Текст книги "Приговор"
Автор книги: Захар Абрамов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)
ГЛАВА 30
МАРИТА
Подследственную Заступину привезли в полдень. Бледная, похудевшая, она неровной походкой вошла в просторный кабинет. Робко поздоровалась с Байрамовым, поднявшимся из-за стола, вздрогнула, поежилась, заметив Заура и Эдуарда.
Это движение не ускользнуло от следователя.
– Может быть, вы не хотите давать показания в присутствии майора Акперова и капитана Агавелова? – спросил он.
– Нет, нет, наоборот, – вырвалось у Мариты.
Следователь пододвинул к себе протокол и, смущенно кашлянув, задал первый вопрос:
– Расскажите, Заступина, о себе. Кратко, разумеется, не вдаваясь в мелкие, незначительные детали.
Марита ответила не сразу. Закусив губу, судорожно сцепив побелевшие пальцы, она тяжелым, неподвижным взглядом смотрела в раскрытое окно, на низкое осеннее небо. В кабинете воцарилось молчание. Стало слышно, как дребезжит под ударами ветра неплотно прикрытое окно. Заур не выдержал, прошел через всю комнату, захлопнул створки. Их стук будто вывел Мариту из оцепенения.
– Я никогда в жизни не исповедовалась, – сказала она, – и, горько улыбнувшись, продолжала: – Прежде всего – я не Заступина. Я – Лайтис. Лайтис Марита Мартиновна. Дочь капитана дальнего плавания Мартина Лайтиса. Родилась в 1933 году в Риге. Мать моя – итальянка, уроженка Неаполя, где отец и женился на ней в 1930 году. К сожалению, маму помню слабо. Она умерла от тропической малярии, когда мне было около пяти лет. Во время войны с фашистами отец ушел на фронт и не вернулся. Меня воспитывала оставшаяся в живых бабушка. Я заканчивала десятый класс, когда осталась круглой сиротой. Мечтала стать врачом, но жизнь повернулась так, что пришлось идти работать. Устроилась в горсправку, – она умолкла на минуту, отхлебнула воды из стакана. – Жить было трудно. Кое-как перебивалась от зарплаты до зарплаты. Бедности своей стеснялась, никуда почти не ходила. Пока… Однажды – я хорошо помню этот летний день – мелкий дождь, несильный порывистый ветер – я увидела в окошке своего киоска приятное мужское лицо.
– О чем вы призадумались, девушка? – спросил меня клиент. – Я уже целый час жду…
Я извинилась, выдала ему справку.
А на следующий день он появился снова… Короче, мы познакомились, Альбертас – так его звали – пригласил меня в «Асторию». Это самый дорогой ресторан Риги. Я согласилась. Хоть и думала, что, увидев мое застиранное платье, подштопанные чулки, потертые туфли, Альбертас либо сам отстанет от меня, либо… – И снова напряженная тишина повисла в комнате. Марита тяжело дышала, будто ей не хватало воздуха. Неровный румянец выступил на щеках. – При встрече, – вернулась она к своему рассказу, – Альбертас будто и не заметил ничего. Швейцар, окинув меня удивленным взглядом, бросил:
– Мест нет.
Альбертас отозвал его в сторону, и, наверное, дал денег, потому что, распахнув двери, он также сквозь зубы презрительно бросил:
– Прошу вас.
Через неделю мы поженились. Мне казалось, и Альбертас, и я, мы оба… Что мы нужны друг другу. Но вскоре… Не нужна я ему была ни как женщина, ни как подруга. Гораздо позже поняла, что ему, жившему под вечным страхом ареста, вдвоем было легче. В первую пору я все утешала себя тем, что раз зарабатывает он прекрасно, то и роптать грешно. А приносил он домой огромные по тем временам деньги. То ли по молодости, то ли по глупости, но я никогда не интересовалась источником его доходов. А стоило – ведь он был обычным часовым мастером. Правильно говорится, сколько веревочке не виться, неизбежно приходит конец. Альбертаса арестовали, имущество наше было описано. Я к тому времени уже закончила десятилетку, поступила в медицинский. Перешла как раз на второй курс. До осени решила поработать, а там видно будет. Будто назло свободного места санитарки или медсестры не нашла. Подвернулось объявление: «Требуются для временной работы официантки в кафе «Луна». Подумала, почему бы не попробовать? Поступила.
