Текст книги "Изобретение велосипеда"

Автор книги: Юрий Козлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

19

Деньги, которые мучительно искались, чтобы заплатить за проезд в троллейбусе, обнаружились в изобилии, чтобы купить дешёвого портвейна «Деляр» по рубль двадцать девять.

– Вино моей юности! – усмехнулся Серый. Потом посмотрел на Гектора. – А вы, сударь, наверное, предпочитаете шампанское?

– Да, – просто ответил Гектор.

– Люблю скромных людей, – усмехнулся Серый.

Серый, Алик, Гектор, Оля, Юна и Катя сидели в кафе напротив сфинксов, привезённых когда-то давно в Петербург из стовратных Фив, ожидали, когда из открытых окон спортзала академии грянут нестройно три гитары и застучит, забесится ударник. Тогда начнутся танцы, тогда погасят свет, тогда распахнутся настежь окна, тогда сидеть все будут на полу вдоль стен, тогда синий сигаретный дым взметнётся к потолку, тогда станет всем хорошо и весело.

Гектор любил танцы, любил громкую музыку. Когда она гремела, он, обычно спокойный и уравновешенный, чувствовал, как поднимается в нём что-то сладкое и тягостное, ласково обволакивает мозг, выгоняет на лоб капли пота, перебивает дыхание, нарушает ритм сердцебиения. Как бы изменяется под действием музыки реальность. И девушка, на которую он бы никогда не обратил внимания, кажется в момент танца материализованной мечтой, единственной целью существования, всё забывается – детство, отрочество, юность, собственное честолюбие, стремление к великому, к прекрасному – всё ничто, всё дрянь, кроме музыки в голове и девушки напротив. Поэтому и танцевалось так исступлённо, словно последний раз в жизни.

Называлась группа «Сны», и состояла она из четырёх человек, незнакомых Гектору. Пока они только располагались в отведённом углу, усилители неслаженно выли, гитары резали воздух, как тупые ножи, а высокий парень в голубых штанах, как заклинание, бубнил в микрофон: «Раз… раз… раз-раз!»

– Пора! – сказал Серый.

В спортзале взревели в полный голос гитары, зачастил и мелким бесом заколотил по барабану ударник, все ринулись туда. Составленных в угол коней, бревно и даже узенькие брусья оседлали молодые длинноволосые люди. А девушки стояли пока у подоконников, курили вовсю, преувеличенно громко смеялись, совсем не вслушивались в музыку. Да и нечего было в неё особенно вслушиваться, поскольку все танцы под неё одинаковы, как близнецы. Лёд отчуждения между танцорами и исполнителями, между девушками и юношами растаял, словно в кипятке.

Играли «Сны» неплохо.

Гектор быстро потерял Алика и Серого в колышущейся толпе. Но, впрочем, это его не огорчило.

– Какие игруны! – сказал Гектор, когда «Сны» закончили первую песню. Одной рукой Гектор обнимал за талию Олю, целовал её в щёки, словно мёдом, а не пудрой были они намазаны, смотрел осоловело по сторонам сквозь табачный дым. Как-то незаметно оказались они с Олей в самом центре зала, где поплясывали, покрикивали, посвистывали и потоптывали юноши и девушки, ощутившие вдруг какую-то непонятную общность и любовь друг к другу. «Love me!» – было написано на майке у одной красивой девушки. «I am as good, as I should like to be!» – у другой. Виделось Гектору всё же нечто противоестественное в столь грубом и бесцеремонном вторжении шумовых эффектов в собственную психику, но была в этом и своеобразная прелесть – настало время сиюминутных откровений и липовых истин.

Потом появилась некрасивая Юна и потащила затанцевавшихся Гектора и Олю в тёмную, заляпанную красками аудиторию, где сидели, словно студенты на лекции, Алик, Серый, Катя, а на столе перед ними вместо конспектов стояли две открытые бутылки портвейна.

Серый: Где ты был, любитель шампанских вин?

Юна: Он «легко мазурку танцевал и кланялся непринуждённо».

Катя: В политехническом «Белые ночи» играет, а мы здесь пропадаем…

Серый (весело): А портвейн? Он не даст нам окончательно пропасть!

(Пьют из одного стакана по очереди.)

Серый (Гектору): Полегчало?

Алик: Пошли плясать!

(Веселье растёт. Каждая «забойная» песня сопровождается восторженными криками. Ударник стащил с себя рубашку, и толстая спина его заблестела, точно политая подсолнечным маслом. Оля и Гектор опять оказались в центре.)

Оля: Почему у тебя испортилось настроение?

Гектор: Не обращай внимания…

Оля: Что будет первого мая? Видишь, я не забыла…

Гектор: Всё нормально будет первого мая…

Оля: Ты пригласил меня к себе. Кто-нибудь ещё придёт?

Гектор: Не всё ли равно?

Оля: Ты мне можешь объяснить, что с тобой?

Гектор: Могу. Мой лучший друг увёл у меня девицу…

Оля: Ты давно знаком с Серым?

Гектор: Тысячу лет. Но… Я не хочу видеть его первого мая…

Им удалось пробиться к открытому окну. Окно смотрело во двор академии. Там белели гипсовые фигуры людей и коней с отломанными хвостами. У Гектора болела голова. Хотелось холодной воды. Без сожалений оставив красивую – в короткой юбке и в замшевой куртке Олю у окна, Гектор пошёл в тёмный коридор, который напоминал положенный набок колодец, и пропал в нём, утонул, как ведро, когда перетирается верёвка. Запутался Гектор в бесконечных лестницах и ответвлениях. Одни коридоры были высоченными, другие низенькими – то там, то здесь тлели красными точками сигареты, смеялись девушки.

Гектор вспоминал недавний разговор с отцом, когда тот поинтересовался, чем, собственно, собирается Гектор заниматься в жизни. «Я буду поступать в университет», – ответил Гектор. «Ну а если не поступишь?» – спросил отец. «Тогда буду поступать на следующий год и уже точно поступлю», – сказал Гектор. «Русский язык и литература – твоя страсть, твоё призвание? – спросил отец. Гектор пожал плечами. – Надо всё-таки иметь в жизни цель, – сказал отец. – А ты даже сформулировать её не можешь…»

«Где же она, моя цель? – шёл по коридору Гектор. – Где ты, где ты, моя цель? Куда ты летишь, стрела моя? – Гектор остановился. Впереди у подоконника целовались девушка с парнем. – И кто любовь моя? – подумал Гектор. – И где моё будущее?» – он вдруг вспомнил, как по утрам смотрелся в зеркало, и собственное изображение словно пропадало, растворялось в зеркале. Чемпионы мира по боксу, знаменитые артисты, гениальные разведчики водили там хороводы, полыхали ринги, неистовствовали толпы, прекрасные девушки с лицами сфинксов летали в Зазеркалье и протягивали Гектору свои красивые тонкие руки…

«Феерия, феерия, гриновский карнавал, – подумал Гектор. – Так можно представлять себе будущее в десять лет, но не в семнадцать! Что же я делаю? А вдруг я… Вдруг я просто-напросто бездарен? Я же ко всему отношусь спокойно! Все вокруг знают, что им делать дальше, а я… Я… же совсем об этом не думаю! Почему?! Надо сдать школьные экзамены, – сурово сказал себе Гектор, – потом сдать вступительные в университет. Надо полюбить, надо страстно, неистово полюбить русскую классическую литературу! Завтра же я начну перечитывать классиков! Завтра же я начну заниматься! Я поступлю в университет! Я стану самым главным знатоком русской литературы! – Гектор почти бежал, но коридор всё не кончался. – А ещё я встречу хорошую девушку, – подумал Гектор, – и влюблюсь в неё. Хотя такие вещи не загадывают…»

Но вот музыка смолкла, и Гектор остался один, совершенно один перед дверью, из-под которой выползала жёлтая змейка света. Дверь была приоткрыта.

Гектор постучал, а потом открыл дверь и оказался в небольшой мастерской. Кругом высыхали тёмно-зелёные глиняные фигуры. Они хранили вмятины от пальцев скульптора – герои, девушки, всадники, воинственно размахивающие саблями. Самый главный и злой всадник скакал прямо на Гектора. И скуластое лицо его в крыльях будёновки и лихой сабельный замах – всё пугало. «Зарублю!» – стращал всадник.

