Текст книги "Железный замок"
Автор книги: Юрий Силоч
Жанр:
Боевая фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц)
– Снова дезертиры. Куды их? – спросил один из конвоиров у красномордого полицейского с нашивками сержанта. Тот сидел за столом, заваленным всяким канцелярских барахлом, и сосредоточенно ковырялся в зубах грязным пальцем.
– Вы задолбали ко мне всякую шваль водить! – лениво отмахнулся он, не отвлекаясь от зубов. – Десятый раз повторяю: на линию, на линию всех.
– Ну так… – лицо ополченца стало хитрым, глаза сально заблестели. – А шмотки?
Сержант поднял взгляд, в котором читалась заинтересованность.
– Шмотки?.. Шмотки, как обычно. Пополам.
Конвоир обиделся:
– У меня дети, между прочим.
– А зачем твоим детям армейское барахло? – притворно удивился полицейский. – И вообще, можно подумать, ты мало нахапал, – сержант, наконец-таки, выковырял из дырки солидный кусок мяса и принялся его рассматривать, будто ожидая, что тот начнёт показывать кино. – Либо пополам, либо по закону. Приказ коменданта был однозначным: имущество неотчуждаемо.
– Да они ж мародёры! – с жаром заявил второй конвоир. – Вон рюкзаки какие набитые!
Сержант закатил глаза:
– И что? Ты у нас за справедливость? Короче, мужики, либо пополам, либо никак. А сами попробуете – в карцер посажу за воровство.
Второй конвоир негромко выругался.
– Тихо там! – прикрикнул сержант и отправил кусочек мяса обратно в рот. Табаса чуть не стошнило. – Ну так что, по рукам?
– По рукам, по рукам… – пробурчали конвоиры и, отобрав у наёмников рюкзаки, вытряхнули содержимое на пол, и принялись увлеченно копаться, комментируя находки и переругиваясь за возможность обладания какими-нибудь особенно ценными вещами.
– О, рации. Две.
– Одна моя, – напомнил о себе полицейский.
– Фляжечки модные. Гвардейские. У-у, жулики! С трупов, небось, поснимали?.. Каз-злы. Патроны… Смотри, сколько тут! – у грабителей заблестели глаза.
– Куда они тебе? – лениво спросил полицейский. – У тебя ж другой калибр.
– А хоть и выменяю на что. Пригодятся!
– Им этими патронами на первой линии от дикарей отстреливаться, пока ты в комендатуре будешь задницу просиживать.
– Ай, господин сержант, чего вы их жалеете? Мародеры они! Не ихнее забираем, а наворованное!
Табас стоял и наливался краской от жгучей обиды. Сперва ползать по песку, обирая трупы, потом тащить рюкзак за тридевять земель на своём горбу, едва не потонуть из-за него в реке – и всё лишь для того, чтобы порадовать припасами трёх обормотов. Хотелось полезть в драку.
– Ну, отлично, – ополченцы поднялись и всучили наёмникам совершенно пустые рюкзаки. Смех один – даже портянки забрали.
– Приносите еще! – гнусно усмехнулся полицейский, на столе которого красовалась его доля.
Табас, вспыхнув, хотел сказать ему, что он вор и сволочь, но Ибар, стоявший рядом, вовремя это пресёк, очень больно ущипнув молодого и горячего напарника за предплечье.
– Так… – довольный сержант из военной полиции что-то отметил на листе бумаги. – Вольный Легион, да? Ну так и веди их на первую линию. Свободны, – сержант снова углубился пальцем в недра рта, показав тем самым, что разговор окончен.
Ополченцы вывели пленников во двор и направились обратно по городским улицам – к мосту. Когда они шли мимо лагеря беженцев, то заметили припаркованную рядом машину Лори. Табас вытянул шею, присматриваясь в надежде увидеть старика, однако вместо него в машине сидел какой-то небритый обормот в новенькой зеленой форме.