Как-то в августе, вечером, когда суд над Альбертасом подходил уже к концу, за столиком, где сидели двое ребят – мои постоянные клиенты – пристроился пожилой, хорошо одетый человек.
Мне было видно, что он с интересом прислушивается к их разговору, но я не придала этому никакого значения. Сразу же после того, как ребята ушли, старик поманил меня пальцем.
– Сколько с меня? – спросил он.
Я выписала ему счет – как сейчас помню – на четырнадцать тридцать. Он молча положил на стол сторублевку.
– У меня нет сдачи, – сказала я. – Придется разменять в буфете.
Седой человек внушительно произнес:
– Не нужно.
– Как же так?
– Эти деньги не мои.
– Чьи же они?
– Наши…
– Не понимаю, – я смутилась.
– Возможно. Но деньги наши, мои и Альбертаса.
Я вздрогнула от неожиданности.
– До какого часа вы работаете?
Меня поразил его повелительный тон. Я ответила машинально:
– До одиннадцати.
– Отлично. Я вас жду в четверть двенадцатого. До свидания…
Седой встал, и тяжело опираясь на палку, вышел из кафе.
Я растерялась, не знала, что делать с деньгами. Не сразу собралась с мыслями, – уж очень все было неожиданно.
Седой ждал меня у гостиницы.
– Прошу вас, поднимемся в номер, – начал он.
– Но я вас совсем не знаю.
– И я. Не волнуйтесь – разговор сугубо деловой. Идемте.
Он стремительно прошел вперед, и мне ничего не оставалось, как последовать за ним. В номере старик усадил меня в кресло, пододвинул вазу с фруктами. Потом глухо проговорил:
– Я могу вам довериться?
Мне нечего было ответить ему, я промолчала. Порывисто протянул он мне записку. На небольшом листке, по-видимому, вырванном из блокнота, небрежным почерком было написано:
«Дорогой Оскар!
Группа Альбертаса свалилась в овраг. Это результат безрассудного альпинизма. Они сейчас в больнице. На днях будет операция. Жена Альбертаса – Марита осталась одна. Надо помочь. Выезжай немедленно. Найдешь ее в кафе «Луна». Домашний адрес: Рига, Набережная 110, кв. 14. Пожалуй, домой заявляться не следует.
С дружеским приветом, Марк».
Едва я успела прочесть, седой взял из моих рук записку, поджег ее. Потом поднялся, прошелся по номеру. Не глядя на меня, сказал:
– Теперь вы знаете причину моего приезда. Я только выполнил долг и протягиваю вам руку отеческой помощи. Согласны?
Странный разговор произошел у нас тогда.
– Ваш визит застал меня врасплох… Не знаю, что и ответить. Я никакого Марка не знаю. Альбертас мне никогда не называл этого имени, – сказала я.
– А он вообще рассказывал вам о своих делах?
– Нет. Но все-таки странно.
– Не спорю. Жизнь – сама по себе величайшая странность.
– И что же я должна делать?
– Выехать со мной.
– Лучше я буду официанткой до конца своих дней, чем стану вашей содержанкой!
– Понимаю. – Он мягко улыбнулся. – Это, предусмотрено. Вы станете моей дочерью.
– Через несколько дней заканчивается суд.
– Это тоже предусмотрено. На следующий день после суда я вас жду в семь вечера у пятого вагона поезда Рига – Сочи. Если Альбертас захочет вас увидеть перед высылкой, то отъезд будет отложен. Я сообщу вам об этом при встрече.
Старик вытащил из папки конверт из плотной бумаги, протянул мне.
– Здесь пятьсот рублей. Собираясь на вокзал, берите только то, что вам дорого. Ну, а теперь, идите домой. Время позднее.