– Скажите, пожалуйста, – спросил Гектор у девушки, сидящей на подоконнике, – как мне отсюда выбраться?

– Выбраться? – посмотрела на него девушка. – Это так просто… – Она спрыгнула с подоконника. Она была ещё тоньше Инны Леннер, но волосы светлые и глаза голубые заставляли забыть про Инну, про Олю и всех остальных девушек.

– Скажите, пожалуйста, – спросил Гектор у девушки. – А можно мне отсюда не выбираться?

– Звучит пошло, – поморщилась девушка. – Но мило…

Гектор и девушка смотрели друг на друга, а между ними ярился и зверел всадник с саблей.

– Кто это? – спросил Гектор.

– Это мой диплом… Что? Не нравится? – ответила девушка. На бумажной полоске, приклеенной к подставке, было написано «Алина Дивина».

– Нравится, – ответил Гектор. – Мне нравится всё, что ты делаешь, Алина… Алина… – повторил Гектор. – Давай выпьем шампанского?

– Какое шампанское? Что ты мелешь?

– Мы выпьем его завтра, – сказал Гектор. – Или сегодня… – Он взглянул на часы. – Когда тебе угодно… Фужеры будут вызванивать твоё имя… Алии-и-и-на!

– Да откуда ты здесь взялся?

– Всё! Молчу! – Гектор медленно опустился на колени, якобы разглядывая глиняного всадника. – Зачем я сюда попал, Алина? Зачем я тебя увидел?

Часть II

20

Буфет был закрыт наглухо. Не помогло даже магическое лунинское выстукивание. Не открывалась дверь. Не выглядывала пышечка-буфетчица в белоснежном халате.

Пришлось разойтись.

Александр Петрович спустился по ступенькам газетно-журнального комплекса вниз, на набережную, где прогуливался молодой человек с голубыми глазами – Толик Ифигенин.

– Вы куда идёте? – спросил Толик.

Александр Петрович неопределённо махнул рукой в сторону Невского.

– Нам по пути, – заявил Толик.

Они неспешно пошли по набережной.

– Как интересно, – сказал Толик. – Я ведь сына вашего в комсомол принимал…

– Он уже в десятом, – ответил Александр Петрович. – Через два месяца школу закончит.

– И куда он думает?

– Вроде на филфак собирается поступать…

– Филфак – это прекрасно, – сказал Толик. – А я вот хочу с филфака на журналистику перейти.

– Хлопотная это профессия, – улыбнулся Александр Петрович.

– Лунин считает, у меня получится…

– Ну, раз Лунин считает… – развёл руками Александр Петрович.

Они шли по набережной Фонтанки мимо крылатых львов, держащих в зубах цепи.

– Ну и о чём вы пишете? – поинтересовался Александр Петрович.

– О разном… В основном на темы комсомольской жизни. Я же в райкоме в отделе учащейся молодёжи работаю, поэтому о школьниках тоже пишу.

Александр Петрович и Толик шли теперь по Невском в сторону Адмиралтейства. Солнечный вечер – окна домах блестят, а с Невы поднимается холод и редкие льдины белеют в воде. Деревья около Невы дрожат, люди поднимают воротники.

На Невском появлялись красные флаги, гигантские транспаранты перегораживали Невский над троллейбусными проводами.

– Когда я сижу на комсомольских собраниях в школах, – сказал Толик, – я иногда просто не вижу там нормальных живых людей. Там сидят какие-то зевающие скучающие манекены. И мне становится грустно…

– Вы, наверное, преувеличиваете, – сказал Александр Петрович. – Не всё так мрачно…

– Понимаете, сейчас как-то немодно быть активным. Сейчас модно быть ироничным. Ну вот, скажем, ваш сын. Разве он откровенен с вами? Уверен, вы мало о нём знаете…

– Пожалуй, вы правы.

– Раньше комсомольские вожаки заламывали чубы на темя и рубили сплеча. Решительными и бескомпромиссными они были. Смело брались за любое дело, смело наказывали виновных. И никто за это на них не роптал. Так принято было.

