Текст книги "Чеченская рапсодия"

Автор книги: Юрий Иванов-Милюхин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)

– Разбаловались они в столицах, вот и захотелось самим характер показать, – решился высказаться тот. – Пора отправлять по университетам, еще нам возни с ними не хватало. Пусть лучше в науках себя проявляют.

– Здесь свежий воздух, привычное с детства питание, вот силушка-то и взыграла, – снимая для каймака пенки с топленого молока, объяснила поведение сыновей Софьюшка и добавила, обращаясь к мужу: – Ты как хочешь, а я против.

– В походе вам делать нечего, – сказал как отрубил Дарган. – Набивайте саквы припасами, будем собирать вас в путь-дорогу.

– Тогда пусть Панкратка возьмет нас в ночной дозор, – пристал как банный лист Петрашка.

– А это уже у него спрашивайте, хотя и на кордоне неспокойно.

– Там спокойствия никогда не было, – передвигая горшки, вздохнула Софьюшка.

– Вот видите, вся семья против вашего участия в стычках, – развел руками Панкрат.

Какое-то время каждый занимался своими делами, потом Захар прошел на середину комнаты и упрямо произнес:

– Мы все равно проберемся на кордон, мы уже договорились друг с другом.

– Что там делать! – вконец возмутился Дарган.

– Потому что мы терские казаки, – последовал жесткий ответ. – Не все же время в науках пребывать, пора и к военному делу приобщиться. У нас на Кавказе и Пушкин с Лермонтовым побывали, и убиенный в Персии Грибоедов.

– А это еще кто такие? – Дарган отложил наточенную шашку в сторону, изображая недоумение, хотя был наслышан о русских грамотных барах.

– Поэты и писатели, батяка, – аж подскочил на месте с подковыркой Петрашка.

Панкрат посмотрел на брата, на сотворенную им дурацкую фигуру, непривычную в здешних местах, и добродушно засмеялся.

– Совсем братья окацапились, уже и театры разыгрывать научились, – затем высказал отцу свою догадку: – Они насмешек станичных малолеток не выдержали, вот и запросились на войну.

– Во-от оно что! Тогда причина серьезная, – насупился глава семейства. – В роду Даргановых трусов отродясь не бывало.

– Дарган, они выбрали другой путь, более цивилизованный, – насторожилась Софьюшка. – Он для большинства казаков не понятен.

– Казаки разбираются во всем, – сотник пристукнул ножнами по полу. – А показать свою удаль для поддержки славы рода Даргановых никогда не поздно. На следующей неделе оба пойдете в отряд к Панкратке, пусть он вас там погоняет.

Видно было, что высказывание Панкрата о насмешках станичников над учеными братьями крепко зацепило старого вояку, больше он не желал слушать никаких доводов. Софьюшке оставалось лишь развести руками.

С этого все и началось.

Панкрат огрел кабардинца плетью и один пошел наметом по направлению к аулу. Привстав в стременах бешено скачущей лошади и не уставая хлестать ее нагайкой по бокам, он ругал себя последними словами за то, что рассказал батяке о насмешках над братьями их станичных сверстников. Если бы не его слова, то они бы сейчас мирно отмеряли версты по просторам великой Российской империи, каждый до своей столицы. Оба в них уже сумели обосноваться. Но все получилось по-другому.

Проводив хорунжего тревожным взглядом, Савелий подал знак патрульной группе и устремился за ним. Дерзкий нрав племянника был знаком ему с детских соплей, он слишком хорошо представлял себе, что тот мог натворить на чужой территории.

А Панкрат и правда не видел ничего вокруг, он торопился исправить допущенную ошибку любой ценой. Лошадь ворвалась на улицу с низенькими саклями и, осаженная всадником, взвилась на дыбы посреди дороги. Казак вращал зрачками, стараясь угадать, в каком из строений жили когда-то его жена Айсет и ее брат, разбойник Муса, но все сакли были похожи одна на другую. Прошло несколько лет с того момента, как он однажды увидел, из какого подворья девушка выбежала к нему на свидание. Мало того, тогда он наблюдал за аулом со стороны одинокой скалы, а теперь ворвался в него со стороны горных хребтов.