Я попрощалась с ним, вышла из номера и всю дорогу думала о странной встрече. Не верить добрым намерениям не могла – не было причин. Через два дня Верховный суд республики приговорил Альбертаса к двадцати годам лишения свободы с конфискацией всего имущества. Я больше не колебалась. В семь часов, как договорились, я была на вокзале. Еще издали заметила старика. Он стоял у вагона, опираясь на трость. Когда я подошла, он принял у меня чемодан, поднялся в купе. Все это без слов. Молчала и я.
– Может быть, вы все-таки представитесь? – робко попросила я.
– Охотно. Заступин Оскар Семенович. Уроженец города Смоленска.
– А чем же вы занимаетесь? – продолжала я.
– Химией. – Он загадочно ухмыльнулся.
– Интересно.
– Очень. Давайте ваш паспорт, и вы сейчас увидите один из моих опытов.
Пока я доставала из чемодана паспорт, Заступин разложил на столике несколько флаконов, кисточку, ученическую ручку. Я отдала ему паспорт. Он развернул его, внимательно прочел и положил на столик. Влекомая любопытством, я со вниманием наблюдала за его действиями. Вот кисть погрузилась в самый большой флакон и затем прошлась по записям первой и второй страницы паспорта. Наступила пауза. Затем Заступин обмакнул кисть в другой пузырек и также обмазал записи. У меня на глазах записи в паспорте помутнели, а затем и вовсе исчезли. Оскар Семенович не спеша принялся заново заполнять документ.
– Ну вот! Паспорт готов! – сказал он весело, собирая свои «приспособления» и пряча их в портфель. Я взяла паспорт, повертела его.
– О! Заступина Марита Оскаровна… Это я?
– Да, теперь ты моя дочь!
А поезд стучал, стучал колесами, увозя меня все дальше и дальше от родных мест… – Голос Мариты дрогнул. Она вытерла платком набежавшие слезы, снова отпила воды.
– Мне казалось, – продолжала она, – что с отъездом из Риги, начнется какая-то другая, какая-то настоящая жизнь. Я найду себя, вновь встану на ноги. Заступин предложил поехать в Баку. Я не возражала. Здесь он купил домик, который вам известен, «Москвич», устроил меня, несмотря на опоздание, в медицинский институт. Жизнь потекла размеренно, спокойно. И я, глупая, радовалась ей. Прошло меньше года – и все переменилось. Я говорю о тебе, – Марита круто повернулась к Зауру. Синие глаза ее потемнели. – Ты же видел… Я избегала встреч с тобой. И в то же время хотела быть откровенной до конца – и боялась, что ты неправильно поймешь меня, что я потеряю тебя. – Она закрыла лицо руками, уронила голову на стол.
Байрамов, Агавелов и Заур, не сговариваясь, вышли на балкон, закурили. Внизу, на скамеечке у входа Агавелов заметил Пери-ханум. «Ждет, – подумал он. – Болит материнское сердце».
– Давайте вернемся в комнату, – предложил он.
– Извините, – уже спокойно сказала Марита, едва Байрамов уселся за стол. – Я постараюсь больше не отвлекаться.
У Заура сжалось сердце. Хотелось спрятать, защитить эту измученную женщину, взять в свои ладони ее нервные, беспомощные руки. Ровный, бесстрастный голос Мариты доносился, будто сквозь подушку.
– Как-то в конце лета мы поехали на пляж, – говорила она. – В Загульбу, кажется. – Твердо добавила: – Да, в Загульбу. Купалась я одна, а Оскар Семенович, устроившись в тени под скалами, отдыхал. Я вышла из воды и увидела, что он оживленно беседует с каким-то чубатым парнем. Я была рада этому и снова полезла в воду. Когда я вернулась, он был один.
По дороге домой я все прибавляла и прибавляла скорость. Настроение было какое-то необычное, приподнятое. Но за ужином все, как рукой сняло.
– Ну как? – спросил меня Оскар Семенович, отправляя в рот кусок любимой его телятины.
– Пляж? Великолепно. Море такое ласковое. Вспомнилась Рига. Правда, там у нас вода не бывает такой теплой.