– А сейчас?

– Сейчас, – повторил Толик, – сейчас надо как-по-новому работать. Я, кстати, на эту тему заметку Лунину принёс.

– Значит, скоро в газете прочитаем, – улыбнулся Александр Петрович.

– Дайте мне ваш телефон, – сказал Толик. – Я вас возьму с собой на комсомольское собрание в школу. Посмотрите, послушаете…

– Зачем мне это? – удивился Александр Петрович. – Вы же писатель, – улыбнулся Толик. – Пишете о молодёжи… Неужели вам неинтересно побывать на собрании?

– Интересно, – ответил Александр Петрович.

– Значит, пойдёте?

– Не обещаю.

Толик вздохнул.

– И всё-таки я вам позвоню.

Телефона Толик записывать не стал. Сказал, что запомнит. На прощание протянул руку и заглянул в глаза.

– Я читал все ваши книги, – тихо сказал Толик. – А одну, можно сказать, знаю наизусть. Про парня, который сразу после войны…

– До свидания! Вон мой троллейбус идёт! – Александр Петрович помахал Толику рукой.

– Я вам позвоню! – крикнул Толик.

В троллейбусе Александр Петрович смотрел в окно и вздыхал. «Сентиментальным становлюсь! – ругал он себя. – К Лунину зачем-то пошёл… А потом этот мальчишка мне нагло льстит, а я чуть не в слёзы… Книгу мою он наизусть помнит… И ведь не верю я ему, вот что самое смешное! В жизни, что ли, меня недохвалили? Критики недохвалили? Премию не дали?»

Александр Петрович приехал домой в десять часов. Жена что-то вязала у себя в комнате и смотрела телевизор. Взяв Карая, Александр Петрович отправился в далёкий, робко зеленеющий Овсянниковский садик, где Карая заждались его друзья – тигровый дог Тедди, овчарка Бенина и свирепый чау-чау Гошка. Вся компания дружно устремилась на газоны, и только Гошка, похожий на медведя, ходил почему-то по пешеходным дорожкам, никому не уступая дороги, что-то активно вынюхивал и сердито рычал, если кто-то случайно наступал ему на ногу.

Придя из Овсянниковского садика, Александр Петрович сел в кресло, положил на колени какую-то книгу и так глубоко задумался, что не обратил внимания на бледного, просветлённого Гектора, вернувшегося с танцев. Выпив подряд три стакана холодной воды, Гектор отправился к себе в комнату и рухнул там на кровать. Свет Гектор почему-то забыл выключить.

– Ты что, заболел? – спросил Александр Петрович, гася свет в комнате сына.

– Заболел, – невнятно ответил Гектор.

– А я с вашим комсомольским куратором познакомился, – сказал Александр Петрович. – Ифигенин. Знаешь такого?

– Знаю, – зевнул Гектор.

– Хитрый он, по-моему, – сказал Александр Петрович.

– Я заболел, – снова пробормотал Гектор.

– Тогда постели как следует постель и накройся одеялом, – посоветовал Александр Петрович. – И аспирин прими…

Уже лёжа в кровати, он вдруг сообразил, что сын его вовсе не заболел, а напился. «А может, влюбился? – подумал Александр Петрович. – Кто его знает…»

21

Обычно Инна приходила в школу за десять минут до начала уроков. Эти десять минут она проводила у большого зеркала в вестибюле. Где-то рядом хихикали и суетились первоклассники, хлопали двери, ходили учителя – Инна внимания на это не обращала. Она сосредоточенно причёсывалась, подкрашивала глаза, накладывала тени. И на первом уроке сидела рядом с Гектором Садофьевым прекрасная, благоухающая и свежая, словно только что свалившееся в росистую траву яблоко. Тёмные глаза Инны были безмятежны, движения лениво-грациозны, записи в тетрадях небрежны. Домашние задания у Инны от зубов не отскакивали.

– Теперь я понял, – сказал однажды Гектор, – что тебе больше всего пойдёт из одежды.

– Что? – поинтересовалась Инна.

