Текст книги "Изобретение велосипеда"

Автор книги: Юрий Козлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

Теперь Татьяна Михайловна получала на пятнадцать рублей больше и перешла в маленький отдельный кабинетик – сумрачный, с серыми потрескавшимися стенами, смотрящий мутным единственным окном в чахлый сквер, где зевали и шевелили спицами старухи. Почётное место в этом кабинетике занимала кофеварка. Она стояла в стеклянном шкафу, окружённая книжками старых и современных поэтов.

В квартире было непривычно тихо. Сорок лет… Восемнадцать из них Татьяна Михайловна носит фамилию Садофьева, у неё спокойный муж и взрослый сын, живут в достатке, мебель крепкая, книги хорошие. Татьяна Михайловна налила в фужер шампанского и пошла в прихожую. Там дремало и видело сны большое зеркало. Бегали по зеркалу тени. Словно колоду карт, тасовало зеркало изображения всех, кто когда-то в него смотрелся. Татьяна Михайловна включила свет и увидела в зеркале грустную женщину – пока ещё стройную, с правильными чертами лица и удачной причёской. Пока ещё не старую… «Почему он молчит? – недоумевала Татьяна Михайловна, глядя на телефон. – Неужели никто мне не позвонит? Ну хоть один звонок, один-единственный…» Рядом с зеркалом висел календарь. Десятое июля было отмечено галочкой. В этот день в квартиру ввалятся жэковские мужики с известковыми вёдрами, с кистями – и начнётся ремонт… Последнее время Татьяна Михайловна начала замечать, что муж и сын всё больше солидаризируются по вопросам устройства семейного быта. В штыки встречают они все предлагаемые ею новшества (ремонт, смена обоев, лакировка полов, приобретение финского холодильника). «Ну неужели вы думаете, что это мне одной надо?» – спрашивала Татьяна Михайловна. «А чем плох этот паркет? – спрашивал муж и топал ногой по полу. – Объясни мне, чем он плох?» «Мне надоело говорить с тобой на эту тему, – сказала Татьяна Михайловна мужу. – Летом начинаем ремонт! Всё! Хватит!» Муж молча пожал плечами.

Татьяна Михайловна вдруг подумала, что почти не осталось у неё подруг. Знакомые все тоже куда-то пропали. Муж целыми днями стучал на машинке. Гектор читал у себя в комнате какие-то непонятные книги, а сама она смотрела вечерами телевизор, и не было у них никакой семьи, а были три человека, каждый из которых сам по себе. «Но если я тоже сама по себе, – думала Татьяна Михайловна, – где же тогда моя личная жизнь? Где она? У меня… У меня… ничего нет, кроме семьи! И семьи… тоже нет!»

Татьяна Михайловна спала с мужем в разных комнатах. Произошло это из-за его ночных стучаний на машинке. Иногда Татьяна Михайловна заходила к мужу в комнату и смотрела, что он там делает. Часто Александр Петрович просто-напросто смотрел в окно или же писал какие-то письма, которые предпочитал жене не показывать. Татьяне Михайловне казалось, что он нарочно её злит, но поговорить с мужем она не решалась. Не нравилась ей его неопределённо-холодная усмешка. Начни Татьяна Михайловна серьёзный разговор, наденет муж шляпу, положит в карман деньги, и ау! Вернётся пьяный вечером или похмельный утром. Или ночью будет откуда-то звонить и говорить гадости… Раньше Татьяна Михайловна перепечатывала мужнины повести и романы, была домашней машинисткой, но потом бросила это дело, пошла работать в Пушкинский Дом, а книги мужа вообще перестала читать. Татьяне Михайловне казалось, что он там описывает своих любовниц.