– Отлично. Теперь будем чаще ездить. Если ты, конечно, будешь послушной.
Я насторожилась. Еще в машине, по дороге, мне почудилось что-то. А Заступин, продолжал, как ни в чем не бывало.
– Здесь, в городе, на русско-армянском кладбище работает один старикан. Плутоватый такой. Делает памятники, крупно зарабатывает. Это мой старый знакомый… В молодости я любил побаловаться картами. Встретились с ним как-то в одном доме, и он меня обтяпал. Был у меня бриллиантовый кулон – дорогая вещь, из приданого покойной жены. В общем, тогда камень уплыл из моих рук. Веришь, столько лет миновало, а я и сейчас сплю неспокойно. Моя собственность, которая для меня не имеет цены, у этого мошенника. Я долго думал над этим делом. Пришел к выводу: выкупить невозможно, таких денег нет. А ты теперь родной мне человек и кулон должен быть твоим, – разговор шел так необычно, что я забыла о еде, а он с жаром сыпал словами: – Мы должны вернуть свою вещь. Любыми средствами. Если надо, даже пойти на хитрость. Сейчас время такое – слишком мало честности в людях, – он хрипло рассмеялся. – Короче, план я разработал. Джумшуд, так звать старика, неравнодушен к слабому полу. Ты поедешь на кладбище заказывать памятник, пококетничаешь с ним. Он клюнет, пригласит к себе. Соглашайся сразу же, не ломайся. Дома съешь побольше масла, а там, у него, твоя забота только в том, чтоб его рюмка не пустовала. Он всегда пил неважно. А в шестьдесят лет от бутылки коньяка наверняка слетит с копыт. Ты сыграла – можешь идти со сцены…
– Но, – прервала я Заступина, – я не хочу выходить на сцену. Это мерзко.
– Глупости, он – мошенник и картежник. И если мы хотим вернуть свою собственность, что здесь мерзкого?
– Нет! Нет! Нет! – закричала я. – Никогда. Ни за что.
Лицо Оскара Семеновича потемнело. Он схватил меня за плечи.
– Послушай, – сказал он. – Если я подготовил план – это верняк. Если хочешь знать, твоего Альбертаса я и в глаза не видел. Случайно за столиком услышал, как один молодой лоботряс выкладывает другому всю нехитрую историю твоей жизни. А ты клюнула! Дурочка!
– Нет, нет, ты шутишь! – мне стало страшно.
– Хороши шутки. Или ты думала, что безгрешный ангел просто так возьмется за подделку документов, ради дешевой официантки из бара.
– Ты не смеешь так разговаривать со мной. Ты обманул меня. – Я впервые сказала ему все, о чем передумала, что пережила.
– Любопытная логика, – процедил он. – Любопытная. Кормил, обувал, одевал, ничего, можно сказать, не жалел, а в ответ – кукиш? – Он сжал кулаки. – Запомни отныне и навсегда – я не из тех, которые терпят непослушание. Или ты пойдешь к Джумшуду, или…
– В общем, – Марита с отчаянием махнула рукой, – у меня не было сил. Меня как будто сломали. Поехала на кладбище, познакомилась со стариком. Я знала, на что иду, знала, что… Стыдно говорить здесь об этом, но пусть. Джумшуд пригласил меня к себе. Договорились встретиться в субботу в семь, в начале восьмого. Старик встретил меня весело. Я, помня наставления Заступина, все подливала ему коньяк. Он быстро пьянел, начал хвастать, что создаст мне райские условия. Я слушала и улыбалась. Мерзко было на душе. Там, в этой комнате, окрепло решение: уйти из жизни. И не сложись так обстоятельства, Заступину не пришлось бы… Я сделала бы это сама… О том вечере трудно рассказать словами. Старик лез ко мне, я его отталкивала. Он упал, обнял колени. С трудом я оторвала его от себя. Сказала, что выйду на кухню за водой и бросилась в коридор. Я слышала, он дважды позвал меня. Но я выскочила на лестничную площадку, бросилась вниз.