Поняв, что если он вломится не в тот дом, то исполнить задуманное вряд ли удастся, Панкрат помчался дальше. Лошадь донесла его до небольшой площади и закрутилась на ней волчком.

Всадник заметил стариков, сидевших у саманной стены, и подскочил к ним.

– Аксакалы, мне нужна сакля Мусы Дарганова, – понимая, что старейшины могут притвориться глухонемыми, сказал он им по-чеченски.

– А кто ты такой? – отозвался седобородый старик в татарской тюбетейке на лысой голове.

– Я Панкрат из казачьего рода Даргановых, – не стал скрывать хорунжий. – Замужем за мной Айсет, младшая сестра Мусы.

– Что тебе нужно от Мусы? – после долгого молчания задал вопрос все тот же аксакал.

Скорее всего, он был главным среди старейшин. Остальные старики искоса и недружелюбно рассматривали всадника, от них несло лишь угрозой.

– Захотел посмотреть на мать моей жены, – едва удерживаясь, чтобы не сорваться на грубости, казак пристукнул ручкой ногайки по луке седла. – На свадьбу не приходила, внуков еще не видала.

– Вы ее на свадьбу не приглашали.

– Если бы мы и послали сюда гонцов, то их бы все равно не приняли.

– Тогда что тебе нужно от Мусы и от его матери?

Панкрат соскочил с седла, подлетел к старейшине и с ненавистью прошипел:

– Ваш Муса захватил моего младшего брата в заложники! Хочу извести весь его поганый род, чтобы духом их не пахло.

– Зрачки старика налились животным бешенством, они помутнели так, что от глаз остались одни латунные бляшки: —

– Вряд ли тебе это удастся, – процедил он сквозь зубы. – В доме уважаемого Мусы сейчас находятся мужчины, они свернут шею тебе первому.

– Где этот дом и эти мужчины? – захлебнулся слюной Панкрат, который окончательно перестал владеть собой.

– Оглянись назад, поганый гяур, мужчины собрались за твоей спиной.

Панкрат вырвал шашку из ножен и медленно развернулся лицом к площади. То, что он увидел, принудило его опомниться. Перед ним, расставив ноги, столпились местные джигиты в рваных черкесках и бешметах, в залатанных рубахах, заправленных в синие полосатые штаны, которые, в свою очередь, были всунуты в овечьи носки до голеней, с турецкими чувяками с загнутыми носами на ногах. Несколько мгновений назад их здесь не было, но теперь этот нищий, зато вооруженный до зубов сброд, возник как из-под земли. На лицах всех без исключения горцев лежала маска презрения к чужаку, граничащая едва ли не с отвращением. И это ничем не оправданное выражение высокомерия вызывало у казака нестерпимое раздражение, заставляющее с удовольствием ощущать тяжесть клинка в руке и увесистость пистолета за поясом. Ему хотелось порубить всю эту толпу как лозу на пустыре.

Но хорунжий помнил, что точно так же смотрели на него самого и его собратьев-станичников столичные русские офицеры. Для них он тоже был как бы говорящей собакой, умеющей только охранять добро Российской империи и ничего более. Самое страшное, что доказать таким людям, как и себе самому, их ущербность не представлялось возможным. Убивай всех скопом, они не поймут, за что с ними так жестоко поступают. Передернув плечами, Панкрат прошел к лошади и взобрался в седло, собираясь покинуть это негостеприимное место. Он и правда почувствовал себя презренным зверьком, попавшим в середину стаи вечно голодных волков.

– Эй, казак, тебя отсюда еще никто не отпускал, – раздался гортанный голос все того же аксакала. – Мы хотим поговорить об убитых тобой братьях Бадаевых.

