от природы должна быть с отцом как две капли воды. А эта – шу-шу-шу…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю