Текст книги "Изобретение велосипеда"

Автор книги: Юрий Козлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

45

Почти месяц Александр Петрович жил в Хотилове. По утрам делал гимнастику – бегал по лужайке перед домом, а Карай лаял и хватал его за пятки. Вдоль забора прохаживались чужие куры. Петух недовольно тряс гребнем. Иногда Карай бросался на них, и они, квохча, взлетали на забор, оставляя плавать в воздухе белый пух.

Дом старился. Нужно было чинить крыльцо, шпаклевать потолок, нужно было сдирать с крыши поросшую мхом дранку и стелить ребристый шифер, по которому дождевая вода стекает весёлыми ручейками, а то того и гляди с потолка закапает…

Но пока хорошо работалось, Александр Петрович откладывал хозяйственные хлопоты. Сразу после завтрака садился он за машинку, в три часа обедал, потом спал, потом уходил гулять с Караем в лес, а потом снова работал. Александр Петрович писал роман. Действие происходило в небольшом районном центре. Александр Петрович размышлял о поколении, к которому принадлежал герой его нового романа. «Не всё же время воевать и восстанавливать промышленность, – думал Александр Петрович. – Мы мечтали о времени, в котором живут они, когда не надо думать о еде, о сапогах, промокающих в дождь, о комнате в общежитии, так напоминающем казарму… Но ведь… – Александр Петрович удивлялся неожиданному повороту мысли. – Но ведь нам проще было жить! Мы видели развалины… У нас есть с чем сравнивать сегодняшний день!»

Частенько в Ленинграде, сидя у себя в комнате, Александр Петрович слушал, как его сын Гектор говорит по телефону с друзьями и подругами. «Где же искренность? – вздыхал Александр Петрович. – Какие-то английские словечки, якобы умные фразы, которыми так удобно ничего не выражать… Разве можно так разговаривать?»

Александр Петрович сам не заметил, как один из отрицательных героев усвоил манеры и повадки Гектора. Александр Петрович вспоминал свой разговор с сыном перед отъездом. «Какой странный парень, – думал Александр Петрович. – Молчал, молчал, и вдруг на тебе! Выдал… Осудил за статью Ифигенина и упрекнул меня в безнравственности… Гектор, Гектор – думал Александр Петрович. – Какой же ты пока глупый… Маменькин сыночек… Обиделся за маму… – Александр Петрович вспомнил строгий взгляд Гектора и подумал, что не сумел бы объяснить сыну своё отношение к жене. Не сумел бы объяснить то, что копилось годами и в результате превратилось в ровное спокойное отчуждение. – В мёртвое море, – подумал Александр Петрович, – вроде и вода есть, и берега, и лёгкая зыбь бегает, а всё равно море мёртвое…» Но говориться этом с Гектором Александр Петрович не мог и не хотел. Он до поры до времени успокаивал себя, что сын взрослеет и вскоре сам поймёт, что к чему. Но…

Александр Петрович с интересом следил, что читает Гектор. Никакой системы… Переводная литература, русская классика, какие-то сомнительные издания начала века (откуда он их берёт?), яркие английские журналы, где красивые женщины курят белоснежные сигареты, пьют и красивых бокалов, а рядом стоят красавцы-атлеты парни и ласково смотрят на женщин. Почётное место на полки Гектора занимала книга «Сексопатология женщины».

– А почему именно сексопатология? – спросил Александр Петрович. – Поверь мне, это довольно редкое явление… Нормальные женщины тебя уже не интересуют?

Гектор покраснел.

– Эта книга здесь уже год валяется, – ответил он. – Я не помню, кто её мне притащил…

Однажды Гектор принёс тяжеленный том «Истории воздухоплавания» 1911 года издания.

– А это зачем? – поинтересовался Александр Петрович. – Решил стать лётчиком?

– Интересно, – ответил Гектор. – Тогда авиация только начиналась, тогда такие вещи интересные происходили! Один французский лётчик во время полёта над Ла-Маншем оставил штурвал и пошёл чинить крыло. А самолёт летит! Только-только он исправил крыло, самолёт перевернулся, и лётчик полчаса висел над водой, держась за стойки… А самолёт летит! Потом ему каким-то чудом удалось вернуться в кабину и выровнять самолёт… Разве это не интересно? В конце концов, этот лётчик погиб во время спирального полёта вокруг Эйфелевой башни. Разбился… Тогда люди не просто летали! Тогда за этим стояло что-то ещё… Зачем взлетать по спирали вокруг Эйфелевой башни?