Панкрат взвесил шашку в руке. Он прекрасно понял, что означает предложение старейшины чеченского аула. В этот момент со стороны окраины селения, откуда он прискакал, прилетел торопливый топот копыт, на другом конце аула прозвучал выстрел из ружья, там показались всадники в высоких киверах. Скорее всего, русский разъезд заметил казачью погоню и торопился разрядить обстановку в селении, считающемся мирным.

– Братьям Бадаевым уже никто, никогда и ничем не поможет, – нагло ухмыльнулся казак под уничтожающими взглядами старейшин и их соплеменников. – Они мирно беседуют на небе с самим аллахом

– Скоро и ты присоединишься к своему богу, – крикнул кто-то из толпы. – Когда вознесешься, передай ему, что аллах велик. Но прощать грехи он не намерен.

– Постарайся сам не вознестись первым, – трогаясь с места, обронил Панкрат

Глава вторая

Несмотря на то, что во Франции сохранялось видимое спокойствие, страна вновь неуклонно продвигалась к порогу больших перемен. Вторая республика не оправдала надежд своих сограждан, и республиканцы готовились к отражению атак приверженцев имперского правления, принявшихся давить на них всей своей мощью. К трону рвался уже третий по счету Наполеон, племянник знаменитого Бонапарта, бесславно закончившего военную и политическую карьеру и почившего на острове святой Елены. И хотя до избрания его главой государства оставалось еще долгих восемь лет, по всему было видно, что усилия его не пропадут напрасно, потому что его поддерживал самый массовый слой населения – крестьяне. Народные волнения то вспыхивали с новой силой, то затухали на недолгое время. Власти в некоторых департаментах категорически не воспринимали республиканцев и со времен правления короля Людовика Восемнадцатого жили как бы отдельными от Парижа анклавами.

Вот в такое время из столицы Франции пустился в путь на сером в яблоках скакуне рослый красавец в шляпе со страусиными перьями, в кожаной безрукавке и при шпаге. Он успел проскакать уже немалое расстояние и теперь ехал по улицам чистенького городка с аккуратными усадебками, отстоящего довольно далеко от Парижа. И никто, глядя на кавалера, не сумел бы предположить, как через определенный срок переплетутся судьбы людей, живущих за многие тысячи верст друг от друга. Как никто из людей не ведал своего божественного предназначения.

Между тем всадник продолжал движение. Видно было, что он не принадлежал ни к одной из расплодившихся во множестве партий и унаследовал от предков качество, запечатлевшееся на всей его внешности – свободу. На вид ему было немногим более тридцати лет, и похож он был на мушкетера Атоса из бессмертного творения Дюма-отца. Удлиненное загорелое лицо с высоким лбом, немного навыкате голубые глаза, тонкий хрящеватый нос, под которым над большими мужскими губами красовались черные подкрученные усы, и волевой подбородок дополняли картину, достойную эпохи королей Людовика Тринадцатого или Четырнадцатого. Правда, в годы правления последнего монарха знаменитый кардинал Арман Жан дю Плесси де Ришелье уже умер, и всадник, сказочным образом перенесшийся в настоящее время, вряд ли сражался с кардинальской гвардией. Хотя как знать, Франция была страной религиозной, и кардиналов с собственными армиями здесь хватало всегда.

В этот будний день улицы городка были пустынны, во всех провинциальных населенных пунктах они заполнялись народом только по воскресеньям и в праздничные дни. По обеим сторонам дороги тянулись здания самой различной постройки. Это были дома южного типа с желобчатыми крышами, как у итальянцев, или с крышами, идущими уступами, с крытыми галереями вокруг стен, как у швейцарских шале. Всадник с интересом осматривался вокруг, хотя было видно, что бывал он здесь не единожды и раскручивавшаяся перед его взором картина известна ему в подробностях. В конце одного из переулков, возвышались массивные стены старинного родового замка, напоминавшие о пышном великолепии домов французской знати времен правления Екатерины Медичи.