– Врачебный халат! – заявил Гектор. – Ты будешь ходить по палатам и исцелять страждущих – смотреть им в глаза, и класть на лоб холодную руку, и говорить какую-нибудь глупость, как это и положено девушке…

– Они будут звать меня «сестричка-смерть», – сказала Инна.

– Иногда в тебе появляется что-то демоническое. Смотри, волосы шевелятся!

– Это сквозняк. Форточка открыта, и дверь открыта. Вот они и шевелятся…

– А любовь Благовещенского?

– При чём здесь любовь Благовещенского?

– Не знаю, – смеялся Гектор. – Он меня ест взглядом…

– Он, наверное, сегодня не завтракал, – отвечала Инна.

Такие беседы вели перед началом уроков Гектор Садофьев и Инна Леннер.

Родители Инны были медиками. Отец – хирург, мать – терапевт. Инна готовилась поступать в медицинский. Инне казалось, что ещё до её рождения было решено, что она станет врачом. В детстве Инна резала тупым скальпелем кукол и ругала «операционных сестёр», которыми были её подружки. Когда какая-нибудь из «сестёр» изъявляла желание побыть хирургом, Инна злилась, забирала скальпель и уходила.

Ещё Инне не очень нравилось, что на первом курсе студенты мединститута ходят в морги анатомировать трупы. Но что поделаешь? Через это ведь проходят вся будущие врачи…

Сегодня Инна пришла в школу перед самым звонком. Прошелестев мимо подруг-одноклассниц лакированно-клеёнчатым плащом (модной новинкой), взгляды к которому приклеивались, как мухи к липкой бумаге, Инна, стуча каблуками, поднялась на четвёртый этаж, ловко обогнула стоящую в задумчивости у окна Аллу Степановну Ходину и влетела в класс, как ремнём подстёгиваемая звонком. Проскочив между столами, Инна уселась на своё место рядом с Гектором.

– Любовь зла, – сказал Гектор. – Полюбишь и Благовещенского. Кстати, где наш Ромео? Или Отелло?

– Квазимодо, – усмехнулась Инна.

– Это слишком! – Гектор щёлкнул пальцами.

– Щёлкаешь, как бухгалтер счётами, – сказав Инна. – И задаёшь глупые вопросы. Он завтра придёт…

– Попроси мать, пусть достанет справку, – сказал Гектор. – И не жди от любви добра…

Звонок давно отзвенел, разговоры за столами велись на полтона ниже. Первым уроком должна была быть литература.

Сусанна Андреевна, которую никто не ждал, вошла в класс решительно и как-то торжественно.

– Инна… – было первое её слово.

Десятый «Б» замер.

…Костя Благовещенский брёл вдоль трамвайной линии в сторону гигантских труб, воинственно дымивших на горизонте. Время от времени налетал разбойник-дождь. Он разом вспенивал лужи, потом неожиданно прекращался, и на несколько минут выглядывало солнце. Тут же появлялись воробьи и голуби. Они хищно бросались на асфальт, склёвывали червей, неизвестно зачем выползших из-под земли, но солнце опять уходило в подполье, снова начинался дождь, голова у Кости не успевала высохнуть, мысли в ней становились тоже какими-то мокрыми, противными, беспомощными, как червяки на асфальте. Не знал Костя, куда идёт и зачем. Воображал Костя картины мрачные: прошедшие три дня окажутся единственными, Инна больше не захочет с ним встречаться, будет исступлённо и молча любить Гектора, который из дружеских чувств к Косте постарается держать Инну подальше, и это ещё больше осложнит странные отношения между Костей, Инной и Гектором. А о том, как встретят его в школе, как будет он объяснять свои прогулы, Костя совсем не думал. Не волновало его это.

Костя шёл и считал дни, оставшиеся до так называемого последнего звонка, когда десятиклассники проходят гуськом по всем школьным коридорам, остальные ученики стоят около окон и прощально машут им руками, иногда даже дарят цветы. Потом все идут в актовый зал, где директор произносит речь, после чего все радостно разбегаются.

Дней оставалось порядочно…

– Инна… – повторила Сусанна Андреевна. – Что же ты наделала?