– Ты забиваешь себе голову разной чепухой, – сказал Александр Петрович.

– То, что для меня интересно, для меня не чепуха… – ответил Гектор.

Так дома появилась книга про отравителей Борджиа…

Однажды Александр Петрович спросил у сына, нравится ли ему современная литература?

– Какая литература? – переспросил Гектор.

– Скажем, современная проза, – уточнил Александр Петрович.

Гектор снисходительно улыбнулся. Александр Петрович пожалел, что задал этот вопрос.

– Мне нравятся русские классики, – ответил Гектор. – Они умели исповедоваться… А современные писатели, если исповедуются, автоматически становятся в позу. Мне кажется, любая исповедальность сейчас не больше, чем поза…

– По-твоему, нельзя писать от первого лица?

– «Я» русских классиков было мягким, добрым, осторожным в суждениях, отзывчивым, – сказал Гектор. – Их «я» страдало и переживало, заставляло плакать, грустить, одним словом, было прибавлением к «я» читателя… А «я» современных исповедальников мне чуждо! Больно уж они нахальные…

Однажды Александр Петрович зашёл в комнату к сыну и увидел, что Гектор читает Шопенгауэра. Александру Петровичу стало смешно. Он подумал, какие отклики находят в сознании Гектора такие категории, как «воля», «рефлексия» и т. д. «Бедный Гектор!» – подумал тогда Александр Петрович. Вскоре он застал Гектора с произведением Юма…

Молодой герой Александра Петровича иначе смотрел на жизнь. Это был парень, живущий в реальном, а не в выдуманном мире, как Гектор. Если Гектор, как казалось Александру Петровичу, шёл по тропе познания в тесноватой кольчуге из слова «интересно», то парень, наоборот, старался разобраться во всём. Если Гектор строил из себя эдакого всепонимающего, всё испытавшего и всё познавшего странника, то парень был искренним, честным, простым. Он влюблялся и писал стихи, говорил, что думал, сознавал, что, да, пока он молод, многого пока не знает и многому готов учиться… Гектор ломал себя, витийствовал, парень же мужественно преодолевал трудности сам, не впадал в истерику, жил так, как подсказывала ему совесть, без оглядки на эталон, которому во что бы то ни стало надо соответствовать. Такой герой казался Александру Петровичу очень симпатичным. Роман двигался вперёд, настроение у Александра Петровича было хорошее.

Карай лежал под письменным столом. Ему так хорошо спалось под стук пишущей машинки! Вот только хозяин бы не наступал ногой на ухо…

В обеденный перерыв Александр Петрович пошёл на почту звонить. Поговорив с женой о том, о сём, Александр Петрович спросил, как дела у Гектора.

– Аттестат получил, всё нормально, – сказала Татьяна Михайловна. – Просит сорок рублей на джинсы и хочет на неделю уехать к Благовещенскому на дачу заниматься. Знаешь, мне этот Благовещенский давно не нравится…

– Знаю. От него вином пахнет! – вспомнил Александр Петрович.

– Как ты думаешь, отпустить?

– Отпусти, – посоветовал Александр Петрович. – Всё равно он первую неделю после экзаменов заниматься не будет.

– А деньги дать?

– Дай. Только пусть он тебе джинсы покажет. А то я знаю эти покупки…

– Ладно, – вздохнула Татьяна Михайловна. – Ну а ты-то там как?

– Как всегда, – ответил Александр Петрович. – Знаешь, погода только плохая…

Помолчали.

– Тань, – сказал вдруг Александр Петрович. – А сына-то мы всё-таки вырастили…

Татьяна Михайловна всхлипнула и повесила трубку.

«Восемнадцать лет, – подумал Александр Петрович. – Мы ведь прожили восемнадцать лет… Таня, Таня… Гектор, Гектор…»

…Вечером, когда Александр Петрович вернулся с прогулки, у калитки его встретила почтальонша.

– Письмо вам, – сказала она. – Хотела в ящик бросить, а потом смотрю, вы идёте… Дай, думаю, в руки вручу… – Она протянула Александру Петровичу письмо. – Из Ленинграда…

– Большое спасибо, – поблагодарил Александр Петрович.

– Как вам тут живётся-то одному? – спросила почтальонша.