Щеку молодого человека покривила мимолетная усмешка. На ногах его были надеты кожаные ботфорты с широкими отворотами и со шпорами с серебряными колесиками, торчащими над высокими каблуками. Отложной воротник белоснежной рубашки на мускулистой шее был расстегнут, из-под него виднелась массивная золотая цепь, переливавшаяся световыми отблесками. Из-под рукавов выглядывали сильные ладони с длинными пальцами, которыми он изредка шевелил уздечку, украшенную серебряными бляхами, заставляя сытого жеребца держаться середины улицы. На среднем пальце левой руки источал искры именной перстень с бриллиантом в пятнадцать карат.

Лето было в самом разгаре, вельможного шевалье немного разморило. И все равно, заметив на балконе молоденькую жительницу городка со струящимися по щекам и плечам прядями пышных волос, он посылал ей воздушный поцелуй, как бы демонстрируя свой жизнерадостный характер, всегда готовый толкнуть его в объятия очередной дамы сердца. Это был настоящий француз, не обремененный еще семейными заботами, но успевший познать и вкусить прелестей женского тела, знающий толк в его очаровательных округлых формах. Было видно, что в этом деле он вошел во вкус и за ночь, проведенную с прекрасной соблазнительницей, не жалел никаких денег. Так же можно было предположить, что средств на развлечения кавалеру постоянно не хватало, и для того, чтобы их раздобыть, он готов был на все.

Несмотря на грациозность, с которой строевой жеребец гарцевал по улицам, вымощенным булыжником, а всадник восседал в удобном седле, ощущалось, что путь они успели проделать немалый. С губ лошади срывались клочья пены, по крутым бокам широкими разводами растекался пот. Да и сам седок, если бы кто-то решился присмотреться повнимательнее, не держался прямо, а заметно наклонялся вперед, тем самым уменьшая нагрузку на позвоночник. И когда, проехав небольшую площадь, конь завернул к двухэтажному зданию с портиками, колоннами и узкими монастырскими окнами, цена которому была не меньше пятисот тысяч франков, кавалер облегченно вздохнул и попытался распрямиться в полный рост.

Возле подъезда с мраморными ступенями и массивными дубовыми дверями он натянул поводья, некоторое время молча покачивался в мягком кожаном седле, словно продолжая движение, затем перекинул ногу через луку седла и спрыгнул на землю. На звон серебряного колокольчика в приоткрытую створку дверей выглянула молодая худощавая женщина в белом кружевном чепчике и в фартуке поверх длинного темного платья, пошитого в талию.

Увидев гостя, она натянуто улыбнулась и пошире открыла обе половинки дверей.

– Вы приехали как раз вовремя, месье Буало де Ростиньяк, – деревянным голосом объявила она. – Проходите в дом, сейчас я приготовлю вам ванну.

– У вас что-то намечается? – засовывая плеть за голенище и переступая порог здания, поинтересовался молодой мужчина.

Его внимание привлек праздничный чепчик консьержки, увитый сверкающей бижутерией, и большая брошь из фальшивых драгоценных камней, сияющая на ее плоской груди.

– Ваш дядюшка решил устроить прием в честь вашей помолвки с мадемуазель Сильвией д'Эстель. Будут приглашены ее родственники и все солидные люди нашего городка.

– Ах, вот зачем он вызвал меня из Парижа.

– А вы разве не догадывались?

– Но это мероприятие никуда бы не убежало, – молодой мужчина криво усмехнулся, уже в прихожей обернулся и приказал женщине: – Франсуаза, скажите конюху, чтобы он отвел моего жеребца на конюшню и задал ему овса.

– Все будет исполнено, месье Буало, – щелкая задвижкой, отозвалась консьержка. – А сейчас поднимитесь на второй этаж, ваш дядюшка наблюдал за вами из окна, он находится в своем кабинете.

– Вот как! – удивился приехавший и, пожевав губами, пробормотал как бы про себя: – Впрочем, любопытство у него всегда было на первом месте, если исключить неискоренимую тягу к собирательству.