Впереди показался мост и та самая «первая линия». Она представляла из себя извилистую змею будущих окопов, протянувшихся вдоль реки в обе стороны от моста и огневых точек-ячеек – неглубоких, осыпающихся, однако дающих представление о том, что тут скоро будет воздвигнуто. На дне траншей копошились чумазые люди в желтой форме с нашивками Вольного Легиона – уставшие, красные, насквозь мокрые от пота.
Дезертиров подвели к будущему брустверу, где неторопливо работал лопатой солдат без майки – неопределенного возраста, загоревший до черноты и жилистый как бегун-марафонец.
– Принимай пополнение, – сказал один из конвоиров.
– Ага, – кивнул бегун и, бегло осмотрев Табаса и Ибара, спросил: – Лопаты есть?
– Нет, – ответил за двоих Ибар.
– Значит, ищите, – вольный махнул рукой на восток, вдоль течения реки. – Полный профиль. Отсюда и до отбоя. Приступайте.
Конвоиры развернулись и ушли.
– Меня Ари зовут. А вас?
Дезертиры представились.
– Очень приятно, – дружелюбие было слишком уж показным для того, чтобы ему верить. – У вас вода есть? Дайте попить, а? Только сильно флягой не свети, а то чайки налетят… – он опасливо оглядел сослуживцев, ковырявших плотную и влажную глинистую землю.
Копать Табас умел – благо, уже успел поучаствовать в возведении целых трёх оборонительных линий, ныне взятых противником и оставленных. После первых часов практически непрерывной напряженной монотонной работы мышцы ужасно заныли и, казалось, были готовы надорваться. Очень хотелось пить и есть, и если первую проблему Табас и Ибар решили, осторожно спустившись к реке и набрав воды в свои старые жестяные фляги, то с едой дело обстояло намного хуже: к полуночи стало понятно, что кормить Вольных никто не собирался. Пришлось ложиться спать с урчащим животом, напившись воды так, что она едва не выливалась обратно, дабы обмануть желудок. Ополченцы постоянно приводили новых бойцов – высохших от жажды, оборванных, заросших щетиной, раненых. На их фоне даже помятый после сна Табас выглядел молодцевато и подтянуто.
Новоприбывших тут же обступали со всех сторон, образовывался стихийный перекур, во время которого наёмники обменивались информацией о том, что творилось на фронтах.
– …Когда пришел приказ отступать, мы удивились все. Вроде как в наступление собирались, – рассказывал худой и высокий как жердь солдат с красными от недосыпа глазами. Его батальон располагался в нескольких десятках километров от подразделения Табаса – на левом фланге, который почти не затронула песчаная буря, ставшая для армии Дома Адмет роковой. – Ну, поудивлялись – и ладно. Собрались, снялись с места, построились в колонну, выставили охранение и пошли. Топаем, значит, по лесам и видим впереди небольшой перекрёсток. Там две просёлочные дороги в одну сливаются и на север идёт уже одна… Ну так вот, идём и видим, что по другой дороге с юга тоже кто-то движется. Колонна какая-то. А мы задолбались за время перехода, охренели все от жары, пылью надышались – спим на ходу. И мы, и командиры. Ну вот значит, в аккурат возле перекрестка мы с той колонной и сталкиваемся. Я тогда ещё подумал: как нам с ними разойтись, дорога-то узкая, кто-то уступить должен.
И тут слышу – говорят странно как-то. Глаза поднимаю, а не видно ни хрена: как в тумане всё, и понимаю, что колонна та – дикарская. Те тоже, видно, задолбались в доску, стоят, дышат тяжело, на нас ноль внимания. Ну, почти все. Кто-то, я видел, тоже всё понял и на нас смотрит волком, не понимает, что ему делать. Я даже испугаться не успел, как заорал кто-то. Наш – не наш, хрен разберёшь уже. Я за автомат схватился, на землю рухнул и давай по ним херачить очередями. Магазин – за три секунды. Орал как резаный. Те тоже на землю попадали и по нам… Потом рукопашная… – солдат затряс головой, склоняя лицо всё ниже к земле, будто отказываясь вспоминать. – Короче, нас человек двести, да их чуть ли не вдвое больше. Еле уцелел. Как – сам не пойму до сих пор. Вон, видишь? – солдат указал на висевшую у него на поясе пехотную лопатку с зарубками на черенке. Большинство из них потемнели от времени и сравнялись в цвете с остальным деревом – серо-коричневым, засаленным, но штук пять были свежими и яркими. – Лично бошки снёс, – с гордостью заявил солдат и, жадно напившись речной воды, принялся копать.