– Хорошо, хорошо живётся… – Александр Петрович смотрел на письмо, и руки у него чуть заметно дрожали.

– До свидания. – Почтальонша вздохнула, взвалила на плечо сумку и пошла по улице. Александр Петрович стоял у калитки и неловко вскрывал конверт. Карай сидел рядом и строго смотрел на удаляющуюся почтальоншу.

46

Костя Благовещенский не любил заниматься дома. Из комнаты в кухню как тень ходила полуслепая белая старуха, и Костя не мог слушать шарканье её ног, бормотание, смотреть, как неуклюже жарит она яичницу, а потом ест, и крошки хлеба остаются у неё на подбородке. Старуха из дома никуда не выходила. Продукты ей покупала мать. Раз в месяц старухе приносили пенсию.

По утрам Костя отправлялся либо на теннисные корты к отцу, либо в библиотеку Салтыкова-Щедрина, где хорошо и спокойно было сидеть за большим столом, смотреть, как бесшумно снуют по толстым коврам умные юноши и девушки с пирамидами книг, разговаривают все шёпотом, куда ни посмотри – шорох страниц и головы склонённые.

На кортах, впрочем, заниматься тоже было неплохо. Смуглый бог Аркадий Аркадьевич куда-то исчез, и с белокурой Линой играл теперь другой партнёр – молчаливый седой старик с каменным лицом. Играл старик резко и без изящества – на выигрыш. Казалось, совсем его не занимает прелестница Лина. Когда старик принимал подачу (а подавала Лина хорошо), он напоминал коршуна, готового спикировать на жертву. Так же безжалостно смотрел старик на Лину, а руки его, сухие, как когти, сжимали ракетку. После игры старик переодевался в красивый серый костюм, садился в машину и уезжал. А Лина оставалась грустная сидеть на скамейке. Один раз Косте показалось, что она плачет.

На следующий день Костя рискнул сыграть со стариком и, конечно же, проиграл.

– Вы, наверное, бывший чемпион мира? – спросил Костя.

– Знаешь, сколько мне лет? – засмеялся старик.

– Пятьдесят пять? – предположил Костя.

– Семьдесят шесть!

– Представляю, каким вы были в молодости, – сказал Костя.

– И в молодости, – повторил старик. – В молодости я спортом не занимался…

Солнце скрылось. Стало прохладно. Старик посмотрел на часы.

Костя поёжился. Он всегда неловко чувствовал себя в теннисных шортах и в светлой продувной рубашечке. К Лине, например, Костя боялся приближаться. Ему казалось, что ноги у него какие-то тонкие и белые, и живот как-то слишком выпирает. «Не эллинского я телосложения…» – с грустью думал Костя.

– Ты абитуриент? – спросил старик, кивая на разложенные на траве учебники.

– Да.

– А куда будешь поступать?

– На восточный факультет.

– На восточный? – обрадовался старик. – А как ты относишься к женщинам? Вернее, как они к тебе относятся?

– При чём здесь женщины?

– Когда выучишь санскрит, – улыбнулся старик, – ты прочитаешь в древних тибетских книгах, что науку избирают те, кого в молодости отвергает женщина…

– А вы знаете санскрит?

– Я знаю санскрит.

– Значит, вас в молодости отвергали женщины?

– Ты невнимательно меня слушал… Не женщины… Женщина!

– А как будет на санскрите женщина? – спросил Костя.

Старик поднял с песка прутик и нарисовал сложный знак-строку.

– Но знание древних языков и чужая мудрость счастья не приносят, – сказал старик. – Даже покоя не приносят.

– Вы говорите загадками.

– А что Аркадий Аркадьевич? – неожиданно спросил старик. – Загорать уехал?

– Вы его знаете?

Старик засмеялся.

– Лина – моя бывшая жена, – сказал он. – И моя бывшая студентка. Я женился на ней, когда мне было семьдесят… Самый жениховский возраст! Аркадий Аркадьевич тоже был когда-то моим студентом. Даже моим учеником… Лина ушла от меня к нему, а теперь вот хочет вернуться… Но я её не беру! И мы играем в теннис… – Старик улыбнулся. – Счастливый человек подобен пустому сосуду. Ему нечего сказать людям, кроме того, что он счастлив. Это пословица. И утешение. Будешь ещё играть?