Выпив ещё один фужер, Татьяна Михайловна заткнула бутылку и поставила её в холодильник. Теперь бутылка долго будет там мёрзнуть, В голове шумело, но веселее не стало. Можно посмотреть телевизор, можно сходить к кому-нибудь в гости, можно, наконец, отправиться в кино на длиннющий двухсерийный фильм. Но Татьяна Михайловна решила лечь спать. Где-то она прочитала, что во сне женщина не старится, что во сне идёт процесс обновления организма. Но заснула Татьяна Михайловна не сразу. Она думала о муже, о том, как он ходит с палкой по Хотилову (что за дурацкая привычка ходить по деревне с палкой, как старик!), а рядом трусит Карай и обнюхивает заборы. «Завтра суббота… – подумала Татьяна Михайловна. – Может, сесть на поезд да съездить к нему? А собственно, зачем?» – она равнодушно зевнула и поправила подушку. Татьяне Михайловне всегда было скучно в Хотилове. Ненавидела она кипятить воду на плитке и мыть в миске посуду. Дрова таскать и печь разжигать, следить, чтобы не плясали синие огоньки, вовремя открывать и закрывать какую-то трубу, а потом выгребать золу… Нет, пусть муж один живёт в своём Хотилове… А Гектор где сейчас? Конечно, он и не думает заниматься… Судя по тому, как часто ему звонят домой девицы, он давно… И ещё этот пьяница Благовещенский с ним рядом… Сыновья никогда ничего не рассказывают матерям… Да и отцам тоже… Ах, Гектор, Гектор… Только бы не окрутила его какая-нибудь… Только бы он поступил в университет…»

Татьяна Михайловна смутно представляла себе, как подготовлен Гектор. Почему-то в их семье никогда не говорили о литературе. А когда Татьяна Михайловна пыталась робко поспрашивать Гектора про какого-нибудь поэта, Гектор начинал паясничать.

Муж сидит, как крот, в деревне, сын прохлаждается у приятеля на даче, а ведь если он не поступит, значит, пойдёт работать, а если не поступит во второй раз – пойдёт служить в армию… На два года… А если во флот, то на три…

Татьяна Михайловна лежала в кровати и смотрела, как голубеет над потолком хрустальная люстра. Люстру эту они купили десять лет назад в комиссионном магазине когда Садофьев получил первый большой гонорар.

Татьяна Михайловна тихо плакала. Снова муж казался ей развратным чудовищем, сын – равнодушным и ленивым недорослем, а сама она казалась себе такой несчастной, такой несчастной…

48

Дневной сидячий поезд Ленинград – Москва, именуемый экспрессом, нёсся по рельсам – зеленели за окнами леса, мелькали большие и малые населённые пункты, попадались и голубые речки, на берегах которых сидели мальчишки и махали удочками. Алла Степановна Ходина откинулась на спинку кресла и делала вид, что спит. Билет у Аллы Степановны был до Москвы, а в сумке лежало письмо от Александра Петровича Садофьева, в котором он звал её приехать в Хотилово. Сначала Алла Степановна была возмущена подобной наглостью и собралась написать Садофьеву холодный ответ, но потом успокоилась и вежливо написала, что, конечно же, ей бы очень хотелось приехать в Хотилово, но она, к сожалению, не знает, как сложатся дела. Алла Степановна бросила письмо в почтовый ящик, и щёки у неё были красными от стыда.

Сейчас Алла Степановна ехала к матери в Москву, но путь в Москву лежал через Бологое, а именно там надо было сойти, чтобы сесть на автобус и добраться до Хотилова, где, как явствовало из письма, старый дом Александра Петровича смотрит на танцплощадку всеми своими четырьмя окнами и от громкой музыки сам чуть не пускается в пляс.

Последний раз (не считая пятиминутной встречи в школе) Алла Степановна видела Садофьева месяц назад, когда возвращалась домой с работы, и дождь лил как из ведра. Очередной зонт Аллы Степановны в это время ехал куда-то, забытый в автобусе, а сама Алла Степановна стояла уныло с мокрой чёлкой в подъезде. Потом ей это надоело, и она зашагала по лужам, думая о том, как доберётся до дома, выпьет горячего чая и, завернувшись в плед, ляжет на диван. Садофьева она увидела в арке двора. Высокий и хмурый, стоял он в военном плаще и курил.

– Идите сюда! – позвал Садофьев Аллу Степановну в арку. – Или вы куда-то спешите?

– Я всё равно промокла, – сказала Алла Степановна. – Теперь я могу и не спешить…

– А почему вы ходите без зонта и не пережидаете дождь где-нибудь в магазине?

– Какой у вас замечательный плащ, – сказала Алла Степановна.

Садофьев начал быстро его расстёгивать.