Картина складывалась удручающая. Ни о каком контрнаступлении не могло быть и речи. Правый фланг Дома Адмет почти весь перемолот – лишь немногим удалось выйти из окружения. На левом было поспокойнее, но и там людям пришлось туго. Территория за рекой превратилась в слоёный пирог – свои, чужие, снова свои – солдаты обеих армий смешались. Видимо, дикари сами не ожидали подобного успеха и наступали как попало, в противном случае, из-за реки никто не вернулся бы.
По инерции Табас держался рядом с обожжённым напарником, который работал, экономя силы, даже с какой-то ленцой, будто и не он в первую очередь заинтересован в том, чтобы зарыться в землю как можно глубже. Когда Табас спросил его об этом, Ибар ответил, оскалившись:
– А толку-то убиваться? Когда тумбочки полетят, нас никакие окопы не спасут. Если помирать, то хоть не уставшим.
От его слов и обреченности, которой они были наполнены, молодому наёмнику стало не по себе. Снова нахлынула тоска по дому – острая, щемящая, заставляющая сердце сжиматься в комок. Да, даже Армстронг, с его вечной депрессией, безработицей и отсутствием надежд на светлое будущее, казался сейчас раем. Можно было бы попытаться сбежать, однако за Вольными зорко следили ополченцы. Им ничего строить было не надо – в случае атаки они сразу же отступали в город, на третью линию и обороняли бы свои собственные дома. Вояки из них были, конечно, так себе. Никакой военной подготовки: даже строевым шагом ходить не умеют, так что в случае прорыва дикарей вся надежда была только на их ярость и чувство долга перед своими родными и соседями.
Небольшие группы ополченцев были рассредоточены так, чтобы присматривать за тем, что происходило на линии обороны.
Они сидели и лежали под тентами, варили похлебку, которая доводила голодных наёмников до белого каления своим запахом, о чём-то говорили, громко ржали и, казалось, были совершенно беспечны, однако нет-нет да и бросали настороженные взгляды на чумазых Вольных, зарывавшихся в землю.
На исходе второго дня голод стал невыносим. На воду желудок уже не реагировал, к тому же, её стало не хватать – по окопам пополз слух о нескольких случаях дизентерии. Воду из реки выдавали только после кипячения, из-за чего её постоянно не хватало, так что вариант с обманом собственного организма полностью отпадал.
Ночное небо, усыпанное крупными звёздами, освещал коричнево-ржавый Гефест. Земля нехотя отдавала накопленное за день тепло. Старое русло реки было полностью заполнено туманом, в котором то и дело мелькали чёрные силуэты – там ходили патрули гвардейцев. Табас лежал, съежившись, на тряпье, служившем ему постелью, и упирался взглядом в высохшую и потрескавшуюся от жары глину. Рядом храпел Ибар. Натруженные за день руки, ноги и спина дрожали, обессилевшие. Живот ворчал так, что было слышно, казалось, на весь окоп.
Чувство голода затопило всё сознание молодого наёмника. Он пытался убедить себя, что на самом деле ничего не чувствует, но это не помогло. Ему срочно надо было положить на зуб что-нибудь съедобное или… Что там за «или» молодой наёмник не знал, но это точно было что-то плохое. Бессонница, например.
– Эй! – шикнул кто-то сверху и Табас, отвлекшийся от созерцания глины, увидел, что над ним склонилась лохматая голова Ари.
– Что?
– Есть хочешь?..
Табас перевернулся и присел, воровато покосившись: не слышал ли его кто?
– Он еще спрашивает… – молодой наёмник говорил заговорщицким шепотом, едва слышным ему самому.
– Пошли со мной.
Табас, то и дело оглядываясь, выбрался из окопа, застыв на мгновение от испуга, когда услышал, как кто-то неподалеку закашлялся.