Пройдя к огромному зеркалу, стоявшему у стены обширной прихожей, выложенной мозаикой из итальянского мрамора, стройный красавец снял шляпу и выпустил на волю копну вьющихся каштановых волос, затем взял с покрытого темным лаком старинного трюмо костяной гребешок и принялся неторопливо расчесывать крупные завитки. Золотая цепь на его груди отозвалась волнами света, отразившимися в глубине таинственного стекла, их просекли длинные отблески от крупного бриллианта в перстне. Весь облик молодого человека как бы оделся в лучистое сияние. Покончив с расчесыванием, он клетчатым платком стер с лица дорожную пыль, припудрил щеки из пудреницы, находившейся здесь же, и резво взбежал по мраморным ступеням лестницы на второй этаж.

Дверь, ведущая в кабинет хозяина дворца, была приоткрыта, кроме голоса дяди оттуда доносилось ворчание тетушки, молодящейся старухи с буклями и с древним корсетом под платьем, распертым железными обручами. Кавалер знал о ее причудах. Она ни за что не желала отказываться от моды из своего времени, предпочитая всякие ухищрения из тяжелого железа так называемому свободному стилю с рюшами и многочисленными складками. Любила она и украшения с крупными драгоценными камнями. Вот и сейчас ее грудь, прикрытую мелкой шелковой сеткой, украшало ожерелье из крупных сапфиров и аметистов, среди которых встречались и кроваво-красные зерна граната. Из-под громоздкой прически с алмазной заколкой выглядывали длинные бирюзовые серьги по тысяче экю каждая, а на руках, сложенных на животе, посверкивали несколько перстней с крупными бриллиантами и опалами с радужной игрой цветов. Камень опал служил для тетушки своего рода талисманом, иногда она разглядывала в его глубине картины из прошлого и будущего всей семьи, о чем немедленно становилось известно всему городку. На ее левом запястье красовался браслет из винно-желтого топаза.

Образ дяди, восседавшего за громоздким столом тоже был покрыт золотым сиянием, потому что старик облачился в свой официальный мундир. Молодой мужчина прислушался и понял, что сановные родственники вели беседу ни о чем. Понаблюдав за ними некоторое время и не выловив в их речи никакой полезной для себя информации, он громко кашлянул и распахнул дверь пошире.

Представители старинной династии де Ростиньяк повернули к нему головы и почти одновременно воскликнули:

– О Буало, наш самый желанный племянник! Проходи скорее в комнату, мы устали тебя ждать. Как ты доехал?

– Прекрасно, дорогие мои тетушка и дядюшка, – вышагивая по толстой ковровой дорожке к столу, мужчина постарался скорым ответом прекратить поток вопросов. – Как только русские полки покинули нашу страну, так на дорогах Франции наступило долгожданное спокойствие. Разбойничьи отряды куда-то исчезли как по команде.

Он поцеловал руку тетушке, облобызавшей его щеки и лоб, затем обнялся с сияющим орденами дядей, вышедшим из-за стола. При этом гость отметил про себя, что его солидный родственник, носящий звание пэра Франции, по-прежнему полон сил и энергии.

– Я с тобой почти согласен, Буало. Беременных женщин у нас и правда стало заметно меньше, хотя ограбить могут и сейчас. Тем более что на страну надвигаются события, по значимости не уступающие тем, которые происходили в то жестокое времени, – засмеялся хозяин кабинета, звякнул драгоценным металлом орденов и с откровенным восхищением отступил чуть назад. – Как ты возмужал! Кажется, совсем недавно ты бегал под этим вот столом в клетчатых панталонах и с мягкими кудряшками по плечам, а сейчас при родовой шпаге, прямо гвардеец его величества короля Франции, несмотря на то, что в стране у нас господствует Вторая республика. Но вряд ли этот строй продержится долго, – с усмешкой добавил он. – Скоро он должен будет уступить место императорскому правлению. Об этом говорит все, в том числе волнения народных масс, недовольных теперешними порядками.