Озадаченный Костя проиграл старику два раза подряд и решил, что теннис не для него. «Моё место – библиотека!» – решил Костя и стал одеваться.

– Ты молодец! – сказал старик. – Не спрашиваешь, где я преподаю, и не просишь, чтобы я тебе помог.

– Зачем мне помогать? Я сам, наверное, поступлю.

– А сейчас куда пойдёшь?

– Звонить ей…

– Ступай…

– Мне почему-то кажется, что это неправильная пословица: счастливый человек подобен пустому сосуду… Наоборот!

– Возможно, – согласился старик. – Но всё же, на мой взгляд, основной двигатель литературы, искусства, любого прогресса – несчастные люди! Разве от хорошей жизни, от полноты счастья, от любви едут, скажем, на Северный полюс? Знаешь, какой в Арктике ветер? Как руки коченеют… Как собаки на снег умирать ложатся? Чтобы примус разжечь, надо руки отогреть… А пальцы не шевелятся… А знаешь, как руки отогреваются? Надо собаке брюхо вспороть и сунуть туда руки… Подходишь к ней с ножом, а она на тебя смотрит… Она же твои нарты тащила… А потом собаку эту и съедаешь… Давай ещё сыграем?

– Вы были на Северном полюсе?

– Я был недалеко от полюса.

– Я вам завидую. Только…

– Что «только»?

– Вы любите Лину?

– Иди звонить, – улыбнулся старик.

Костя положил ракетку в чехол и пошёл в сторону дома. «Интересно, – подумал Костя, – доживу я до семидесяти шести лет?»

Когда Костя пришёл домой, ему позвонил Гектор Садофьев.

– Привет, дачник! – сказал Гектор.

– Я не дачник, – я мещанин, – ответил Костя.

– Пусть так, – не стал спорить Гектор. – Только я собрался ехать к тебе на дачу.

– Я очень рад, но у меня нет дачи. И ты вроде это знаешь…

– Да? А я сказал маме, что есть.

– А зачем ты ей это сказал?

– Потому что я на десять дней испаряюсь из Ленинграда!

– Куда?

– Тебе скажу: в Крым!

– По морю соскучился?

– Страстно!

– Значит, у меня на даче есть где купаться?

– У тебя замечательная дача, Костик!

– Ты никуда не поступишь, дурак!

– Мы будем дружно заниматься, когда я вернусь целых двадцать дней! Неужели этого мало?

– Давай встретимся?

– Через полчаса около Думы. Только… Вот… Это, значит… Да…

– Что ты хочешь сказать? – Деньги у тебя есть?

– Да. Сорок семь рублей.

– Принеси их мне, ладно? Я потом отдам.

– С первой зарплаты?

– С первой стипендии…

– Зачем же ты всё-таки едешь в Крым?

– Пока доберёшься, догадаешься…

– Я уже догадался… – Костя повесил трубку.

Единственный друг – Гектор Садофьев собрался в Крым, у Инны Леннер дома трубку не поднимали. Из остальных одноклассников за это время звонил только Лёша Казаков.

Костя задумался, как легко они расстались, как вдруг перестало существовать то, что называлось некогда десятым «Б». Костя шёл по светлому Невскому, и мысли в голове путались. Старик, Лина, Аркадий Аркадьевич, Гектор, Инна… Один! Костя остался совершенно один! Костя скучал по школе! Костя думал, что, если он поступит на восточный факультет, появится новый коллектив, новые друзья, а старых школьных он будет постепенно забывать, забывать… Косте это казалось ужасным. Мысли его обрывались на этом «поступлю». О том, что будет, если он не поступит, думать не хотелось. «Должен! Должен! Должен поступить!» – топал Костя по асфальту. «Но каков Гектор! – удивлялся Костя. – Решил благородно безумствовать накануне вступительных экзаменов… что же с ним произошло? Ведь он всегда был таким нерешительным. Всегда во всём сомневался, сто раз на дню менял свои решения. Наверное, это всё несерьёзно, – решил Костя. – Я приду к Думе, а он уже передумал…»

Каждый вечер Костя набирал номер Инны и, когда она отвечала, вешал трубку. «Она дома, – радовался Костя. – Как хорошо, что она дома!»