Ари стоял метрах в десяти и знаками показывал двигаться за ним. Наёмники, пригибаясь и стараясь не шуметь, шли в сторону тента, под которым хохотали ополченцы. Рядом горел костер, над которым висел большой котёл, распространявший на всю округу божественный запах.
У почуявшего его Табаса чуть не скрутило от спазма пустой живот.
Ари остановился и присел на колено. Табас последовал его примеру и прошептал:
– Что ты собираешься делать?
Ари расстегнул карман на штанах и вынул оттуда два цилиндрических предмета, один из которых вручил Табасу. Присмотревшись к маркировке, молодой наёмник увидел, что это дымовая шашка.
– По сигналу бросаем в сторону котла. Ты бери правее, а я – левее, – прошептал Ари. – Готов?
Табас кивнул.
– Давай! – громко прошептал Ари, выдернул чеку и швырнул свою шашку в указанном направлении. Табас повторил действие, его картонный цилиндрик упал далековато от котла, но не особенно критично.
Ополченцы, увлеченные своим разговором, не заметили, что к ним что-то прилетело и переполошились, только когда шашки с громким шипением стали извергать из себя облака густого оранжевого дыма.
Табас, лежавший в высокой траве, почти ничего не видел, но мог представить, что там творится. Во-первых, неразбериха. Солдаты вскочили с мест, перепугались, думая, что проворонили атаку, закричали. Бегают и пытаются нащупать оружие. Орут, кашляют от дыма. Кто-то громко командует и пытается организовать оборону.
– Пошли! – прошипел Ари и побежал в дым.
Табас, набрав в грудь побольше воздуха и стараясь двигаться с закрытыми глазами, дабы они не начали слезиться от едкого оранжевого дыма, последовал за ним. Двигаясь наощупь, он ухитрился добраться до костра, слушая, как ополченцы уже вовсю воюют с воображаемым противником, и схватился за ручку.
От боли в обожженной ладони наёмник едва не вскрикнул. Быстро расстегнув рукав гимнастёрки и дернув его вниз, Табас обхватил ручку через ткань, чувствуя, что Ари также пытается поднять тяжелый котёл.
Кое-как подхватив его и определив общее направление, Табас дал дёру, чувствуя, что чёртова ручка обжигает кожу даже сквозь ткань.
Покинув удушливое оранжевое облако, Табас судорожно втянул ртом сладкий ночной воздух и помчался к своим окопам, что было сил. Бросив короткий взгляд на кашлявшего Ари, наёмник увидел, что тот весь покрыт оранжевым порошком. В нём же был вымазан трофейный казан и, к сожалению, часть его содержимого – густой каши, пахнувшей так, что голодный Табас чуть ли не терял сознание.
В окопах уже ждали. Там выстроилась целая толпа, блестевшая голодными глазами. Стоило только Ари и Табасу с молодецким «Хэть!» опустить посудину на дно окопа, как к ней тут же потянулись руки, миски, котелки и каски.
– А ну!.. – громко рявкнул кто-то, осаживая наиболее прытких, и добавил: – Три ложки каждому! Набирай!
В считанные секунды содержимое было распределено между солдатами и съедено. Даже самый верх, щедро посыпанный оранжевым порошком, разошелся – никто не побрезговал.
Табас схватил свою порцию и отбежал подальше.
Каша оказалась гречневой, щедро сдобренной тушёнкой из гвардейских сухих пайков.
– Пища богов, – сказал с набитым ртом кто-то рядом, и Табас был полностью согласен с невидимым сослуживцем.
Урча от удовольствия, молодой наёмник высыпал содержимое котелка себе в рот и, не в силах терпеть, глотал, почти не пережёвывая. Каша кончилась очень быстро и упала в желудок не заполнив его и на четверть. Чувство голода никуда не исчезло, поэтому Табас жадно присосался к фляжке, стремясь заполнить живот водой.