– Был ли кто в парадном? – остановил Мариту Байрамов.
– Двое поднимались наверх, но я, честно говоря, не разглядела их. Выбежала на улицу, остановила такси.
Заступина дома не было. Я разделась, заперла свою комнату, всю ночь проплакала. Утром пошла в аптеку, купила несколько пачек люминала. Но, знаете, – Марита слабо улыбнулась, – перед смертью не надышишься. Захотелось увидеть Заура. Дозвонилась только через день. Наконец, мы встретились. Из его обрывистых реплик я догадалась, что Джумшуд убит. – Брови Мариты сдвинулись, взгляд посуровел. – Нет, думаю: сначала выложу Заступину все, что накипело, потом пойду к Зауру, расскажу о том, что мне известно. Ну, а перед сном, проглочу таблетки. Мертвой-то стыдиться нечего. Но, как назло, Оскар Семенович исчез и не появлялся. Я ждала его. Сейчас не помню, на следующий вечер, или позже, пришла к мысли, что он скрылся, оставив меня на произвол судьбы. Отправилась к автомату договориться о встрече с Зауром. Уже набрала номер, когда увидела наш запыленный «Москвич». Что-то прокричала и трубку Зауру, помчалась домой.
«Отец» встретил меня неласково:
– Где ты ходишь? Нам нужно спешить к поезду. Едем в Тбилиси.
В ответ я… Он сначала слушал меня, потом схватил палку… И больше я ничего не помню. Очнулась в больнице.
Марита встала.
– Теперь совесть моя чиста, – и со спокойствием, которое, видно, давалось ей нелегко, спросила: – Куда мне идти? Ведь я арестована…
Байрамова поразили слова девушки. В ее глазах было столько горечи, боли, ожидания, что ответил он не сразу.
Мнения Акперова спрашивать не стоило: факт преступления существует. – Заур будет придерживаться буквы закона. Следователь взвешивал все «за» и «против». А Марита ждала, ждала, не сводя с него глаз. Он подошел к ней вплотную и решительно произнес.
– Нет! Вы не арестованы!
Марита вздрогнула, медленно поползла по стене вниз. Байрамов едва успел подхватить ее.
ГЛАВА 31
ПРИЗРАК ПРОШЛОГО
Все это время, пока шло следствие, Оскара Заступина держали в одиночной камере. Байрамов, посоветовавшись с Акперовым, Огневым и Агавеловым, решил не тревожить его раньше срока.
Было ясно – на испуг, на «психологию» его не возьмешь. По таким следствие должно бить только прямой наводкой.
Много ценного для разоблачения матерого бандита сообщил Галустян, который все пытался разжалобить Байрамова.
Чувствуя угрозу смертного приговора, «Артист» добросовестно, а памятью он обладал прекрасной, – рассказал о побеге, подготовленном Заступиным, о его коротких письмах, о вызове в Баку. При этом он так старательно выставлял себя невинной овечкой, что следователь, качал головой, пряча в усах насмешливую улыбку.
– И в самом деле, не пойму, Галустян, почему тебя, такого чистого, хорошего парня, держат под стражей. Не пойму.
В эти минуты «Артист», понимая, что переиграл, злобно щурил глаза, сбивался с простецкого тона. Из-под маски невинно пострадавшего на мгновение выглядывал оскал затравленного хищника. Но только на мгновение. Галустян, немного разбавив краски, снова принимался за свое:
– Я что – я только пешка. А вот «Старик»! Помню, как в тайге, у костра, он мечтал о встрече с Айрияном.
Подхлестнули сотрудников уголовного розыска и результаты графической экспертизы. Паспорт на имя Сергеева, как оказалось, принадлежал Чуркину, а паспорт на имя Заступина – Тониянцу. Стало ясно, Заступин – «Старик» и Тониянц – «Волк» – одно лицо.
Акперов немедленно отправил Огнева и Агавелова в командировку на места заключений преступника, а сам занялся изучением местных архивов.