Образовавшийся вакуум общения отчасти восполняли беседы с матерью за ужином, когда Костя, уже не стесняясь, брал из пачки «Беломор» и курил, размышляя, как бы ещё раз наведаться в комнату старухи, взять какую-нибудь интересную книгу. Вместо изъятых книг Костя ставил в старухин шкаф тома Большой Советской Энциклопедии, и старуха ничего не замечала.

– Как у тебя дела? – иногда спрашивала мать и внимательно смотрела на Костю сквозь очки. Глаза у матери в очках были необыкновенно большими и добрыми.

– Занимаюсь, – отвечал Костя. – Только мне надоело сто раз читать одно и то же. Если на экзаменах будут спрашивать по программе, я всё сдам на «отлично»…

– Ты так уверен?

– И потом мне надоело думать: поступлю, не поступлю, что будет, если не поступлю? Я к первому августа, наверное, психом стану.

– Всё-таки странно, что ты так упорно хочешь поступать на восточный, – говорила мать. Она сидела на кухне, маленькая, сухонькая, с морщинистым лицом, в волосах буйно светилась седина.

– Не странно это, не странно, – отвечал Костя. – Понимаешь, у меня нет, например, никакого желания изучать литературу как предмет. Книгу, я имею в виду художественную, можно прочесть, но на кой чёрт её изучать?

– То же самое ты скоро станешь болтать и про свой Восток, – говорила мать. – Вечно у тебя какие-то дурацкие теории…

– Это не теории, – возражал Костя. – Что значит быть литературоведом? Знать о книжке больше, чем написано в книжке? Зачем копаться в чужом воображении? Зачем тупо размышлять над каждой строчкой? Это, в конце концов, неэтично по отношению к писателю! Литературоведение – это когда ищешь в чужих книжках подтверждение собственным мыслям! А изучая какую-нибудь древнюю культуру, её язык, я буду объективен. Пусть уж лучше я буду разбираться в каменных топорах, но не в книгах!

– Странный подход, – пожимала плечами мать. – Как можно сравнивать книги и каменные топоры?

– А вот и можно, – смеялся Костя. – И человек, который изучает каменные топоры, больше учёный, нежели человек, который изучает книги. Потому что человек, изучающий каменные топоры, кое-что знает о книгах, а человек, изучающий книги, ни черта не знает о каменных топорах…

– А из книг? – улыбнулась мать. – Из книг разве нельзя узнать о каменных топорах?

– Я не имею в виду научную литературу, – отвечал Костя. – Я имею в виду художественную…

– В общем, поняла я твою теорию, – вздыхала мать. – Лучше быть первым парнем на деревне, чем последним в городе… Так?

– Лучше быть самим собой, – ответил Костя. – И зависеть только от бесстрастных исторических фактов. От костей, найденных у первобытного костра.

– В таком случае ты заблуждаешься насчёт истории, – сказала мать.

– Поживём – увидим, – ответил Костя.

47

Рейс на Симферополь задерживали три раза. Гектор торчал в аэропорту с шести утра, так как прочитал на обратной стороне чудом купленного накануне билета, что регистрацию необходимо пройти за час до вылета. Он сидел в мягком аэропортовском кресле и слушал, как объявляют посадки на Красноярск, Благовещенск (сразу вспоминался Костя со своей несуществующей дачей), Магадан, Петропавловск-Камчатский. «Наверное, – думал Гектор, – они считают тех, кто летит в Симферополь, бездельниками, любителями красивой жизни, поэтому хотят сначала отправить тружеников в далёкие северные районы…» Рядом расположился матрос. Он покрутил ручку транзисторного приёмника. Запела трагическая певица Далида. Гектор Далиду любил. «Каждое чувство, – считал семнадцатилетний Гектор Садофьев, – однозначным быть не может… Не имеет права быть однозначным! Всегда есть оборотная сторона медали! И истинное искусство, – делал вывод Гектор Садофьев, – должно ходить по круглому ребру этой медали, туда-сюда заглядывая…»

«Ничто не вечно…» – пела на французском Далида. «Ничто не вечно…» Матрос-тихоокеанец задумчиво её слушал. Музыкальная муха медленно ползла по сверкающей шпаге-антенне.

«Ничто не вечно…»

«Может, сдать билет и поехать домой? – подумал Гектор, глядя на эту муху. – Зачем мне в Крым? Ах, Алина, Алина…»

«Ничто не вечно…»

Самолёты разбегались и исчезали в небе. Даже в Париж к тоскующей Далиде улетел самолёт.