Только напившись, он рассмотрел, что и сам с ног до головы покрыт оранжевыми крупинками. Котёл куда-то пропал, а наёмники рассосались, будто их и не было. Ополченцы уже опомнились и теперь громко и очень смешно возмущались. Они поняли, что их одурачили, но сделать ничего не могли – соваться на первую линию никто не хотел. Там могли и морду набить, и пулю влепить особенно борзым.
Засыпал Табас на том же тряпье, обхватив руками округлившийся живот и довольно улыбаясь. Хотя бы на короткое время жизнь стала лучше.
6
Всю следующую неделю бойцы приводили себя в порядок, получали пополнение из числа тех, кому удалось вырваться с территории, контролируемой дикарями, и строили линию обороны. Несколько рядов колючей проволоки, глубокие извилистые окопы, укрепленные бревнами – тоже несколько линий, огневые точки из дерева и глины с пулемётными гнёздами – солдаты делали всё возможное, чтобы удержаться на реке. Из четырнадцати тысяч солдат Вольного Легиона до реки добралась от силы тысяча. Командующий обороной Лио (именно так назывался городишко, в котором застряли Табас с Ибаром), прибывший из столицы Дома Адмет, своим повелением переформировал Легион в Сводный Вольный Полк и поручил новоиспеченному командиру – чудом уцелевшему майору от гвардии – заняться организацией нового подразделения.
Людей заново разбивали на батальоны, роты, взводы и отделения, назначались новые сержанты и командиры взамен убитых и пропавших без вести, выдавали, кому было нужно, новое обмундирование, боеприпасы и оружие.
На третий день, после того, как ополченцы нажаловались на то, что их ограбили, кто-то наверху, наконец-таки, позаботился о том, чтобы покормить пушечное мясо и подогнал к окопам Вольных полевую кухню. Работала она без перерыва и, пусть однообразно, пусть немного, пусть из плохих продуктов, которые интенданты выдавали по остаточному принципу, но обеспечивала едой всю ораву Вольных.
Сапёры колдовали с опорами моста, готовясь в любой момент разнести его в пыль и щебень.
Лио становился всё более оживленным, Табас видел, как с каждым днём по мосту проходило и проезжало всё больше беженцев – покинувших дома в чём были. Некоторые из них рассказывали, что их поселения обстреливали какие-то чудовищные пушки, не оставляющие камня на камне. Этих людей вычисляли прямо на мосту и сразу же куда-то уводили молодчики в серой форме. Так же поступали с теми, кто рассказывал о неисчислимых ордах дикарей. Как догадался Табас, под прикрытием военной полиции в городе работала полиция тайная.
Несмотря на то, что ситуация с едой и водой выровнялась, напряжение нарастало.
Во-первых, оказался правдой слух о дизентерии. Больных, а их было немало, как у Вольных, так и в гвардии, тут же забирали из их частей и селили отдельно. Табас часто видел издалека этот огороженный колючей проволокой участок соснового леса с армейскими палатками и болезненно тощими людьми.
Судя по слухам, лечили солдат из рук вон плохо, потому что катастрофически не хватало врачей и медикаментов, так что, фактически, людей отводили туда умирать от поноса. Беженцев стало просто некуда девать – их лагерь быстро переполнился, поэтому мужчин сразу же, не глядя на здоровье и возраст, забирали в ополчение, а женщин и детей отправляли дальше на север. Иными словами, на все четыре стороны, поскольку в дорогу им не выдавали ни еды, ни воды, ни каких-либо инструкций касательно того, куда именно идти и что там делать. Перед глазами Табаса прошло столько семейных драм и горьких расставаний, что он сбился со счёта и, в конце концов, просто перестал обращать на них внимание.
Также нарастала неприязнь между ополчением, остатками Гвардии и Вольными. Гвардейцы, вернувшие себе былой лоск и гордыню, хоть и смотрели свысока, но на рожон не лезли, в отличие от ополченцев, которые ограбили и избили практически каждого Вольного, вышедшего из-за реки. Наёмники этого не простили, и поэтому по ночам то и дело вспыхивали короткие кровавые драки: то Вольные ходили в гости к ополченцам, то они сами наносили ответные визиты. Жертв пока не было, поэтому комендатура и военная полиция смотрели на эти стычки сквозь пальцы – у них и без того было дел по горло.