– Что вы! – испугалась Алла Степановна, представив себя в этом плаще. – Дождь уже кончается…

Они стояли под аркой, и дождь как бы опустил с двух сторон водяные волокнистые занавески. Иногда, раздвигая занавески, вбегали под арку мокрые люди, отряхивались, щёлкали зонтами. С другой стороны арки начинался двор, там носился по лужам весёлый эрдельтерьер. Когда гремел гром, эрдельтерьер поджимал хвост и опрометью бежал к хозяину. Даже Аллу Степановну он ткнул в ладонь резиновым мягким носом. Должно быть, от волнения.

– Я вчера был в вашей любимой пышечной на углу, – сказал Садофьев.

– А я туда больше не хожу, – сказала Алла Степановна. – Я страшно растолстела за последнее время…

– Это вам кажется, – улыбнулся Садофьев.

Карай гонял по двору кошку. Кошка нырнула в какую, то дыру, и Карай залаял, огорчённый.

Дождь на самом деле кончился, но Алле Степановне не хотелось выходить на улицу.

– Пойдёмте ко мне, – неожиданно предложил Садофьев. – Я в этом доме живу. Обсохнете…

– Пойдёмте, – согласилась Алла Степановна.

О чём они говорили, Алла Степановна сейчас уже не помнила. Помнила только, что на кухне в раковине громоздилась грязная посуда. Алле Степановне было тридцать пять лет, и жизнь её была не устроена, и Садофьев выказывал ей всякие знаки внимания, но она не позволила себе ни одной крамольной мысли. Алла Степановна попивала на кухне кофе и рассеянно слушала Александра Петровича. А потом они стали прощаться, и Александр Петрович всё время пытался подарить ей красивый зонт, от которого Алла Степановна со смехом отказывалась.

– Это, наверное, вашей жены зонт, – говорила она.

– Ну и что? – спрашивал Александр Петрович. – Какое это имеет значение?

Алла Степановна наотрез отказалась от провожания и вышла на лестницу. Там она встретила небритого и нечёсаного парня, который тем не менее изящно насвистывал Баха.

А потом Садофьев прислал письмо… Было это в тот день, когда десятый «Б» сдавал историю и обществоведение. В письме Садофьев звал Аллу Степановну приехать к нему в деревню, и было это письмо чем-то вроде объяснёния в любви. Алла Степановна растерялась: как это, поехать в деревню к женатому мужчине?

Иногда, лёжа в ванной, Алла Степановна начинала плакать. Ей было обидно, что она – молодая и пока ещё симпатичная, статная, упругая, – пропадает, стареет, толстеет… Хотелось биться головой о кафельную стенку, хотелось грызть натянутые верёвки, на которых висело соседское бельё. «Ну почему же мне так не повезло? – думала Алла Степановна. – Брошу всё к чёрту! Уеду куда-нибудь!»

Но ехать Алле Степановне, кроме как к матери в Москву, было некуда…

Сидя в дневном поезде Ленинград – Москва, именуемом экспрессом, Алла Степановна кнутом гнала от себя бедовые мысли, что надо слезть в Бологом и поехать в это Хотилово (название-то какое мерзкое!). В Москве Аллу Степановну ждал высоченный дом, где жила мать, стёршиеся ступеньки на прохладной лестнице, сладкое томление, когда она будет проходить мимо дворов прежних лет и детских любовей. Ждали в Москве Аллу Степановну две-три подруги – солидные, замужние, интеллектуальные дамы, их мужья – кандидаты каких-нибудь наук, их квартиры, где паркет обязательно покрыт лаком, где собственная машина стоит под окнами и где так скучно, так скучно… Иногда Алле Степановне хотелось по старой детской привычке вложить в рот два пальца и оглушительно свистнуть. Она была уверена, что у неё получится. Ей было интересно, как прореагируют на это подруга и её умный муж… А ещё ждали Аллу Степановну в Москве деревья во дворе, школа напротив дома, где она когда-то училась, оттуда обычно доносится звонок, но сейчас его не будет слышно, потому что каникулы… Мать – вечно недовольная, жалующаяся то на нехватку денег, то на длинные очереди в магазинах (ох, ноги болят, а без очереди разве пустят?), то на разбойника-сантехника, который давным-давно обещал сменить на кухне кран, да только так и не приходит, видать, запил, а кран ночью капает, капает, капает, как молотком по голове…

По вагону ходили тётки в белых куртках, носили в огромных корзинах мороженое, пирожки, лимонад, какие-то непонятные наборы, где мирно соседствовали пачка печенья, шоколадка «Витязь», бутылка пива, банка зелёного горошка и сигареты «Лайка».