– Мне тоже кажется, что Франция до республики еще не доросла, – машинально трогая серебряный эфес шпаги, отмеченный именной надписью, гость с улыбкой развел руки в стороны. – Время, дядюшка, бежит неумолимо. Спасибо Иисусу Христу и деве Марии, что оно пощадило вас, моих бессменных благодетелей. Вы оба по-прежнему хорошо выглядите.

– Ну что ты, Буало, мы все чаще справляемся о стоимости услуг похоронного бюро, – отмахнулась старуха. – Не все же накопленное забирать с собой в могилу, надо хоть что-то оставить и своему потомству,

– Разве похоронные услуги так сильно подорожали? – расхохотался племянник. – Тетушка, я желаю вам прожить до ста лет и еще один год для того, чтобы успеть осмыслить прожитое.

– Прекрасное пожелание, – почмокал полными губами дядя. – Я бы тоже не отказался его услышать.

– Я желаю этого вам обоим, дорогие мои родственники. Я просто не мыслю вас одного без другого.

– Спасибо, наш милый племянник, мы этого не забудем.

Когда волнение встречи осталось позади и тетушка захлопнула за собой массивную дверь, дядя указал на старинный диван возле стены и пригласил родственника устраиваться на нем поудобнее. Он редко изменял привычке работать в кабинете в плотном турецком халате с широкими отворотами и в глубоких мягких тапочках, надвинутых на желтые шелковые чулки на ногах. Но сейчас этот худощавый и седой мужчина выше среднего роста был облачен в мундир государственного служащего с позументами по воротнику и обшлагам, с золотыми эполетами на плечах. Весь его облик говорил о том, что хозяин дома, носящий титул герцога, занимает высокий пост мэра города, небольшого до поражения императора Наполеона, но потом здорово расстроившегося и процветающего. Седые бакенбарды обрамляли правильное лицо, изборожденное мужественными морщинами, они почти соединялись с аккуратно подстриженными усами, вознося обладателя благородного образа в ранг то ли отважного полководца, добывшего для своей страны немало побед на полях сражений, то ли крупного государственного деятеля, сломавшего не одну шпагу в дипломатических поединках. Из-под штанин выглядывали носки кожаных ботинок на высоких каблуках. Вся фигура дяди дышала силой и еще не утраченным азартом принадлежащего к «желтым перчаткам» вальяжного светского льва.

Откинувшись на спинку дивана, он забросил ногу за ногу и повернулся к племяннику, присевшему рядом с ним.

– Хотя я месяца три назад встречался со своим братом и твоим отцом, все же хочу услышать еще раз, теперь от тебя, что новенького произошло в вашей семье за это время? – со вниманием вглядываясь в собеседника, спросил он.

– Все по-прежнему, дядя. Отец служит в военном ведомстве, мать занимается благотворительностью среди солдатских вдов, сестра живет вместе со мной в Париже. Ты знаешь, что недавно она вышла замуж за одного из чиновников министерства иностранных дел, дворянина по рождению.

– Об этом мне рассказал твой отец, когда мы вместе с ним присутствовали на заседании правительства, назначившего его военным советником при маршале Нусингене. Он будет исполнять свои обязанности только в случае войны. Выбор племянницы я тоже одобряю, – кивнул хозяин кабинета. – А чем в данный момент занимаешься ты? Кажется, как и твой отец, после Сорбонны ты мечтал о военной карьере, хотя после окончания этого престижного университета бывшие студенты уходят или в науку, или идут служить в правительство на благо Франции. Кстати, армейская карьера принесла мало пользы моему брату. Об этом говорит тот факт, что та часть наследства, которая досталась ему от наших родителей, ничуть не увеличилась, не приросла новыми доходными промыслами.

– Я?.. – похмыкал в усы молодой мужчина, пропустив мимо ушей явный упрек и в свою сторону тоже. – Я, дядя, себя пока не нашел. Я все еще в поиске своего места под солнцем.

– И все-таки, ты наметил для себя какие-нибудь жизненные приоритеты? – продолжал настаивать родственник.