Атмосфера в городке, куда на всех парах катилась война, была хуже некуда. В дефиците находилось абсолютно всё, кроме ярких пропагандистских листовок, которые наёмники приловчились использовать в качестве туалетной бумаги и бодрых речей по радио, которым никакого рационального применения найти не удалось.
Драки становились всё более жестокими, и Табас не был уверен, что все эти люди, запертые в Лио, как пауки в банке, были мотивированы стрелять в дикарей больше, чем друг в друга.
«Домой бы…» – мечтал Табас и присматривал себе удобную возможность как-нибудь незаметно улизнуть, однако возможности такой ему, к сожалению, не представлялось.
– Скоро начнётся, – неожиданно сказал Ибар, стоявший рядом с Табасом. Светало, первые лучи солнца – красные, длинные – протянулись из-за горизонта, освещая клубящийся туман и пробиваясь в редкие промежутки между деревьями. Свежо. Где-то далеко в лесу надрывается одинокая птичка.
Двум наёмникам выпала очередь дежурить два часа на рассвете, охраняя окопы, не столько от возможных лазутчиков-дикарей, сколько от вооруженных дубинами обиженных ополченцев. Табас всё это время инстинктивно держался рядом с напарником, чувствуя, что тот, если прямо сейчас и не знает, как спастись, то обязательно что-нибудь придумает.
– И что делать? – Табас искренне надеялся услышать уверенный ответ, желательно, подкреплённый чётким и понятным планом действий.
– Ждать, – Ибар отвернулся и снова умолк, глядя на то, как восходит солнце.
Старый солдат оказался прав, уже днём Вольные услышали доносившуюся из леса стрельбу, а к вечеру по окопам пополз слух, что разведчики обнаружили и уничтожили в лесу крупную группу дикарей.
Вольный теперь уже полк замер, приготовившись к бою.
Поток беженцев уменьшился и вскоре полностью иссяк. Люди выглядели замученными и напуганными, но счастливыми из-за того, что сумели вырваться в самый последний момент и обмануть смерть.
Сержанты ходили по протянувшимся в обе стороны от заминированного моста окопам, как сторожевые псы, и лаяли на тех, кто по какой-то причине им не понравился, щедро раздавали пинки и зуботычины. Солдаты, спрятавшись на дно окопов, забивали тряпичные патронные сумки боеприпасами и гранатами, заряжали магазины, чистили оружие и боролись с подступавшим страхом.
Начало темнеть, солнце опускалось, сделав редкий лес на противоположном берегу темным и мрачным.
– Хотите? – спросил Ари, сидевший на дне окопа рядом с Табасом и Ибаром, которые приготовились к бою и коротали время, дремав, пока сержанта не было рядом.
– Что? – Ибар приоткрыл один глаз и взглянул на сослуживца, быстрым движением отправившего в рот какой-то коричневый комочек.
– Жвачка. Будете? – снова спросил Ари, глаза которого нездорово заблестели.
– Нет, – фыркнув, отвернулся Табас, а Ибар молча взял одну, но положил в нагрудный карман.
– Ну и дурак, – хихикнул Ари. – Сейчас попрут. И я посмотрю, как ты тут сраться будешь со страху, – он снова захихикал, как-то тонко, истерично, отчего Табасу захотелось двинуть сослуживцу прикладом в лицо.
Время тянулось, как жвачка во рту чавкавшего и хихикавшего Ари. Ожидание боя переносилось намного тяжелее самого боя и когда в лесу раздались автоматные очереди, Табас встрепенулся и тут же подхватил оружие, чувствуя возбуждение, почти граничащее с радостью от осознания, того, что тягомотина закончилась и можно заняться делом.
– Готовимся! – заорал сержант. – Примкнуть магазины! Огонь по команде!
Солдаты поднялись и, оперевшись на бруствер окопа, прильнули к прицелам. Звуки перестрелки приближались и, в конце концов, из леса на противоположном берегу реки вышли гвардейцы. Отходили они организованно: прикрывая огнём отстающих, вынося раненых и стараясь сдержать наседавших дикарей как можно дольше.