Времени на размышления оставалось мало. Деревни за окном зачастили, что означало приближение станции. Вещей у Аллы Степановны было мало – две сумки, в одной из которых лежало письмо Садофьева. Поезд начал тормозить. Показалась асфальтовая платформа.

По-видимому, поезд опаздывал, стоянку сократили. В вагон стали заходить бологовские пассажиры. Сосредоточенно высматривали они места. Алла Степановна сидела в каком-то оцепенении. Поезд дёрнулся. Алла Степановна вскочила и стала стаскивать с полок свои сумки.

– Куда вы? – замахала на неё флажком проводница. – Поезд тронулся!

Но Алла Степановна всё-таки добралась до тамбура. Медленно проплывали мимо перронные скамейки. Алла Степановна закрыла глаза и… прыгнула.

49

В то лето на ялтинской набережной продавали шампанское в разлив до одиннадцати часов вечера. И какие-то весельчаки, засевшие в кустах, стреляли в воздух разноцветными ракетами. И прожектора в ялтинских парках освещали верхушки пальм, оставляя в тени скамейки, где сидели взволнованные пары. И был открыт в то лето на набережной подвальный коктейль-бар, где играла музыка, где можно было не стесняясь танцевать, где двухрублёвые розовые и жёлтые коктейли потягивались через соломинки, а в стаканах позванивали льдинки и перекатывались по дну ягодки – вишенки и черешенки. В то лето на вечернюю стоянку заходили в Ялту большие белоснежные пароходы, и загорелые мужчины спускались по трапу, держа под руки красивых женщин. Гектору было приятно узнать, что похожий на айсберг гигант с синим пауком на трубе через два часа уплывает в город Пирей, где нет мира под оливами, а оттуда прямиком двинется в британскую колонию Гибралтар с короткой остановкой в вольном порту Танжере. В Керчь же корабли уходили с совершенно другой пристани. Там храпел сторож на казённом стуле, а вход на пристань преграждала ржавая цепь с замком. Неподалёку пахал воду буксир, мигая красными лампочками. Касса – дощатая полусобачья будка – была закрыта…

Но как загадочно блестели глаза у идущих по набережной девушек, какими стройными были их загорелые ноги, какими одухотворёнными были их загорелые лица, словно не отдыхать приехали в Ялту девушки, а сочинять стихи; как бунтовало шампанское в тесных фужерах, как море вздыхало поблизости, словно усталая прачка, и стряхивало прямо на набережную пену с мокрых пальцев.

Последние несколько ночей в Ленинграде Гектор плохо спал. Скучно ему было и тоскливо. Он лежал, обхватив руками подушку, и думал, какое же он, в сущности, ничтожество. «Инна, Инна… – страдал Гектор. – Алина, Алина…» – надеялся он. Утром его охватывала жажда деятельности. Он давал себе клятву, что отныне будет только заниматься, но потом с непонятной злобой отшвыривал учебники и шёл на Невский, смотрел на девушек – красивых и независимых, и становилось Гектору стыдно самого себя. Вечерами Гектор сидел в своей комнате на плечах атлантов, смотрел в окно и не понимал, что с ним происходит. Гектору казалось, что кто-то выбил у него из-под ног землю, и летит, летит он куда-то…

Гектор опять вспомнил последнюю встречу с Костей Благовещенским около Думы.

– Ты думаешь, она очень обрадуется, когда увидит тебя? – спросил Костя. – А вдруг у неё там появился мужик?

– Тогда я мгновенно вернусь в Ленинград, – ответил Гектор.

– Кому нужна эта поездка?

– Мне нужна.

– Зачем?

– Чтобы я спокойно дальше жил…

– Дорого же ты ценишь своё спокойствие…

– Наоборот, – сказал Гектор. – Дёшево… Съездить на недельку в Крым… Ха-ха!

– Последнее это дело, – сказал умный Костя, – исчерпывать свою меру страданий в сфере, так сказать, идеальной… По-простому, это значит с жиру беситься! Пойми! Самое важное для тебя сейчас поступить в университет! Остальное чепуха!