Дома Заур не бывал. Марите, которую до суда взяла на поруки Пери-ханум, врачи не разрешали видеться с ним. Нервное напряжение допроса стоило ей двух недель постели. Со слов матери он знал, что она медленно набирается сил. Это радовало его и в то же время… Заура давила мучительная раздвоенность. Целыми днями копался он в пожелтевших пыльных бумагах, упряма твердил себе: «Пусть скорее все кончится. Скорее. Скорее». Он не жалел себя и подгонял своих подчиненных, пропуская мимо ушей их жалобы.
К середине октября Байрамов и Заур могли уже шаг за шагом пройти по следам «Старика». Накануне допроса Акперов всю ночь прокрутился на своем жестком диване. Заложив руки за голову, он вновь и вновь перебирал в памяти вехи чужой жизни…
Четырнадцатилетним оборвышем Каро Лалаев впервые попал в милицию после кражи чемодана на вокзале. В архиве сохранились скупые данные. На сером шероховатом листке выцветшие чернила сберегли сведения, собранные неведомым Зауру оперативником.
«…Ф. И. О. – Лалаев Каро Гургенович.
Год рождения – 1906 г.
Соц. происхожд. – дворянин.
Родители – отец, Лалаев Гурген, расстрелян за организацию антисоветской банды, мать – умерла в 1912 году…»
Внизу крупным твердым почерком было написано:
«Ознакомился». Сын за отца не ответчик. Направить в детский дом № 2. Зам. Наркомпроса…»
Подпись Акперов не разобрал.
Молодой Лалаев вновь оказался в поле зрения милиции через несколько лет. Ни внимание, ни забота – ничто не смогло отогреть его сердце. Юнец оперился, стал завсегдатаем знаменитого кубинского майдана. С утра вертелась здесь карусель торговой жизни. Караван-сараи были переполнении деловитыми нэпманами. Прямо на улицах, в толпе, дымили передвижные мангалы с душистым кебабом, мелькали стопки румяных чуреков. Ловко пронося над головами подносы с чаем, сновали неутомимые чайчи, продавцы леденцов, старой рухляди. Весь этот сброд орал, торговался, громко на все лады расхваливая свой товар. В этой толпе не редко появлялся высокий молодой парень в клетчатом костюме, сшитом на английский манер.
«Князь» – шептали торговцы, твердили шулера. «Князь» – подмигивали шашлычники. А «Князю»-то всего-навсего было тогда двадцать лет. Но он успел завоевать такую худую славу, что его побаивались даже кочи – отпетые бандюги, готовые за деньги на любое, самое страшное преступление. Он недолго украшал майдан. После очередного ограбления его выследили и арестовали.
Отсидев срок, Каро Лалаев вынырнул в Ашхабаде. Он стал осторожнее, хитрее, шел – да и то не часто – только на крупные кражи. Тут, в Ашхабаде, судьба впервые свела его с милиционером Джумшудом Айрияном…
Акперов повернулся на бок, нащупал на круглом столике у дивана пачку папирос, спички. Закурил. Слабый язычок огня вырвал из темноты кусок комнаты, колыхнулись тени. Зазвучал в ушах то заискивающий, то злой голос «Артиста».
…Целый день лил проливной дождь, и мы промокли до нитки. Продвинулись вперед на семь-восемь километров. К сумеркам окончательно выбились из сил. «Старик» отыскал сухое место под раскидистым кедром, набрал сучьев. Я так устал, что мог только, прислонясь спиной к дереву, следить за ним глазами. Через полчаса запылал костер. Из небольшого ржавого котелка, в котором «Старик» смешал немного муки с водой, повалил пар. Из мешка была извлечена крупная серебристая рыба, забитая вчера самодельной острогой в нешироком таежном ручье.
– Ну, отдышался? – ласково спросил «Старик».
Я кивнул.
– Смотри, худо в тайге одному. Пропадешь, однако. – Он помешал варево.
Мне было ясно, что он не столько жалеет меня, сколько успокаивает себя. Одному в тайге плохо. А с больным – вдвое хуже.