– Я посчитал, что с этим спешить не стоит, как, между прочим, и с помолвкой, которую вы с тетей решили почему-то ускорить, – упрямо повторил племянник. – Я понимаю, что высокородную невесту, дочь виконта и министра юстиции, подыскали мне вы, и ничуть не сомневаюсь в ее уме и других положительных качествах. Но до тридцати пяти лет я человек свободный.

– Ты правильно заметил, мой друг, что отец твоей невесты – многоопытный государственный муж, он является депутатом Конвента, – хозяин кабинета решил не отступать от своего замысла. – В революцию 1789 года, несмотря на свой юный возраст, он был вместе с теми, кто надел тогда красную шапку и отпустил бороду, помогая свергнуть старшую династию Бурбонов, столь ненавистную большинству французов. И это им удалось. Надо заметить, что когда твой будущий твой тесть подрос, он стал другом Дантона, того самого, из городка Арси, который от нас в нескольких десятках лье. Он был на дружеской ноге с Робеспьером и Мюратом. Хотя бонапартистом его вряд ли можно назвать, скорее он так и остался радикалом с крепкими устоями в смышленой голове. Во всяком случае, можно быть уверенным в том, что вы с Сильвией не будете обделены его вниманием.

– Спасибо за подробную информацию, но я далек от политики. Роялисты, республиканцы, либералы, клуб Клиши, совет Пятисот, революция, империя, реставрация, которая до сих пор еще не закончилась и вряд ли когда закончится из-за пустых голов, торчащих на вершине власти… Дядя, это не для меня, – непримиримо сдвинул брови кавалер.

– И все-таки, дорогой мой племянник, тебе придется интересоваться политикой, потому что в наследство тебе достанется не только имущество твоих предков, но и титул, обязывающий вплотную заняться государственными делами.

– Не уверен, что будет именно так. Мне еще в Сорбонне надоели нравоучения о руководителе индепендентов англичанине Кромвеле, я до сих пор помню разглагольствования о том, как он, будучи избранным в Долгий парламент, в 1648 году изгнал из него пресвитерианцев и провозгласил республику, – Буало вконец вышел из себя и добавил с сарказмом. – Потом революция из Англии, которую мы все так нежно любим, перекинулась в нашу страну, и, перевернув у нас все с ног на голову, пошла гулять по России, где ее благополучно и похоронили в декабре 1825 года. Приношу искренние извинения, дядя, свое мнение я уже высказал.

На некоторое время в помещении наступила неловкая тишина, затем важный сановник почмокал сочными губами и раздумчиво сказал:

– Если говорить о Российской империи, то в отличие от европейцев народ этой страны до сих пор находится в летаргическом сне, оглушенный игом татаро-монгольских орд, накрывшим его шесть столетий назад. Французам и другим нашим соседям здорово повезло, потому что Европу эти дикие племена зацепили только по касательной. Зато примерно за тысячу лет до Чингисхана нас завоевали римские цезари, поддерживаемые железными когортами своих легионеров. Но в отличие от монголов, принесших в Россию азиатскую тьму и бескультурье, Римская империя даровала нам демократию. И в этом заключается весьма существенная разница, – он сложил руки перед собой и добавил: – Ну что же, дорогой мой Буало, каждый волен распоряжаться своей судьбой по собственному усмотрению.

Стало слышно, как хозяин кабинета усердно засопел, пытаясь осмыслить сказанное племянником. Он не переживал за Буало и был уверен в его способностях. Герцог и сам занялся делами весьма поздно, до зрелого возраста находясь на обеспечении родителей, получавших доходы с крепкого родового имения, состоявшего из нескольких деревень. И сейчас он искал лишь повод, способный заинтересовать молодого повесу и оторвать его от бесцельного времяпрепровождения.