– А мне плевать на твой университет! – вдруг заорал Гектор. – Что ты заладил: университет да университет! Не могу я сейчас заниматься, не могу! Это ты машина! Ты запрограммирован, а я нет! Я поеду в Керчь, и если я её там встречу, и если она меня… Если она… Ну, подумаешь, не поступлю! Работать пойду! Ну что здесь такого? А если я хочу её увидеть, и у меня есть возможность её увидеть, то почему я должен сидеть в городе, как идиот, и что-то учить, когда ничего в голову не лезет. Ну кому какое дело до меня? Тебе до меня какое дело?

– Ты, оказывается, кретин, – спокойно ответил Костя. – Ты просто рефлексирующий безвольный кретин… Через эту чёртову скульпторшу ты хочешь узнать цену так называемой своей любви, то есть цену себе… Ты придумал себе зеркало, но учти, зеркало наверняка кривое! У неё своя жизнь, у тебя своя, и нет скульпторше до тебя никакого дела! Ты сейчас никто!.. Никто… И это тебя бесит. Ты о себе возомнил… Вот в чём твоя беда! Смири гордыню, дурак, и читай учебники! – Костя и дальше продолжал говорить обидные вещи, но Гектор на него не обижался. Гектор вспомнил Инну Леннер, её поцелуи и пожалел Костю. Но также знал Гектор, что бы ни случилось, Костя будет заниматься как одержимый, и только чудо может помешать ему поступить на восточный факультет…

…Гектор уже пару раз прогулялся по набережной. Ему теперь не так нравились идущие навстречу девушки, белые пароходы и пальмы, освещённые прожекторами. Гектор думал, где бы переночевать. Можно было на автовокзале, а можно на природе. Например, на пляжном лежаке… «Вот только холодновато будет ночью, – думал Гектор и смотрел на небо. По небу гуляли, взявшись за руки, звёзды. – Но если надеть куртку и купить бутылку хорошего вина…» Эта мысль Гектору понравилась, и он сел на скамейку отдохнуть, а заодно пересчитать деньги.

Гектор недолго шуршал рублями, трояками и пятёрками. А когда он рассовал деньги по карманам, то увидел вдруг, что сидит на скамейке не один. Рядом с ним на скамейке сидела светловолосая ленинградская Оля и курила сигарету.

– Я тебя видела на набережной, – сказала она. – Ты глазел на девушек…

– Ты меня порицаешь или одобряешь? – машинально спросил Гектор, всё ещё не веря, что встретил в Ялте знакомую.

– Конечно, одобряю, – сказала Оля. – Ты давно в Ялте?

– Почти час, – ответил Гектор.

– Хату снял?

– Нет.

– Не нашёл?

– Я транзитом. Завтра сматываюсь в Керчь…

– Где будешь ночевать?

– Не знаю…

– Слушай, – сказала Оля. – А я не поленилась, навела о тебе справки… Ты, оказывается, десятиклассник…

– Бывший…

– А почему ты тогда не занимаешься, что ты делаешь в Крыму?

– Решил вот готовиться к экзаменам в Керчи…

– Будет жаль, если ты не поступишь…

– Кому будет жаль? – уточнил Гектор.

– Мне, – сказала Оля.

– И что я должен буду делать с этой твоей жалостью? – Гектор неожиданно начал злиться. Его раздражало Олино равнодушие. Словно вчера они виделись на Невском, а сегодня встретились на Литейном, а вовсе не в Ялте.

– Ты сейчас чего-то хорохоришься, – сказала Оля, – а сам похож на мальчишку, выпустившего из рук мамину юбку…

– Который час? – спросил Гектор.

– Скоро десять… – посмотрела на часы Оля.

– Пойдём! – Гектор вскинул на плечо сумку. – Пойдём! Нас ждут великие дела! – Он схватил Олю за руку, и они побежали по парку, потом оказались на набережной и побежали вдоль моря, задевая прохожих. Десять часов. В парке темно, а на набережной фонари горят – всё видно.

– Куда? – спрашивала на бегу Оля. Юбка её, недлинная, на больших железных пуговицах, начала расстёгиваться. Так и влетели они в центральный ялтинский гастроном: Гектор, счастливо смеющийся, и Оля – недовольная, в расстёгнутой юбке. В винном отделе без очереди была куплена бутылка шампанского.

– Ты спятил, – сказала Оля. – Мама дала тебе деньги, чтобы ты покупал общие тетради, а ты… Ты должен пить газированную воду из автомата!