«Ничто не вечно…»

Посадку на Симферополь объявили в четыре часа дня. На крыльях старичка Ту-104 солнце пасло свои заячьи стада, весело зеленела вокруг взлётной полосы трава, и любопытный локатор вертел головой над стеклянной диспетчерской. Гектор смотрел в круглое окно и думал о птицах, из-за которых разбиваются самолёты. Птицы эти – голуби, скворцы и галки – гуляли по полю, не обращая внимания на ревущие моторы. Появилась стюардесса с конфетами. Самолёт поскакал на взлёт. Гектору стало не по себе, когда самолёт, не успев толком взлететь, начал качать в воздухе крыльями, переваливаться с боку на бок, а земля внизу в это время напоминала выколачиваемый ковёр.

«Ничто не вечно…»

Пульсировала в голове трусливая мыслишка, что, хотя разбивается один самолёт из миллиона, всё-таки есть же этот проклятый один самолёт, и где гарантия, что он не тот, на котором сейчас летит в Симферополь бывший десятиклассник Гектор Садофьев.

Гектор вытащил из кармана купленную в аэропорту «Неделю» и начал читать статью про дельфинов.

Самолёт точно иголка проткнул облака и теперь купался в свежем солнечном свете. Не верилось, что за бортом – минус тридцать пять. Грешная земля осталась далеко внизу, завёрнутая в облака, словно ребёнок в пелёнку. Всё осталось внизу.

«Ничто не вечно…»

…Вчера Гектор стоял около Думы и ждал Костю Благовещенского. Костя вручил ему деньги, вложенные в белый конвертик, и взглянул на Гектора сожалеюще.

– Ты хоть раньше бывал в Крыму? – спросил Костя.

– Не бывал, – ответил Гектор.

– А как ты будешь её там искать? – спросил Костя. – Среди волн и песка?

– Я позвонил ей домой, – ответил Гектор. – Мне сказали, что она уехала в Керчь в археологическую экспедицию…

– А в городе ты её дождаться не можешь?

– Нет. Я уже решил.

– Надоело ходить в мальчиках? Захотелось стать мужем?

– Неделю, понимаешь, я там буду, всего неделю! И я там буду заниматься…

– А ты, наверное, неспроста решил туда ехать, – пристально посмотрел на него Костя. – Что произошло?

– Ничего, – соврал Гектор. – Совершенно ничего не произошло. Просто я хочу её увидеть. Что могло произойти?

– Не знаю… Накануне вступительных экзаменов в Крым обычно не ездят…

Ветер шевелил тёмно-русые Костины волосы, и тонкий солнечный лучик, как спица, воткнулся в седую прядь.

– Нет, – сказал Гектор и удивился, как глухо, как отвратительно прозвучал его голос. – Ничего не произошло….

– Она… на даче? – спросил Костя.

– Я не знаю. Я давно её не видел.

– А когда ты её последний раз видел?

– На выпускном вечере, – ответил Гектор. – Когда ты дремал под дубом…

– Я, наверное, съезжу к ней на дачу, – сказал Костя.

– Это твоё дело.

– Она про тебя спросит…

– Соври ей что-нибудь… И вообще…

– Что «вообще»?

– Мы теперь не школьники, за одной партой не сидим…

Костя вздохнул.

– Я прекрасно понимаю, что ты хочешь сказать… Только один вопрос… Ты знаешь, что я хочу спросить…

– Последний раз я видел её на набережной, – ответил Гектор. – Я сидел на газоне под деревом, а она прошла мимо…

…Гектор выбрался в узкий самолётный коридор и пошёл в гудящий, словно холодильник, тамбур. Около покрытой инеем двери закурил. Гектор задумался, почему он соврал вчера Косте, когда они стояли около Думы, а мимо шли прохожие и задевали их плечами. Тем более что врать-то было бессмысленно. Гектор вспомнил чистенький белый конверт, который вчера протянул ему, Костя, вспомнил седую прядку, высвеченную солнцем. «Это же мой самый близкий друг, – неожиданно подумал Гектор. – Кроме него, у меня нет друзей…»

Моторы гудели ровно.