Где-то за спинами Вольных, почти в самом городе, кашлянули миномёты. Мины просвистели в воздухе над головами и взорвались глубоко в лесу. Табас до рези в глазах всматривался, но так и не увидел ни дикарей, ни результатов попадания – только пошатнувшиеся деревья, вспышки да снопы дыма.
Гвардейцы переходили реку вброд примерно в двухстах метрах от моста, отстреливаясь, перекрикиваясь друг с другом.
– Огонь по зелёнке! – закричал сержант, только что получивший по рации команду от разведчиков.
Траншея взорвалась выстрелами. Вольные били неприцельно, одиночными, практически работая по площадям, стараясь затормозить наступление невидимых пока дикарей. Вокруг завоняло порохом. Табас тоже нажал на спуск несколько раз – автомат задёргался, выплёвывая пули.
Подавляющий огонь сработал: гвардейцы вброд, по пояс в воде, перебрались на другую сторону реки и вовсю драпали в сторону окопов – прямо на ряды «колючки».
Табас выстрелил ещё пару раз в сторону леса и отвлекся на разведчиков, которые, матерясь на все лады, пытались прорваться сквозь проволоку и несли потери от огня дикарей с того берега. Взмыленные, перемазанные в земле, траве и глине, местами окровавленные, они отчаянно ругались и орудовали штык-ножами, прикрепленными к текстолитовым ножнам, быстро и споро перекусывая стальные нити.
Очередной миномётный залп заставил Табаса пригнуться – прошуршавшие над головами мины накрыли «зелёнку».
Взрывы забросали реку древесными обломками: листьями, обломанными ветками и щепой. Они медленно поплыли вниз по течению в коричневой вязкой воде. Разведчики продолжали прорываться, не обращая внимания на то, что дикари, понявшие, что добыча ускользает, начали с удвоенным палить в гвардейцев, всё ещё оставаясь невидимыми.
– Огонь плотнее, черти! Не жалеть патронов! – закричали одновременно рация и сержант, стоявший рядом – рассматривавший в бинокль то, как гвардейцы уничтожают заграждения, воздвигнутые с таким трудом. Табас засмотрелся на одного из разведчиков и увидел, как его настигла дикарская пуля. Молодой бородач рухнул мешком на землю, сжимая раненое бедро, из которого хлестала на землю кровь, и закричал. К нему подбежали сослуживцы и, подхватив на руки, потащили к своим, за колючку, царапаясь, разрывая одежду и кожу.
– А тебе что, особое приглашение? – прорычал кто-то рядом с Табасом, и юноша, не успевший даже испугаться, поймал ухом мощный удар, опрокинувший его на дно окопа, повесивший перед глазами темную пелену и зазвеневший в голове комариным писком.
Когда молодой наёмник, шатаясь и пытаясь сфокусировать взгляд на каком-нибудь объекте, поднялся, шкафообразный серж поднял его, взяв за грудки и бросил на бруствер, крича:
– Команда была «огонь», боец!
Табас послушно нажал на спуск, всё еще не придя толком в себя и даже не удосужившись убедиться в том, что ствол автомата направлен в правильную сторону.
Проморгавшись как следует и разобравшись, что к чему, он увидел, как разведчики спрыгивают в окоп к Вольным. Миномёты дали ещё один залп, накрывший лес. В этот раз Табас даже не обратил на свистевшие над головой мины внимания, поскольку после могучего удара сержанта в башке у него всё ещё громко звенело.
Юноша пытался устоять на ногах, но не сумел: голова кружилась, его повело, и наёмник упал на дно окопа, борясь с подступающей тошнотой.
«Хоть бы не сотрясение», – подумал он, глядя вверх на темнеющее небо. Солнце уже почти зашло, однако дикарей, Табас был уверен в этом, темнота не остановит. К гвардейцам подбежал санитар, громко спрашивая где раненые, а остального вытягивавший шею Табас не рассмотрел, поскольку спасённая группа разведчиков оказалась далековато от него.