– Воля нужна, Аркаша, к жизни, – говорил «Старик» после ужина. – Наша волчья воля. – Он подбросил огонь в костер. Довольно ухмыльнулся. – Жарко горит. А у меня, – постучал по широкой костистой груди, – здесь горит. Ненавижу, все ненавижу.
И впрямь показался он мне волком. Будто встали на загривке седые волосы, хищно блеснули зубы. Я поинтересовался, в чем дело.
– Ладно, расскажу однако. В тридцатые годы – ты тогда еще и в брюхе матери не был – ходил я на дело редко. Брал так, чтоб месяца три-четыре, а то и год жить свободно. Попал я в Ашхабад. Столковался там с мильтоном одним. Джумшуд-бек его звали. Навел он меня на ювелира. Все шло хорошо. Пробрался в квартиру, засунул в рот хозяину кляп, вскрыл сейф. Случилось так, что кляп выпал, ювелир поднял крик, и я с перепугу всадил ему пулю в морду.
На выстрел прибежал Айриян. Бледный, губы трясутся. «Что ты наделал» – шепчет. Отобрал у меня пистолет, бриллиантовый кулон – цены ему нет! – еще кое-что, завернул руку за спину. Я молчу, думаю, хочет меня вывести спокойно на улицу. Но он хитрый был однако. Словом, доставил меня в милицию. Валить на него – бессмысленно. Кто поверит? – «Старик» волновался, глаза его блестели зло, голос, всегда ровный, срывался. – Получил я большой срок, бежал. Приехал в Ашхабад – Айрияна и дух простыл. Узнал только – за что-то выгнали его из милиции. Начал я розыск. Уже перед самой войной передали мне, что он поселился в Баку. Я собрался было туда, да влип по дороге. И крепко. Потом лагеря – Казахстан, Забайкалье, Колыма… Два раза рвал когти, неудачно. Вот сейчас – третий…».
Голос Галустяна уходил все дальше и дальше, звучал все тоньше и тоньше. Через несколько минут майор Акперов уже посапывал носом. Погасшая папироса выпала из пальцев, закатилась под диван…
…Комната для допросов маленькая, низкая. И стулья, и стол привинчены к полу. Лалаев с достоинством опустился на коричневый табурет, скользнул равнодушным взглядом по столу, в упор, пристально, словно желая на всю жизнь запомнить, посмотрел на Акперова и Байрамова. Заур заметил про себя, что Лалаев сильно сдал. Красноватые, воспаленные веки. Помятое серое лицо. На затылке, сквозь редкие волосы просвечивает шрам, похожий на расплывшуюся оспину.
И Байрамов, и Акперов понимали – обмен любезностями не состоится. Как было договорено, – действовали напрямик. Байрамов зачитал материал, от которого, казалось бы, не ускользнуть, не уйти. Но «Волк» слушал безучастно, неподвижно, не выражая ни согласия ни удивления. Он знал, что круг замкнулся, просто хотелось молчанием доказать свое превосходство, заставить следователей потерять выдержку, сорваться… Это все, что он еще мог.
На очных ставках перед ним поочередно проходили соучастники. Особенно горячился «Артист», которого выводило из себя спокойное лицо Лалаева. Не выдержав тяжелого, мертвого взгляда, он заорал ему в лицо:
– Что молчишь, старый пес? Чужими руками сработал? Обвел, как пацанов?!
Но Лалаев молчал. Он не открыл рта и тогда, когда следователь довольно убедительно сказал ему:
– Ведь вы не можете не понимать, что все, к чему вы стремились, противоречило укладу нашего общества, шло против закона, а раз так – то вас ждало неизбежное возмездие? О чем вы думали? На что надеялись?
Лалаев, не разжимая тонких губ, чуть прикрыл вспыхнувшие ненавистью глаза.
В комнату пригласили Мариту. Она встала против «отца» в ярком свете электрических ламп. И впервые за четыре часа он потерял спокойствие, вскинул острый подбородок и разом побагровев, прохрипел ей в лицо:
– Де-ше-ва-я…
Марита попятилась к двери.
– Пишите. Я – Лалаев, я же – Караян, Тониянц, Заступин, Сергеев. Я ненавижу вас.