Так отношения Гектора и Инны, которые Гектор считал исключительно их отношениями, прямо коснулись Кости Благовещенского, о котором Гектор совершенно не думал, когда целовал Инну на мягком диване, а мишки и пёсики смотрели на них со шкафа. И когда Инна встала с дивана и громко щёлкнула кнопка на её белой юбке, Гектор тоже не думал о Косте Благовещенском, оставшемся дремать на школьном дворе под сенью единственного дерева. «Почему же я его не разбудил? – с отчаянием спрашивал себя Гектор. – И зачем я его обманул? И ещё взял у него деньги… И обязан врать всем, что я у него на даче… Что дальше будет? Ах, Инна, Инна…»

…Жарким июльским днём притащился Гектор в Академию художеств, нашёл деканат скульптурного факулм тета, где секретарша долго рылась, ворча, в каких-то папках, пока наконец не разыскала домашний адрес и телефон Алины Дивиной, выпускницы, защитившей диплом на «хорошо», но так и не пожелавшей сдать книжки в библиотеку. С негодованием поведала об этом Гектору секретарша. Гектор позвонил Алине из автомата, неподалёку от академии. Усмехаясь, смотрел на Гектора каменный сфинкс. Равнодушно плескалась Нева. «Алину? – спросил мужской голос. – Алина позавчера уехала в Керчь, если не ошибаюсь, на археологические раскопки».

Гектор пошёл пешком через весь Невский домой, а когда подошёл к своей двери и забренчал ключами, в голове у него уже созрел план действий. Гектор позвонил на работу матери, сказал, что ему надо сорок рублей на джинсы и что он поедет на дачу к Косте Благовещенскому заниматься, потому что дома невозможно заниматься – звонят, звонят…

«Что же я делаю? – думал в ужасе Гектор. – Куда я еду? Зачем я еду?»

Вечером Гектору позвонила Инна…

«Нет, надо ехать! – решил Гектор. – Видеть Инну, видеть Костю… Это выше моих сил… Ах, Алина, Алина… Где искать тебя в Керчи? На каких археологических раскопках?»

Ночью Гектор лежал и разговаривал сам с собой.

«Болван! – говорил себе Гектор. – Если ты уедешь, то потеряешь время и никуда не поступишь!»

«Но если я останусь, – отвечал себе Гектор, – я всё равно не смогу заниматься, потому что перед глазами будут стоять Инна и Костя…»

«Ну а Алина, – спрашивал себя Гектор. – Ты же её совсем не знаешь! Вдруг ты её придумал?»

«Алина – символ, – отвечал себе Гектор. – Алина – призрак… Алина – любовь моя… Я увижу её, и мне всё станет ясно… В конце концов, разве это так много – неделя?»

…На следующее утро Гектор отправился в центральную кассу Аэрофлота – в чёрный дом на углу Невского и улицы Герцена. Второй день стояла жара. Мужчины вышли на улицы в рубашках с короткими рукавами, а девушка в лёгоньких платьицах, которые хулигански задирал на перекрёстках ветер.

К окошкам было не пробиться. Гектор выяснил только, что в Симферополь можно улететь первого августа. «Первого августа я должен писать сочинение в университете, – подумал Гектор, – неужели придётся ехать в аэропорт?» Толика Ифигенина он увидел случайно. Толик, весело насвистывая, сбегал вниз по лестнице со второго этажа – оттуда, где находилось кассовое начальство.

– Куда лететь собрался? – спросил Толик.

– В Крым!

– А когда?

– Завтра!

– Тебе же надо экзамены сдавать.

– А я на недельку…

– Гляди-ка ты! Молодой, да ранний!

– Мне действительно надо…

– Билет уже купил?

Гектор тоскливо вздохнул.

– Я, наверное, поеду сразу в аэропорт…

– Желаю удачи, – усмехнулся Толик.

– Твоя статья произвела в классе странное впечатление, – сказал Гектор. – Зачем ты её написал?

Толик посмотрел на часы.

– Может, увидимся в Крыму, – сказал он. – Я уже сегодня буду в Ялте…

– Мне не хочется говорить тебе гадости, – Гектор смотрел Толику в глаза, – но…

– Раз не хочется, не говори, – сказал Толик. – И потом, у меня много дел… – Он опять посмотрел на часы.

– У нас был неплохой класс…

– Вот именно – был! – усмехнулся Толик. – Сейчас-то чего об этом говорить?

…Самолёт коснулся серой посадочной полосы и побежал по ней, дрожа, словно приземлился первый раз в жизни. Стюардесса попросила всех оставаться на своих местах.