Солнце скрылось за горизонтом, его лучи освещали теперь только небо над позициями Вольных, а на земле тени, вытянувшиеся во время заката, наконец, слились в одну и приготовились встречать ночь.
– Идут! – резкий вскрик где-то справа заставил Табаса подскочить так, будто глина под ним превратилась в раскаленную лаву. Посмотрев в прицел, молодой наёмник разглядел, как из леса, который только что обстреливала артиллерия, выскакивали черные силуэты.
– Огонь! Огонь, черти! – заорал сержант и, подавая пример бойцам, выпустил в противника первую очередь.
Табас поймал в прицел первого дикаря и нажал на спуск, посылая на противоположный берег реки три свинцовых гостинца.
«Есть», – удовлетворенно подумал он, увидев, как голова дикаря раскололась на куски и расплескала в стороны что-то черное. Однако не время было упиваться победами – врагов было ещё множество.
Дикари высыпали из леса, как муравьи из-под потревоженного трухлявого древесного ствола. Они бежали, крича что-то на своём наречии, иногда припадая на колено и стреляя в сторону окопов из своих ружей и винтовок. Но пули не могли заставить солдат даже голов пригнуть, поскольку мощи дикарского оружия не хватало для того, чтобы достать Вольных. Пули в большинстве своём просто не долетали до позиций, а если и долетали, то убить могли лишь случайно, поскольку кривые и ржавые от отсутствия ухода стволы смотрели куда угодно, только не в цель.
Первый залп Вольных проредил атакующих: многие из них остались лежать, так и не сумев добраться до воды, однако на смену одному выбывшему из строя дикарю из леса выскакивал десяток бойцов – фанатичных, полных решимости встретить свою смерть на бегу, поймав грудью на вдохе её свинцовых посланников.
За спинами Вольных снова дала залп артиллерия. Снаряды, едва не срывая с голов кепки, промчались в воздухе и ударили по пространству между лесом и рекой. Табасу даже не пришлось использовать прицел для того, чтобы увидеть разрушительную мощь «бога войны» и содрогнуться. Дикари наступали, сбившись в толпу, и попадания пришлись в самый её центр. Десяток легких снарядов расцвели на берегу реки огненными цветами, разметав тела дикарей, срывая с них одежду и прошивая осколками, превращавшими плоть в кровавое месиво, где уже не разобрать, в каком месте заканчивается один труп и начинается другой.
Старавшийся сохранять хладнокровие Табас выщёлкивал дикарей аккуратными одиночными выстрелами и короткими очередями. Впрочем, с тем же успехом он мог просто направить ствол в сторону противоположного берега, зажать спуск и не беспокоиться – нападающих было столько, что ни одна пуля не пропала бы даром.
– У них раке…! – закричал сержант, но раздавшийся с того берега резкий свист и шипение не дали ему договорить.
Самодельные ракетницы были, безусловно, кривыми, собирались на коленке и частенько убивали не противника а стрелков, взрываясь у них в руках, но их было много – тут враги не были стеснены в средствах. Водопроводная труба, взрывчатка, примитивный двигатель – и готово.
Табас успел на одних рефлексах навести винтовку на сидевшего на колене жителя пустыни с трубой и нажать на спуск, вышибив тому мозги, однако житель пустыни всё-таки успел запустить ракету, которая, засвистев, поднялась по спирали в воздух и взорвалась где-то над головами атакующих.
Проблема была в том, что гранатомётчик был не один, и в сторону окопов Вольных практически параллельно с первым выстрелом полетел, шипя и свистя, ещё добрый десяток снарядов. Половина из них взорвалась на подлете или упала, но другая достигла цели и взорвалась над позициями или прямо на позициях Вольного полка, осыпав сидевших внутри солдат градом разрезанных гвоздей, монет и прочего мелкого металлического сора, разившего не хуже пуль.
Одна из ракет взорвалась совсем рядом, Табаса засыпало щепками и кусками глины, запахло горелым порохом, но молодой наёмник, колоссальным усилием воли загнавший панику глубоко в подсознание, продолжал отстреливать дикарей, отдавая предпочтение ракетным расчетам.