– Что я наделала? – Инна смотрела на классную руководительницу чистыми глазами, и на щеках её не появлялся позорный румянец, бледными были щёки Инны.

– Где ты гуляла эти три дня? – спросила Сусанна Андреевна.

– Гуляла, – повторила Инна. – Эти три дня я болела… О чём завтра же представлю справку… Возвращаясь из поликлиники, я встретила Костю Благовещенского и остановилась с ним поговорить. Только я хотела спросить у него, почему он не в школе, появилась химичка. Не знаю почему, но она предположила самое нелепое будто я и Благовещенский прогуливаем вместе уроки, а её долг немедленно вернуть нас на путь истинный… Согласитесь, как-то не очень хочется объяснять такому человеку, что он ошибается, что он не прав, и так далее… Вот я и подумала, что справка с печатями объяснит всё гораздо лучше…

– Ты её принесла?

– Справка будет завтра, – спокойно ответила Инна. – Потому что сегодня я ещё считаюсь больной…

– В таком случае ты можешь идти домой. – Сусанна Андреевна смотрела в окно. Казалось, Инна её мало занимает. По стеклу ползли капли. Класс молчал, как на похоронах.

– Дождь, – сказала Инна, – такой сильный дождь. Мне не хочется выходить под дождь…

– Дождь, – повторила Сусанна Андреевна.

Казалось, окон нет, и капли летят в класс.

– Садись, Инна, – сказала устало Сусанна Андреевна. Открыла журнал. – Что у нас на сегодня? На чём мы в прошлый раз остановились?

– На Маяковском, – сказал Женя Константинов.

– Прекрасно, – обрадовалась Сусанна Андреевна Что ты, Женя, знаешь из Маяковского?

– Всё! – нагло ответил Женя.

– Всё? – удивилась Сусанна Андреевна.

– Хотите о дожде? – спросил Женя и, не дожидаясь согласия, продекламировал:

 
В стёклах дождинки серые
свылись,
гримасу громадили,
как будто воют химеры
собора Парижской богоматери.
 

Некоторое время все сидели молча, потрясённые константиновскими познаниями. Сусанна Андреевна медленно подошла к столу, за которым стоял Женя, и вытащила из-под тетрадей том Маяковского.

– Женя сейчас как раз читал «Облако в штанах», – сказала Сусанна Андреевна. – Как раз на этой странице…

– Я пошутил, – ответил Женя. – Мы остановились Блоке… А Маяковский так… Любимый поэт…

– Блока ты так же хорошо знаешь?

– Я уже ответил Маяковского, – сказал Женя. – Два великих поэта за один урок, за какие-то жалкие сорок пять минут, это слишком много…

– Тогда будем повторять билеты, – сказала учительница.

– Странный человек наша Сусанна Андреевна, – шепнул Гектор Инне.

– Где я возьму эту проклятую справку? – испуганно спросила Инна.

Зазвенел звонок.

…Косте надоело идти по направлению к недостижимым трубам на горизонте, тем более что дома кончились, трамвайная линия змеилась вдоль полей, над которыми кружились белоносые грачи. Костя подождал трамвая и поехал в обратную сторону. Об Инне Костя больше не думал. Трамвай прозвенел мимо Костиного дома, мимо Костиной школы и через полчаса подобрался к зоопарку – утреннему, холодному и безлюдному. Костя побродил немного вдоль грязных и вонючих клеток, а потом отправился в тёплый лекторий смотреть фильм и слушать лекцию про парнокопытных.

В лектории заседали очкастые юные натуралисты, члены клуба любителей животных.

– Дело в том, что к парнокопытным относятся ещё и ослики, – говорил один из членов клуба. – В нашем зоопарке тоже есть ослик, но он получает самую плохую пищу, живёт в самой тесной клетке, а летом его даже не пускают на траву… Я предлагаю учредить для ослика ежемесячную стипендию. Пусть каждый член клуба сдаёт каждый месяц по пятьдесят копеек для помощи ослику…

Костя сдал рубль.

– Вы сразу за два месяца? – спросил юный натуралист.

– Нет, просто я очень люблю ослика, – ответил Костя и вышел под дождь.