«А ведь я так и не сказал ему, что он подлец, – подумал Гектор. – Что мы хотели подловить его в подворотне и набить морду… Ведь только из-за этой его поганой статьи Косте записали в характеристику, что он «не всегда ведёт себя корректно», а Инне, что она «временами недисциплинированна, легко поддаётся влияниям…». А я ему, гаду, ничего не сказал… Почему? Ах, Алина, Алина…»

Глядя в самолётное окно, Гектор удивился, до чего же странно ведут себя деревья в симферопольском аэропорту. Они словно наклонили зелёные головы и к чему-то прислушивались. Аэропорт казался вымершим. И только, ступив на трап, Гектор понял, в чём дело. По аэропорту гулял ветер. Гектор ни разу в жизни не сталкивался с таким ветром – злым, горячим, сильным. Ветер ударил в лицо бензином, разогретыми самолётными моторами, остывающими шасси, горелой травой. Волосы у девушки, идущей впереди, сначала испуганно забились на ветру, потом перелетели дружно на одну сторону и встали параллельно плечам. Однако в стороне у пивного ларька, хорошо защищённого мохнатыми кустами, ветра не чувствовалось. Гектор поставил чемодан на землю и вздохнул. Рядом с ларьком на фанерном щите была изображена карта местных авиалиний Крыма. Гектор отыскал Керчь и отметил, что это совсем не близко. Из Симферополя в Керчь летали самолёты Ан-2. Ближайший самолёт отправлялся туда завтра вечером. Ветер и не думал прекращаться. Птицами взмывали в воздух газеты. Рядом Гектор обнаружил другой щит – на этот раз с картой морского сообщения Крыма. В Керчь можно было уплыть на корабле, но для этого, как минимум, нужно было попасть на пристань. Гектор пошёл в троллейбусную кассу и узнал, что через пятнадцать минут уходит троллейбус в Ялту.

…Пока было светло, Гектор смотрел в окно на незнакомые деревья, похожие на огромные еловые шишки, на солнце, которое, как красный воздушный шар, летало над пологими горами. Потом стало темно, троллейбус помчался по горной дороге, запахло морем. «Фрунзенская, Алушта, Массандра, Гурзуф, Ботанический сад…» – Гектор слышал эти названия сквозь сон, а когда открывал глаза, видел белые каменные стены вокруг дороги, редкие фонари, фары встречных машин, чёрную зелень вокруг. Снились Гектору ветер и Алина Дивина, целующая его в губы.

Татьяна Михайловна Садофьева сидела одна в большой комнате с окнами на вечерний притихший Невский. Перед ней на столе стояла бутылка шампанского, торт и коробка шоколадных конфет. На кухне тоненько свистел чайник. Татьяна Михайловна Садофьева справляла своё сорокалетие. Часы в прихожей пробили восемь. В восемь часов в Хотилово закрывается почта. Значит, муж не сможет позвонить. Оставалась, правда, надежда на телеграмму, но Татьяна Михайловна не помнила случая, чтобы муж прислал ей к дню рождения поздравительную телеграмму. Почему же он должен делать исключение сегодня?

Тяжело в собственный день рождения сидеть в одиночестве в пустой квартире и слушать, как наверху сосед Юрка Тельманов играет вальс «Прощание славянки». Татьяна Михайловна вспомнила, что последний раз Юрка играл этот вальс, когда его забирали в армию. Что они там вытворяли наверху! Потом Татьяна Михайловна вернулась мыслями в Пушкинский Дом. Сослуживцы подарили ей красивую авторучку с золотым пером, букет роз и пожелали весёлого дня рождения. Конечно, можно было пригласить сослуживцев домой, но, признаться, обстановка в Пушкинском Доме мало напоминала рабочую. Не видела Татьяна Михайловна разницы, где общаться с сослуживцами – на работе или дома. Недавно Татьяна Михайловна защитила кандидатскую диссертацию о Тютчеве. «Надо же, – сказал ей после банкета муж. – А я-то думал, что о Тютчеве всё давно известно… Докторскую тоже будешь защищать о Тютчеве?» «Докторскую я буду защищать о тебе! – усмехнулась Татьяна Михайловна. – Подумаешь, Тютчев…» «А что твой начальник? – спросил Александр Петрович. – Почему не пришёл на банкет?» «Он уже месяц лежит в больнице, – ответила Татьяна Михайловна. – У него инсульт…»