– Пойдём… – Гектор потащил Олю в сторону пляжей, где на гальке не было ни одного человека, где деревянные лежаки стояли, как солдаты в тесном строю, а маяк на углу суши и моря мигал жёлтым огнём. Море, однако, вело себя сносно. Шипело скромно и под ногами не путалось.

– Мальчуган решил выпить под шум прибоя? – усмехнулась Оля.

Гектор остановился и рывком притянул её к себе.

– Теперь я понял, – засмеялся Гектор, – почему ты всё время говоришь глупости… Ты просто…

Она пожала плечами.

– А тебе-то что? – спросила она.

– Ничего, – ответил Гектор. – Только я никогда не пью, чтобы напиться и говорить глупости… Звонить по праздникам знакомым… Поучать, поучать…

– Я думала, ты уже забыл, – сказала Оля.

Они стояли на деревянной площадке метрах в восьми над морем. Дул ветер, и темнели по углам шезлонги. Гектор выбрал два и поставил рядом.

– Садись, – сказал он Оле.

– Благодарю… Зачем ты купил эту бутылку шампанского?

– Это прощальная бутылка, Оля… Ты не пожелала выпить её со мной в Ленинграде, давай выпьем в Ялте… Завтра утром я уплыву в город Керчь…

– Не понимаю, чем славен город Керчь?

– Не всё ли равно? – Гектор снял с себя куртку, джинсы и остался в одних плавках.

– Это ещё зачем? – Оля удивлённо смотрела на Гектора. Вдалеке светился корабль, похожий на новогоднюю ёлку. Ближе к берегу полз буксир – малосветящийся, но шумно дышащий астматик. Гектор подошёл к краю площадки и встал на перила. Удержать равновесие было трудно.

– Твой труп съедят крабы! – грустно сказала Оля. Гектор оглянулся. Оля стояла на середине площадки с бутылкой шампанского в руках. Горлышко бутылки серебрилось.

– Хоп! – крикнул Гектор и ласточкой полетел вниз. В воду он вошёл хорошо, почти не ушибся. Немного поплавав в холодной воде, Гектор выбрался на берег, отжал плавки и забрался на площадку, где находилась Оля в обществе многочисленных шезлонгов.

– Как они себя вели?! – кивнул на шезлонги Гектор.

– Они ужасно невоспитанные, – ответила Оля. – Всё время отбрасывают какие-то неприличные тени…

Гектор понял, что сонное равнодушие прошло. Олины глаза блестели. Именно такой нравилась Оля Гектору когда он высматривал её на Невском, или вёл за руку по коридорам института связи, или плясал с ней в Академии художеств. Гектор хотел спросить её про Серого, но потом раздумал. Весело стало Гектору.

Он быстро оделся и выстрелил вверх пробкой шампанского. На его удачу пробка вылетела птичкой, а из бутылки пена не полезла.

– Вот теперь, – сказал Гектор. – Теперь пить так приятно…

– С тобой не скучно, – сказала Оля. – Но это всё у тебя от молодости… Вино жизни…

Гектор передал ей бутылку.

– Скажи, – посмотрела на него Оля. – Зачем ты едешь в Керчь?

– Хватит про Керчь, – сказал Гектор и положил руку Оле на плечо. – Впрочем, я могу тебе рассказать, но ты меня всё равно не поймёшь. И… – Гектор сбился.

– Продолжай.

– И потом, наверное, у нас будет время поговорить…

– Ты просто-напросто мелкий романтик, – вздохнула Оля.

– Что значит мелкий?

– Ты сам не знаешь, чего хочешь. Едешь куда-то в то время, как тебе надо сидеть дома, заниматься… Спохватишься, поздно будет! Весь год будешь мучиться – ах, дурак я, дурак – куда ездил, зачем ездил?

Гектор пожал плечами.

– Почему ты всё время читаешь мне мораль?

– Сама не знаю… Маленький ты, глупенький…

– А ты взросленькая и умненькая, да?

– Не хами! – сказала Оля. – Ты ещё вспомнишь мой слова…

– Где ты поселилась? – спросил Гектор.

– На улице Морской.

– Ты одна в комнате?

– А что?

– Я пойду ночевать к тебе.

– Пожалуйста, – сказала Оля. – Всё равно я ночью буду гулять на свадьбе…

– А я буду гулять на свадьбе? – спросил Гектор. Он сидел в шезлонге лицом к морю, в лицо ему дул ветер.