Судя по хитроватой улыбке, изредка появлявшейся на его губах, можно было предположить и нечто более интересное, например, сговор между ним и братом в отношении дальнейшей судьбы Буало, давно уже вошедшего в пору зрелости. Если дело было поставлено так, то приобретал совершенно другой оттенок и вызов племянника из Парижа на закрепление помолвки, объявленной много лет назад между потомком галльских рыцарей Огня и Меча, наследником древнего дворянского рода Ростиньяк и принцессой голубых кровей, прекрасной мадемуазель Сильвией д'Эстель, имевшей родственные связи с некоторыми коронованными особами Европы. Тогда все становилось на привычные места, потому что было в духе принципов всей семьи.

Между тем племянник продолжал внимательно осматривать кабинет, в котором не был несколько лет. Все здесь оставалось по-прежнему, если не считать обюссонского ковра, разместившегося на стене позади дядиного кресла, и того, что картин в помещении заметно добавилось. Рафаэль, Рембрандт, Джотто, Боттичелли. И вдруг в одном ряду с небожителями объявился какой-то русский Иванов с картиной «Аполлон, Гиацинт и Кипарис», другой Иванов, написавший «Подвиг молодого киевлянина», неведомый Васильев с рыцарем в русских доспехах, написанным сочными красками, какой-то Кузнецов с зеленой опушкой березового леса, на которой заигрались дети с лукошками, полными грибов. Отточенное письмо гениев разительно отличалось от русской живописи, их даже сравнивать не имело смысла. И все-таки на русских полотнах ощущалось куда больше правдивой жизненности. У кого дядюшка умудрился выторговать эти картины, спрашивать не имело смысла – он бы все равно не проговорился – но они появились в просторном кабинете и привнесли с собой некую толику светлого образного бытия. Видимо, долгое присутствие в стране представителей русской нации наложило отпечаток и на галльский характер истинного француза, патриота своей родины, каковым всегда считал себя дядя, мэр опрятного городка в довольно самостоятельном округе Витри-ле-Франсуа.

Тем временем хозяин кабинета тоже скользил по помещению рассеянным взглядом, не замечая, что все чаще задерживает внимание на коллекции изделий из драгоценных металлов, занимавшей один из углов. Наконец зрачки его остановились на витрине под толстым стеклом, в которой покоились сокровища, когда-то выкупленные у девушки, столь странной на первый взгляд. В глазах старика появился смысл, дядя вспомнил, о чем следует вести разговор с племянником.

Он вскинул голову и развернулся к собеседнику, задумавшемуся о чем-то своем.

– Я хочу у тебя спросить, Буало, ты помнишь что-нибудь из своего детства?

– Если ты имеешь в виду мои приезды сюда, то да, конечно. Мне всегда было у вас хорошо, и картины прошлого до сих пор стоят у меня перед глазами, – встрепенулся племянник. – Признаюсь, вы с тетушкой относились ко мне лучше, нежели мои домашние.

– Характер своего брата я знаю прекрасно, – усмехнулся в усы хозяин кабинета. – Но разговор пойдет не об этом. Покопайся в памяти и верни к жизни сцену, когда тебе было лет пять-шесть. Ты вбежал в кабинет и увидел сидящую напротив меня молодую красивую женщину, предложившую купить у нее несколько драгоценных вещей. Среди них оказались раритеты, принадлежащие высшему духовенству Франции, в частности цепь с медальоном. Помнится, у вас еще произошел коротенький диалог по поводу того, что воровать нехорошо, и ты, как настоящий патриот своей родины, сказал, что нельзя торговать кардинальскими знаками отличия.

– Кажется, я начинаю припоминать тот давний случай, – наморщил высокий лоб племянник. – Вскоре после ухода женщины ты еще обратил мое внимание на то, что она является нашей дальней родственницей, и если бы не это обстоятельство, ты позвал бы жандармов.

– Именно так и было. Тогда ты был белокурым мальчиком в ботиночках с бантиками, а под подбородком у тебя был повязан шейный платок, заодно исполнявший роль слюнявчика, – прищурился хозяин кабинета. – Да, время неумолимо, оно летит вне зависимости от наших желаний, и останавливать его – бесполезное занятие.